Ⅳ
Они гуляли в искусственном саду, встроенном в арену. То говорили, то молчали. В раздумья Тима больше всего погружало молчание. Последние дни выдались насыщенными. Не было и свободной минуты, чтобы остаться одному. Он и Ирулан принимали гостей с соседних планет, к отцовским переговорам постоянно присоединялся Фейд, словно уже имел право вмешиваться в политику и законы их планеты (на самом деле Тимоти больше думал «словно Харконнен уже был ему мужем и имел на всё право»). Их постоянно отправляли гулять. По ответвлениям замкам, близлежащим поселениям, серой безжизненной пустыне. Фейд узнал, а Ирулан и Тим повторили, что значит пить снаружи особый чай, который помещает в лёгкие кислорода больше, чем обычно. Местная флора, возникающая на каменных оползнях после ядерной бомбардировки планеты, оказывает пагубное влияние на сердечный ритм. Её углекислый газ в низком процентном соотношении ядовит для обитателей сухой, омертвелой вокруг земли. Ещё они собирали от наместников лагерей, стоянок и городков легенды, украшения, завязывали их друг на друге, как дети. Фейда вызвал на поединок один из острых на язык воинов, почти сорок лет тренировавший сардаукаров. Эти экскурсии, созданные обслугой замка и их родителями, выматывали. Эмоционально и морально. Изо дня в день Тимоти чувствовал, что становится всё дальше и дальше от мира, который совсем недавно себе открыл, который помог обрести ему себя. Повсюду звучали чужие голоса, новые голоса. Слишком много событий. Слишком много приказов. Шуток. Глупостей. И бесполезно произнесённых слов. Не передать, как в сегодняшней день, когда они — Тимоти, Фейд, Ирулан и Раббан — вошли в застеклённый Императорский сад, потяжелело всё внутри. Ирулан нашептывала на ухо, что хотя на улице день, внутри стен сада — ночь. Мерцают звёзды, путешествуют из угла в угол по потолку планеты и их спутники («Совсем как люди»), танцуют в рассыпавшихся в неизвестном порядке мириадах. Что это было? Проекция Вселенной, где всё иначе? Самая далёкая от их мира Галактика, на изучение которой у представителей человеческой расы снова уйдут тысячелетия? Пахло фиалками, мандаринами. Стены сада были побиты, говорила Ирулан. Их раскрашивали трещины. Белые геометрические пятна разрушали красивую несбыточную иллюзию. Следу и мазки грязи особенно становились заметны в местах, куда попадали бело-лунные очаги небесных тел. Щебень мог не кстати попасться под ноги. Раббан со смехом отвлекал всеобщее внимание на срезанные чугунные ограждения, которое, возможно, когда-то растащили на оружие или для переплавки металла. Вскоре оказалось, что и сам садик был не так уж велик. Сказка перед сном, фальшивая, как мечта, которой не суждено сбыться. Тимоти замер перед сияющими голубыми лилиями. «Даже такое здесь может жить», — задумчиво промолвила сестра. Наверное, пристально вглядывалась, а потом тоже задумалась о своём, как Тим делал всё утро. Ему совсем не хотелось слушать бои. Дикие зверства. Почему-то его сердце опасливо стучало и желало унестись подальше отсюда. Мягкие шаги принцессы стали удаляться. Мальчик уже было хотел повернуть за ней, но его плечо врезалось в другое. Даже не заметил. — О… — только и смог сказать Тим, отступая, и возвращаясь к якобы заинтересовавшему его рассматриванию цветка. И вот уже обнюхал его в тысячный раз и погладил… Судя по запаху, рядом был Фейд. И непреклонно желал о чём-то поговорить. Насчёт вернувшийся с Арракиса семьи? О создававших идиллию путешествиях по планете? Будущей семейной жизни? Тимоти был одновременно в растерянности и при настороженности, когда дело доходило до общения с ним. Спустя неделю — всё равно. Так будет ещё очень, очень долго. — Мы как будто нарочно избегаем говорить о том, что сейчас предстоит, — Фейд делает шумный вдох, и принц сперва думает, что это он нюхает цветок, но когда чужой нос ощущается возле шеи, а рука крепче обхватывает талию со спины, понимает, что — нет. Сейчас Харконнен атакует своим вниманием только его, Тима. — Любишь бои сардаукаров? Тимоти не получал удовольствия от действий Фейда, как он уже говорил об этом вслух и ему, и себе, но он к ним привык, как рано или поздно привыкаешь, что есть день и ночь. — Нет, не люблю, — отвечает принц бархатным шёпотом. — Не люблю все бои вообще. Жестокость. Крики людей, даже если их не считают за таковых. — А мне кажется, есть в этом нечто... Фейд любит касаться губами его плеча. От этих действий у Харконнена всегда заходится в бешеном ритме сердце, и Тим готов поклясться, что несколько раз даже чувствовал пробиравшие этого парня мурашки... И ещё дрожь. — Большая часть из них ведь всё равно умрёт в бою, сражаясь за какую-то чушь, которую не поделила парочка зазнавшихся правителей. А тут... Два воина. Стадион скандирует их имена, за них болеют, в какой-то степени им даже поклоняются. В последнее мгновение жизни услышать восторженные крики своего имени... Фейд запечатляет на его шее поцелуй. Губы сперва осторожно, а потом властно засасывают в глубину рта Тимову кожу. Задерживаясь на ней дольше нужного, и в конце, прежде, чем отстраниться, Фейд-Раута утыкается носом в ключицу принца. Мокрый, горящий след любви размазывается. — Это даже красивая смерть, я считаю. Пальцы Тима почти невольно вплетаются в короткие волосы Фейда. Уже тогда, когда шейный поцелуй оставлен, поцелуй, который нельзя было остановить из-за его неожиданности. И подлых приятных ощущений. Мягкое, аккуратное поглаживание. В нём сквозит скованность и неуверенность. Любовник так не гладит возлюбленного, скорее незнакомца. Так же необъяснимо, как действие руки в волосах, происходит притяжение ладони Тимоти на пояс Фейда. Невесомо, тонко, как чистая формальность. Или попытка вжиться в роль. Сердце ускоряет бег. Над ухом на-барона слышно напряжённое дыхание. — А если никто из них не хочет умирать? Что тогда? Тело, невольно оказавшееся в руках принца, замирает. Проходит несколько тяжёлых мгновений, прежде чем Тимоти чувствует, как от движения грудной клетки, двигается весь торс Фейда, сделавшего глубокий вдох. Мальчик ощущает прикосновение чужого лба к своему и то, как губы будущего мужа в нескольких сантиметрах от его расходятся в улыбке. — Никто никогда не хочет умирать, Тимоти, — подол рубашки сминается под чужими пальцами, сигнализируя о... Видимо, о каких-то Фейдовских попытках держать себя в руках. — В этом вся боль жизни и весь страх смерти. Расставание с первой проходит через страдание, встреча со второй заставляет бояться неизвестности. То, что стоит посередине есть квинтэссенция наших чувств. Все наши печали и радости с самых юных лет собираются под конец жизни в единый комок и взрываются где-то в... — Эй, голубки! — зовёт их Раббан со стороны, где, по расчётам Тима, находится выход из сада. — Игры скоро начнутся, пора занимать лучшие места! Фейд чертыхается под нос. — Они были здесь, пока ты не пришёл, братец! Тим отворачивает лицо от перепалки. Смотрит туда, где должна быть одинокая сияющая лилия. Руку из волос Фейда принц достаёт. Снимает с себя более упрямую и не отцепливающуся на талии. На секунду пальцы Тимоти борются с пальцами на-барона. — Идём, — достаточно холодно бросает мальчик. Дело в том, что рассказ Фейда его испугал и тронул. Принц задумался и о своей жизни. О своей смерти. Чего бы стоила его бессмысленная, выстроенная по схеме жизнь, если бы ему грозила опасность? Тимоти испытывал ужас и страх, он хотел жить, но при этом не знал, что ему беречь и что он боится потерять. На самом деле всё он знал. Все знают это о себе. Понимают рано или поздно. Тимоти тёр место поцелуя на шее. Хотел его смыть и думать только о мгновениях, когда там царапала кожу щетина другого мужчины. — Тихо, — Фейд внезапно вновь оказывается рядом, удерживая принца под локоть и уводя его куда-то в сторону, шепчет: — Ты чуть в ветку не врезался... Харконнен вновь прижимается к нему, на этот раз боком, удерживая их на мгновение на одном месте. Щеки касается сочный и мягкий лист, когда будущий муж наклоняет ветвь к ним ниже, чтобы быстро пощекотать мальчика или, возможно, продемонстрировать ему преграду, на которую тот чуть не наткнулся. — Пойдём вместе, не убегай, — говорит Фейд, и в этих словах можно различить как долю ласки, так и долю чистой человеческой насмешки. Он взял Тима под руку. Тимоти ему это позволил. Они пошли дальше по рыхлой земле, разбрасывая щебёнку, на выход. Снаружи стены, должно быть, белые. Выходишь из темноты, и глаза слепит. Наверное, Фейд сейчас морщится и часто хлопает веками, пока не выравниваются контраст и яркость в зрачках. Коридор, по которому они шли, пуст. Раббана Фейд пришил — сказал идти вперёд, они в своём темпе его догонят. Вот так оба, друг другу чужие, шли, обвязавшись руками, и дыхание Харконнена постоянно обжигало Тимоти скулу, ухо, щёку, словно вперёд он почти и не смотрел, только на Тимоти. Хотел съесть или убить. Или всё это вместе, только в обратном порядке. Мальчик пытался