Ⅲ
Утро началось с удара дубинкой по металлической решëтке его камеры. И оглушительного звона. Из соседней клетки, той, что слева, раздались ругательства и сравнения охранников с чертовщиной. В правой недовольно забухтел младший родственничек. Сам же он кое-как приоткрыл глаза, чувствуя себя необыкновенно уставшим. «Так бывает, когда трахаешься всю ночь», — пробует успокоить внутренний голос. Хотя биологические часы подсказывают, что их разбудили раньше. Значительно раньше, чем они поднимаются обычно. Он посылает обоих на хрен, потому что умники внутри хороши только раздавать советы. Выйти пожить за него хоть полдня, пока хозяин будет отсыпаться, — да никогда. — Вставай! Вставай! Вставай! — крик и тройной удар по заграждению. — У меня хорошая новость для двух наших братиков. «Так что тогда по моему заграждению бьëшь только, сукин сын?» На пол камеры падает измятый и грязный свиток. — Вам выпала честь представлять легендарный сардаукаровский бой для гостей нашего падишах-императора: барона Харконнена и его племянников, Раббана Харконнена и Фейда-Рауты Харконнена, — слова и лишëнный эмоций голос скандирующего заученный текст охранника заставляют сердце пропустить удар. Кровь замедляет свой неугомонный бег. — Битва состоится через десять дней. До её наступления во имя достижения максимальной зрелищности долг Империи — наилучшим образом подготовить отобранных государством воинов. Сейчас вы должны ознакомиться с документом и подписать согласие на участие в битве. Последняя новость побуждает его наконец сесть. С огромным трудом сфокусироваться на лице разбудившего их урода. Покоситься на стену, за которой сидит единственный родной ему человек в этом мире. — Подписать согласие быть убитым? — спрашивает, не скрывая презрения в голосе. Лицо кривится от отвращения. — Это формальность, которую необходимо соблюсти, чтобы начать подготовку. Нет и не было лучшего удовольствия, чем кинуть важный документ из своего жилища в морду грязного ублюдка. Он будет думать об этом и потом, встречаясь лицом об стол, на поверхность которого заботливо положат свиток так, чтобы бегущая из носа и губ кровь приходилась ровно на то место, где требовалась подпись. Формальность... Такая формальность здесь тоже в ходу. Потом шли тренировки. Несколько дней они с братом тренировались вместе: сразу после обычной утренней разминки. Их учили ставить удары в зале, три стены которого обшиты зеркалами. Ничего смертельного. Красивый хук. Уклон. Удар ногой. Пригнуться. Схватить за лодыжку. Почти заботливо уронить, перевернуть... Он чувствовал, что постановка каждого движения делает бросок лишëнным силы. В перспективе можно тем же приходом в подбородок заставить соперника собирать по крупицам разлетевшееся сознание. Брат тоже это знал. Они же родственники, правда? Они отлично чувствуют, как бить правильно. Так длилось первые три дня. Первые три, а за ними начались тренировки с оружием. Сперва они опять учились танцевать с мечами, чем бить друг друга. Чëтко поставленные атаки. Координация по времени и месту. Настолько странное занятие... Он снова задавался вопросами. Сможет ли в реальном бою успевать делать полшага меньше или больше, растягивать время перед ударом, ускорять его по возможности?.. Сорвать устоявшуюся систему. Нарушить правила. Навредить наслаждающимся чужой болью сволочам. Вечерами они с братом разговаривали так, как не делали уже давно в силу разных характеров и набора невысказанных друг другом претензий. Сходились в общем непонимании... А что дальше? Один должен убить другого? Как? Это тоже будет запланировано? Кому-то из них точно назовут последнюю минуту жизни и позу, в которой он умрёт? Это не то, на что можно было бы согласиться. Руки сжимаются в кулаки, будто цепляются за край земли... Он старается не думать о битве. Об этих глупых играх. О возможной смерти... Ещё больше он запрещает себе думать о мальчишке, с которым удалось каким-то фантастическим образом провести ночь накануне отбора. Потому что когда он начинает думать, неизменно приходит к выводу, что их с братом участию в бою поспособствовал именно Тим. Но почему? Что он сделал не так? Обидел? Осквернил? Сделал больно? Принц же сам пришёл к нему за этим... Он уже готов был поверить, что случившееся между ним и сыном Имератора — яркий бред, принятый мозгом за правду, если бы не вопросы сокамерников о слепом мальчишке, если бы не бутылëк с заживляющим лосьоном, вылечивающем его травмы после тренировок буквально за одну ночь, если бы не... Шоколад. Он спрятал плитку за один из кирпичей камеры, не позволив себе съесть ни кусочка (слишком много было историй об умных ядах, срабатывающих не сразу, а в самый нужный момент), и сейчас радовался, что не поддался искушению. Если его участие в боях — дело рук Тимоти, шоколад точно отравлен. Его точно хотели убрать. Подозрения укрепляются, когда неделю спустя, за три дня до боя (проклятое число три) на тренировку с холодным оружием уводят только брата. А ему же... Ему же на обед приносят еду. Прямо в камеру. Густая похлёбка с настоящим мясом, от запаха которого кружится голова. Горячий сладкий чай. Пирожки, судя по виду, мягкие и ароматные, от их вида он кое-как успевает глотать слюни. Сосед из левой камеры смеётся. Бьёт по стене кулаками, шлёпает себя по... Он не уверен, но, наверное, сосед раскрытыми ладонями бьёт себя по лицу. Болван. — Я делал ставку на тебя, АМД, — хохот. — Но они решили по-другому. Он молчит. Толком не знает, как реагировать на то, что в итоге именно ты стоишь, подпираемый судьбой, на краю пропасти, и только врождённое упрямство не побудило ещё шагнуть вперёд, согласиться на скорое небытие. Станет ли брат изворачиваться и хитрить, чтобы спасти его жизнь? Если ему ещё и что-нибудь посулят? Звание, деньги, возможно даже свободу. Хотя зачем эти сложности? Достаточно ведь пообещать человеку жизнь... Долгие пять лет в относительной безопасности... Что-то внутри сжимается. Это так люди чувствуют себя перед тем, как заплакать? — Вот что, номер 303, — судя по звуку, сосед вплотную подкрадывается к краю своей решётки и сейчас нашептывает ему на ухо, словно змей-искуситель: — Если ты поделишься со мной той потрясающей сладостью, которую принёс тебе ребёнок и которая всё ещё лежит между нашими с тобой камерами, сводя с ума своим запахом, и в красках расскажешь мне, как драл мальчишку в ту ночь, когда он к тебе приходил, я обещаю, что помогу не загнуться от голода до дня битвы. Он прикрывает глаза. Говорит себе, что за стеной сидит последняя тварь. Говорит, что все вокруг — предатели. Что этот мир давным-давно прогнил и что... Лицо овевает прохлада, так похожая на мечты о свободе. Вместе с ней кончик языка и кожу зудит от жажды... В голове кучерявый мальчишка. Рядом. Не на арене. Как будто бы тет-а-тет. — Почему я должен тебе верить? — еле слышно. Едкий смешок в ответ. — Потому что у тебя нет выбора.***
