Ⅱ
Прочитав написанное, Тим не верит тому, что увидел. — Ты свой член потерял?! — орёт он, оторвавшись от текста, и в одно мгновение глазами находит Арми в комнате. — А что такое? — невинный вопрос. — Не строй из себя придурка! Зачем ты эту хрень написал? Да ещё в самый разгар их секса! Тимоти цепляется пальцами в волосы и мнёт кудряшки ради успокоения. Не помогает. Он отбрасывает одеяло с ног и начинает ходить по комнате. На нём длинные штаны, которые бы в пору подвернуть, и белая майка, во всей красе выделяющая худобу Тимми. — Это их секс, а не наш, успокойся, — мужчина усмехается, глаз не сводит с мельтешащей перед носом фигурки. — Поговорят — и всё будет отлично. Тимоти не перестаёт рукоплескать. Протягивает перед собой ладони, показывая, что хочет прямо сейчас задушить Арми, но потом начинает колотить пустоту вокруг себя кулаками… И ногами. Бьёт по итогу журнальный столик, и тот на колёсиках откатывается к стене с камином. — Я про наш секс даже не думал! — отвечает мальчик на то, что неприятно кольнуло. — Просто… Просто хороший момент испорчен! Арми цокает. — Дай ты людям пообщаться, — щëлкает по карандашу, отправляя его в сторону Тимоти. — Поддаëшься эмоциям, как ребёнок, честное слово. Канцелярия бесшумно бьётся о вьющиеся волосы мальчика, и, как результат, там запутывается. Так что Тимоти приходится с недовольным писком доставать карандаш из запутанных кудрей. Теперь прибор для многочисленных слов, рассказов и воспоминаний улетает в стекло окна, издаёт противный корябающий звук. — Я не ребёнок! — кричит чертыхнувшийся мальчик и, не выдержав смотреть на развалившегося в кресле Арми, шипит и уходит в соседнюю комнату. При этом хлопает дверью со всей силы. Воцаряется тишина. Хаммер усмехается. Он оказывается донельзя доволен такой реакцией Тимоти. Поднимается, подходя к окну, из которого на него смотрит устрашающий своей бесконечностью лес, подле которого Мэттью удумал построить своё жилище. Из брошенной на подоконнике пачки достаëт сигарету и закуривает, приоткрывая узкую створку — Не сопоставляй их с нами, — говорит, повысив голос, через плечо. — У моего персонажа всё достаточно примитивно. Секс значит только приятные ощущения, никакой боли. Он и представить себе не может, что принц по своей воле желает ощутить это. Внимательно смотрит на дверь. Прислушивается, что там происходит вообще. В доступных Тиму комнатах нет ничего, что гипотетически можно было бы использовать как оружие, но в изобретательность мелкого пацана он верит больше, чем в свою, поэтому... На всякий случай у него под рукой всегда есть несколько штук, способных вырубить парнишку, оглушить или просто сбить спесь. Для Арми между этими глаголами сейчас стоит приблизительное равно. Тимми же в это время ничего опасного не готовит и не делает. Всего-то безобидно (это, конечно, как посмотреть) сидит на прогнувшейся, жутко скрипучей кровати. Прижал ноги к груди, уткнулся носом в колени и часто-часто дышит, как загнанная лошадь. От того, как срывается дыхание, он даже обнимает руками свои сложенные пополам тонкие косточки, желая раздавить их в объятьях и завопить сильнее, чем когда-либо. Ткань штанишек, по крайней мере, в его руках немного трещит. «Чёрт бы его побрал! Невинного из себя строит! Сволочь!» — прерывисто взрывалось в голове и заставляло жечь глаза. Почему же он злился? Почему? Был расстроен, что один Арми совсем не такой, как другой? Может, не нравилось, что Арми был прав, даже подначивая Тимоти? Нет, твою мать! Мальчик саданул кулаком по стене за своей спиной. А потом снова. И снова. Пока адски не начала гореть ладонь, сообщая, что привычный порог боли превышен. Пальцы вытерли лицо, счищая невылитые слёзы. …Или, возможно, дело было в том, что Тимоти впервые почувствовал себя частью чего-то далёкого от своей нынешней жизни… Настолько, что пребывать в реальности, где он — не он, стало счастьем. И всё в этом новом мире начиналось идеально… Но в его идиллию ворвалась идиотская, неуправляемая Хаммеровская сущность. Меняя правила, чёрт побери, изначального сценария, уложившегося у Тимми в уме. Арми неспешно докуривает, слушая отзвуки истерики мальчишки через стенку. Откровенно не понимает причины его расстройства, но всё равно наслаждается. То, как притягательно мелкий злится, отстаивая свои границы, как до предела заостряются его скулы и губы в моменты ярости, как с дьявольской, на все безумства способной искринкой блестят глаза... Словно сбивающая с ног стихия. Он тушит сигарету, ощущая острое желание сейчас же увидеть Тима. Дотронуться до него. Поговорить. Почувствовать. Лоб касается прохладного стекла, пока Арми мысленно проматывает вопросы, которыми будет шебуршить колючку в соседней комнате. Вздох. И заплетающийся в животе ком, похожий то ли на волнение, то ли на возбуждение. Оттолкнувшись от оконной опоры всем телом и облизывая по пути губы, шагает к комнате, в которой закрылся мальчуган. — Ладно, — говорит, шумно распахивая дверь. — Пусть он о нём не заботится. Трахнет слепого Тимми-девственника прямо там, где стоят, и все довольны. Подойдёт? Тимоти не подпрыгивает и не вздрагивает, когда звенит дверной замок. В этом доме случались вещи страшнее, чем просто-напросто неожиданные появления Арми. Самое-самое, пробуждающее мурашки по телу и заикание, следовало за... Губы, пересохшие, цыкают. Мальчик отворачивается в сторону, прикрывая себе горизонт для обзора рукой… Он так хочет спрятаться от Хаммера. Не видеть его. И тем самым обманывать себя, что тот не видит Тимми. Сердце у парня начинает стучать, клокоча задорным пульсом прямо в уши. Пальцы и ладони становятся сухими, как осенние листья, что и непонятно, как это кожа царапает сама себя, откуда у неё такая возможность. Мальчик взбешённо мычит, а потом ни с того ни с сего усмехается. — Этот Тимоти, что, по-твоему, особенный какой-то, потому что слепой и девственник? — бросает владелец того же имени в стену. — Он ничем не отличается от твоего же АМД, который хочет всего-то... Любви, — грустно щебечет голос. — И тебе следовало бы догадаться, почему принц так спешит всё попробовать. — О, Бога ради, услышь себя! Хаммер злится. Заходит в комнату, бешено топая ногами в кроссовках, которые совсем недавно отучил себя не снимать. — Он никакой не особенный, Арми, и не требует к себе особого отношения, — грохается на кровать позади Тима, прислоняя руки ко лбу и изображая своего рода «королеву драмы». — Вернее, он очень даже особенный, но тебе никогда не понять, насколько, потому что ты не умеешь видеть реальность с моей стороны, а видишь только со своей, ах... Из-за этой несправедливости я лучше буду обижаться в комнате, чем попытаюсь что-то объяснить тебе. — Заткнись! Заткнись! Мимолётного успокоения как не бывало. Тимоти на сто восемьдесят градусов разворачивается на месте под жуткий скрип постельного каркаса. Вот теперь мальчика трясёт. Трясёт от того, как Арми перевернул всё-всё, что Тим на самом деле чувствует. Словно бы Хаммер отнял у него самое ценное, что он любил, о чём заботился, и прямо на его глазах и с большим удовольствием уничтожил. Под собственный визг, похожий на звериный, одна рука мальчика успевает схватить Арми за шею, а вторая остаётся в воздухе, перехваченная чужой горячей ладонью. — Ты ничего не понимаешь! Ничего! — кричит он в лицо мужчины, когда сам ощущает, что лично в его глазах, губах, лбу отражается миллион эмоций: разочарование, гнев, печаль, желание отомстить... — Ты никогда меня не поймёшь, — цедит Тимоти и не знает, почему это причиняет ему