отвлечься, но не получалось. Он мог только считать свои шаги, чтобы не свихнуться. Что в голове у Фейда? О чём он думает, когда смотрит вот так, в упор? Опять его посещают грязные мысли? Или представляет, как они идут под венец? Тимоти сглотнул. Фейд помог ему подняться по лестнице. Тим хватался за холодные металлические прутья, которые способствовали хоть какой-то ориентации в пространстве. Так же, держась за руки, они подошли к местам. Как оказалось, к двум выдвинутым стульям, между которыми нет пробела, но есть с соседними, где как раз-таки сидела сестра. Она поздоровалась с братом нежным прикосновением и шёпотом. Напомнила о себе. Тим вздохнул и кивнул ей, весь напряжённый. Фейд сел, уместив на плече Тимоти свою ладонь. Локоть его спокойно лежал на лопатках принца. Иногда поднимался к шее. — Выводят, — с осторожностью вымолвила Ирулан. Прищурилась ещё, вообразил он. Спросил: — Наши места далеко от сражающихся? Сколько их? — Мы в ложе Императора, такой балкон сразу над входом в кулисы, — поясняет Фейд. Ноготь его пальца, большого, видимо, проходится по шее принца. — Сегодня двое, — сосредоточенно отвечает Ирулан, и Тим впервые думает, что сестре, мягкой, с детства обожающей в тайне от всех ухаживать за лошадьми в конюшне и только что родившимися щенками, наверное, нелегко присутствовать здесь и видеть всё происходящее. — Охрана говорила отцу, что ведущие обещают поиграть этим фактом на нервах публики. — Разве им не всё равно? — встревает с вопросом Фейд. — Я не спрашивала, — оскорблëнно шепчет Ирулан. — А почему их только двое? Шоу обещает быстро закончиться, — Харконнен недовольно фыркает и внезапно касается губами макушки принца. Тимоти начинает беспокойно крутить головой. Его сердце волнительно бьётся от того, что Фейд постоянно близко. Руками, лицом, всем телом. На публике. Будто нашёл очередной способ присвоить себе принца, показать всем, чей он. И так раз за разом, без перерыва. — Их двое, потому что они братья, — наклоняется к ним особа из свиты отца. Голос молодой и порхающий. — Это драка самых близких ради народной забавы. Кислая слюна еле-еле скатилась у Тима по горлу. Он взял и опустил руку Фейда со своей шеи обратно на плечо. Пальцы у него тонкие, но загрубевшие, со слегка шершавыми ногтями, которые, наверное, плохо переносили климат его родной планеты. Ещё на нём оказались какие-то кольца… — Вот и они, — говорит Ирулан. Звук «с» застревает на её губах. Почти сказала «Смотрите», но поняла, как это будет некрасиво с её стороны. — Как они выглядят? — спрашивает мальчик. — Один рослый, как титан. Похож на каторжника из-за загорелой кожи. Небритый. Волосы почти под ноль. Очень мощный солдат, — сестра настороженно описывает появление бойца, словно бы он мог накинуться на них, если услышит. — Что делают? — спросил следом. Рука Фейда напрягается. Подушечки пальцев подгибают кожу под расписной бело-красной блузой. Как на твёрдость и хрупкость проверяют драгоценный, завораживающий камень. — Рослый... — сестра замолкает и испуганно сглатывает. — Смотрит на нас... Даже сейчас. Его брат ходит по кругу арены, машет кулаками, — голос Ирулан перекрывают крики людей. — Разогревает толпу. — А тот второй, чем на нас глазеть, поработать не хочет? — с раздражением выговаривает Харконнен. Сжимает на принце руку и тут же возвращает в прежнее положение. Видимо, чтобы не причинять неудобство, от которого за мальчиком последует до отвращения властная просьба прекратить. — Никогда людей не видел, что ли? Новый крик. С арены. Звук песчаного скрипа, шагов, прыжков, хриплого, похожего на сломанный радиосигнал, стона. — Второй боец меньше ростом, волосы гораздо темнее, — Ирулан по привычке продолжает описывать реальность для брата. — Это хорошо заметно в сравнении с первым. Облегчённый, но полный злобы вздох Фейда. Постоянный такой у него. — Вот, спасибо, вспомнил, зачем он здесь, — Фейд откидывается на спинку стула. — Вообще неактивный здоровяк, родственник его поживее будет. «На арене первые участники нашей битвы, воспитанники Салуса Секундус, родные братья, готовые помериться силой и ловкостью прямо перед вами! — на весь стадион звучит радостный голос диктора, и Тимми от неизъяснимой тревоги сжимает в кулаки пальцы на своих бёдрах, прямо перед собой. — Вы уже можете попытать счастье и покинуть потом Салуса Секундус с кругленькой суммой в кармане, если сделаете ставку на...» Становится плохо слышно. На арене, судя по звукам, бьётся железо. Тим начинает чаще дышать. — Что это у них? — Ты про оружие? — непонятливо переспрашивает сестра, похоже, испуганно увлечённая зрелищем. Почему-то Тимоти больше всего в жизни хотел иметь глаза именно сейчас. Он мог бы увидеть то, что выдернет почву из-под ног. В этом мальчик был предельно уверен. Звон. И скрежет. Ещё и ещё. Смешавшееся в унисон рычание, напоминающее игру на сломанном уде. — Да, оружие. — У них копья. Они ими дерутся, — сквозь разговоры других и шум одиночного сражения. Ещё есть кинжалы… Но пока без них. — Кто побеждает? — чуть не срывается на крик принц. — Один из бойцов смотрит на нас снова? Или нет? — Принц, принцесса и на-бароны желают сделать ставки и проверить свою интуицию? — слышится приторный голос прямо перед мальчиком. Фейд при этом дёргается, и его рука на секунду исчезает с плеча Тимоти, чтобы вернуться ещё более напряжённой и непоколебимой ношей. — Свалил отсюда, — цедит Харконнен, тогда как его брат, сидящий по другую сторону от Ирулан, наоборот призывает к себе. — Ставлю на того, кто помельче. Светловолосому не хватит духу убить братика. Ирулан от этих слов нервно сжимает руки и прижимается к груди принца, как будто прячет всхлип, хотя тот чувствует по движению головы, читает по движущимся по коже губам и слышит в едва различимом выдохе вплотную прижавшейся сестры ответ на свой вопрос: — Да, Тимми, смотрит. Как будто она обо всём догадалась. Ирулан лежит, поглощая слухом смертельно опасный бег принцева сердца. И понимает, что небольшим якорем его тут ещё удержит, чуть-чуть, прежде, чем тот натворит глупостей. Без объяснения причин Тимоти резко подрывается с места. Попутно сбрасывает руку Фейда. Обходит его стул и намеревается быстро отыскать ступени, ведущие вниз, к краю ложи. Вот первая… — Куда ты?! — Фейд. И его рука, властно схватившая мальчугана за запястье. Принц едва не рухнул. Пошатнулся и развернулся на месте за тем только, чтобы сохранить равновесие. В отместку вцепился в руку Фейда, щекочущую тонкими, можно подумать, изящными мягкими волосками. — Тимми, не надо! — Ирулан. Как-то так вышло, что она оказалась перед ним. Как будто встала и прошлась по коленям Фейда своей любимой летящей походкой. Цепь сомкнулась. Тимоти, по растерянному виду которого можно было подумать, что он вот-вот сдастся, рванул по ступенькам вперёд как упрямый зверь на привязи. Его привязь — бестолковый Харконнен, не понимающий, что если Тим захотел чего-то, то намерен это получить. Особенно, когда на кону стояла жизнь. Своя. И другого. Сердце рассыпалось в пыль. И рассыпется окончательно, если мальчик не услышит один единственный голос. Ирулан вскрикивает от неожиданности. Чуть не падает, хватаясь за награждения и таким образом уступая Тимоти маленькую тропинку между собой и рядами зрителей. Фейд оказывается проворнее. Слышно, как он стучит каблуками ботинок, спускаясь вслед за принцем, но постоянно не успевает его схватить. Потасовка в ложе Императора даже отвлекает зрителей от кровопролитного шоу. По крайней мере, крики вокруг затихают... — Вернись на место, Тим, — жëстко звучит голос Фейда за спиной, и цепкие огрубевшие пальцы почти смыкается на его локтях. Вырываться из них Тимоти уже не может. Харконнен на всеобщем обозрении схватил его как преступника. Какое уж тут сопротивление. Но найдя коленями заградительный забор, стеклянный, видимо, и непробиваемый, разумеется, мальчик весь краснеет, как перед припадком, с трудом набирает в тело воздух и… И… Как тяжело! Особенно из-за того, что поганый муж перебивает самые искренние чувства внутри и собирается вернуть Тимми к фальшивым. — Как твоё имя! — кричит Тим, настолько громко, что интонация вопроса исчезает, но отчего бьющиеся друг с другом люди должны услышать послание принца. Совершенно точно должны. Мальчик очень на это рассчитывает, отбиваясь от упрямой тяги позади себя. Оглядываясь на Фейда на короткое мгновение, Тимоти рычит и одаривает на-барона полным недовольством. Брови сведены к переносице, губы корячатся. В ответ на выкрик принца — очередное столкновение копий. Звон. Возрождающиеся выкрики на арене. — Ни у одного из этих воинов нет имени, принц Коррино! — решает ответить за арестанта диктор. И там самым перезадаëт вопрос, на случай, если в пылу схватки мальчика не услышал тот, кто нужен. Фейд за спиной делает какие-то жалкие попытки утянуть его на место, тогда как Тимоти вцепился в резные перила балкона мëртвой хваткой, и только один человек мог заставить его её