На следующий день Тимоти проснулся раньше, чем обычно. Он разлепил глаза и, как всегда, ничего не увидел. В своём сне он остался с заключённым на койке и целую вечность боролся со страхом рассказать ему что-то о себе. Принц понимал, что оба они обречены. От этого он там лежал, в темнице, и плакал. Мужчина, у которого не было даже имени, обнимал его одной рукой, будто старался помочь забыть, кто они такие и что завтра наступит. Но солнечные лучи нагревали кожу. Дороги назад не было. Случилось утро. Тимми зажмурился. Ему хотелось встать и спуститься вниз, туда, под землю, отыскать пленного и сказать ему «Доброе утро». Прижаться к прутьям, не думая, что их что-то разделяет или что между ними ничего не может быть. Тим же мог ходить к нему каждый день и продолжить приносить еду, игнорировать окружающих зазывал, договариваться о новых ночах, теперь ещё и говорить немного больше... Понял бы пленный, что принц влюблён? Или ненависть к тому, как с ним обходятся, взяла бы верх? И речь не про надзирателей. Ведь это сын Императора приходит к нему, видит все его страдания и бесчувственно закрывает на них глаза. Мальчик вздохнул. Пошевелился на кровати. Перекатился на бок. В заднем проходе ощущалась саднящая боль. Но ещё более неприятно Тимоти было думать, что он не может повторить ту самую ночь прямо сейчас, снова, у себя в постели, с тем самым пленным. Он задрожал, почти плача, и понял, что натворил. Холод пробежался по его оголённым плечам, несмотря на свет, нагревающий разве что ногти. Он сделал, что больше всего хотел, но дал не такому уж плохому человеку надежду... На что? Тимоти не представлял. Однако он просто и сам чувствовал, находясь в заключении под волей отца, что у него теперь есть оно... Надежда. Именно она окрылила, стоило проснуться. Хотелось всё бросить и побежать... Наконец... К своему человеку. Хотя мог бы быть тот неотёсанный боец «его человеком»? Сколько Тимоти его знал? Пару часов? Тим собрал капли влаги со своих щёк и достал из-под подушки каменный ножик, приложил к груди. Может, счастье не измеряется временем? Может, любовь — она и есть миг? Чтобы отвлечься от конвульсий, затрясших тело, отвлечься от колкого материала, угрожающе впивающегося в кожу, Тимми подумал, как ему избавиться от блузки. Дальше всё пошло как по накатанной. Водные процедуры, завтрак, одежда. Встреча с сестрой. Прогулка в саду. Обсуждение книг. Только вот вчера никто не читал Тимоти книги... Ещё и каждый шаг в его голове всплывали воспоминания о прикосновениях, о шёпоте, о скользящей щетине, совсем откровенные, горячие и такие пошлые звуки... Поэтому для него стало новостью, когда кто-то нарушил его и Флоренс спокойствие. Пришёл человек, сказал, Император принимает гостей, они уже в замке, все нас ищут. «Странно, — подумал Тимоти, расстраиваясь, что не мог дать себе время переживать раз за разом лучшие в жизни мгновения. Словно, если его жизнь отнимут в ту же секунду, он будет больше всего жалеть, что не смог в своей голове прокрутить их миллион раз. — Если прибыли гости, зачем так быстро требуют нас? Знают ведь, что в нашем расписании прогулка». Фло ответила за них двоих. Тим весь день витал в облаках, она это проницательно заметила и не мучила расспросами, просто наслаждалась их компанией. — Отец пожелал, чтобы вы оба переоделись и пришли в главный зал. Так он с сестрой и попрощался. Только вот мальчик никуда не торопился. Как он мог, когда выпал новый шанс остаться с собой и памятью наедине? Но, открыв дверь своей комнаты, он уже почувствовал, что что-то не так. В ней кто-то был. Причём стоял близко. Почти бесшумное приближение — сгущение воздуха в носу и в горле. Лезвие. Острое металлическое лезвие касается подбородка, вздëргивая его выше. Выше, но не так высоко, как потребовалось бы человеку, с которым Тимоти провёл ночь. По крайней мере, ему так кажется. — Ничего мордашка, — звучит незнакомый голос. Елейно сладкий. С придыханием на последних гласных. — Ты Тимоти, значит? — Да, — говорит мальчик, хотя первым делом собирался произнести «Сперва твоё имя». Но это бы значило, что он раздражён или испугался. Поэтому принц в прямом смысле слова старался держать себя в руках. Сжал кулаки. Замер. Он ничего не понимал. Кадык на шее не двигался. — Кто ты? — юноша хмурит брови. — И что ты делаешь в моих покоях? — Мы не встречались раньше, — лезвие исчезает в ножнах, если верить звукам, а их хозяин подходит ближе к принцу. — Я уговорил родителей дать нам возможность познакомиться... Самостоятельно. — Что? Родителей? Своих? Или их обоих? Да кто это вообще с ним разговаривает?! У Тима не умещалось в голове, что отец пустил незнакомца, пусть и знатного происхождения, в хоромы сына, куда захаживали разве что слуги. Даже Флоренс у него не бывала, как и он у неё. Этого не могло быть… Тимоти отмёл этот вариант. Он отошёл в сторону, почувствовав нарушение личных границ. — Уходи. Если ты из гостей… — принц старался сохранять спокойствие, храбрость и решимость, поэтому говорил как бы ровно и свысока. — То мы скоро увидимся. Он пошёл к комоду, на который всегда выкладывали его одежду, если предстояло сменить наряд. — Не очень-то ты любезен с будущим мужем, — раздаëтся за спиной и, преодолев небольшое расстояние, непонятный тип подходит к нему вплотную. Почти. Тимми чувствует жар от тела незнакомца и только. Никаких прикосновений. — Скажу тебе больше… Отныне мы с тобой будем жить в одной комнате. Не знаю насчёт кровати... Левая рука незваного гостя ложится на грудную клетку и толкает Тимми назад — прямо на этого наглого парня. — Вероятно, кое-кто захочет сохранить свою невинность до свадьбы, — развратно-пошлое трение чужого таза о ягодицы принца и усмешка в голосе. — Или твою задницу кто-нибудь уже оприходовал? — Нет! — вскрикивает Тим в своей известной манере, толком не понимая, отвечает это он или просто сопротивляется. И... Он вырывается. Это было нетрудно, несмотря на то, что принц почувствовал, как моментально напряглась чужая рука, стоило только попытаться отпрянуть. Однако человек перед ним... То есть сзади... Не был таким уж сильным, как... Тимоти представил арестанта. С короткими волосами, небритыми щеками и колючим подбородком, волевыми плечами, крепкой шеей... Мальчишка сам не прикасался к гостю, но хватило одного тесного контакта, чтобы понять: этот тип и заключённый разные по комплекции. По обращению с неизвестными — тем более. И как Тимми вынырнул, пытаясь отдышаться, из своих мыслей, до него стало доходить случившееся. Достаточно медленно, чтобы «муж» успел обойти его и встать прямиком напротив, дыша на лицо запахом чего-то цитрусового и морского. — Этого не может быть, — цедит юноша сквозь зубы, выпрямляя осанку и расправляя на себе одежду. Этот ритуал словно позволяет ему отмыться от унизительного контакта, которого он совсем не желал. Тем более, в уме то и дело всплывают картины прошлой ночи, стоны и шлепки, беспокоящие воображение, и Тим боялся, что это хоть кому-то может стать известно. — Отец не говорил ни о чём подобном. Вы поплатитесь, что позволили себе таким грязным образом издеваться надо мной… Тим пошёл к двери, не переставая поражаться тому, как патруль стражи допустил такую ошибку! Хмыканье. — Нравится твоя дерзость, детка, — что-то за спиной громыхает и двигается по шероховатой поверхности книжной полки. Той самой, где печатные книги Тимми в равной степени перемешались со сборниками книгофильмов, управляться с которыми принцу гораздо удобнее. — Ты серьёзно слепой с детства? Глаза выглядят... Впечатляюще. В душе Тима ничего не дёрнулось от такой неприкрытой небрежности. Он привык с ранних лет слышать комментарии о своих глазах, даже различать по дыханию и тону голоса, когда люди боятся или восхищаются блестящими, почти живыми белыми яблоками, в центре которых по кругу гнездятся драгоценные камни зелёного, серо-голубого и коричневого цвета. Так его глаза описывала Тимоти сестра. Вот и сейчас, кроме вымученного выдоха из принца ничего не нашлось для ответа незнакомцу. Мальчик просто вышел из комнаты и хлопнул дверью. Навстречу ему шла походкой спасителя Ирулан. Тим узнал её по летящему шарканью, словно бы стопы принцессы никогда не касались пола полностью. Юноша рванул к ней, наплевав на этикет и правила о сдержанном благородстве. Всё и повсюду сейчас превратилось