столь неописуемую боль. — Особенно если ты сам себя толком не понимаешь, — парирует Хаммер. — Или не принимаешь... Свободной рукой он проводит по той самой черте на лице мальчонка, которая в моменты Тимовой злости сводит Арми с ума. — Да, Тимми? — звучит почти ласково. — Что ты так сильно презираешь в себе? Тимоти резко отводит голову в сторону, рычит и снимает руку с шеи Арми, отбивая приблизившуюся к его лицу ладонь, точно она собиралась сейчас препарировать череп. — Отвали! — шипит он. А дальше — брыкается. Он ложится тазом и поясницей на постель и начинает бить пятками Арми в бёдра и колени. Свободной рукой старается с натугой оторвать загорелое волосатое запястье от своего собственного. Мальчишка даже начинает качаться, не особо обращая внимания на то, что носки скользят по любой ткани вокруг, как и его задница, и чем больше усилий прикладывается, тем сильнее он вспотевает и ослабевает. Именно тогда, когда Тимми улавливает, что скоро не сможет лупить в полную силу и по всему телу Хаммера, он говорит, сбиваясь и хрипя: — Не тебе решать, что я понимаю... И не понимаю... В отличие от тебя у меня с этим проблем нет! Пусти! Преодолевая возникшую ненависть, Тимоти пытается отодрать от себя Армиевский палец за пальцем. — О, нет, — он дëргает мальчишку за ступни, опрокидывая на подушки, и седлает худые бëдра. — У тебя очень большие проблемы с адекватной оценкой реальности, поэтому... Отпускает запястье, как того и хочет Тим, но только для того, чтобы перевернуть его в пространстве (не без борьбы со стороны последнего, конечно) и выкрутить левую руку за спиной. До предела. — Быстро забываешь всё плохое, что с тобой происходило, правда? — Нет! — истерично и приглушённо доносится из-под ткани, которую Тимоти под собой слюнявит. — Не-ет! — продолжает он кричать, угасая на последних звуках и начав хныкать. Больше всего на свете он не хотел, чтобы Арми взял верх. Или же он меньше всего желал оказаться в том положении, в котором был… Именно поэтому сейчас его злость сменилась на обиду. Тимми стал расстроенным. От острого натяжения мышц он хрипит и кашляет, шмыгает носом, оказываясь совершенно уставшим, чтобы терпеть боль. — Хватит… Мне не нравится, рука болит, — упрашивает он, «принц» со вдребезги разбитым сердцем. Как было бы приятно, думает Тимми, закрыв глаза, оказаться далеко отсюда, хоть вон на той планете, где вместо глаз у него есть целый мир с друзьями, женихами и любовницами… Вместо этого пальцы дрожат в конвульсиях, трещит кровать, чужой вес на ногах придавливает к матрасу. «Надо было всё писать самому, придумать что-то, где мне хорошо», — приходит к выводу мальчик. — Ты не слышишь меня, — шипит Хаммер. — Просто не слышишь, говнюк мелкий... Зажатая за спиной рука дëргается вслед за рукой Арми. И Тим почти выворачивается на спину вслед за ней. Почти, — потому что Арми возвращает его лицом в матрас, а затем снова скручивает... С опаской и одновременно острым желанием вырвать Тиму плечо из сустава. Мальчик верещит. Плачет. Дëргается — что только подталкивает схватить ребёнка за голову. Поднять вверх, почти вырывая кадык. Смотреть, как беспомощно мотыляется за спиной правая рука вывернутого мальчонки. Он старается не касаться задницы мелкого набухшим возбуждением, чтобы не пугать лишний раз. Однако злой, опустошающий секс сейчас не помешал бы обоим, правда? — Так чем тебя не устроило поведение АМД, Тимми? — голос охрип от сковавшего тела напряжения. — Переживаешь, что он будет слишком ласков с принцем? Хочешь, чтобы тому Арми было всё равно на удовольствие партнёра? Тимоти сделал сбивчивый вдох — его охватило желание выговориться. Рассказать, что он невозможно как хотел услышать на призыв принца «Сделай мне больно» слова «Ты не заслуживаешь никакой в мире боли. Не наказывай себя ею. Любовь — не боль, любовь — другое... Я покажу» И тогда бы всё у них получилось. Без всякого там грёбаного сарказма второго автора. Мутная картина этой ненаписанной сцены, кажется, просвечивалась перед Тимом сквозь его слёзы: темница, два пятна кожи, сливающиеся в одно, колеблюйщийся воздух, как от огня на ветру. Мальчишка целую минуту сопел и молчал, произнося диалог только с собой наедине, прислушиваясь к топоту неприятных ощущений в теле. Аж голову накрыло... — Какая разница... — выдаёт он тихое, но следом ещё и твёрдое: — Я не буду говорить в таком... — всхлип. — Положении. — Хорошо, — Арми отпускает его голову и ребром ладони проходится между лопаток. — Знаешь ли, подлунный мир и я, как его часть, не должны знать, что происходит в твоей голове. И, самое главное, мы не должны выбивать из тебя же твои мысли и чувства... Он обводит мягкие изгибы спины, торчащие тут и там косточки, слабенькие, покрытые тоненькой кожей мышцы. — Донести до другого свою идею или желание — это твоя ответственность, малыш. Моя, — он приоткрывает рот и облизывается, рассматривая округлости хрупкой задницы прямо под собой. — Дать тебе возможность сказать всё, что хочется, пока не кончилось терпение. Он всё же трётся членом, пульсирующим и буквально вырывающимся из штанов, в сторону мальчишки, промеж его маленьких, аккуратных ягодиц. — Так вот, — выдох в затылок. — На сегодня терпение кончилось. Послышался всхлип. — Хватит, — шепчет Тимоти, чья свободная ладонь ловит одеяло, как паук. Спина вся сутулится, предугадывая, что будет, если на неё свалится человек больше и выше. А пятая точка... Тимии настолько боялся думать о сексе, что ни одна мысль, которая бы его касалась, не приходила в голову. Только судорожно работал мозг. — Вернёмся в гостиную, — тревожно запыхтел мальчик. — Я допишу... Всё допишу. Пожалуйста... Арми, не слушая, тянет его за лëгкую ткань майки. Излом руки ослабляет, но не убирает совсем. Дышит запахом тëплой шеи, в которую хочет одновременно вгрызться зубами и зарыться лицом. — Лучше покажи, — шепчет и одним рывком задирает на Тимми тонкую безрукавку. Успевает хаотично облизнуть пальцы. Щиплет ими показавшиеся бусинки сосков. Смеётся. — Скучал по ним. По части разврата твои соски всегда самые первые, даже если их хозяин против, замечал? Мягкий засос за ухом. Шелестящий от дыхания и движения губ поцелуй. — Он тоже, между прочим, — и огромной своей рукой Арми, не стесняясь, обхватывает спрятанное за брюками возбуждение Тима. Тот же старается сбежать от прикосновения, но не может. Вернее, пробует, но получается только хуже. Он полностью прижимается к члену Арми своей задницей. От неожиданности головка, уткнувшаяся между ягодиц, проскальзывает в щель и сжимается напрягшимися мышцами. И Тим, который ничего такого не задумывал, покрывается мурашками. Его сердце пропускает страшный удар, в черепной коробке одно время звенит тишина. Губы дрожат от желания умолять… Однако более здравая часть рассудка осознаёт, что это бесполезно. Конечно, Тим исправляется. Стремится удалиться от шевелящегося ствола позади себя, прокатываясь пахом по подставленной жаркой ладони. Правая рука Тимми снова опускает майку до низа живота. — Я… Не… Хочу, — сопротивляется мальчик и делает рывок вперёд, хватаясь за край матраса. Ну хоть что-то. Хоть что-то… Что-то… Как это мизерно и бесполезно в сравнении с силой, удерживающей его в человеческих путах. Если бы это было возможно, от Тимоти бы давно пошёл дым или пар. Арми забавляет такая реакция. Перехватывает попытавшегося удрать от него Тима поперёк живота. Чтобы прижаться к спине торсом, отпускает вывернутую руку. — Радует, что ты чувствуешь себя в моей компании так свободно, — щетина проходится по оголëнной спине и плечам мальчика. — Но давай вспомним, зачем ты здесь. — Нет! Нет! — снова вопит мальчик одно и то же, находя откуда-то в себе силы начать вырываться, когда две руки стали свободны. — Нет! Он начинает яростно крутиться, хватает Арми за ладони и локти и царапает, что есть мочи, взрывая кровяные сосуды под кожей и забивая себе ногти чешуйками самого большого человеческого органа. — Ублюдок… — неконтролируемо рычит мальчишка себе под нос. А внутри всё вовсе не так уверенно. Его передёргивает. «Зачем ты здесь». Тим окунается в неизбежный страх, хуже того, который накрыл от близости Арми. На бьющееся в конвульсиях тело находит полная безысходность. И, сражаясь с Арми, он сражается с этим чувством тоже.***