расслабить... — Пошёл ты к чëрту! — крик. Знакомым глубоким голосом крик с самого эпицентра битвы. — У меня есть имя! Горячие слёзы появляются на глазах мальчика, и катятся, сползают по щекам, затекая в уголки губ и попадая в рот солёной водой. Тимоти ужасно всхлипывает и прижимает руку к лицу, не в силах выдержать гигантскую душевную боль, чувствуя слишком много, чтобы описать: и радость встречи, и вину за то, что Арми сейчас совсем один, с оружием в руках и должен убить родного брата. Тим ненавидит себя и не может ничего сказать. Ещё знает, что его «неподобающее поведение» у всех на виду будет обсуждаться всё следующее время. Да чтобы они сдохли все до одного, кто посмеет открыть рот! И снова звук сошедшихся ножен. И лязг. И шëпот людей вокруг. И Фейд, наконец переставший тащить его, замерший, как хищник, готовый к броску... Возможно, что он во все глаза следил в этот момент за сражением. — Арми! — новое. — Меня зовут Арми! Принц стонет, как от удара ножом. Его голос уходит глубоко в желудок и прорывается оттуда сухими раздирающими всхлипами. И через мгновение — смех. Только вот не его, того, второго человека. Позади шëпот Фейда: — Ну блять же... И диктор: — И-и-и бойца-сардаукара, безымянного мятежника, новоявленного А-а-арми только что пронзили коьпём с отравленным лезвием! — в этих словах только издевательство, сарказм и наслаждение чужой болью. — Скажет ли он что-нибудь перед тем, как его оставят последние силы? Проклятье… Нет-нет-нет… — Остановить бой! Хватит! — рычит-вскрикивает Тим, бросаясь в сторону злополучного диктора, который не нашёл веселее занятия, чем подтанцовывать рёву публики. — Найдите антидот, слышите?! — с влажным лицом он трясёт перед собой мужчину. Нашёл его удивительно быстро. Без зрения. Сам не понял, как оказался перед этим человеком и… Чуть не врезал ему по лицу. Словно находясь в тумане, он различает крики неизвестного: «Никто и никогда не щадил воинов, пропустивших удар мечом!» Рядом оказывается Фейд. Он держит Тима за голову, баюкая его, как ребёнка, которого срочно нужно успокоить. До мозга, правда, не доносится ничего успокаивающего. Только самое страшное, что может быть — лишение надежды. Тимоти невольно обнимает Фейда, поглощённый безумным страхом. — Антидот пьют до, а не после ранения, Тимми, — проклятые слова. — Мне жаль... И где-то за Фейдом — Ирулан. Плачет. Она настолько натурально и громко плачет, что в дальнейшем Тимоти всегда будет восхищаться её актёрской игрой. Сестра ругается с отцом. Называет всех варварами. Требует немедленно помочь воину. Отменяет ставки, хотя не в её полномочиях это делать. Все вокруг переживают такой тарарам и взрыв эмоций, что когда зрители, сидевшие в отдалении от императорских мест, взрываются кто возмущëнным, а кто восторженным гулом, на балконе повисает напряжëнная тишина. Секунда... Две... Звон упавшего на песок оружия и рёв, похожий на звериный. — Не может... Этого... Быть, — бормочет поражëнный диктор. И не находит в себе сил описать происходящее на арене. Тимоти отталкивает Фейда, как препятствие, и тот, как можно судить по звукам, врезается в кого-то, сидящего на стуле. Ноги не боятся, что пойдут не туда, более того, они знают, куда идти. Бежать. Снова принц оказывается на краю балкончика, где расположилась дворцовая свита. Раббан что-то осуждающе бормочет в спину Тимми и заливисто смеётся, и слышится это так, словно по котлу наносят тяжёлые удары. Принц уставился перед собой, уверенный, что сейчас всё поймёт без слов. Ветер высушивал слёзы и качал кудри. — Боец, отравленный ядом… Жив. Тим падает лбом на ладони, сложенные на перилах. Он благословляет провидение, что так случилось! — Но по правилам… — К чёрту правила! — метается желчью, разъярённый, Тимоти. — К чёрту, слышишь?! Прекращайте! — Тимоти! — наконец голос Императора, спустившегося сюда и не выдержавшео стыдного психоза сына. — Он убил фаворита его же оружием! — разъярëнный голос знакомого по встречам в темнице охранника. Тимми толкают, оттесняя куда-то в угол. Там в молчаливой поддержке на плечи опускаются ладошки сестры. — Я объяснял глупость постановочного боя! — Падишах-император редко повышает тон, но когда делает это, становится похож на громовержца из сказок, которые в детстве любили читать Тимоти с Ирулан. — Что-то идёт не так, и все ваши ставки сгорают, увозя деньги с планеты! — В любом случае, он нарушил закон, мой повелитель, — отвращение в голосе мужчины, который, бывало, несколько раз провожал Тима к камере воина, можно пощупать в воздухе. — Употребил антидот! Украденный! До этого он несколько раз почти сбегал, оставляя за собой горы трупов… Этот незнакомец, наверное, вспоминает лица убитых друзей, которые прежде ужинали и обедали с ним за одним столом в подземелье. — Я уже объяснял, — чëтко разделяет слова отец. — Он — тот солдат, который нужен мне в армии, а не сожжëнным в печи. — Это до момента, пока он не решится напасть на вас с семьёй! Он уже нападал... — Как смеете вы повышать голос на своего Императора? — внезапно вмешивающийся в ситуацию Фейд становится манной небесной, почти спасением от того, что чуть не договорил неотёсанный мужлан из охраны. — Он — тот, кто должен был умереть ещё в младенчестве и только по великой воле Императора не стал кормом для собак! Нарушитель спокойствия в рядах армии! Вор и убийца... — Папа, — перебивает гневную речь Ирулан, в голосе которой вновь слышны слëзы. — Папа, прошу, отправим его в лазарет. Он достойно отбил себе право на жизнь, нормальную еду и медпомощь. Её слова Тимоти считает снятыми со своего собственного языка. Падишах-император вздыхает. Хрипло и громко. В этом звуке слышен его немалый возраст, груз ответственности и пережитая за время правления боль. — Что думаешь, Фейд? Как с ним поступить? Тим на секунду удивляется. Не понимает, чему же… — Я согласен с принцессой, Ваше Величество. Солдату нужен врач и покой. Он победил в нечестном бою, где силы были на чужой стороне. Понял. Теперь понял, почему. Понял, слушая равный, без ноток поучения диалог отца-правителя и потомка влиятельной семьи Харконненов. Тимоти думал закричать: Фейд тут никто, эй, обратите же на это внимание! Кто-нибудь! Почему сейчас говорят именно с ним?! Взгляд Тима при этих мыслях старался найти какие-то признаки жизни Арми, но натыкался, конечно, на известное ничего. — Чего ждёте? — обращается старый измождённый голос к охране, которая трясёт доспехами, выпрямляясь, точно по команде. — Не убивать его. Немедленно отведите… — вздох, который предвещает беды и будущие разговоры, хуже этого. — В лазарет. Отец говорил, будто его били кнутами, и ему не нравилась предоставленная участь. Стража хлопает по полу копьями, их наконечниками. Подтверждает: приказ принят. Из смеси разнообразных звуков собирается грозное «хо», значащее: воля Императора — закон. — Слушаемся, повелитель! — отчеканивают болванчики все как один, обезличенные муштрой за долю секунды. Тимоти, сжав руки в кулаки, злится. С ним всегда так же. Перестаёшь быть собой, когда тобой командуют. Ты даже уже не ты, потому что сопротивляешься и всё время колеблешься. На гневные размышления отходит немного времени. Кажется, на арене дерутся и ругаются. Да как они смеют! «Арми!» — застывает на губах, и Тимоти в ужасе от себя. Он не может позвать пленника. Это выдаст их тайну. Похоронит заживо. По крайней мере, никакой жизни за пределами образовавшегося ада не будет. Как только шарканья по песку приближаются к балкону, и становится понятно, что как-то Арми скрутили (наверное, думает Тим, не больше, чем ради удовольствия), то принц быстро сбегает по ступеням вниз, обратно в сияющий белизной коридор. Расталкивает поднявшуюся Дворцовую свиту. Беспощадные куклы, люди с выколотым сердцем. На арене раньше были просто-напросто игры. Тим их смотрел. Гулял тут уже без зрения. Лазарет, лазарет… Думай-думай-думай. Где ты его помнишь? Но Тимоти спугивают шаги позади. Он ныряет в первую попавшуюся дверь. Липкими руками крутит ручку. Находит ещё комнату, ещё препятствие. Постоянно вжимает в себя плечи и боится, что предметы повредят ему. Садится на корточки. Прячется. Слушает шорохи темноты и как трётся спина о стеллаж с неизвестными железными коробками. Те гремят, Тим нервничает, что сейчас тут кто-то появится. Хватается за голову, сердце вот-вот выпрыгнет… Вопреки всему наступает тишина. Едва дыша, принц слушает и слушает, что же вокруг… Ничего. Мир словно успокоился. И про Тима не поняли, где он. И Арми давно на койке, помогают ему. Высшие силы, пожалуйста, пусть рана будет неглубокая! Хмыкая под нос от печали, мальчик быстро поднимается и оказывается снаружи. В обратной от него стороне слышны голоса. А туда, куда направляется Тимоти, вроде никого не слышно. Он ведёт рукой по стене, щупая любые неровности, чтобы распознать, какие тут надписи… Когда уже почти потерял веру и хотел расплакаться от безнадёги, мальчик нырнул в последний коридор. Безмолвный, с непонятными столами у стен. На одной двери оказалась табличка «Палата 11»… Дальше — 13, 15… Нечётный ряд. — Арми… — позвал Тим, чуть ли не шёпотом. Что же делать, если тут есть кто-то, кто смотрит на Тимоти во все глаза, но ещё себя не выдал? Самой страшной картиной представляется отец. Потом — Фейд… Они оба готовы испортить Тиму жизнь. И в то же время страх о них нереален… Ведь кто бы сейчас был тут… — Арми, — снова зовёт, громче.***