в абсурдистский фарш. — Сестра… — хрипло зашептал Тимоти, еле двигая губами. — В моей комнате какой-то грубиян… Говорит, что будет со мной жить, пристаёт, называется моим мужем… Он прекращает свой сбивчивый рассказ лишь потому, что слышит, как дыхание Ирулан из размеренного становится слегка взволнованным, а потом она начинает сдерживать порывы воздуха из носа и рта. А её молчание после того, как Тим прервался, означало, что она совершенно ничему не удивлена. «Более того, — пролетело в голове. — Она знает… Знает, что…» Ирулан мнётся с ноги на ногу, и множество металлических браслетов на её руке создают причудливую музыку. — Мне очень жаль, Тимми, — ладонь сестры гладит его по голой коже запястья. — У него ужасные манеры, к которым совсем не просто будет привыкнуть, — горькое, отчаянное какое-то фырканье, выдающее девушку с головой и тут же спрятанное под равнодушным тоном: — Ты ещё не видел Раббана. Фейд-Раута хотя бы, знаешь... Красивый. Я имею в виду как мужчина. А вот и имя. Сердце принца забилось со страшной скоростью. Дыхание перехватило. Ладони стали центром, в котором скапливались капли пота, стекающие из-под рукавов. — «Будет»? — повторил он, цепляясь за слово, иглой ткнувшее в загнанный орган под грудной клеткой. — Ирулан... — длинная пугающая пауза. — Что ты мне не договариваешь? Он знал: в их семье самые важные вещи никогда не произносятся вслух. Нет твоей жизни, есть судьба. Путь. Предначертание. И Тимоти не хотел верить, что его и без того несвободную жизнь отнимут так скоро. Ему ещё семнадцать! Он никогда не хотел «служить» интересам страны, боялся этого, как огня, не в силах надышаться увлечениями и удовольствиями, которые до сегодняшнего дня были доступны ему без ограничений. — Свадьба состоится сразу после того, как нам исполнится по восемнадцать, — равнодушно оповещает сестра, пока по выработанной привычке помогает ему красиво расправить блузу и вдруг: — Бог мой, Тимоти, неужели он уже касался тебя… Так? Прохладные пальчики девушки отодвигают ворот на рубашке и обводят круг на том самом месте, где в прошлую ночь не раз и не два оказывались губы мятежника с нижних этажей. Тимми, не чувствуя ног, прислоняет ко лбу ладонь. На неё он укладывает голову, пока сестра продолжает ворковать нежным голоском разные, потерявшие для самого Тима весь смысл, подробности... Или она уже перешла на отвлечённые темы?.. Как бы то ни было, Тимоти еле держался, чтобы устоять на месте. Мир кружился. Свадьба?.. С тем хлыщом, который напрашивался к нему в постель? Мелькнула банальная мысль: «А как же Арми?..» Но и она ненадолго задержалась в голове. Время текло быстро, просто неумолимо. Глотка не выдерживала напор кислорода. Тим задыхался. В итоге Ирулан помогла отойти ему к стене и на неё опереться. Он всё хлопал глазами, словно ждал, что от испытанного шока к нему вернётся зрение. Затем пальцы метнулись к шее. Снова смяли, небось, разглаженную ткань. Принц побледнел. Сестра говорит о том, о чём он думает?.. Боже... Проклятье... Арми! Даже злясь на пленника, он не мог это делать по-настоящему. Вдруг и какое-то щемящее счастье заползло ему в душу, исключительное, истинное, его собственное, маленькое, лишь бы не увидели. Кто точно не должен был это видеть — будущий муж. Этому нахалу нельзя доверять... Лишний раз не давать повод... Всё вывернет наизнанку. Ещё один обморок у Тима чуть не случился — на секунду он даже застонал, — когда понял, что спать-то ему не в чем, кроме штанов. Блузу он по-идиотски запихал под кровать. — Ирулан... — проговорил он после долгого молчания. — Ты можешь найти мне ночную рубашку? Новую. Старую я куда-то дел. Она должна... Должна... — в панике шепчет принц. — Закрывать... Ты понимаешь? И Ирулан понимает. Потому что молчит. Парень чувствует на себе её пронзительный взгляд. Слышит сходящиеся в тонкую линию губы. Может представить, как в уме догадливой сестры строятся сейчас нейронные связи, подводя мысли к одному-единственному логическому заключению: — Отметка на твоей коже и рубашка никак не связаны с Фейдом, я права? На секунду Тимоти жалеет, что поторопился и был неосмотрительно честным. Если бы он просто попросил, сохраняя стойкость... Как скоро Тим выдал себя с потрохами! Что подумает Ирулан? Нет, неправильный вопрос... Она уже в ответ на тишину думает... Сейчас думает... Что? Она в ярости? Осуждает его? Собирается всё рассказать отцу? Тим не представлял своей жизни после этого. — Сестра, пожалуйста... Я не могу сказать больше, — принц боялся взять её за руки, чтобы не спугнуть, но вложил в свою голос настоящую мольбу: — Только ты можешь спасти меня... — Я и не хочу знать большего, Тим, — в голосе девушки пробиваются незнакомые дрожащие нотки. — Ты всегда тщательно следишь за соблюдением своих границ, как можно было убедиться с Харконненом. И если ты открылся кому-то при дворе и на утро не было велено этого человека казнить, то... Ирулан смеётся. Сейчас смех у неё низкий, похож на бархатный. Внезапно он звучит слишком по-взрослому. — Я достану тебе новую пижаму с самым высоким горлом и поделюсь секретным кремом, не переживай, — и снова её руки поправляют воротник, пряча под ним засос, к которому вновь потянулись непослушные руки. — Пройдёмся до уборной с косметикой, а потом папенька велел собираться на званый обед. И молю — не три уже это место. Ласковый щелчок по ладони. Тимоти стыдливо и смущённо прячет руки за спиной, чтобы совсем неповадно было. — В моей комнате остался… Как его… — опять грусть запала в душу, потяжелело внутри от чувства, что впереди самое худшее. — Я собираюсь пойти на званый обед, в чём есть. Не хочу с ним пересекаться… В одном из коридоров открывается дверь, заставляя брата и сестру, не желающих пересекаться сейчас ни с кем, зайти за ближайший угол. — Ты не сможешь прятаться от него вечно, Тимми, — шепчет Ирулан и находит в темноте его руку. — Даже на обеде будут присутствовать все Харконнены. — Я не могу сейчас, — твёрдо выговаривает принц, с отчаянием понимая, что не готов вернуться в спальню. — Пойдём сразу… Ты при наряде? Ирулан тяжело вздыхает. — Конечно, я уже шла за тобой, — хватает брата за рукав и ведёт его за собой следом. — Зайдëм ко мне сначала, замажем след на шее. Там, в комнате, где всё пахнет орхидеями и гиацинтами, Тимоти серьёзно задумывается над тем, видел ли Фейд-Раута Харконнен то же, что и Ирулан. Если так, разговор им предстоял несладкий… За столом или нет — не имеет значения. Дело в том, что если он всё и заметил, то почему промолчал? В любом случае, это означало опасность для принца. С этого дня он под прицелом. И каждый раз в шаге от того, чтобы попасться в капкан. Слюноотделение резко усилилось перед гигантскими дверьми зальной комнаты. Там уже слышались голоса. Двигались стулья. Очевидно, бились друг о друга бокалы и резко опускались на стол, накрытый, судя по звукам, белой кружевной скатертью, так похожей на фату… Принц взял руку сестры в свою и сжал. Это могло значит только «Я на твоей стороне» или «Я помогу тебе». Хотя сейчас всё было наоборот. Но именно мысль, что он должен постараться всё выдержать не только ради себя, но и ради Ирулан, добавляло силы. «И ради него», — сказало сознание, кипятком раскаляя кожу в том месте, где прошлой ночью оставили метку властные шершавые губы. При их появлении в зале наступает тишина. Стучат столовые приборы, соприкасаясь с тарелками. Принц чувствует на себе множество взглядов. Липких. От них хочется скорее скрыться дополнительным слоем одежды. Ирулан ведёт его через длинный стол, к самой его голове, где по многолетней традиции и всем правилам почётных