— Что?.. Тимоти были хорошо известны браки между мужчинами и мужчинами и женщинами и женщинами. Он также знал подробности того, как «всё» происходит. Его и других детей Двора на особых уроках готовили к принятию брачных обязательств. И неужели этот дикарь… И другие пленники ни разу… Рука мальчика дрожит и медленнее, по сравнению с тем, как было, гладит чужой напряжённый ствол. — Взять тебя? — он тяжело сглатывает, проводит рукой по бледной щеке. — Ты же чувствуешь мой член? Понимаешь, что... Будет больно? Сердце ускоренно забивается, а их дыхание и разговор становятся неожиданно очень громкими. — Понимаю, — нет, на самом деле Тимоти не хотел, чтобы было больно, и он надеялся, что заключённый придумает что-то. — Но ты же хочешь меня? Ладонь принца нашаривает мужское лицо и обводит его контуры. — Я хочу, чтобы тебе понравилось, когда я в тебе так же, как мне понравится быть в тебе, — сминая половинки задницы этого мальчишки, который сначала делал, а потом только думал о последствиях, шипит он. И разводит ягодицы в стороны, натягивая кожу вокруг того, что скоро будет принимать его член в себя. Рык и стон смешиваются в одно. Он падает лицом ровнëхонько на грудь принца, засасывая губами, а затем и обтëсывая зубами его сосок. Выпрямляется, отрываясь, и резко поднимается на ноги. — Жди здесь, — велит тихим голосом, как будто бы их здесь как-то могли услышать другие. Тимоти смущённо горит от слов преступника и никуда не двигается. Его всё ещё удивляет, что он так возится с ним... Зачем ему это? Принц шире разводит ноги, подтягивает пятки к заднице, кладёт на живот руки и думает, что сейчас устроился в самой доступной, открытой позе. Он устраивается в ногах принца с бутыльком масла. Штаны успел снять и бросить в кучу к остальной одежде, едва поднялся. Теперь же смотрит на тело перед собой. Пытается не высказать свой испуг, пока обмазывает член. Прожигает взглядом раскрывающуюся и закрывающуюся сморщенную дырочку.... — Она как будто живёт своей жизнью и волнуется, — усмехается он, приставляя головку ко входу, и почти тут же хочет в неё толкнуться. На каком-то ëбаном автомате. Арми!! Конечно, не получается, и он только соскальзывает членом поддразнить поджатые яйца мальчишки. — Давай начнём с малого, Тимми, — хмыкает, растирая пахучую жидкость между сухими складочками на заднице, и без предупреждения вводит в мальчика палец до конца. Не сдерживает восхищëнного выдоха. — Да тут даже ему тесно! — Не пугай меня! — почти вскрикивает Тимми, сжимаясь вокруг. А пугает его то, что ничего не войдёт, как только что член, проскользивший мимо. Тиму стало стыдно, что его образы… Картинки из головы… Не сходились с реальностью. Он старался расслабиться, хотя выходило плохо. С этого момента был как на иголках. Вот и повело же его спросить самую позорную глупость на Салусе Секундус: — У тебя есть имя? — Имя? — горячая ладонь обхватывает член в попытке отвлечь маленького любовника от ненужного напряжения. — Если номер считается именем, то да. Хмыканье. Истекающий спермой член дëргается от вида проникающего и исчезающего внутри мальчика пальца. Нетерпеливо хочется вгрызться в это место зубами, всей ладонью, членом... Получить жалостливые звуки в награду. Он чувствует выступающий на лбу пот и, стремясь побороть внутри что-то непонятно жестокое, вновь нападает на губы. Вгоняет в парнишку второй палец. Зубы впиваются в мякоть нижней губы, оттягивая её вверх. — Какой ты внутри гладкий, — признание. — Попробуй сам, Тимми... И тянет ладонь мальчика к его же дырке, призывая стать в ней третьим гостем. Принц охает и от страха сводит ноги, зажимая между бедёр чужую и свою руку. Большая тёплая рука приятно греет кожу… Но вот Тимоти со стеснением разводит колени снова. Его пальчик несмело прижимается к двигающимся стенкам. Сам Тим тяжело дышит. Он ещё не успел привыкнуть ко второму, как тут такое… Да и чувство наполненности, оно… Необычное. Особенно, когда внутри что-то напирает и гладит сотни нервов. Возбуждает каждый до единого. Заставляет член стоять и сочиться… Тимоти сглатывает, моргает, вдыхает полной грудью и… Вот его фаланга проскочила внутрь — и он ошеломительно ойкнул, перестав двигаться. — Понял, да? — забавляется он реакцией принца. Доливает на дырочку масла и, не жалея, двигает пальцами внутри мальчишки. Попеременно разводит их в разные стороны, смотрит во все глаза, наслаждается вздохами, хлюпаньем, шорохом кожи о кожу — они пока сдержанные, но очень звучные. Ни на что на свете не похожие. — Я бы хотел, чтобы ты видел, чем мы занимаемся, Тимми, — он укладывает руку сразу на две мальчишечьи щиколотки, прижимая их плотнее к груди. Большой палец трахающей ладони подталкивает несмелый пальчик владельца задницы глубже. — Только от этого зрелища можно взорваться. Тимоти хныкает. Он верит мужчине, ещё как верит! Прямо сейчас готов кончить, и только смущение и выдержка мешают это сделать. А он даже ничего не видит... — Я… Может быть… Скоро, — позорно бормочет он, вообще не сексуально, весь согнувшийся пополам в маленький комок. Чувствительные стенки мгновенно реагируют на появление ещё одного пальца. Саднит от усиливающегося растяжения, проход натягивается, и колечко становится очень тонким и нежным. При всём этом его палец всё равно проникает до конца. Не без смелого давления от заключённого, заставляющего хотеть большего и стонать от боли и удовольствия сразу. — Даже не думай, — пальцы исчезают. Он шлëпает мальчика по бедру и по ягодицам, отвлекая от желания окунуться в сладкую истому. Трëтся головкой о вход... Тут стало свободнее, но не настолько, чтобы... Держит член, налегая. Не даëт тому проскочить мимо увлажнëнного, манящего своим блеском отверстия. Почему так плохо идëт-то? Раздражается и без предупреждения хватает мальчика за лодыжки, поднимая их вверх и скрещивая — так что дырка Тимми поднимается вместе с поясницей и становится идеальной для проникновения в себя. Он так думает, по крайней мере. Проводит по щеке принца шершавыми костяшками, без слов привлекая к себе внимание. — Сейчас расслабься, — зарывается в кудри кулаком и, преодолевая небольшое усилие, головкой проникает в мальчонку. Пара сантиметров, но... Это у него сейчас кружится голова? — Ты очень... Тугой. Закрывает глаза, отдаваясь ощущениям. Часто ли в твоей постели оказываются принцы? Единственные в своём роде. Ничего не видящие. Наивные от этого и такие беспомощные... Эта мысль заставляет его одним движением, грубым и резким, оказаться внутри, заполняя собой мальчишку. Надуть щеки, выдохнуть через рот — самое великолепное чувство на свете. Возьми же себя в руки, ну! Таз двигается, крепко насаживая Тимоти на член и толкая его маленькую тушку вверх по подушке. Мальчик на суровые толчки успевает разве что пискнуть, а потом ещё раз… И ещё. Крик