...После того, как на арену вышли три бравых представителя охраны, он не ожидал ничего хорошего. Не нашёл среди них того придурка, что сторожил именно их этаж и почти каждый день обещал ему смерти — и тоже не понял, как на это реагировать. Хотя когда ему там было думать — вопрос. Когда волокли по арене, держа за руки и ноги, все с оружием наперевес? Или когда вместо знакомой камеры положили на мягкую кровать? С прохладными простынями, мягкой подушкой и матрасом, на котором он не чувствовал собственное тело. — Один только фокус, А-а-арми, и тебе конец, — шипит в лицо мужик, неуловимо ему знакомый, как и все из работников тюрьмы, а затем руки крепят наручниками к брусьям кровати. Он молчит. Не потому, что нечего сказать (о, он поговорил бы с ним о ценности жизни в маленькой клетке под землёй), не потому что устал. Он просто хочет, чтобы они ушли поскорее, чтобы иметь возможность... Подумать... Вспомнить... Удивительно, как легко мир может резко поменять полюса и точки притяжения, едва только глаза найдут того самого человека, что занимал его мысли каждый день до битвы... Чей образ неизменно прокрадывался к нему в сны, неизменно находя дорогу, как и владелец образа к камере Арми. Арми? Он действительно назвал себя именем, которое дал ему мальчик? — Я обработаю раны, — вмешивается в сознание девичий голос, и медсестра, со светлыми волосами, бесцветными какими-то глазами и грубоватыми чертами лица, подходит к его кровати с мазью. Он узнаёт запах. Точь-в-точь то, что приносил ему Тим. Тëплые сильные пальцы касаются кожи. — Жизненно важные органы не задеты, — говорит та после короткого осмотра. — Я должна промыть раны. Потом наложу мазь и повя... — Да не сильно ты с ним возись, эй! — один из охранников бьёт кулаком по тумбе с множеством лекарственных баночек. — ...Повязку, — как ни в чём ни бывало продолжает девушка, смерив разбушевавшегося сторожа взглядом, в котором ясно читалось желание его прикончить. — Дальше я дам тебе обезболивающее, после которого ты заснёшь... Он дëргается и шипит, когда окровавленной кожи касается обработанный чем-то вонючим бинт. — Царапина так не болит, — выдавливает из себя, стараясь сдержать желание елозить по кровати ногами. — Это большая царапина, — девушка ему улыбается. — Не буду ничего пить, — решает покачать права. Потому что не для того он делал это всё, чтобы выпить сейчас добровольно... Что-то. — Не сомневаюсь. Последнее, что он помнит — острый укол в бедро, после чего затуманенное сознание, а вместе с ним и людей отключили, как по нажатию волшебной кнопки. И вот, спустя бесчисленное количество времени он не сразу понимает… Сон это опять или он всё же умер? Кровать так же удобно подпирает спину. Вокруг — никого. Кто-то стянул с него робу... Бок перевязан плотной, успевшей пропитаться кровью, тканью... Ему не больно. Хорошо. Совсем хорошо, как в детстве... Когда ещё веришь, что стоит немного потерпеть, и всё изменится. Обязательно изменится. В коридоре слышен голос. Тихий, едва заметный, он прислушивается, пытаясь понять, о чём говорят, и что же здесь происходит... В нос проникает запах мяты. Он приятный, когда чуть-чуть, и такой надоедливый, если им пропахло всё вокруг. И снова голос. Он не говорит ничего, просто зовёт. Зовёт же? Когда слух различает чëткое «Арми» совершенно знакомым тембром произнесëнное, он... Застывает. Не знает, что делать. Проклятье… Как принцу хватило мозгов прийти сюда, одному, ещё и звать его на весь этаж? Арми стонет. Он не только чувствует предвкушение от встречи с этим явлением безрассудства во плоти, но уже и заблаговременно готовится к последующим после встречи неприятностям. Кажется, это система. Закон, который не должен быть нарушен. Он слышит приближающиеся к дверям помещения, где его оставили одного, шаги. Сердце начинает стучать где-то под горлом от этого звука. Сцепив зубы, Арми поворачивает кое-как голову, сжимает сцепленные над головой кулаки, и, кое-как повернувшись на больной бок, игнорируя боль, пытается дотянуться носком до выстроенной батареи склянок на тумбе. Секунда. Небольшое усилие через боль. Звон.***
Тим прижимает руки к груди и отлетает к стене. Кто-то тут прячется? Или этот «кто-то» затаился? «Фейд?» — кошмарным сном звучит в голове. Принц сглатывает. Шершавая поверхность, куда упирается спина, царапает сквозь парадную рубашку, как всегда тонкую и воздушную. Мальчик какое-то время так просто и стоит. Прислушивается. Ловит больничные запахи, скрипы, голоса. Словно мир весь вымер, и Тимоти остался наедине со всеми своими страхами. Он делает нерешительный шаг в сторону шума. Два… До принца доносится чертыхание и рычание сквозь зубы… Такое узнаваемое… У Тима сжимается всё внутри от воспоминаний. Такой звук он как-то слышал, когда внутри него было… Когда Арми… Маленькая фигура срывается с места и несётся к двери, расталкивая перед собой кушетки на колёсиках и неизвестные коробки с баллонами аппаратуры. Вальяжные аристократичные пальцы нажимают на обычную ручку. Вот и тело слепого владельца внутри медкомнаты. Запах. Тот самый, который может быть только у одного на этой земле человека. Запах, у которого нет составных элементов. Запах тела. Пота. Что-то, не поддающееся словам. Биология. Голова кружится. В ушах — тишина. Руки ломятся вперёд, туда, где едва-едва слышно поднимается от вздоха широченная грудь с ковром волос. Вот и они… Ткань какая-то, клочок… Начавшие прямо тут же твердеть соски… Тимоти моментально целует Арми в губы. Совершенно смущённо, запоздало, руки благородного мальчика отдираются от груди воина и хватаются за колючие щёки. Язык проникает в поддавшийся рот. Вкус… Тот самый… Тимоти пьёт слюну пленника, ест его губы, поглощает все доступные источники информации — запахи, звуки, очертания тела… Вот уже несдержанно ладошки щупают бицепсы… Так странно напряжённые над головой… Стоп… Тимми ошалело отстраняется. Слюна с его губ тянется нитью ото рта «зверя» Империи. Арми подаётся за ней следом. Изгибается, пытаясь приподняться на матрасе со сцепленными над головой руками. — Ты сумасшедший, — сквозь поцелуй, и вновь начавшая сыреть рана теряет какой-либо смысл. — Просто, мать твою, сумасшедший. — Я бы хотел снова почувствовать тебя в себе, — шёпот прямо в стон боли, который незаметными нотами срывается с языка мужчины. — Залезть и сделать это сейчас. Целовать и лежать в обнимку... Пока нас не найдут... Или... Лежать с тобой — это всё, чего я хочу. Можно без остального, — наговорил мальчик, запинаясь и боясь, что Арми может его остановить или даже прийти в себя. От Тимоти последовал ещё один голодный поцелуй, точно как на пороге смерти. Всё-таки он реально залез на эту странную... Кровать. Обступая Арми ногами. Покачиваясь. Ещё не до конца понимая, что делает. Зачем делает. Имея стойкое желание поглотить Арми целиком и полностью. Вернуть себе то, что принадлежит. Не отдавать. Принц не выдерживает и ложится на свою любовь верхом. Стараясь, однако, не задеть ранение... Тим же понимает, что ему не следует это делать? Сначала бы... Спросил бы... «Нет», — отрезает себе задний ход. Арми тут. Живой. В порядке. Любит Тимоти. Это — всё самое нужное. Мальчик трётся об него своим горячим возбуждением. — Тимми, это даже не... — задыхается, едва мальчик проходится по его члену, вздыбившемуся уже в тот момент, когда до ушей донёсся нерешительный голос принца. Рычит, сгорая от желания срочно почувствовать тело над собой как можно ближе. А для этого нужны руки. Ноги. Одними ногами вообще человека можно спугнуть... — Дай почувствовать тебя ближе, — стон-просьба и поднятие головы — предоставление шеи под атаку резвого рта мальчишки. — Пожалуйста, Тимми, сними рубашку. Чтобы кожей к коже. У меня наручники... Ничего не могу сделать. В безумном порыве Тимоти сдёргивает с себя рубашку. Почти что последовательно расстёгивает пуговицы... А потом бросает это дело и срывает оставшиеся, распахивая полы дорогущей кофты. Не медля, он стягивает с себя брюки с выглаженными стрелками. Забавно, наверное, смотрится со стороны. Ведь Тим это всё делает, стоя и крутясь на четвереньках. На теле остаётся только бельё. При искусственном свете — блестящем и белом, не менее грациозном, чем все внешние наряды. Вот они — принцы в трусах. К этому раз мальчик не подготовился, чтобы их с себя снять. Испытывая жуткий стыд, что игнорирует «наручники» на Арми и так поддаётся желаниям плоти, Тим не очень решительно тащит с мужчины штаны вниз и... — Я могу это сделать? — неловко спрашивает, вдруг осознавая, что