семей, восседал их отец и Падишах-император в одном лице. — Брат и сестра Коррино, — слышится незнакомый старческий голос с огромным количеством шипящих звуков на языке. — Как всегда прекрас-сны. — О, принцесса Ирулан, — ещё один, уже знакомый, ненавистный, сейчас, с сестрой, звучащий галантно и уважительно. — Позвольте, я сам... Спустя мгновение цепкая хватка смыкается на руке, как ловушка. Несильная, но раздражающая. — Тимоти решил сбежать от меня, когда я зашёл, намереваясь сопроводить его на ужин, — насмешливо жалуется Фейд. Принц безотлагательно вырывает свою руку. Знает, что потом этот Фейд, Ирулан или отец ему всё выскажут, ведь Тим ведёт себя так капризно у всех на глазах. Но что хуже: вести себя, как ребёнок, возмущаясь, или допускать, чтобы к тебе относились как к неуправляемому дитяти? То, с каким игривым собственничеством «новый» муж приставал к мальчику, походило на общение взрослого с непослушной маленькой девочкой. — Я сказал, что пойду к отцу, а потом мы с Ирулан… — Тим нащупывает рядом спинку стула, на которую не опирается ни одна спина, отодвигает его и присаживается. — Планы изменились. Добрый день, — добавил юноша, исполнив недлинный поклон перед присутствующими и над тарелкой. Отец откашливается. Тимоти улавливает лëгкий шелест одежды с его стороны — такой возникает, когда человек решает разгладить рукава одежды, выигрывая себе время. — Прошу извинить моего сына за эту дерзость, барон, — произносит он в итоге. — Тимоти, прошу, чтобы отныне ты сидел рядом с Фейдом. Он, по-видимому, хотел сопроводить тебя до вашего места. Ирулан, ты присядь рядом с Раббаном. — Конечно, отец, — мелодичный ответ. — Предлагаю сделать скидку на то, что Тимоти ничего не видит, господин Император, — решает вмешаться стоящий за спиной, прямо над принцем, Харконнен, пока лëгкие шажки сестры удаляются к другому концу стола. Чужая рука ощущается на его шее и скатывается по ключице к плечу. — Поддерживаю, мой мальчик, — шипит пугающий и незнакомый мальчику барон. — Будет справедливо, если Фейд подсядет сейчас к Тимоти, они не дошли только лишь несколько мест. Тимоти благодаря большому усилию воли не дёргается. Рука Фейда в самом нехорошем смысле сводит его с ума. Собственная же тянется, чтобы схватиться за лоб и унять усиливающуюся пульсацию в висках. — Вне всяких сомнений, — вторит отец, которого Тимоти помнил в детстве как кроткого на вид, с огоньком смелости в глазах, превратившегося за годы правления в холодного политического игрока. Ещё и этот… Придурок постоянно указывает Тиму на недостаток в виде глаз. Он что, в будущем вообще собирается передавать их родителям малейшие подробности интимной жизни? Мальчик сжал челюсть. Иначе бы вместо этого сделал то же самое с кулаками, и всем бы стало ещё более очевидно, что потомок Харконненов вызывает у принца припадки высокомерия. Так бы назвали его отвращение. — Вы познакомились? — мягко спросил отец, а потому Тим понял, что этот вопрос адресован именно ему. Но он не мог сказать ни одного доброго слова в сторону Харконненовского недоноска. — Да, вполне, — спустя пару секунд молчания, отвечает Фейд, громыхая стулом по левую от Тима руку — ближе к отцам и главенствующему месту. — Ваш сын максимально осторожен, господин Император, и это естественно, что он не признал меня и не поверил, кто я такой. Звенит стекло и до носа мальчика добирается запах коллекционного отцовского вина, которое Фейд наливал себе в стакан. — Но мы не можем винить его в этом, — руки Харконнена смещаются и вот он уже наливает алкоголь в стакан принца. — Осторожность и личная безопасность — превыше всего, особенно в наше непростое время. Да, Тим? И новое прикосновение — чуть выше поясницы. Принц не выдерживает. Его брови сдают под напором морщин и хмурых складок. Лицо медленно, как заедающая голограмма, поворачивается к говорящему выскочке и замирает с недоброжелательным видом. Оно говорит «Перестань меня лапать». «Я знаю тебя не больше часа!». Желваки бродят по щекам. — По-моему, это вечные константы. И он отворачивается. По запаху не понять, что на блюде. Еду принесли? Или нет? Из-за того, что он и Ирулан опоздали, Тимоти вообще не мог чувствовать себя уверенно где угодно в этом пространстве. И эта детская слабость нервировала до коликов в желудке. Он старается проявить свою вежливость, когда говорит (но и не только её): — Как прошла ваша поездка? — Тим выпрямляет пальцы на скатерти, ровняет осанку. — На сколько вы приехали? — наиболее важный вопрос. Харконнены, Харконнены, Харконнены… Мальчик помнит, как в детстве их навещала именитая семья. Ему было тогда едва семь. Прошла половина его маленькой жизни с момента, как повстанцы выкололи ему глаза. Ни с кем из детей Харконненов Тимми не общался. Если под общение понимать равное человеческое взаимодействие. При первой встрече ему досталось издевательствами по первое число, а дальше его постоянно пытались либо разыграть, либо проигнорировать. Ничего радужного. На его вопрос пальцы на спине сжимаются, сгребая свободную рубашку в кулак и даже касаясь кожи через ткань. — Должно быть, я не слишком ясно выразился, когда мы пытались пообщаться в нашей спальне, — почему этот голос буквально пронизан насмешкой? — Мы будем здесь вплоть до вашего с сестрой совершеннолетия и нашей свадьбы, а потом... Барон с отвратительным голосом перебивает племянника, крякает и от того, как он вертится, громыхает весь стол. — Говори за себя, мальчик! Нам с Раббаном необходимо будет покинуть вас до зимы. Арракис и фрименов нельзя надолго оставлять без присмотра. Насмешливый выдох Фейда без слов выдаёт все его эмоции. — Да, конечно. Мне и самому нужно порой посещать другие планеты. Дела, знаете ли. Раббан Харконнен внезапно находит это смешным, и зал заливается звуком похожим на многоголосое кваканье. Тимоти приподнял бровь на необъяснимый смех. Стал беспокойно и подозрительно думать о его причинах, а потом… «Ну, да ладно», — решил он, догадываясь, что тут однозначно существовал контекст, для понимания которого Тимми было как от дворца на Коррино до того же самого проклятого Арракиса. И, конечно, Тим помнил, что ему наговорили в личных покоях. Тогда его шокировало всё подряд, что говорил Фейд, но проверить его надменность стоило. И потешить свои мечты на благоприятный ответ — тоже. Почему будущий муж так и не убрал с Тима руку, оставалось для него загадкой. Не имея зрения, он себе красочно представлял эту картину: все уже подступили к столу, и только злосчастный Фейд не мог оторвать от него свою цепкую конечность, словно хотел съесть вместо всех имеющихся блюд. Принц поставил себе цель: всю беседу избегать общения. Отвечать лишь в рамках вежливости. Не кипятиться. Не задавать вопросов, только если самому не задают более провокационные.***