застревает в глотке от слишком внезапных, следующих друг за друг другом ощущений. Новых. Страшных. Приятных. И неприятных тоже… Тим даже порывался попросить мужчину остановиться — проход жгло, будто там образовалась рана, хотя, понимал принц, нечего ещё бояться, ведь он не почувствовал кровь… Тем более, они только что… Ну… Хорошо подготовили его… Вроде бы. Юноша учащённо дышит, краснеет на все слова и действия. Своими руками он не может дотянуться до пленника — тот вздёрнул ноги Тимоти, и теперь ничего так просто не получится. Но это не так беспокоит. По-настоящему Тима беспокоит, как член врывается в него и достаёт до живота, вызывая внутри какие-то пугающие шевеления. От этого встают дыбом волосы на затылке, а беззащитные ягодицы пробивает мелкая дрожь. В конце концов, не выдержав, он долго и протяжно шипит и мычит — после того, как накрывшее удовольствие, расползшееся по всем частям тела, стало остывать. Ещё шевеление… Толчок… Снова. Опять. И задница подпрыгивает из-за силы и скорости. И шлепки разносятся по камере, что аж страшно: тонкие ли тут стены? Лёгкие постанывания Тимми… Его голова увела подушку в сторону, и теперь он полностью лежал на твёрдой деревянной поверхности. «Прикончи меня Император… Как он может держать меня одной рукой?!» — думает Тимоти, осознавая, что ягодицы всё продолжают висеть в воздухе. Будет больно, если попросить опустить?.. Тиму грустно. Он ничего же, совершенно ничего не видит, и ему хочется ощущать не только движущейся член в заднице, а ещё и всё прекрасное, гигантское тело этого мужчины… Которого он сам выбрал. Нега, в которой он успевает раствориться из-за ритмичных толчков, тугой задницы и ощущения собственного превосходства над всем живым и неживым в пределах этой темницы, уходит по щелчку пальцев, едва только интуиция подсказывает обратить внимание на своего партнёра. Тиму их «секс» не приносит былого удовольствия, что явно видно по опавшему члену. И хоть его эго и кричало о любви к себе и необходимости просто взять мальчишку, который сам пришёл вообще-то, и получить своё — кончить в это маленькое тело и стать первым из сидящих в камерах для отбросов общества, кто прикоснулся к ребёнку навязанного им священного культа. Он держится двумя руками за тоненькие лодышки и заставляет себя остановиться. Кусает аккуратные икры, выступающие на них косточки, трëтся лицом о нежную кожу на ступнях, и даже мысли не допускает, что покинет сейчас это тело. — Ты больше не возбуждëн, Тимми, — выговаривает, пока в бреду и полном вдохновении вылизывает маленькие красивые пальцы парнишки. — С этим нужно что-то делать. Эти поцелуйчики и игры вызывают у Тима щекотку, ведь всюду, где тычется лицо мужчины, щетина царапает кожу и заставляет грудь принца дрожать от неконтролируемого смеха. Но это… Не то. Он бы отдал всё богатство мира, чтобы увидеть, как его ноге поклоняется этот невидимый человек. С членом, застывшим внутри, Тимоти чувствует себя свободнее. Лучше. Он расслабленно выдыхает, ощущая, как в это же время чуть-чуть двигается в нём нехилое мужское достоинство. Тим фыркает. — Твой гигантский… Член, — смущённо лопочет он, что даже не разобрать. — Делает со мной… — вальяжный аристократичный вздох. — Чёрт знает что, — вместо ругательства и постыдных слов. И чтобы поскорее уйти от неудобной темы, которой сам застеснялся, он говорит, сжимаясь входом вокруг объёмного ствола: — Я ничего не чувствую, кроме как… Сам знаешь, — признаётся потихоньку. — Мне мало. Я хочу думать, что… Рядом ты. Хочу обнимать. И целовать. Трогать тебя… То, как мальчик высказывает свою потребность в ласке, умиляет его. Подаëтся вперёд и вытаскивает из-под сбившихся волос Тимоти подушку. Чтобы от последней появился толк, сгибает её вдвое и подкладывает под поясницу принца. — Так должно быть лучше, — улыбаясь, гладит парнишку по внутренней стороне бëдер, мягко нажимая и раскрывая те в разные стороны. — Зацепись за меня ногами, — просит, нависнув над мальчиком, и получает, наконец, мягкий, естественный и такой удобный угол, под которым он может снова оказаться внутри своего неожиданного любовника и при этом сливаться с ним как можно большими участками тела. Тимоти по-новому стонет, как-то счастливо, очень нежно. Он прикрывает глаза. Притягивает к себе руками мужчину за плечи и тут же исследует ладонями его липкую широкую спину. Её уже наполовину омыл пот, так что раны могло начать щипать из-за соли. Настоящий полигон… Бугорок от плети или ножа в виде закруглённой линии, а тут — в виде креста, зигзага и бесконечного хаотичного клубка. Ямочка, словно потерявшая кусочек кожи. Что-то шершавое… Пульсирующие от крепкой хватки щиколотки были уложены на пояс к здоровяку. Он везде неимоверно длинный, сильный, такое тело невозможно измерить руками. Тима заставляло улыбаться, что он впервые знает кого-то настолько близко, что может представить, как перед ним кто-то выглядят. Это было непередаваемое ощущение… Пока не спадающий член, жёсткий и большой, продолжал безбожно пронзать Тима, он всё гадал о цвете волос и глаз у арестанта, боясь снова спросить о том же самом. Тёмные… Светлые ли… Волоски на пахе щекотно тёрлись о ягодицы. Когда локоть ударился о сухую острую стену, Тимоти быстро вспомнил спиной на жёстком царапающем матрасе, носом, поглощающим с любопытством затхлые запахи, ушами — одинокие шорохи тел и удовлетворённые звуки их обоих, где он. В самый неудобный момент в нём поселился страх. Опять. Вот и снова, как из ниоткуда: — Я хочу называть тебя по имени. Я придумаю его… Для тебя… — Не уверен, что сейчас подходящий момент думать о чëм-то, — говорит, задыхаясь и пытаясь не срываться на жëсткие вбивания в нутро принца. Порой не выдерживает — входит резко, больно и до конца, но тут же, слыша жалостливый писк, жалеет об этом. Губами находит шею Тимоти, щекочет ресницами, носом и щетиной его щëки с острыми скулами, нащупывает мягкий член и сжимает его в своей огромной ладони. — Сосредоточься на удовольствии, — он присасывается к нежной коже под подбородком, словно хочет содрать её губами, и с хлюпом выпускает обратно. — Можешь называть меня, как хочешь. Поцелуи возбуждают принца наравне с движением в заднице, поэтому он неожиданно стонет на всю камеру, стоит арестанту найти особые точки на его шее. Мысли мутнеют. Тут уже не до имени. Существуют только два их тела, и одно из них возит другое по страшной скрипящей кушетке, аккомпанируя возникшей музыке звонкими шлепками, которые Тимоти нравятся до умопомрачения — каждый раз это значит, что он принял полностью, несмотря на не уходящую никуда пульсацию сосудов вокруг растянутого колечка. Да и куда там до него… Орган внутри этого самого кольца тоже пульсировал, да с такой силой, что мог излиться в любую секунду. Юноша ловит каждое быстрое, медленное, аккуратное, грубое вдалбливание. Морщит нос от боли в некоторые моменты, но это «ничего не значит», говорит себе он. Тим сходит с ума от поглаживаний волосатой груди перед собой… Он бы хотел лежать на ней щекой целый день и ласкать, ласкать… — Арманд, — подбирает имя, айкая, когда мужчина не вовремя полностью выходит из него и потом заходит на всю длину. — Арм… Арманд. Почти забытое, непопулярное имя старой аристократии. Этому пленнику в Богом забытом месте подходит. — Арм… — снова не произносит до конца Тим, так как яйца оглушающе бьют его по ягодицам. — Накрой меня собой… Теперь со спины. Он чувствует себя довольным, выполняя просьбу мальчишки. Пусть даже в этот момент приходится покинуть тело сына Императора (это определëнно