мог бы создать о себе какое-то позорное впечатление. Ягодицы, правда, успели полностью вспотеть вместе с поясницей, спиной. Не дожидаясь позволения, Тим садится на то, что, он думал, ему известно по своей выпуклости, форме и очертаниям лучшего всего на свете. Из мальчика вырвался страдальческий вздох. Он так скучал. — Я так хочу... Сейчас... И он прокатился по восставшему члену, пока его руки упёрлись в пылающий огнём мужской пресс. Арми ахает и тут же продолжительно мычит, приподнимая таз и стремясь продлить контакт с телом взобравшегося на него парнишки. Сложно... Как же сложно с этими руками, чёрт бы их побрал! Однако гордость и что-то ещё, сладко-горькое, издевательское, но невыносимо цепляющее заставляют мужчину молчать о просьбе развязать руки. Он облизывает губы, ощущая на них осевшие вкус и аромат мальчонки, улыбается соблазнительному виду над собой и успевает поразиться, как же хорошо принц владеет своим телом, что при полном отсутствии зрения, не грохнулся с узкой кровати. Тем не менее, решается предупредить о зародившемся в душе волнении: — Не упади только там, — прикусывает щёку, когда маленькие ягодицы в очередной раз проходятся по пульсирующему возбуждению. — Справа от тебя, почти на уровне моей головы, стоит масло, которое ты приносил тогда. Растянешь себя сам? Слепой мальчик, краснея, кивает. Он мило поджимает губки, ускользая от члена, который, как примагниченный, следует за юношеской задницей, хотя на деле, конечно, просто чисто физиологически становится более-менее прямо. Тимоти не очень-то аккуратно плюхается на Арми сверху. Возится своим стволом по его животу, рёбрам, дышит ему явно куда-то в шею и ухо, пока ладонь неловко находит нужный флакончик. Тот чуть не разбивается. Звякает, готовый упасть, а потом на абсолютном везении Тимоти его ловит. Ох… Иначе бы пришлось либо долго возиться и искать что-то другое, либо… Принц стряхивает из головы дурные и опасные мысли взмахами кудрей. Из стороны в сторону. Сидя на животе у пленника, стягивает свои трусы окончательно и приподнимается, встаёт на колени. Гадкие, ой, какие гадкие мысли в нём пробуждаются. — Нет… — внезапно бурчит принц, а сам весь заливается краской, что аж, думается, вот-вот вспыхнет. — Не так, — повторяет он, стыдливо содрогаясь, а потом… Потом он поворачивается к Арми спиной. Собирается повернуться. На деле же выходит так, что, заставляя качаться кушетку, он на коленях и ладонях разворачивается, виляя задом в воздухе, и пока дразняще не устраивается перед членом Арми пятой точкой, не начинает пачкать пальцы в масле. — Один… — считает Тим, улыбается, оборачиваясь на бездвижного заключённого в профиль. — Скажешь, когда мне ещё добавить? Мальчишка двигает пальцем и двигается задом. Приподнимает его, как ему кажется, на тот уровень, чтобы ствол мужчины не загораживал отведённую для него картину с жаждущим активных действий отверстием. Арми тяжело дышит, наблюдая за тем, как палец принца фаланга за фалангой исчезает между его маленьких ягодиц, и плечи покрываются мурашками от невозможности сделать это самостоятельно. Он стонет и подаётся тазом вверх, пытаясь увеличить площадь контакта с мальчишкой. — Подвинься сюда, Тим, ко мне, пожалуйста, — громко выдыхает. — Левый бок, сразу под рёбрами, у меня повреждён, попробуй не задеть его, но дай дотронуться до твоей задницы, прошу. — Как это... Пододвинуться? — сразу робко и развратно вопрошает маленький принц, потому что, конечно, от внимания пленника не уходит, как напряжённо, в сплошном ожидании одна ручонка парнишки вцепились в его накаченное бедро, а другая, та, что ласкала проход, остановилась. — Ко рту, Тимми, — он облизывается от нетерпения, мечтая стянуть уже с себя штаны к чёртовой матери. — Подвинься к моим губам. Тимми весь дрожит от сексуальной эйфории, своих фантазий. Ни звука не может произнести. Он бы прямо сейчас кончил, воображая, что там… Можно ртом… Как Тимоти хочет этого… С маниакальной решимостью. Пропищав что-то, означающее нетерпение, Тим предпринял новый манёвр. Опять встал на четвереньки и начал пятиться, пока пальцы на ногах не упёрлись в спинку постели, а дыхание Арми не стало ползти щекочущим потоком прямо по животу. Видеть бы сейчас этого мужчину… Смотреть бы на его член, какой он особенный… Такой же большой и весь расписной на ощупь. — Арми… — предупредительно произносит Тимми. Ноги сгибаются. Сначала с испугом, постепенно, а потом — быстро, буквально в одно мгновение, когда от извращённого желания дать себя поцеловать и вылизать, вход стал против воли принца (или нет?) открываться и притягивать блестящим розовым ободком. Арми только мычит в ответ. Не удушливо, а ласково — доволен. Кусает мальчика за ягодицу — ту, которая ближе. Трётся лицом с успевшей отрасти щетиной о худенькое бедро. Сосёт яички, удобно устроившиеся прямо над его губами. — Чуть измени положение, малыш, — командует и просит, всё в одном лице. Всё, чтобы показать, что... Пробует дотянуться до растянутого пока одним только пальцем колечка мышц. Никак ему не попасть по нему языком, если только не... Гремит цепями, подтягиваясь на них до нужной высоты, и долгожданно проходится по подставленной дырочке языком. Зубами царапает розовую поверхность и разочарованно (и от боли) стонет, потому что жëсткий металл наручников и не думал становиться мягче, а потому впился в запястья, намереваясь под тяжестью веса проткнуть ткань человеческой кожи. — Арми… — потерянно, восхищённо шепчет мальчик, сладко мычит. — Как приятно… Его руки находят грудь бойца и начинают её жёстко тискать — это ответ на с ума сводящие действия. А когда внутрь чуть-чуть проникает кончик языка, Тим хватает заключённого за соски, сжимает их и выкручивает, ведь он… Уже может… Тимоти с болью берёт себя за член, полукричит и сдерживает подступающий оргазм. От острых ощущений на груди Арми дëргается. Это сладко-больно, особенно в исполнении мальчишки. Действует на чистой интуиции, когда обводит тонкие стенки ануса языком. Жалеет, что не может помочь себе, направив мальчика вверх или вниз. Чтобы было удобнее дышать, чтобы можно было проникнуть в мальчишку как можно глубже, чтобы управлять его маленьким телом, делать хорошо и получать самый потрясающий отклик. — Сними с меня штаны, Тимоти, — мычание в кожу, а затем воин всасывается в его задницу, как будто действительно целует её. — Я взорвусь сейчас там. Тим отвлекается от своих мук. Забывает о стволе, о языке, описывающем его сморщенную кожицу, которая бурно реагирует на всё… Из головки вот уже полились капли спермы. Чувствуя их, мальчик громко стонет, и этот стон отлетает от стен и парит вокруг них. Принц снова на четвереньках и, чтобы справиться со штанами мужчины, ложится грудью перед его ширинкой. Щупает мясистый бугорок, стягивает ткань до колен вместе с трусами и даёт члену пленника пройтись по лицу Тимми. Мальчик задумывается… Невольно вспоминает, как Фейд почти кончил ему в глотку. Было мерзко, но… То был Фейд, а это — Арми… Тим лизнул головку, помог себе придержать всю длину рукой и не без труда заглотил в себя первые сантиметры, как нельзя кстати умещающиеся в Тимми. Язык выскальзывал из-под веса органа и проходился по всем рельефам. Арми издал звук. Пронзительный крик. То ли страдание, то ли радость... — Тимми, твою мать, — поднимает голову, пытаясь дотянуться до мальчика. Тот уже поднялся и отполз вперёд, растирая свой член о волосы на груди мужчины. Никак до него не дотянуться теперь, и это сплошная мука. Он нахрен порвёт эти цепи сейчас! — Так хорошо, малыш, — тянет сладко. — Очень хорошо… Тимоти возбудился ещё больше от слов Арми и гордо взял в свой рот ещё. Губы в обтяжку. От стонов, исходящих из глотки, член во рту вибрирует. Это так удивительно… Сейчас весь мир Тима — это держать в себе мужской ствол, слушать, как тяжело дышит позади пленник. Ощущать, каково это, когда он в горле… Возможно, полностью… Но Тим не пробует исполнить эту мечту. Выпускает изо рта достоинство Арми. Растирает по нему всю свою слюну и активно гладит, дышит на него, трёт о лицо. — Он такой восхитительный… Принц присасывается к кончику головки, оставляя там пронзительный поцелуй. Испачканные пальцы притягивает к своему проходу и начинает тут же растирать слюной узкое колечко. Вставляет два пальца. Выпаливает «чёрт…» и с нажимом добавляет третий, и всё это у Арми на глазах. С третьим, конечно, Тимоти поторопился. Он почти его сразу вынул, но так как уже было неловко, попробовал снова вставить под напором — и тот уже вошёл неплохо, почти без боли. И когда зрелище прекратилось, Тимми подполз обратно, где всё начал, и пристроил мокрый член прямо к своей дырке. Глубоко вздохнул… Мышцы стали плавно обтекать встречаемое препятствие. Как давно это было! Тимоти не мог без этого жить. Чтобы вот так… Каждый день… Этим членом, этим голосом… На середине длины Тим остановился и зашипел. Растяжение было непривычным. Мальчик чуть обернулся через плечо. — Скажешь, как