— Да почему это я не могу помочь своему слепому жениху помыться? — в створку двери, ведущую в ванную комнату, вцепилась упрямая рука. Харконнен вот уже битые минут двадцать пытался доказать Тиму, что в состоянии помыть его сам, без помощи всякой там прислуги. Две женщины, которые каждый день с детства помогали принцу управляться с бытовыми вопросами, смиренно молчали. Мальчик не знал, что они делают, но слышал, когда те набирали воду в купальню, а также чувствовал добавленные в воду ароматические травы и масла. И последнее ему совсем не понравилось. Хотя слуги делали это день ото дня, не изменяя себе, сейчас у принца пропало всякое желание быть привлекательным перед новым соседом по комнате. Хотелось сбежать в темницу и самого себя спрятать ото всех за решёткой. Назвать парня у двери ванной иначе как хамом язык не поворачивался. Как это всё вообще могло уложиться в один день?! Всё, что с ним происходило непременно сейчас. Тимоти не мог поверить… Прошлые часы он думал о Фейде больше, чем когда-либо о ком-то, так как не мог расслабиться ни на минуту. — Говори не с ними, а со мной, — шипит Тим, вставая напротив человека, дышащего ему на лицо. — Я знаю тебя не больше суток, Фейд, — впервые произносит его имя мальчик, быстро и глухо. — Ты наглый. Слишком многого хочешь. Веди себя подобающе. — Ты решил поучить меня жить? — недоносок касается краешка его носа пальцем, вжимая тот внутрь, как кнопку. — Заруби себе прямо вот здесь, малыш: теперь ты принадлежишь мне. А, значит, не я меняюсь под твои хотелки, а ты — под мои, понял? Тимоти одёргивает лицо и двигается назад, необдуманно раскрывая дверь шире. Затылок от напряжения ситуации покрывается потом. Внутри зудит нечто странное, желающее закричать, что Фейду Тим никогда не будет принадлежать, а только… — Я, наверное, должен бояться. Или хотя бы верить твоим словам, чтобы с ними согласиться, — принц выдерживает паузу, значащую ответ «это не я кое-что не понял, а ты». — Я скоро вернусь… Подожди в спальне, пожалуйста, — в конце концов попытался вырулить на мировую Тимми. Харконнен выдерживает тишину, вязкую и гадкую, после которой в воротник мальчика впивается рука, которая притягивает его лицо почти вплотную к лицу этого человека. — Жду, — звучит почти угрожающе. — Не поверишь как жду. Тимоти слышит его негодующее дыхание на своём лице и едва сдерживает дрожь. Это правда. Он не боится хитрого потомка Харконненов. Он боится, что ничего не видит, из-за чего не может остановить все действия, направленные против себя. Каждый раз новая ситуация с прикосновениями — как заново учиться ходить. — Хорошо, на-барон, — произносит Тим и сглатывает. — Спасибо. Ненавидит себя за то, что добавил эту бестолковую благодарность в конце. И зачем?! «Спасибо» за то, что принц может помыться в своей же ванне? Тимоти испытывает резкое желание уйти к Ирулан и попросить её дать ему, Тиму, по лицу. Через секунд пять-десять Фейд отпускает мальчика. Лёгкий шорох по ковролину в комнате-спальне оповещает, что новый сожитель уже там. Тогда же юноша закрывает за собой дверь. Его раздевают, помогают забраться в ванную, намыливают, всё как обычно. Тим при этом торопит прислугу, потому что не хочет слышать от них возможных советов по поводу грядущих совместных ночей с названным мужем. По Тимми прошла дрожь, когда он подумал, что ему самому в скором времени может потребоваться пузырёк с лечебной мазью. Рука потерянно зарылась в намокшие кудри. Как же так вышло, думал Тимоти, сильно расстраиваясь насчёт своего будущего, что воин-убийца, предатель из глубин Императорской тюрьмы, понравился ему настолько, что Тим захотел стать его без поцелуев, объятий и каких-либо обещаний? Ведь мальчик даже не потребовал, чтобы его не убивали. Не угрожал. И мужчина того же самого не делал. «Как так?» — беспокоился он. А Фейд… Королевская кровь, полное отсутствие манер… Манипуляция ими на глазах у всех и наедине с Тимом, к которому тот относится, как к вещи. Розовая вода, пахнущая лучшими цветами из их сада, на секунду заставила Тимоти смягчиться. Может, на-барон просто пытается рисоваться перед Тимом? Волнуется? Презирает себя за это и переносит это чувство на Тимоти? Может… Может, их отношения изменятся, если принц покажет, что им стоит уважать друг друга? Тогда и проснётся любовь… Мальчик проехался ладонью по щеке, словно давал себе отрезвляющий удар. Но после этого не Фейд представлялся Тиму как откровенный злодей, а ему будто бы реально виделось лицо Арми, преданного (с чего бы и почему?), кричащее: «Ты меня бросил здесь! Бросил, бросил, бросил!» Надо как можно скорее с ним встретиться. Сердце от тоски по нему разрывается на клочья. — Принц, ваша новая пижама… Его одели. Ирулан подобрала батистовую водолазку с плотными воротником и длинными лёгкими рукавами. — Белая, — сказала служанка, когда Тим спросил по цвет. И штаны такие же. Совсем не кстати одна из девушек поправила его волосы, как бы уложила получше, и пугливо отперла дверь. — Доброй ночи, — шёпотом прощебетали обе и ускользнули, не успел Тимоти перешагнуть порог ванны. А когда перешагнул, то остался в мороке безмолвия. Наедине с вечно лезущим туда, куда не просят, «мужем». — Удивлён, насколько бестолковая бывает прислуга, — насмешливо раздаëтся от кровати, а затем слышится шорох крадущихся голых пят. Или Фейд вовсе не крадëтся, а просто ходит так — бесшумно, словно хищник в человеческой плоти? — Я ясно выразился, что этой ночью одежда тебе не понадобится, а они укутали тебя по горло. Последние слова Харконнен произносит, стоя в непосредственной близости к принцу. Подбородок Тима чуть тянется вверх, подобно тому, как любой другой человек с глазами сделал бы это, чтобы лучше видеть говорящего. — Я сам выбираю, когда мне раздеться, и какую одежду надеть — тоже, — отвечает принц. — Эти женщины слушаются меня много лет, а тебя видят впервые. Руки мальчик вальяжно сцепляет позади спины. — Я и говорю — тупые щелки. Харконнен цепляет нижнюю губу Тима, сворачивая её трубочкой вниз, тем самым оголяет зубы и дëсна. Перетекает на затылок, гладит его сперва совсем немного, а потом грубо сгребают уложенные волосы в охапку. — И перестань препираться, — как рычание, а затем Фейд жмёт рукой вниз, призывая принца... Что?.. Опуститься прямо здесь на пол? Тимми шипит, пока настойчивая рука всё тащит и тащит его. Колени подгибаются. Ещё одна выходка недомерка, чтобы почувствовать свою власть? Проучить? Свободные ладони Тима чуть не потянулись к одежде Фейда — вцепиться в неё, испортить наряд, заставить пошатнуться... Но мальчик подумал, что выше этого, поэтом завёл пальцы за голову и обхватил ими чужую конечность, дико холодную, и постарался с себя снять. Когда ноги неуклюже ударились об пол, принц шикнул и недобро хихикнул. — У тебя мучительная тяга подчинить меня себе. Скажу сразу: ничего не получится. Я для этого не предназначен. Фейд, возвышающийся сейчас над принцем, смеётся. — О, да брось, — слышится звук. Влажный. Чем-то похожий на тот, что звучал в камере заключённого, когда они... — С такой сладкой внешностью и быть к этому непредназначенным? Смешно. Правой щеки, а потом и левой касается скользкое и влажное нечто, которое грубо шлёпает мальчика по носу и губам. — Я весь день только об этом и думал, давай, — начинает без предисловий, и тот самый предмет, что только что бил мелкой дробью рот принца, теперь пытается проникнуть внутрь. Со страха Тим распахивает губы. Не может быть… Нет… Это же… Мальчик хочет что-то сказать. Вскрикнуть. Но чужая мясистая головка проходится уже между зубов, когда в последний момент принц невероятным усилием отворачивает лицо и с силой сжимает челюсти (пальцам на затылке, ох, как сложно сопротивляться). Тимоти протестно и злобно мычит, старается снова подняться. Вся его смелость и желание подыграть Фейду исчезли. Мальчик думал, что раз с ним это происходит, раз он поверил, что Харконнен — нормальный… Нет, Тимоти — полнейший дурак. Да и… Какое извращение! Ладони принца укладываются на бёдра перед ним, боясь прикоснуться к возбуждённому мужеству, гуляющему по щеке вдоль и поперёк. — Да что ты делаешь, идиот?! — его хватают под загривок, в этот раз полностью беря управление над головой. — Открой рот, и я сам всё сделаю, твою мать… Тима начинает тошнить. Он не представляет, как можно... Ртом... Ещё у этого... «Сохраняй достоинство, сохраняй достоинство», — стремительно проносится в уме. Ведь Тимоти же