потрясающе звучит, да?) и потянуть его за руку вверх — чтобы сел. Естественно выходит взять лицо парнишки в ковш из собственных ладоней, проникнуть языком в его рот, понять, что сидя целоваться гораздо удобнее, улыбнуться этому и царапнуться подбородком о ряд ровных белых резцов. Он отрывается от губ Тимми, зарывается в его взмокшие кудри, закидывает их на затылок и утыкается лбом в оголившийся лоб. — Арманд — длинновато для нынешней ситуации, не находишь? Малыш кивает головой. «Угу». Ресницы невинно хлопают. Он немного вибрирует голосом, вроде как шипит. Просто сидеть на заднице не так удобно, когда в ней побывал этот мужчина. Но Тимоти нравится чувствовать дыхание на своём лице, сплетение языков. Прикосновения срывают ему крышу. Он за них готов всё, что угодно сделать. С этого и началась, собственно, их история. — Арми. Тогда будешь Арми, — тоненько шепчет он, двумя руками гладит колюченький череп, уши, потрясающе мощную шею. — Давай, — горячо и заведённо, прямо в губы. И в следующую секунду принц ложится на живот, колени широко расставляются, ягодички поднимаются вверх и дают рассмотреть во всех подробностях трепещущее отверстие. В мыслях он примеряет на себя новое имя. Арми... Арманд... Арми-Арми-Арми... Арма-а-а-анд... Он фыркает себе под нос и становится на колени, с благоговением сминая в ладонях округлые мышцы. Проглаживает изгиб поясницы... Не сдерживается от удовольствия провести языком от соединяющей ягодицы ямочки вверх по позвоночнику, зацепить зубами ключицу, краешек уха, бровь... — Ты только что официально даровал мне имя, Тимоти? — шепчет едва слышно, приставляя ко входу головку. Думает зайти медленно, но паршивец тут же решает сжаться, тем самым вырвать из неподготовленного любовника рык и получить вошедший по самые яйца ствол. Он громко рычит и, удерживая торс на весу, шлëпает принца по мягким половинкам. — Не шали. Это наша вторая встреча и первый секс. Я пытаюсь быть нежным. Однако стоны, которые слышатся от мальчика, говорят, что ему нравится нарываться на совершенно обратное. — Я люблю, что ты… Грубый, — пропискивает он, так как вернувшееся ощущение наполненности граничит с тем, что его будто бы разорвали на части. — Для меня это первый раз… Вообще. Это признание возбудило его ещё больше, и после сказанного стенки плотнее сцепились вокруг мужского члена, никуда не отпуская. «Интересно, — пронеслось в голове Тимоти. — Что думал о нём арестант? Юный принц, для которого ничего не стоит развести ноги перед грязным преступником… Посещали ли этого заключенного мысли, что у "Тимми" с таким легкомысленным отношением к закону и половому контакту была уже целая куча мужчин?» Тимоти, уткнувшегося глазами в полную пустоту, огорчала возможная реальность таких размышлений. И, чтобы отвлечься, он попытался сам раскачаться на дразнящем бездействием органе. Не то чтобы он и словам принца верил до конца, но... — Что же заставило тебя прийти сегодня? Вряд ли этот разговор подходит под быстрый и горячий перепих, о котором Тимоти грезил. Но он бы и не согласился на него теперь, полностью изменив представление о сексе благодаря этому малознакомому человеку (если не совершенно незнакомому). Неужели меняться так легко? Неловкое и напористое движение бёдрами приостанавливается. Коленки Тима дрожат на весу. Большей частью от волнения. Он прислушивается к своему дыханию, за ним — к эху и резонансу сердца в неказистом маленьком теле, своём. Сюда подключается пульсация чужой части тела, очень твёрдой и такой живой, самостоятельной (Тим улыбнулся) внутри себя. Веки напряжённо сжимаются, и принц вспоминает то настоящее… — Я ненавижу людей, которые меня окружают, — разбольно шепчет мальчик и спокойно лежащие ладони, сгребаясь в кулак, царапают не предназначенный ни для каких людей на свете матрас. Воин сжимает его плечо огромной ладонью, горячее прикосновение ощущается на талии. Страсть, неуëмный голод, желание достичь пика человеческого удовольствия по инициативе мужчины затихает, уступая место... Искренности? Сближению? Может быть даже лю... — Могу тебя заверить — их ненавидишь не ты один, — короткая, лишëнная эмоций вставка. — И я не понимал это, пока мы… Не встретились, — удары шумной штуки, качающей кровь, один за другим прямо в грудную клетку. — Я почувствовал, что рядом… — ногти лениво скребут порванную ткань, а ствол внутри, всё такой же толстый и распирающий, заходит под каким-то новым углом. — Рядом со мной — настоящий человек, — мальчик замолкает, чтобы набрать недостающего воздуха, когда Арми перекладывает ладони на выпирающими тазобедренные кости принца и, в полной мере ощутив то, что высказать Тимоти пока не смог, начал плавно скользить внутрь, раз за разом пытаясь попасть по одному и тому же месту. — Как ты это сказал обо мне… Ты не играл, не притворялся, не хотел убить, я даже подумал… Что ты извинялся. Ты будто… Не изменился тут, в тюрьме, оставался человеком, когда всё должно было сломать тебя, чтобы ты им ни за что не был. Воин громко выдыхает, шикая, а потом заглатывает кислорода. Видимо, собирается что-то сказать... Тимоти понимает, что у мужчины появляются другие планы, когда тот тянет мальчика вверх, заставляя распрямить спину. Горошинки сосков упираются теперь ему в спину, и пространства между членом воина и ягодицами принца больше не существует. — Я родился здесь, — накрывая сочащуюся головку Тимми, говорит мятежник. — Меня невозможно сломать. Не за что хватать, понимаешь? Я свободнее большинства людей на этой планете. «Гордости ему не занимать», — проносится в голове принца, и он позволяет себе ухмыльнуться. И больше не может думать. Эта поза — точно его любимая. Он чувствует всё тело пленника: над собой, в себе, вокруг… Тимоти запрокидывает правую руку вверх и обхватывает ей шею этого… Арманда. Да. Звук, с которым задница Тима досаживается на стволе вплотную, самый неприличный на свете. — Ты не понимаешь, — всхлипывает принц, стоит кое-чему выскользнуть и зайти обратно, кулаку мужчины — двинуться по длине Тима. — Я про то, что ты не похож на других, сидящих здесь… Ты… Больше них похож на человека. Теперь понятно? — Думаю, да, — он прикрывает глаза, ластится навстречу раскрытой ладони парня. Опускает взгляд, в полной мере наслаждаясь тесным контактом с парнишкой, и накрывает ладонью низ его живота. Впитывает в себя каждое движение, толчок, вздох мальчонки... — У них просто нет цели, — снова присасывается к шее Тимми, собирая языком как можно больше вкуса юного тела. — И им незачем становиться лучше. Люди доживают эту жизнь, приспособившись к настоящему. Они сдались реальности. — Среди них ты кажешься выскочкой, — признаётся Тимоти и смеётся. С силой толкается назад, как бы поддразнивая мужчину, и они вдвоём покачиваются. Пленник выскальзывает наружу, а потом до Тимова вскрика снова погружается в его нутро, закрепляя свои действия мальчишкиным шипением. — А зачем тебе «становиться лучше»? Соблазнять тех, кто придёт сюда посмотреть на тебя, Ар-рманд? Пальцы от нехотения принимать сказанное за истину и уже напряжённо держат затылок тюремного мученика. — Оставлю это себе, Тимми, — он ведëт носом по грациозной линии мальчиковых плеч, а затем сильнее цепляется в худые бëдра, лишая принца возможности двигаться. Ускоряется. Тяжело дышит на ухо и от нехватки амплитуды, а также нежелания отпускать от себя маленькое тело, только сильнее к нему прижимается. Так они вдвоём синхронно и двигаются... Становятся единым целым. Тимоти для сохранения равновесия приходится ухватиться за