мне себя вести? Этого так не хватает. — Да, я… — он поддаëт тазом вверх и тяжело сглатывает. Пытается согнать пот, собравшийся между губой и носом и стекающий по вискам в ушные раковины. — Сейчас расслабься, мой хороший. Не то я кончу ещё до того, как ты сядешь на меня до конца. — Сейчас... Я ещё не привык, — снова вздыхает мальчик, надеясь, что от манипуляций с дыханием действительно станет легче. И что Арми не будет злиться, если вдруг... Тимоти сам еле держится: из члена капает, конец мужчины щекочет простату, колени дрожат. Мальчик вбирает в себя запах всех медицинских склянок в комнате. Ещё — чисто мускусный, принадлежащий прикованному к кровати бойцу. Запах капель, вспотевших на волосах. Горячих испарений, исходящих от плавящейся кожи… Это ведь не фантазия? Не иллюзия? Тим скользит по стволу, впуская его в себя до того момента, пока волосы на лобке Арми не начинают колоться о ягодицы. И вот именно тогда — тогда — принц позволяет насладиться себе самым родным, по чему скучал. Сжаться вокруг всего размера. Тем более, что Арми вот-вот обещал… Мужчина дëргается и бьётся пятками в кровать так, что та отъезжает от стены. Тим чудом не дёргается, и он более-менее спокойно принимает то, как Арми пронзает оргазм. А тот смотрит на фигурку, замершую над ним и с неистовой жадностью вбирающую в себя его член. От невозможности растянуть удовольствие и момент единения с принцем хочется закричать. Он почти это делает, пока, приподнимая и опуская таз, выдаивает изголодавшийся по мальчику член. Как он устал... — Тимми, — зовёт осторожно. Маленький принц поворачивает личико к своему острому плечу. Как на картине... Горит весь. Красный. Так же пылают его ягодицы сейчас. Мальчик мычит. Долго и протяжно. Несмотря на ласковое к нему обращение любовника, не спешит сниматься с члена. Тем более, он же тут ничего не видит… И пусть не видит, но прекрасно слышит. И чувствует. Как тёплые струи первым делом растекаются внутри и слипаются, и ощущение наполненности благодаря этому никуда не уходит. И лишь из-за этого он жертвует желанием продлить контакт и размеренную пульсацию внутри себя. Есть то, что ещё с ним. Тимоти нехотя поднимается с члена, от которого ниточки семени идут прямо к его растянутому входу, сейчас спрятавшемуся за ягодицами. Погодите-ка… Он вообще кончил? Тим не заметил и не почувствовал, как его самого накрыло. Словно сознание отключилось в момент, когда Арми пережил долгожданную разрядку. Значит ли это, что Тимоти почувствовал его оргазм как свой собственный? Простыня вся вывернулась из-под их ног, колёсики кушетки скрипели, катаясь по мраморному (даже тут) полу. Тим еле повернулся. Дрожат руки, дрожит просто всё. Дыхание слабое. Он ложится к Арми на грудь, готовый, честно-честно, вот-вот уснуть. И неважно, что их найдут. Тимоти готов умереть за это счастье. В его голове не было ни одной ясной мысли, только осознание полной правильности момента. — Арми… — устало, но так влюблённо прошептал мальчик. Пытаясь отдышаться, он приоткрывает рот. Глаза, наоборот, приходится закрыть и таким способом воспринять мальчишку, расположившегося сейчас на нём, всеми частями тела. Что только что произошло? Можно сказать, что принц пришёл и просто трахнул его? Всё так быстро и непонятно. Подозрения ещё, что зародились глубоко внутри Арми, будто бы именно Тим отдал приказ отправить воина на битву. И брат. Он убил своего брата? Всколыхнувшуюся внутри боль пробует оправдать, мол, это была чистая необходимость. Дерьмово помогает. Арми стискивает зубы и сглатывает успевшую скопиться слюну. Кудрявую макушку у него получается поцеловать и даже улыбка кое-как, но рисуется. — Как называется то, что мы делаем, Тимми? — наивнейший из вопросов. Сын императора лениво, как-то испуганно поднимает растрёпанную голову и смотрит на него. Смотрит стеклянными, ничего не видящими очами. По-настоящему двигаются только брови, немного нос, губы, державшие недавно член, а теперь такие маленькие, беззащитные, нежно-тонкие. Без эмоций опускаются книзу и тупятся изумрудные глазки. — Не знаю... Я просто... Мне как будто кроме тебя никто не нужен, — сжимает мальчик ладошку на груди и, мыча, долго думает. Достаточно долго, чтобы пролепетать самое здесь не нужное: — Прости меня... Прости! — Тимми, я... Мальчик, не слушая, порывается встать. Трясётся — и всё равно встаёт. Берёт в руки тяжёлую цепь. Боже, разве его люди не перешли давно на наручники попроще?! Какое издевательство и унижение... Тим неблагородно садится на живот мужчины, усталый и измученный, не знающий, что говорить... И куда им вдвоём сбежать. — Как мне открыть замóк? — переходит паренёк на тему полегче. Наверное. — Ты видишь ключ? Где он может быть? Уже неловко сидеть на Арми вот так. Когда уже всё прошло... Что — «всё»? — Я... — снова начинает воин, но чертыхается и вздыхает. — Не думаю, что он здесь есть вообще, да и... Просто... Давай поговорим, пусть даже так. Мальчишечье тело исчезло с мужского. Больше на пленнике не было ни грамма веса, только пустота и холод. Спустя страшную минуту этого одиночества рука принца легла на колючую щёку и погладила. — Я так счастлив... Не могу передать, как, — нос Тима ткнулся в лицо заключённого. — Мне так без тебя было плохо…***
Арми шуршит листами, немного смятыми после того, как на них упал недопитый стакан сока, и те успели просохнуть. Тим сидит на полу, подперев собой угол дивана и острые коленки подтянув к животу. Арми думает, что соскучился по дыркам на штанах, которые мальчик так любил, когда у них всё ещё было нормально. — Мне нравится прокручивать последний момент в голове, — признаëтся, как-то глупо сам себе усмехаясь, и косится на мальчонку. Тимми на его усилившееся дыхание медленно поворачивается. Медленно поднимает глаза. И смотрит тоже так: совершенно долго, не моргая. Останавливая время. Замедляя его. В свете тусклого света ламп в зелёных глазах, как никогда живых, блестят оранжевые искры, похожие на огонь. Потом, видно даже без полного освещения, Тимоти весь рдеет, нос его — туда же, а мальчик, не стерпев, кривит губы, словно жалуется на непрошенную улыбку сам себе и поскорее желает ее прекратить. Убрать с лица. Избавиться. И вот снова мальчишка глядит перед собой, прямо в стену. А ручонки обхватили худые ноги, на которые Арми до этого изучающе смотрел. Пальчики пробежались по полупрозрачным тёмным волосам на икрах и поскребли кожу, ставшую бледнее, чем даже раньше. Мужская рука опускается на ладонь мальчика — ту, что ближе к Арми, — и проходится вниз и вверх по лодыжке. — Поражает, что вижу тебя каждый день и что ты всё равно успеваешь незаметно меняться, — говорит, придвигаясь ближе и прожигая взглядом изменившееся по строению лицо... Что за черты сделали его другим? — С каждым днём всё ближе к девятнадцати. В этот раз Тимоти поворачивается к нему резко. Брови построились домиком, глаза сделались жалостливыми. Маленький рот дёрнулся. То ли обрадовался, то ли загрустил. Чёткая нижняя челюсть, приобрётшая изящные изгибы, поймала на себе самые красивые отражения тени и света в комнате, отчего лицо Тимми сделалось манящим, таким прелестным, что пора бы дёрнуть его за подбородок и силой поцеловать. Нога мальчика нагрелась под ладонью мужчины. Шея и грудь Тима стали тоже активно двигаться. Из-за дыхания. Участившегося, конечно. А вот — неожиданно — и низкий хриплый голос этого задыхающегося тела: — Чувствую себя ребёнком, которого ты вырастил под себя. — Я не нарочно, — короткий ответ, и Арми накрывает его рот, безапелляционно втягивая губы в себя, для верности перехватывая футболку мальчика на груди и удерживая в том положении и на том расстоянии, в каком находиться им обоим привычнее всего. Тимоти мычит ему в рот. Вроде не протестует, но и не выглядит согласным. Первое время. Весь напряжённый, а потом… Мальчик тает. Расслабляется. Делается мягче. Падает коленками к Арми на ноги. Нежно касается своей прохладной рукой его влажного горячего затылка. Оглаживает отросшие волосы, короткие пряди. И руку Арми оттягивает от своей футболки, начав проникать языком под язык Хаммера, и эту руку отводит к себе за голову, — чтобы мужчина снова притянул мальчика, но по-другому, так же властно, но поласковее. Маленькую фигурку даже тянет чуть подняться. И он поднимается. И как ни в чём не бывало, сам, усаживается на твёрдые бёдра Арми. И не только на них… Неудивительно, что Хаммер не находит в себе сил отказаться от того, чтобы притянуть мелкого за затылок. Влезть большим пальцем второй руки в петельку для ремня на шортах. Поместиться на стратегически важную точку, позволяющая ему чувствовать контроль над ситуацией и не лишать Тимми движения. Золотой баланс. То, чему ему долго пришлось учиться. Теряется в ощущениях. Послушно следует за чужим юрким язычком. Снова вставший от ощущения Тима член почти уютно затëрся о пах мальчугана. — Всегда так делаешь, — говорит, соскальзывая с губ на подбородок юного любовника и перебираясь под нижнюю челюсть. — А потом говоришь, что это я тебя вырастил, а не ты меня к себе приучил. Пряди волос Хаммера агрессивно сжимаются, и соприкосновение их стояков всё больше напоминает неравную схватку. — Ты просто животное… Делаешь, что хочешь, берёшь… Что хочешь, — сглатывает мальчик, и тут кадык проезжается по подставленным мужским губам. — Я ничего не решаю. — Да, что ты хочешь решить, Тимми? Прямо сейчас? Позже? Мягкие губы, опасные в своей остроте зубы и колючая щетина проходятся вниз, по футболке, прямо к вздыбленным сквозь неё соскам Тимоти. Ладонь с макушки соскальзывает к лопаткам. Та, что держалась за пояс шорт, оголяет поясницу и щекочет вздыбленные на ней волоски. — Ты знаешь, гад… — последний раз злится мальчик и громко стонет. И забывает, с чего всё началось; что такого сказал Тимоти в «Дюне», что Арми не смог это оставить без внимания?.. Теперь непринцем Тимом владело одно лишь желание близости. Он хотел горячей кожи, объятий, поцелуев и кончить. И немножко свободы.***