мог сейчас отбиваться от Фейда руками и ногами, верно? Но он не поведёт себя как непослушный ребёнок, он просто покажет, терпеливо, как много лет «до», что против. Так и затягивается молчание. Зубы принц держит, как приклеенные. — Тебе следует быть более сговорчивым, если хочешь получить в ответ хоть какую-то ласку, малыш, — Фейд дëргает Тима назад, намеренно причиняя острую боль, и толкает куда-то в сторону. Тим скалится и, не держа равновесия, падает. Куда ему об этом думать? Затылок весь прострелило, в своих же ногах запутался. Мозг пульсирует от ужаса. Ладонь на автомате вытирает лицо, особенно губы, куда тыкался член. Мальчик соображает встать на четвереньки, затем сразу — на ноги. Загнанно так, трясясь. Прижаться к стену спиной, чтобы не ждать, пока из-за неё нападут. Прислушаться… Хотя сердце бьётся, что ничего не слышно. — Хватит! — кричит Тим, подвигая тыльную сторону ладони ко рту, словно готовый отбиваться, если Фейд к нему ещё раз прикоснётся. Потому он совсем не ожидает почувствовать удара в живот. Коленом. И того, что Фейд не даст ему инстинктивно согнуться, прячась от боли. Наоборот, зафиксировав его руки, бросит в центр комнаты. От попыток смягчить падение, пальцы обожжëт ворс ковролина. — Просил не бесить меня! — голос Харконнена дрожит. Он садится прямо на живот мальчика, вновь встряхивая кучерявую голову. — Открывай рот! Быстро! Крик разносится по комнате, и чужой член с чем-то солëно-горьким на головке снова пытается проникнуть сквозь сомкнутые губы. (Написано на полях) А.: Чëрт Останови это, Тим. Т.: Как?! А.: Блять Пусть сопротивляется уже Или кто-нибудь зайдëт в комнату. Т.: Все спят! С чего бы им заходить в комнату? Они же не лунатики, чтобы гулять ночью по коридорам! А.: А, хорошо, позволим этому придурку творить с Тимом всё, что вздумается, и дальше. Т.: Арми! Хорош придираться! Будет реалистично, если никто не придёт на помощь. У меня родилась идея. Жди. Из носа Тимми бешеными струями выходит воздух. Липкая капля попадает в ложбинку между губ и стекает вправо, к щеке. Ему как никогда больно и хочется вздохнуть полной грудью, откашляться. Знает, что вот-вот сдастся. А если сдастся, то вот это... То, что под пыхтение и нажим Фейда старается в него проникнуть... И так — каждую ночь?! Тимоти взметнул левую руку вверх, положил её на член перед собой и... Резко сдавил. Вложив в одно действие всю свою злость, ненависть и силу. А.: Молодец Раззадорил сумасшедшего психопата Крутая идея, продолжай в том же духе. — Ах ты сука! — невидимый кулак прилетает в лицо. — Со своей слепотой думаешь ещё рыпаться! Жëсткие пальцы пролезают сквозь сомкнутые зубы и давят на нижнюю челюсть вниз. — Открыл рот! — ему прилетает ещё раз — куда-то промеж глаз, и Фейд двигает на мальчике бëдрами, как-то в один момент проникая в долгожданное тепло и сразу проталкиваясь к горлу и гландам. Т.: Арми... А что я должен был сделать?! Я теперь расстроен. Тим кашляет. Но сомкнуть зубы не даёт рука с железной хваткой под подбородком. Дышать не даёт член. Всю грудь сотрясает. Каким бы героем принц не хотел сейчас быть, от второго удара у него всё плывёт перед глазами. Боль разливается в переносице, и Тимоти мало обращает внимания на то, как мужской орган входит и покидает его глотку. Только слюна, подобно забившемуся фонтану, вырывается наружу, — Тим чувствует: лицо заляпано. Мальчик издаёт странный звук, ни на что не похожий. Говорить-то он не может. Мычание какое-то. Руки взметаются вверх, чтобы поймать Фейда за шею... Придушить... Но так далеко... Ногти впиваются только в грудь и её расцарапывают. — Такой строптивый... Харконнен получает искреннее блаженство от их занятия. Перехватывает мешающие руки Тимми, удерживая их над головой. Получает тем самым новую точку опоры, чтобы сильнее трахать рот принца. Нижнюю челюсть, правда, приходится отпустить, и отверстие для члена от этого становится внезапно, приятно узким. Надрывный крик Фейда становится неожиданностью. — Маленький... — толчок. — Ублюдок... Толчок. Непрекращающиеся толчки. — Открой рот пошире, Тимми... — запыхавшись, говорит Фейд и безжалостно сжимает волосы мальчика в кулаке, получая от этого ни с чем не соизмеримую власть. — Спущу… Совсем скоро… Т.: Это ужасная сцена!! (Рядом высохшая капля от мороженого.) Освобождённая рука Тима бьёт Фейда с размаху в бок, прерывая его наслаждения. Практически в эту же секунду первые капли стали заполнять мальчику рот. Тогда же он кусает на-барона за член. Не настолько, чтобы начать из-за этого войну между их семьями, потому что один напал на другого, но так, чтобы для этой сволочи боль стала ощутимой. Как и страх. Не теряя времени даром, та же самая рука Тима хватает насильника за запястье и большим пальцем давит на вены с хрупкими сухожилиями. Совершенно не вовремя набухшая головка дёргается внутри. Ноги, до этого бесполезно не двигающиеся, начинают лягаться и раскачивать так или иначе всё тело принца, мешая Харконнену дойти до конца. Крик Фейда меняет свои интонации. Теперь в нём нет ни намёка на удовольствие или любое другое позитивное чувство. — Ты-ы... Хах... Пусти, пусти, пусти, тварь! Фейд выдëргивает ствол изо рта принца, стонет и скулит от боли и неожиданности случившегося. Тимоти получает тычок колена в рëбра, а затем в ноющую, измученную челюсть. — Сукин сын, — шипение. Рот наполняется кровью. Тимоти прикусил язык. Счастливые, получившие полную свободу руки стряхивают на-барона прочь. Он и так в замешательстве, весь чертыхается и шипит, занятый своим достоинством. Тиму пока удаётся встать на колени. Вот уже — на ноги... Покачиваясь, кинуться к двери, заплетаясь ступнями друг о друга. Ручка двери… Выход… Вот он! В пустом коридоре, без единой живой души, принц утирает слёзы, появившиеся на лице от боли, беспощадного рвотного рефлекса и… Просто несправедливости. Во рту ещё остался гадкий привкус. Из-за него дико хочется прополоскать глотку, вычистить язык. Снова принять душ, отмыться. Забыться. С ног до головы укрыться одеялом. Не контактировать ни с кем. Кроме… Тимоти понимает, что спускается в темницу, когда только доходит до самого последнего этажа. Холодные каменные ступени обжигают кожу на пятках и заставляют корчить гримасы. — Ключ… Ключ… — как в горячке шепчет себе под нос Тимми. Мальчик, влюблённый в пленника-своего-спасителя. Но нигде не находит комнаты охранника, куда бы мог прокрасться. Плюёт на всё и идёт дальше, к заветной камере. Слёзы по новой начинают бежать по щекам. От счастья. «Сейчас с ним встречусь… Сейчас… Подожди меня! Дождись!» Тимоти щупает опознавательные номера перед коморками с железными, расцарапанными ставнями, но никак не находит нужный номер. Слышит хрипы изнутри конур. Да что ж такое… Мальчик отчаянно бродит всю ночь по этажу. Боится найти не ту дверь и не найти ту единственную, что ему нужна. Лёгкие по итогу сдаются. Приходится остановиться, перевести дыхание, успокоиться и снова вспомнить, где жил арестант, где обосновался ведущий к нему коридор. Нарисовать карту из вен в своём сердце, все скрещивания, дороги… Так он и засыпает. Привалившись плечом к каменной кладке на стене, сидя на полу с поджатыми под себя ногами. Вдыхая запах проросшего невиданным образом где-то мха, неведомых растений, которые просто не могли найти себе жизнь наверху, но получили её здесь. Может быть, даже лепестки этого чего-то щекотали Тиму щёку, пока он засыпал. А, может, это были локоны его волос, раскудрявившихся на голове. В конце концов, уже думал наутро Тимми, это мог быть таракан, страдающий бессонницей. Пробежал по принцу, когда тот свалился на землюот измучевшей