камни на стене, слева от него. Иначе бы он давно встал на четвереньки... Хотя... Может, это было бы самым правильным решением в его положении? Но пока заключённый сам его не поставит в эту позу, подумал Тим, самолично ничего делать не собирается. К тому же, его кольнуло, что арестант не поделился с Тимми сокровенным. Правда, самому становилось соображать всё труднее и труднее. Принца накрывало одно из самых странных, необычных и приятных ощущений в жизни. В головке члена как будто собрался давящий на уретру комок, который ныл и чесался, и требовалось на него нажать или сделать что-то ещё, чтобы... Что? В то же время все мышцы нижней части тела постепенно становились до крайности напряжёнными, как натянутые стальные нити, и Тим прекрасно понимал, что сейчас мужчине позади него станет трудно выходить-заходить в его тело. Организму требовалось совершить какой-то рывок... Освободиться... Да теперь и каждое случайное, и не только скольжение по бугорку внутри вырывало из Тимоти крики. Их нельзя бы было успеть сосчитать. Пленнику бы стоило ему помочь и закрыть рот... К тому же, стало бы известно, какая на вкус у него рука... Хватавшая принца сегодня повсюду. Начав длинно мычать, испытывая боль из-за того, что облегчение в виде оргазма не наступает, Тим пожаловался в полуобморочном припадке: — Я всё... Всё!.. Слишком долго... — и его мокрый лоб, благодаря вывернувшейся шее, ложится на шею преступника Империи. Он склоняет голову, накрывая рот принца поцелуем. Этот — собственнический. Рассказывающий мальчику то, что так и не было озвучено за время их недолгого общения. Он сжимает член Тимми в кулаке, как никогда ловко (впервые в жизни вообще) работает тазом и рукой в одном ритме. Головке уделяет особое внимание. Чувствует, как парень ярче всего реагирует именно на эти прикосновения. Ему мычат в губы. Мышцы сдерживают порывы юного тела к тому чтобы дëргаться, трепыхаться, кричать... Он бы с удовольствием бросил Тимми лицом в кровать, вывернув руки, и трахал бы того до момента, пока задница мальчишки не привыкла к боли, и оргазм не накрыл бы парнишку даже без прикосновения к своему возбуждению. Но первый раз... Как же хотелось не только довести мальчика до первого в жизни оргазма, но и физически впитать его в себя, услышать, увидеть и прочувствовать всë, через что пройдёт его маленький принц. «Помоги же мне, покажи, что нужно делать, подскажи, подскажи, подскажи», — про себя говорит Арми, даже не думая разрывать их какой-то поистине припадочный предоргазменный поцелуй. Чувствуя мучительное облегчение, Тимоти короткими, а потом длинными струями изливается в подставленную жаркую ладонь. Он и не представлял, что его тело может такое. Принц едва не кашляет в рот мужчины. Мальчик сразу и задыхается, и стонет, и желает закричать — так ему приятно и так одиноко от того, что завершение их ночной любви подходит к концу. Получается, что его губы пытаются съесть подставленное перед собой угощение человеческого тела. Кадык плавает по горлу сверху вниз и наоборот, как человек, бегающий по лестнице, соски впитали иголки холодного воздуха и затвердели, живот ныл и качался в незнакомом ритме, когда в него стучался мужской член, ноги превращались в вату… Задница в стальных объятьях сжала вибрирующее удовольствие, которое тоже наверняка было готово… У Тимоти потемнел рассудок от желания почувствовать в себе то, что из него самого сейчас вылилось вязкой росписью на руку заключённого. Демонстрируя своё требование, принц толкается бёдрами назад, насаживаясь на томный стояк до упора. Хотя куда там сокращать расстояние? Во время долгожданного освобождения он не произносит ни звука. Удавливает в руках мальчишку, слегка позже выстанывает в его губы тягучее имя. Ни за что на свете не хочет показать, что впервые в жизни ему хочется не отмыться от секса, а, наоборот, заглотить в себя юного любовника. Вспоминает, что Тимоти ничего не видит и тут же испытывает от этого самое острое сожаление. Хочет накричать на мальчика. Спросить, что тот наделал. И в то же время закрывается. Отказывается пускать его дальше. Это гордость и боль вперемешку с удовольствием. С привязанностью. С нежностью. С желанием завалить мальчика на нары и впервые в жизни заснуть с кем-то в обнимку. На обратной стороне век давно пропечаталась мысль: он — человеческое отродье. Его максимум — довольствоваться отдыхом после изнуряющей тренировки. Радоваться, что судьба позволяет ему выживать в битвах, на которые отправляют не как воина, а как отвлекающий манёвр, пушечное мясо, смертника. Его доля — смириться со статусом «никто», быть ошибкой, которой не суждено прожить долго. Он держит Тимми под локти, замедляясь. Ждёт, пока успокоится пульс. Наслаждается мурашками, бегущими по спине, бёдрам и ягодицам. Целует торчащий позвонок. Слушает ласковый звук от соприкосновения губ с влажной кожей. — Это лучшее, что было со мной, Тимми, — признаётся тихо и внезапно понимает, что ни разу не стесняется своих слов. Это действительно лучшее. — Я так рад… — сумбурно шепчет маленький принц, растворяясь в заполняющем его нутро густом, жидком тепле. Но что он только что сказал? Что это было? Его ответ Арми или свидетельство собственных чувств? — Я так… Счастлив… Язык не поворачивается назвать это чем-то своим «лучшим». Ведь есть же большая тёплая кровать в его комнате, шелест песка и финиковых деревьев под окном, кофе по утрам и всегда разных сортов каждый день, разговоры об истории Галатики и поэтические вечера с высшей элитой и танцами, прогулки в искусственных садах с бесконечными фонтанами в компании друзей детства, пища, доведённая до идеала дворцовыми мастерами, мягкая одежда, облегающая тело, как вода… Молниеносно Тим осознаёт, что вечер с заключённым подошёл к концу и… Если тот захочет… Он может и убить Тима, и взять в заложники, и стукнуть в темечко, после чего сбежит. Или чего хуже. Его соседи по коридору томятся в одиночестве. Внезапный сковывающий страх заставил Тимоти выйти из расслабленного состояния и зажаться. Почувствовать свои конечности ломанными и неудобными, прислушаться к застывшему горячему воздуху в камере, к дыханию на ухо. Обратить внимание на скрип металла под его с пленником ногами. Впитать весь вес, всю фактуру тела позади себя, большого, сильного и… Не повинующегося никому в этом мире. Плечи, похожие на солдатские, мышцы на руках вдвое больше тех, что у Тима, запястья, напоминающие собранные в горку косточки от слив, пальцы, от размера которых было жёстко не хуже, чем от члена. Бёдра… Которые намекают, что смогут догнать какого-то там принца, попытавшегося удрать в тёмном коридоре. Волосы на теле взрослого мужчины, которых у юного Тимми практически нет, и которые липнут к спине, ягодицам, пояснице. Ладони мальчика, лёгкие и худые, легли поверх чужих, в бугристых венах. Вроде хотели сказать «давай останемся так», а вроде и пустячковое «пора…» Пальцы нервно поддели другие. На них засыхало Тимово семя. Принц стал постепенно чувствовать всё, что доставляло ему дискомфорт, и в заднице оно было особенно сильным. Дело не касалось их позы или что внутри до сих пор находился мужчина, просто там очень непривычно болело и это заставляло ёрзать. — Может быть… Сядем? — бесцельно предложил молодой человек. — Давай, — шепчет он, соглашаясь. И не знает, если честно, как дальше стоит себя вести. Осторожно выходит из мальчика, помогает тому усесться на кушетке и уходит к небольшому рукомойнику, над которым висит полотенце, пару месяцев невидевшее стирки. Впрочем, он старался