Тот поворачивает голову, встречая нос принца губами. — Я думал, это ты отправил меня и брата на бой, — горько усмехается. — Они пришли на следующий же день после той ночи, а ты больше не появлялся. Я был готов убить тебя при первой же возможности... — Не говори так, — печалится мальчик. Его брови съезжаются вместе и видно: он сожалеет об услышанном. — Зачем меня убивать? Ты благородный. Ты должен быть выше этого. Большие пальцы принца обводят контур красивых припухших губ. Тим уверен, что они самые восхитительные на всём белом свете. Прикосновения припечатывают порывы сказать к языку, где те и растворяются, не являя звука. Вместо каких-либо слов кончики его пальцев целуют. — Потом ты закричал мне из ложи, и я понял, что ты... Не знал обо мне, — воин трётся о подставленную к лицу руку, не имея возможности сделать что-то ещё. — То, что случилось с тобой… Это кошмар, — сипит прекрасный ангел со сбитым дыханием. Будто ему воткнули нож в бок или отрезали крылья. — Хуже… Не могу представить, что ты… Арми… Прости меня! Я не при чём… Лоб Тимоти больно падает на лоб Арми, мальчик шипит, и не из-за удара, а потому, что так ненавидит вещи, которые настигли их после расставания. — Со мной такое случилось… Я никак не мог прийти. Просто ужас, Арми… — Тим знал, что краснеет — это было предвестником слёз. Его губы задрожали, уголки опустились вниз, подбородок исказился. — Отец нашёл мне мужа… Я даже не знал! — кричит сын Императора пленнику в лицо и рычит. Сжимает наволочку на хлипкой подушке под головой мужчины. — Он изнасиловал меня… Попытался… Я напал на него, — тяжело сглатывает мальчишка, боясь, что Арми может отвергнуть его и не простить за это. Ноги будто слабеют… Хочется упасть на колени, продолжить извиняться, сказать, что найдёт ключи и займётся этим сейчас же. Утирает нос от побежавшей дорожки воды оттуда. Втягивает сопли. Отчего-то начинает заботливо подтягивать одежду на притихшем заключённом. Трусы — аккуратно на сочные ягодицы и отдыхающий членик, штаны туда же, укрывая, как одеялом, бережно, словно ребёнка. Всё застёгивает и привязывает. Рукой останавливается на горячем и поднимающемся прессе. На последние слова мальчика Арми всё-таки напрягается... — Видел вас, — выдаёт тот сконфуженно. — Неплохо... Смотритесь, если честно. Гораздо лучше, чем твоя сестра со вторым парнем. И тот, второй, обнимает её не так, как... Твой. Мальчик с рокотом вздыхает. Отнимает от живота мученика ладонь и сжимает её в кулак, будто готов драться. — Арми, перестань! Ты себя слышишь?! — неожиданно Тим стесняется своей наготы, потому что думает: «это глупо — стоять и кричать, тряся причиндалами», не знает теперь, где одежда, поэтому сконфуженно прячет руки на груди. — Он относится ко мне, как к вещи! Издевается… Жалуется на меня родителям. Он чувствует, как в душе расцветает что-то... Плохое. Не знает, как толком описать это ощущение, но оно бестолковое, делающее его слабым и бесполезным перед тем парнем, так спокойно заявлявшем на Тима свои права при всех, перед этим мальчиком... Громыхает цепями. Руки в них уже затекли. Он чувствует, что ещё час, максимум два, и те повиснут в кандалах мëртвым грузом. — Я не знаю, как на твои слова реагировать, Тимоти, — крайне непросто говорить это всё вслух. — Убил бы его, забрал бы тебя в охапку и сбежал, прямо с арены, но будем разумны... Хочешь ли ты лишиться Империи? Готов ли отказаться от титула ради чего-то неизвестного? — Арми, — с досадой шепчет мальчик, возвращаясь всё ближе и ближе к кушетке, которую нащупывает, как старый дедушка трость. Цепляется в её край. Приближается к голосу, говорящему с ним. Из ощущений — пустота вокруг, крохотные потоки воздуха, направленные в скулу. — Зачем мне титул, если тебя нет рядом? Мне ничего не нужно, где тебя нет. А где будешь ты, любая жизнь станет лучшей из возможных. Мальчик наклоняется, целует. Попадает, естественно, мимо губ. Но это как-то так правильно, так больно, что с первого раза не выходит сделать, что больше всего хочется. В итоге принц всё равно находит свою цель. Проявляет нежность. Передаёт свои чувства. — Серьёзно, это — твоё согласие? — Арми улыбается, ненадолго разрывая поцелуй и выдыхая вопрос в мальчишеские губы. — Наверное, да… — растерянно растягивает губы мальчик, вновь целует, беспокойно чмокает. — Я люблю тебя, и не хочу жизни, где тебя нет. Я сделаю всё, чтобы вытащить тебя отсюда. И ещё… Ты должен придумать, как нам сбежать. Я помогу, чем смогу, но мои глаза… Вряд ли я смогу быть полезен. Он очень хочет положить руку на щëку мальчика, заправить выбившуюся прядь, притянуть его к себе, успокоить... — Ошибаешься, Тимми, — многозначный ответ. — На тебе всё и будет держаться. Принц смеётся и гладит недлинные волоски по всей черепной коробке. Холод больше и больше бросается на тело и сковывает. — Обещаю, скоро наша жизнь изменится. Но теперь… Может, поможешь найти мою одежду? — смешок с длинным поцелуем в губы. Тимоти обводит рану там, где она должна быть, судя по слоям марлевой ткани. — Болит? — хрипит мальчик. — Нет, когда ты рядом, — вполне правдивый ответ. — Твоя рубашка смялась у меня под коленями, попробуй... Начинает елозить ногами, пытаясь вытащить одежду из-под себя. Не получается. Сводящие с ума руки, потраченные на бой силы, рана... — Ты сразу почувствуешь её пальцами. А штаны с трусами сбились к самым ногам, у грядушки. — Правда? — смеётся Тимоти, пальцами проходясь по мощным ногам и находя первым делом богатую изящную блузу. — Мне казалось, я раскидал одежду просто повсюду… После плотно застёгнутых воротника и рукавов решительности надеть штаны не подбавляет то, что, когда Тим делает очередной, казалось бы, шаг, из его задницы на кафельный пол смачно плюхается сгусток спермы. Другие капли прилипают к бёдрам принца и тянутся вниз. Это заставляет мальчика ужасно смутиться и оглядеться. Ничего не найти. Смущённо завести одну руку за спину и вставить в себя самые кончики, собрать остатки и растереть. — А тут есть… Есть что-то, чтобы я себе помог? Выпавшая из мальчика капля — свидетель и даже прямое следствие их связи. Он представляет картину, как, будь свободен, точно помог бы Тиму избавиться от оставшейся внутри него спермы. Возможно, языком... Или они могли бы вместе принять душ? Или, если уж совсем честно на всё смотреть, они наверняка занялись бы сексом второй раз, и потом мальчику пришлось бы применять достаточно усилий, чтобы сдерживать внутри то, что дал ему Арми. А могли бы они поменяться ролями? Воин машет головой, отгоняя пугающие и одновременно дразнящие картины. — Я здесь немногим дольше, чем ты, — оглядывается, насколько может. — Думаю, если обойдëшь кровать, в том же шкафчике, на котором ты взял масло, есть бинты. Протянешь руку правее — там ещё одна койка, и на ней сложены свежие простыни с наволочками.***