его за весь день усталости. — Эй, ты! — послышалось, прерывая сон, ужасно грубое и низкое, а следом Тима вздёрнули за шкирку, как куклу. — О… — снова отпустили и мальчик рухнул на ледяной пол, не в силах разлепить глаза. — Молодой принц, простите, пожалуйста… Вот он, королевский подъём. И дальше — «Что ваше высочество тут делает?», «Император, наверное, вас везде ищет!», «Как вы тут оказались?», «Придётся принять меры, если вы…» — Нет! — строго и жёстко от Тимоти, до этого сносившего придурковатые лобызания своим молчанием. Он не мог потерять Арми ни за что на свете. Не мог также выносить и той жизни, там, наверху, в четырёх стенах с настоящим зверем на одной с собой постели. Тимоти не представлял, что Фейд с ним сделает, когда они снова останутся одни. У него, думал Тим, была вся власть, и Харконнен это либо понимал, либо был настолько недалёк… У Фейда были глаза. Он уже попытался, сыграв на этом, овладеть Тимми, повёлся на свою «избранность»… Что теперь? Тим считал ступеньки под собой, стремясь успокоиться и привести мысли в порядок. Нужно снова улучить ночь, чтобы вот так, исподтишка… И как, чтобы не подвести Арми? Чтобы его не наказали?.. Мальчик будет мучаться этими мыслями все ближайшие дни. А потом настанет эта перевернувшая всё встреча в библиотеке…***
Они с Ирулан сидели в читальном зале и слушали книгофильм. Двадцатую главу романа, сплетённого из бесконечного множества историй. Романа, который начинался как простой детектив, а в итоге превратился в эпопею, и мистика в нём смешалась с реальностью настолько тесно, что различить, где начинается одно и заканчивается второе было невозможно. Сестра описывала ему картинки, которые крутил книгофильм, постоянно зарывалась в мягкие кудри и без конца над чем-то хихикала. Такой она была только с Тимом, и только когда её никто, абсолютно никто не видел. — Всё же главный герой очень похож на тебя, я поражаюсь... Весёлый голосок внезапно прерывается распахнувшейся в читальню дверью. Ирулан шуршит юбками, поспешно принимая вид, который должен быть у единственной дочери Падишах-императора. — Это Фейд, — успевает прошептать, пригнувшись ближе к Тимми. Знакомое шарканье ботинок, которое принц успел выучить за недолгое время жизни с Харконненом в одной комнате. — Приношу глубочайшие извинения за то, что прерываю ваш совместный отдых, — выговаривает тот. — Но могу ли я... Поговорить с Тимоти наедине? Сейчас. Пожалуйста… Пожалуйста!.. Поведёшься ли ты на это сейчас, Тим? Плохо помнишь, как это тип бил тебя по лицу, прежде чем засунуть свой член в твой рот? — Ирулан останется, — бескомпромиссно сообщает мальчик. Тимоти злит, что Фейд, как обычно, обращается к посторонним и начинает говорить о принце в его же собственном здесь присутствии. Однако дальше голос Тима до приличного тона смягчается: — Что такое? «Разъедает одиночество без компании родственников и их слуг?» — проносится в голове едкий комментарий, в не такой уж свойственной Тимми манере. Ладонь сестры принц сжимает для пущей уверенности, что она никуда не денется. Его искусственный драгоценный взгляд не поднимается на Фейда, хоть мальчишка и прекрасно слышит низкий, словно поющий на выдохе голос. — Твоё право, конечно, просто... — Харконнен целенаправленно идёт к ним, и книгофильм замолкает, видимо, выключенная сестрой. — Я хотел извиниться перед тобой, Тимоти. Особенно за... Он откашливается. — Это было помутнение рассудка и... Мне жаль, — судя по чмокающему звуку, он облизывает сейчас свои губы, пытается удобнее устроиться в мягком кресле. — Может... Может мы могли бы попробовать... Наладить отношения? — Наладить? — почти возмущённо вторит Тим. Как эхо гремят воспоминания… Один — кулаком по челюсти… Два — костяшками промеж глаза… Рука на затылке, рука на шее и плече, стойка принца на коленях… — Как ты себе это представляешь? — спрашивает, поскольку у самого нет ни единой идеи, как подняться с того дна, где они оказались. — Я... — Фейд затыкается резко, и никак не поймёшь, что он там делает в этот момент. — Тимоти, я... Внезапным чувством становится рука, браслетом обхватывающая запястье мальчика и новый шорох одежды. Принцу требуется несколько секунд, чтобы осознать, что Харконнен сейчас сполз с кресла на колени и устроился возле его ног. — Я не знаю, что можно сделать в этом случае, но прошу дать мне шанс попробовать. Подсказать... Я сделаю всё, что скажешь. «Со своей слепотой вздумал рыпаться…» — слышит Тим в каждом слоге, созданном языком и губами владельца, что сидит перед ним. Если Тимоти должен чувствовать себя королём положения, то он не чувствует. Он чувствует, как крепче обхватывает руку Ирулан, испытывая наплыв подозрений от голоса, который в один день смог уничтожить всё хорошее между ними. Принц молчит. Неприлично долго. Аки гордец, ни за что через себя не переступит. Но ведь дело совсем в другом… Хорошо, если бы Фейда никогда не существовало. Тимоти бы никогда не пережил то, что с ним произошло, и не был бы вынужден оказаться в положении, где свои чувства ему приходится превращать в мусор и выбрасывать в контейнер истории. — Будь добр, сядь в кресло, — это ещё значило, на самом деле, «так ты отпустишь мою руку». Идти на перемирие с Харконненом значило не только предать себя, но и предать свою любовь к другому. Как можно сохранить верность пленнику, если начать на всё обозрение налаживать отношения с негодяем Фейдом, позволить себя всячески трогать? Но и как не нарушить волю отца? Как просто жить дальше, если любить саурдаукара из подземелья? И, самое главное, не успел ли он возненавидеть Тимоти?.. Тогда… Тогда логично с Фейдом… Мальчик заметно погрустнел. — Давай начнём с уважения друг к другу, — сказал, сглотнув. Фейд гладит его по руке, не спеша отвечать на предложение. Лицо режет пристальный изучающий взгляд, воздух сгущается. — Да, конечно, — отвечает парень, и никто из присутствующих в комнате не испытывает облегчения от того, что они пришли к соглашению. — О, я смотрел этот книгофильм, — сосредоточенные и увлечённые ноты образуются и украшают низкий глубокий тон. — Немного поверхностная история о бунте всех и вся, но главный герой всё компенсирует. Красивый. На тебя похож. Тимоти прикусывает язык, чтобы не цыкнуть, и поднимает ни туда ни сюда губы. Вроде улыбка, но не очень-то и похоже. Фейд отпускает руку принца. С необъяснимой неохотой. Садится рядом, совсем уж напротив. Двигает к ним, поближе, кресло. Соприкасается коленом с Тимом, после чего мальчик стеснённо сводит ноги вместе и вытягивает их. Пальцы у него скрещиваются и повисают на уровне груди. Ирулан молча наблюдала за ними. Держала рот открытым, сделав перед этим неаккуратный вздох, — заглотила много воздуха, — и внезапно перешла к самой острой теме книгофильма. Революции. Странно, конечно, но у них троих даже вышло неплохо поговорить. Каждый блеснул эрудицией, выученной с детства. Было понятно, что знает Ирулан — они же беседовали много раз. Удивил Фейд. Вот, кто создал железный образ деревенщины, подхалима и простодушного манипулятора. Но мозгов ему хватало, чтобы перечислять факты истории, которые свидетельствовали, что военные события наравне с революционными приводили к культурному и моральному упадку общества (кто бы говорил!). От этого, вещал Фейд, любая перемена ради любой цели выдёргивает землю из-под ног. «Он даже умеет пользоваться метафорами», — подивился Тимоти, не забывая, безусловно, совершенно недавних событий. «Мой строптивый… Маленький ублюдок…» Принц практически не говорил, больше слушал. От этого Ирулан приходилось, как и Фейду, искать друг с другом общий язык, и