стирать его сам по возможности. — Я могу что-то... — вздыхает, когда, присев перед Тимми на корточки, влажным уголком обтирает его живот и бëдра от белых разводов. — Как ты себя чувствуешь, Тим? Принц мгновенно улыбается. Выше его сил среагировать иначе. У него всё само собой сегодня получалось... Рядом с этим мужчиной. А улыбался Тимоти потому, что так, как пленник назвал его, мальчика называли только близкие родственники и друзья, и сделал это заключённый с такой искренней непринуждённостью, будто сегодня была не их первая ночь, не вторая встреча, и словно не стояли они на разных социальных ступенях... Тим представил, что так нежно друг с другом обращаются новобрачные, родители которых не давали им видеться до определённого времени. Так часто случается в его мире, — в мире принцев, Империй и рабства. — Прекрасно, — честно говорит мальчик и стремительно нащупывает руку, его обтирающую, просто чтобы лишний раз соприкоснуться с заботой, сложенной в одном единственном жесте. — А ты как? — спрашивая, мальчик чувствует собирающуюся под его ягодицами лужицу, но встать или что-то сказать об этом боится. И, казалось бы, он только успокоился после внезапной волны тревоги, как тут же подступает новая. Он немного ссутуливается, чуть сдвигает ноги, отчего яйца и член подпрыгивают, хлопает глазами, словно они у него настоящие. Может, он хочет сейчас больше всего походить на человека? — Самое красивое существо в мире пришло ко мне, назвало больше всех похожим на человека, а потом мы занялись сексом, — он целует парнишку под колено и ведёт лбом по ноге: вверх и вниз. — Определëнно, у меня всё отлично. Нога Тимоти дёргается. Всё лицо у мужчины колючее, везде по-разному. Принц слепо, беспомощно рыщет рукой в воздухе. Пытается поймать макушку мужчины. Гладит её пальцами. Боится произнести что-то правильное и неправильное тоже. Поэтому просто отдаётся ощущениям. Со всемогущим смущением чувствует себя божеством, которому поклоняются. Может, заключённый всё-таки безобиден? Пальцы перебираются с островка коротких волос на затылке к островку без волос, ровной коже с одиноким тоненьким шрамом на шее. Тимми не может перестать улыбаться. Это отчасти позволяет ему не волноваться. — А что твоя спина? И только после вопроса мальчика он снова ловит чёртову боль. Успел забыть о ней со своим ночным гостем... Ведёт плечами, отдаётся ощущениям, пытается подобрать ответ... Однозначно стало легче после того, как с отметинами от хлыста поработал принц. И не только с ними, да. Тихое фырканье, звучащее не больше, чем шорох в темноте. — Прошла с твоей помощью, — отвечает полусерьёзно. Небольшое хихиканье прорывается сквозь полусомкнутые губы и зубы. Вышедший изо рта звук напомнил змеиное шипение. Но угрожающий в любой природе сигнал сменяется всё той же мягкой, обезоруживающей улыбкой юноши. Пальцы на его ногах поджимаются — каменный пол холодит пятки со ступнями. — Хорошо... Очень хорошо, — как-то выученно и при том сразу искренне шепчет он. — Не сиди, пожалуйста, поднимись. Тим берёт в руки ласковое лицо и тянет на себя — для поцелуя, хотя не представляет, куда попадут губы. Сперва сталкиваются носы его и мужчины, после чего мальчик меняет направление и выцеловывает кожу рядышком, в поисках рта скользя языком туда-сюда. Их ожидают нежные, медленные поцелуи с чмоканьями и вырывающимся из них двоих шумным воздухом. — Что тебя ждёт завтра, Арманд? — спрашивает сын Императора, цепляясь рукой перед собой в первую часть тела пленника, попавшуюся ему. — Как и обычно, — он улыбается неловкому скольжению руки принца под подмышкой и тому, как ногти соскальзывают на торчащий сосок. — Завтрак, утренняя тренировка, обед, марш-бросок, ужин, боевые занятия, если повезёт — душ, потом сон... Он поджимает губы, не желая думать о том, что ночь — самая странная в его жизни ночь — подходит к концу. — Скоро ещё отбор на бои для публики, — хрип. — Такая глупость. Тимоти, никогда не интересовавшийся военными делами отца, кроме тех случаев, когда его против воли ставили в известность, нахмурился. Кто вообще распорядился возвратить старые зрелища для скучающих дураков? У мальчика заскрипели зубы. Он выдал расстроенное «хм», продолжая кружить пальцем вокруг затвердевшего сосочка. — Я даже… Не знал, — колеблясь, проговаривает принц. Не хочет показаться этому человеку праздным гулякой, которого занимают только безделье и болтовня. А так на самом деле и было. — Бои могут что-то дать тебе? Какую-то пользу? Мальчик приподнимается, чтобы освободить на койке место для Арманда, и тут же за Тимовыми бёдрами тянется простыня, на которой сперма из его задницы прилипла к ткани. Принц её поспешно от себя отрывает и зависает на своих двоих, не представляя, как теперь-то предложить мужчине сесть. Он усмехается, заметив неловкость Тимми, и, преодолев небольшое по площади пятно, садится прямо за мальчиком. С беспардонностью человека, которому толком и выбирать-то не из чего, утягивает принца к себе на колени. — Польза зависит от ранга воина, — отвечает, игнорируя головокружение от близости тела мальчонки к своему. — Я, если выиграю, получу свободу от участия в играх на пять лет. Немятежники освобождаются от боëв навсегда и получают возможность тренировать будущих игроков. Военнокомандующие, победившие в играх — вот они да. Им за победу деньги, честь, почёт и уважение до смерти. Всё, кроме возможности покинуть планету, конечно же. Соскальзывающей пятой точкой Тимоти крутится на чужих ногах. Ему бы повернуться и смотреть в глаза пленнику, как все люди, даже если он ничего не видит… Или всё правильно, и лучшее, что заключённый может для Тима сделать — объять со всех сторон? Так или иначе, мальчик начинает каждой клеткой впитывать манящее к себе тепло. — Куда ты полетишь, если сбежишь отсюда? Ты знаешь, где жизнь лучше? — спрашивает принц, вторично анализирующий подноготную сражений, с точки зрения высших слоёв общества — справедливую; сам Тим не мог быть не согласен с ней. Только бы он ни за что не сказал бы об этом вслух. Как странно… Минуту назад юноша боялся остаться тут на подольше, а теперь Арманд безапелляционно обнимал его, прижавшись сзади. — Мы не будем говорить об этом, — бормочет он в спину мальчика, губами и носом вырисовывая ведущую вниз дорожку позвоночника, руки — наоборот, гладят едва заметные округлости бëдер: от маленькой, но такой способной на принятие в себя задницы, до острых торчащих коленей. — Ты должен идти, Тимми. Утро наступает. Тимоти легко, иронично улыбается. Конечно, арестант этого не видит. Возможно, замечает подёрнувшиеся складки кожи на лице, если сейчас внимательно рассматривает Тима и ловит каждое его движение в темноте и своих руках. Кстати, о них. Принц аккуратно на них кладёт свои, наслаждается их присутствием в последний раз и встаёт, проезжаясь ягодицами по одной из ног, словно подставленных для мальчика и его удобного «взлёта» специально. Он не говорит ни слова, потому что расстроен. Ведь мужчина так и не поделился с юношей своими мечтами. — Поможешь найти мою одежду? — спрашивает, так как знает, что ещё глупее было бы тут ползать и демонстрировать свою ничего не значащую независимость. — И посмотри, пожалуйста, чтобы она не была испачкана. Вытри, что можно убрать. Он следит за движением маленькой фигурки, неумолимо от него отдаляющейся. В мыслях вопрос. Идея, реализация которой кажется заманчивой глупостью. То, что в реальности невозможно, но от присутствия в голове вызывает боль. Что его останавливает от того, чтобы схватить Тима