Тим резко опускает листы на колени. С самого размаху от лица. Собирает в грудь тонну воздуха… Шумно выдыхает через нос. Из тела чуть ли не буквально выпрыгивает смешок. Первый. Однако Тимоти смеётся не над своими яркими пушистыми носками. Мальчишка бросает кипу с «Дюной» в сидящего рядом Арми. Тот от неё не отмахивается, но прогибается — на всякий случай, во избежание тяжёлых травм заострёнными концами листов. — Подонок! — орёт маленький пленник, рыкает и настолько безудержно и весело смеётся, что невозможно подумать, будто он злится. Только играет. Ребячится. Радуется? Толкает Хаммера, что есть мочи, в бок и забирается сверху так быстро, как только может. Как ни странно, у него получается. Закрывает мужчине глаза. Запечатывает обзор ладонями плотно-плотно. С головы до ног пылает. Дышит великану в лицо с маской из своих пальцев: — На что ты намекаешь? — улыбается Тим и хохочет, приближаясь к уху Арми. — Что хочешь? Скажи, я жду! — А на что это похоже? — фыркает громила. Настроение мальчика он копирует и ни злиться, ни ещё как-либо проявлять агрессию не спешит. Тимоти облизывается. А потом его славный язык выскальзывает за края губ и чертит дразнящую линию от дёрнувшегося кадыка мужчины к кончику его носа, из которого, щекоча, вырывается обманчиво спокойное дыхание. Ртом Тимми обхватывает его нос. Кусает. Вытирает от слюны собственным носом. Целует — в губы. Примитивно. Как-то слишком по-человечески. — Ты правда хочешь, чтобы я тебя трахнул? — трепетно, серьёзно и — внезапно — с грустью. — Или... Просто издеваешься? Как из прошлой жизни, в памяти всплывают подстëршиеся уже моменты. Поход в кино. Обида Тима и выпрошенное Арми прощение в туалете. Драка в кафе. Секс. Пробравшийся на кафедру мальчишка. Возбуждëнный и злой. Горячий. Решительный. Их поход в клуб. Ни с чего проснувшееся бешенство. И то необузданно страстное, близкое, что случилось между ними потом... Что-то глубоко внутри Арми ëкает и, аккуратно приобнимая Тимми за талию, он только и находит в себе сил, чтобы кивнуть. Расслабляя на глазах Арми пальцы, Тимоти блаженно выдыхает и подносит своё лицо с расширенными зрачками к его лицу. Смотрит благодарно. Счастливо. Но за этим «спасибо тебе» во взгляде ничего другого не видно. Да и счастье там не за то, что передали бразды правления, а за то, что, Арми, — Арми, который вечно превращает их общение в двойную игру, — не посмеялся над тем, что для Тимми всегда было важным, ценным. Мальчик сглатывает и наклоняется к Хаммеру за поцелуем, глубоким и властным, в котором Тим ведёт, а ему дают это делать. Мужчина едва уловимо мычит в поцелуй, наслаждаясь знакомым, но успевшим подзабыться рывком внутри. Сжимающим внутренности, но вдохновляющим на... То, к чему Арми до встречи с мальчишкой не думал даже готовиться. Рука с талии ползёт вверх. Устраивается на плече. Пальцы ерошат кучерявый затылок, не спеша хвататься за него. Арми позволяет утопить себя в диван и дарит Тиму азартную улыбку.***
— Спасибо, — говорит и нежно улыбается принц. Он аккуратно, будто хромой, обходит хлипкую постель сардаукара. Неожиданно точно и уверенно двигается. Его, похоже, сделало храбрым признание в любви. Теперь он хотел многое доказать. Изменить. И точно не собирался робеть. Каким беззаботным он себя чувствовал! Ни капли не думал о будущем, ни капли. Взял, пару раз пощупав тумбу, мягкую ткань, сложенную в конверт на ровном матрасе. Прислушивался к дыханию позади себя, к тому, как за ним должен наблюдать пленник. С наслаждением. Вожделением. Как иначе? Тим вот не мог себя чувствовать по-другому в его присутствии. Он забавно обернулся через плечо и глянул на Арми, хотя и не мог его видеть. Улыбнулся неизвестно чему. Просто на секунду захотел быть как все. — Ты так и не сказал, какого цвета твои глаза. И волосы. Это нечестно. Ты ведь видишь меня. Говоря это, мальчик опустил прохладную ткань между ног и стал вытираться. Бёдра, испачканная пятка, ягодицы, проход. Даже напряг его, что остатки семени вытекли полностью. Будут проблемы, если… Додумывать до конца Тимоти не желал. Убрать остатки на полу тоже пришлось. — М-м-м, — тянет воин и отвлекает мальчика от непростых мыслей. — Я никогда не видел себя в зеркало, если честно. И не задавался таким вопросом. Знаю, что у меня голубые глаза, потому что охранники несколько раз называли их цвет, когда спрашивали, чего это я на них вылупился. А волосы... Господи. Жëлто-серые такие. Если судить по цвету, когда их состригают. Не знаю, как ещё описать. — То есть ты, как я, — никогда себя не видел? — смеётся Тимми, мнёт использованное постельное бельё и прислоняет к животу. Идёт, нависает над Арми. Довольное хихиканье. Кто-то бы плакал, но Тиму — весело. Он всматривается в черты мальчишки над ним. Хрупкий, до безумия милый, но такой... Сильный. Опасный. Арми кажется, из Тима вышел бы отличный боец. Такой, что расслабляет противника образом «слабой жертвы», а потом вгоняет в горло кинжал. Без оглядки. — Меня расстраивает, что ты не можешь оценить степень своей привлекательности, — голос Арми звучит с грустью. — Это... Несправедливо. Тим дрожаще протягивает руку к месту, где должно быть говорящее лицо. Да... Хорошо... Вот и движущиеся губы. — А что в этом полезного? Ровным счётом ничего, — большим пальцем мальчик гладит непослушную щетину на подбородке. — Несчастья от своего внешнего вида я получал больше, чем радости. Принц добирается до белья и штанов, скомканных в лодыжках Арми. — Как думаешь, что стоит сделать с… Уликами? Грязную наволочку (это, похоже, была именно она) Тим укладывает на краешек постели. Узорчатые трусы, мягкие и с прозрачной тонкой тканью, которые в жизни до этого Тимоти не носил, он быстро и небрежно на себя натягивает. Пытаясь стереть из памяти идеи, зачем без объяснения причин служанки стали менять его гардероб. Конечно, сын Императора всё понимал, но, считал, что чем меньше разжёвывает очевидное, тем и меньше становится частью реальности, которая неминуемо старалась его поглотить. Арми тихонько смеётся. Жизнь на этой планете научила его сходу ориентироваться в подобных передрягах. Не отрывая глаз от тоненькой фигурки принца, пристроившейся возле его ног, он произносит: — Нужно испачкать их в чём-то ещё. — Видишь здесь что-нибудь, что нам бы помогло? Тимоти зарывается ладонью в пальцы на ногах мужчины. Какая жёсткая у него тут кожа… Хотя должна быть мягкой. Арми поджимает пальцы, внезапно улыбаясь незнакомому чувству. Это и приятно, и хочется убежать. Он шевелит пальцами, показывая, что... Ощущает Тимми на себе. — Нужно втоптать в пол, — усмешка и елозанья ногой из-за новой порции непонятных действий на его стопе. — Либо у входа, либо даже у моей кровати. Здесь не так давно толпилась куча людей, и они наверняка... Напачкали. Тимоти напоследок захватывает охапку шевелящихся пальчиков в кулак и потирает их слоями кожи на своей ладошке. Наклоняется, целует их кончики, на каждый палец — по одному поцелую, и отходит к двери. По пути подбирает свои лёгкие туфли, сделанные из шнурков и замшевой ткани. — Как думаешь, — спрашивает принц, надевая обувь. — Где эта «куча людей» сейчас? До этого он не чувствовал, что его волнует этот факт. До этого он получал удовольствие и был счастлив, что оказался в раю, а теперь… Что он мог сделать, чтобы не уходить отсюда? Может, мечта о том, что жизнь — сон, продлится? — Ищут тебя? — Арми фыркает. — Но нельзя сказать, что я не удивлён их отсутствию. — Это странно. Не могу представить, что творится в их головах и почему они не перевернули всё тут верх дном. Ведь я — сын Императора, — сердце озабоченно стучит, и у Тима закрадывается недоброе предчувствие, которое он старается потушить поспешной вознёй. Как сейчас, например. Комкает тряпку-наволочку в руках и скидывает на пол возле двери. Вроде бы там, куда сказал Арми. Как ребёнок, он возит ступнёй по полу, а сам цинично думает, что это бесполезно. Что нужно было найти решение поумнее. — Эффективнее, Тимми, — подсказывает голос со стороны кушеток. — Это всё скоро должно свернуться в комки. Тимоти смеётся. Лучше двигает ногой, активнее, ожидая получить от Арми похвалу. Как необычно с ним говорить так много! Тим подмечает, что до этого не мог оценить, как мужчина думает, каким тоном может говорить, какой имеет... Опыт. Всяческий. Кроме того опыта, что помог ему выжить на арене и зарубить брата. Скоро ли Арми простит Тиму, что он не позаботился о нём, почти предал? — Что, если мы не увидимся, когда я уйду? — испуганно спрашивает Тим, и в груди всё сжимается. — Может, пора действовать здесь и сейчас? Он оборачивается к сардаукару и всё больше думает, что его глупое занятие с наволочкой — самое бесполезное на свете действие. — Здесь и сейчас мы немного не в ресурсе, не кажется? — воин в очередной раз гремит цепями. — Но одну вещь решить всё же нужно. Если тебя спросят, что это было, на арене, что ты скажешь? Как у меня появилось имя? Почему мы знакомы? Тим вздыхает. Поднимает преобразившуюся кучу малу из-под ног и подходит к «говорящей» кушетке. — Честно? Я не думал над этим, пока ты не спросил, — моргает Тимми, встав рядом. — Куда мне... Куда это положить? Жар и запах, полыхнувшие от приблизившегося мальчонки, кружат Арми голову. Хоть он и продолжает бесполезно лежать на кушетке. — В шкафчик того пациента и запихни, он с другой стороны от кровати, — инструктирует севшим голосом. — И мы должны иметь один готовый ответ на этот вопрос, малыш. Тимоти дарит тишине между ними неровный вздох и отходит к противоположной стороне кровати. Не может избежать требовательного желания внутри себя потрогать Арми. И гладит его по ногам, что есть силы-возможности. Ощущает его вес, рост, мощь. — Хорошо, — сосредоточенно отвечает мальчик и не с первого раза находит ручку от дверцы, куда запихивает бесполезный и такой полный секретов «мусор». — Может быть, я… — принц прикусывает губу, погружаясь в размышления. Тяжёлые и такие далёкие сейчас от будущего. — Не знаю… У тебя есть идеи? — Не совсем, но... Мы можем говорить что-то, близкое к правде, как думаешь?