часть их разговора из-за этого походила на постоянное столкновение моря о рифы. Ирулан верила в людей и их благополучие, признавая, однако, как дочб Императора, что только воля правителя истинно помогает справиться с невзгодами государства. Фейд был гораздо менее демократичным. Критиковал род людской в целом, едва ли не презирал бедных и нищих. Ездил по ним гневом, как нож по маслу. Неправды в сказанном им не было. Оба предлагали Тиму прокомментировать поступки его книгофильмовой копии. И в одном вопросе он разошёлся пуще обычного. Тогда речь зашла о человеке-монстре, заклевавшем своего самого близкого и потом раскаявшегося в этом. — Даже исповедь не поможет простить себя. Не поможет оно и другим людям закрыть глаза на твой аморальный поступок. Но чтобы честно жить дальше, ты должен поставить крест на себе-прежнем и дать место родиться себе-новому. Если же опускать эту оговорку… Можно не отдавать себе отчёта ни в чём. А какой тогда смысл всю жизнь убегать от своей тени? Философствовали они до ночи. Слуги приходили, чтобы зажечь свечи в абажурах зелёных ламп, какими Тимми их помнил с малых лет. Принесли чай, какао и кофе, коричневый сахар, молоко. Яблочный сироп, разбавленный специей и редкими успокаивающими травами с этой планеты. Те выживали на каменных горах, в тиснении расщелин, которые умудрялась питать дождевая вода. Совсем как с темницей. Семечки, орехи, сыр и мёд служили дивной закуской. Собеседники даже пару раз рассмеялись, пока кормили друг друга по кругу, накалывая на стальные шпажки в виде мечей славные сочетания угощений: мёд с сыром, семечки с джемом… Больше всего опытов предстояло Тиму. Он по-настоящему не мог подглядывать, не знал цвета и вида еды. Им почти было весело. Только бы если Тиму не скребло горло от дикой ночки, он бы расслабился. Смог бы. Но теперь… Его натягивало как струну каждый раз, когда предстояло любое взаимодействие с на-бароном. Пусть даже ребяческое, вроде засунуть пуговку сыра Тимоти на язык. В коридоре, у спальни принца и его жениха, с Ирулан попрощались. Тим не стал включать свет, так как и без того помнил, где что находится. Если это понадобится Фейду — сам включит. Мальчик стащил через голову сегодняшнюю блузу, кинул её на стул у шкафа и достал себе с верхней полки рубашку с воротником-стойкой. Она не для сна, но ухажёру об этом знать незачем. Да и вряд ли он станет расспрашивать после их прошлых ночей, наполненных словесным и душевным затворничеством. Тонкие нити-застёжки легко завязывались в бантики. Или стоило сейчас принять ванну? Самому? Слуги уже пошли на боковую, а звать их бы было верхом бесчеловечности. Тим вздохнул и отошёл к окну. Открыл его, оставил щёлку и высунул лицо к завываниям ночного ветра. — ...Жизнь на этой планете... — притихший в углу комнаты Фейд решает вдруг напомнить о своём существовании и прервать нечто, внезапно ставшее почти интимным. — Приговор же, разве нет? — Это как посмотреть, — оглядывает невидимые просторы Тим, подчиняясь движениям ветра и крутя головой. — Никакого веселья. Никакой войны. Никакого шума. Некоторые бы назвали это место раем. — Мы говорим об одном месте вообще? — Харконнен тихо смеётся, шелестит за спиной мальчика одеялом или подушками. Плотная хлопковая ткань в его руках сминается с едва различимым хрустом. — Салуса Секундус — буквально полигон для сардаукаров, самых безжалостных воинов в истории человечества. А эти с нижних этажей... Повстанцы... Сколько из них мечтают лично убить весь императорский род? Пауза, за время которой Фейд успевает всё же подняться и включить в их комнате свет. — Это, по-твоему, рай? — Поэтому мы держим их к себе ближе всех остальных. Победить страх можно, подчинив себе. Взяв под контроль. Мало где во Вселенной есть такой покой. Странно говорить с Фейдом. Мурашки. Поскорее на кровать. Принц оставляет окно открытым и возвращается к постели, тоже забираясь под одеяло. Голова мгновенно находит сто лет известную подушку, её форму и мягкость, смешанную с выдержанной твёрдостью. Волосы спадают с лица, глаза, полуприкрытые, смотрят в потолок. Его рот как бы открыт… Неизвестно почему и для чего. Но и смыкать губы Тим не торопится. — Это глупо. Малейшая потеря бдительности, и они воспользуются шансом оказаться на свободе, — Фейд, кажется, поворачивается к нему, и теперь лежит то ли полностью на боку, то ли локтем опираясь в матрас и вновь возвышаясь над принцем. — Многие из них ещё и игроки. Осторожные, выстраивающие целые партии и ничем не брезгующие, чтобы победить. «Ты умеешь красиво говорить, когда захочешь», — поражённый ответ Фейду внутрь себя, так как поди догадайся, взорвётся ли эго посмиревшего нахала от таких слов. Тимоти, двигая губами, шевелит ещё и кончиком носа. — И такие люди нужны Императору, разве нет? — Тим поворачивается к на-барону, но на деле подбородок мальчика прижимается к плечу. — Они знают, что такое быть уничтоженным, и поэтому созданы уничтожать. Армия, о которой можно мечтать, — и вот голова выравнивается обратно. — Это мы ещё используем их, как животных. И неизвестно, что на самом деле значит быть рождённым в их шкуре. — И именно поэтому вы живëте здесь уже... Сколько лет прошло с того, как ты остался без глаз? — руки Харконнена оказываются у самого подбородка, внезапно расправляя на принце одеяло, которое, оказывается, было сбито в ком. — И как не можешь даже представить, каким ты в итоге стал... Фейд затыкается. Только и делает, что проводит рукой, оставшейся на одеяле, по укрытой груди Тимми и снова падает на свою сторону. — Вы здесь в поиске защиты? — Нет, — поморщился Тим и призадумался. — Мы здесь, чтобы не бежать от своих страхов. И, конечно, потому что отец… — говоря это, представляет, как без ведома Тимоти самый близкий человек, с которым за последнее время даже не удалось обмолвиться словом наедине, привёл его к тому, где он есть — к постели со высокородным насильником. Мужем. Будущим. — Отец лично взял под контроль всю колонию, чтобы воины никогда не посмели устроить бунт. Одеяло, которое Фейд только что расправил, Тим сжимает снова, подтягивает к груди. — Ты ужасно поступил со мной, — бросает принц резко. — Да, да, да! — мгновенно реагирует Харконнен и бьётся головой о подушку и наверное ещё и руками по одеялу, так как шума от его движений создаëтся достаточно много. — Ты бы видел себя вообще… Неприступный, с глазами своими огромными, холодный, правильный... Фарфоровая кукла: смотреть можно, трогать нельзя. Да я даже сейчас сдерживаюсь, чтобы не... Мне действительно жаль, что тогда случилось то, что случилось. И все мои слова... Парень резко замолкает, громко сглатывает, дышит глубоко… Тимоти сжимает челюсть и ладони укладывает друг на друга покрепче. Лишь бы не вставить гадостей в эту исповедь. Тут, на полу, недалеко от кровати, Фейд чуть не разбил Тиму лицо и с наслаждением имел в рот. Кто угодно из семьи сказал бы мальчику, не зная всей истории, что нельзя вечно дуться, как маленький ребёнок, но и это не была глупая детская история. — У тебя есть любимые места здесь? Куда ведут ноги, когда становится плохо? — делает попытку вновь начать разговор Фейд. Он словно попытался ворваться в кровоточащую рану и закрыться в ней, а Тим, стоная от боли, вытаскивает паразита, рвущего сосуды, к которым присосался. Принц сильно поморщился, медленно перелёг на бок, спиной к Фейду, и плотно закрыл глаза. Арми ночью он так и не отыскал. — Я никогда не смогу забыть, что между нами было, — тихо произнёс мальчик, в сущности не понимая, говорит он сейчас ради на-барона или самого себя. — И вряд ли смогу полюбить. Ты просто… Чудовище.