и обменять его потом на свободу? Или вырвать у него сейчас ключ и просто сбежать? Последнее никогда не было так просто. Да и... Он ведь мог бы даже не вредить Тимоти физически — ушёл и всё. Максимум — толкнул и создал ему дезориентацию в пространстве. Всё ведь так элементарно, Арманд... Он разводит губы в скептической усмешке над самим собой, поднимает брюки мальчика и быстро осматривает их... Внутри сладко сжимается от мысли, что принц пришёл к нему без нижнего белья. — Со штанами всё хорошо, — говорит, перехватывая Тима за запястье и помогая ему нащупать мягкую ткань. — Помочь тебе их надеть? Наверное, Тимоти и хотел попросить помощи… Это было так естественно, и висело на языке самой заманчивой на свете просьбой. Тем более, как он мог отказаться от такого удовольствия — большие ладони, сухие и обхватывающие его бёдра почти полностью… Пройдутся от ступней и по коленкам, немного заденут и раздвинут ягодицы… Счастье. Рай. Но Тим посмел отвернуться в сторону и сказать: — Всё в порядке. Я сам. Он запретил пленнику себя трогать таким образом, разве нет? Может быть, тот мечтал потрогать Тима на прощание, как мальчик себе и вообразил? Пальцы нащупали невесомую резинку, предназначенную для пояса, крохотные буквы, вышитые, которые значили, кто хозяин пижамы. — А рубашка? — спросил принц несколько отстранённо и повертел кудрями. — А с рубашкой... — он скептически крутит в руках светлое полотно, на изнаночной стороне которого отпечатались кровавые полосы — они появились там после того как Тим накинул одежду ему на плечи. — На ней... Хм... Кровь. Он расправляет верх, по всей видимости, полноценного спального костюма и подносит правую его часть — ту, где рукав переходит в основной силуэт, к холодным пальцам мальчика и сам просовывает чужую руку в ткань. — Пока лучше надень, а как доберешься до комнаты — сожги, — расправляет на плечах бесконечно приятный на ощупь материал и переходит ко второй руке. Разминая таким образом затёкшую спину, Тимоти издаёт универсальное «кхм» и помогает заключённому одеть себя. Для этого приходится переместить брюки из левого кулака в правый, потому что иначе бы не получилось нарядиться, как было задумано. И когда мальчик в благодарность снова издаёт неопределённый звук, собираясь натянуть тоненькие штаны, шершавые пальцы цепляются в неё. Тима это огорошивает... В следующую секунду ткань стекает с ладони, как вода. — Не думаю, что стоя это делать удобно. Он пользуется замешательством мальчишки, чтобы прислонить его к стене. Садится на корточки, не спеша сгибает ноги в коленях и прослеживает свой путь по голым ногам Тима. — Давай, подними её, — говорит и прикасается к той лодыжке, которую собирается спрятать под штанами. «Многие ли люди одевают своих любовников после того, как раздели их для секса?» — задаётся вопросом, натягивая на одну ногу тонкий материал до колена. «А многие ли мятежники так поступают со слепыми сыновьями своих самых ненавистных врагов?» Он сжимает тонкую икру с другой стороны, тянет на себя осторожно, не дëргая, призывая Тимоти поднять и вторую ступню, а затем резинкой, тканью и всеми частями ладони ведёт вверх по мальчишке, с особенным удовольствием обводя его округлые ягодицы, поднимаясь и замирая лицом напротив красивой аристократичной мордахи. Только большие пальцы как будто отказываются отделяться от юного тела — так и замирают, зацепившись за мягкий пояс пижамы. Всё внимание Тимоти сосредоточено на том, как чужое дыхание, из носа и изо рта, доносится до собственного лба. О чём думает заключённый? Сердце быстро бьётся, и мальчик знает, что дыхание выдаёт его. Он бесцельно моргает, пытаясь ощупать темноту перед собой: слухом, обонянием... Фантазией. Арманд сейчас смотрится на него, ведь так? Что ему ещё делать... Его руки все ещё на талии принца, словно вот-вот сорвут штаны по новой, и никуда он не уйдёт, все будет заново... И снова, и снова, и снова... Тим набирает полную грудь воздуха. Пальцы ложатся на грудь перед собой, бушующую кудрявищимися волосками. Юноша точно будет по ним скучать. И по движению пальцев, мнущих его пятую точку с искусством мастера, работающего с глиной. — Я пойду, — с волнением выговаривает Тимоти, перекладывая свою согретую ладонь мужчине на щёку. Вверх поднимается и лицо... Оно не пугает арестанта? Пустой, ведомый взгляд... — Спокойной ночи, — мягко желает мальчик, боясь расставаться. Его целуют в макушку. Прижимают к мужскому торсу, продлевая мгновение сладкой близости. — Будь осторожен, — напутствие. Чужие руки сами подталкивают Тимми к выходу и помогают нащупать дверь. У самой двери Тимоти не кстати приседает. Та вроде открывается, следом — половина ставни... С пола юный принц поднимает ключ. Свечу и спички, которые совсем сегодня не понадобились. Интересно, Арми обратил на них внимание? Раньше или только сейчас? Что об этом подумал? Тим сжимает в своей руке прохладный воск и совсем режущий льдом чугунный металл. Голова мальчонки медленно поворачивается назад. Смотрит в никуда. В пустоту. Во мрак. Его повернувшееся лицо значит: «Нападаёшь на меня? Нет? Ключ у меня...» Немного шатаясь, Тим переступает порог камеры. Его невидящий взгляд направлен в сторону того, кто им собственноручно оставлен за решёткой. «Я закрываю», — звучало в тишине между ними; неоглашённое, но такое явное. Страшась каждую секунду столкнуться с тем, что мощная жёсткая рука вцепится в его пальцы, лицо или рукава пижамы, Тим медленно, как на эшафоте, закрывает проклятую, неподдающуюся изнеженному телу дверь. Арестант смотрит на него сейчас? Как он мечтает убить Тимми: так же неспешно, как тот возился с замком, сдирая на мальчике кожу и ломая ему кости, или быстро, свернув одним движением шею и навсегда вырвав себе право на свободу? Дальше Тимоти запирает ставни. С тревогой вспоминает, что внутри осталась лечебная мазь, но, может быть, говорит он своему бешено колотящемуся сердцу, что ради своего блага пленник придумает, куда деть эту божью благодать. Уходя вверх по коридору, не слыша ни единого голоса, кроме своего, ухнувшего вниз, на дно желудка, напоминающего собой глухое поскуливание, принц ужасно переживает. Его преследует кошмар на яву. На него сыплятся вопросы — от самого себя. Я правильно закрыл дверь? Ничего не забыл? Может, вернуться, перепроверить? Ноги прижимаются к каменному полу, уже ровному, осовремененному на цокольном этаже замка. Заодно получится забрать у пленника масло... Он отдаст... Они вдвоём избавятся от последних улик... Или Арманд нападёт на него, как дикое животное, и растерзает, как могли бы сделать это его дружки в первый день их встречи. А что, если этот проклятый варвар стоит прямо сейчас за Тимовой спиной? Мальчик резко оборачивается. Ничего не чувствует, не видит, разворачивается, и бежит до своей комнаты, ощущая ужасное тянущее чувство от недавнего полового акта. К штанам продолжает липнуть вытекающая семенная жидкость. Оставшаяся в заду пустота удручающе напоминает о собственной низости и несдержанности. Камина или чего-то наподобие у Тимоти нет. Так что шёлковую блузу не сжечь, мальчик понимал это с самого начала прощания. Он прячет её под матрас, а запачканные вытекшей спермой штаны стирает в раковине, с лёгкостью находя для этого всё, что нужно. Свои хоромы принц знает идеально. Ещё он подмывается, усевшись на край ванны и набрав в ладошку несколько ложек воды. А засыпая в постели, надеется, что невидимый пленный не зайдёт в его комнату и не закричит: «Ты меня бросил. Ты меня оставил. Гори в аду. Умри, умри, умри»