Босс моего отца

      Вечер плавно опускается на город, затягивая всё в колючие, холодные сумерки. Аякс мёрзнет у открытого окна, но отойти не может — на сердце буквально дыра, и он просто хочется приморозиться к полу, чтобы не мочь сделать и шагу в сторону кухни, где сидит за ужином его семья.       В руках телефон и уведомление о кошмарно низком балле с экзамена. Не смертельно, если он поднажмёт, закроет долги, пересдаст… Но отец точно так не считает.       Идти туда слишком страшно. Слышать его слишком страшно.       В дверь тихонько скребутся, и показывается виноватая мордашка Тони — господи, Аяксу так невероятно жаль, что она может чувствовать себя виноватой за то, что наделал он.       — Тебя ждут, — тихонько говорит она, смотря в пол. — Лучше не зли его сильнее.       Аякс закрывает окно и поворачивается на неё с сияющей улыбкой.       — Да, конечно, пошли.       И идёт за ней на кухню, зная, что если бы не Тоня, то он бы точно не явился. И расплата бы в любом случае ждала бы его позже.       Здесь тепло, пахнет вкусно. Младшие весело болтают ногами и, кажется, затеяли какую-то игру с печеньем в виде милых зверюшек, совершенно не обращая внимания на хмурого отца.       — Садись, кушай, Аякс, — тон у него обманчиво добрый, спокойный. Принудительно-добровольный: ослушаешься, и заведомо пожалеешь.       И Аякс садится, не смея поднять головы. Чувствовать в двадцать один год себя глупым провинившимся школьником?       Кажется, рядом с этим человеком он всегда будет себя так чувствовать. Виноват абсолютно во всем в этом мире. Как обычно не оправдал. Не вышел даже на минимум.       — Как твоя учёба? — он звучит так непринуждённо, что Аякс боится дышать. Это куда хуже, чем если бы на него стали сходу кричать. Притворно добрый отец — бомба замедленного действия. — Кажется, что-то немного пошло не так.       — Я подтяну и пересдам, — хрипит Аякс, хватаясь за стакан с заботливо Тоней подлитым соком — что-нибудь, чтобы занять руки.       — Я брал тебя на работу, чтобы ты мог тратить больше денег на свою девушку, а не чтобы ты забивал на учёбу, — так легко и просто течёт речь отца, что Аякс перманентно хочет исчезнуть. — Кстати, шёл второй месяц, а мы её всё не видели. Как у неё дела?       — Нормально, — Аякс переводит взгляд на маму, но не в поисках спасения — она никогда не спасала его от деспотичных наклонностей отца; а чтобы понять, насколько же все плохо. Судя по уставшему её взгляду — довольно-таки.       — Почему мы не можем с ней познакомиться? Никто же не говорит о серьёзности твоих намерений, я понимаю, кровь горячая, молодая. Мы просто хотим её видеть.       — Почему же не можете? Можете, — Аякс хочет выдавить из себя улыбку, но у него буквально не получается, и поэтому делает один спасательный глоток из стакана.       — Тогда позови её к нам на ужин. Завтра?       — Хорошо, — Аякс соглашается легко и просто, потому что он из кожи вон вылезет, но попытается найти себе подругу на вечер — и ему даже может помочь Кэйя со своим количеством знакомых. Всё не так страшно, как кажется. Но отец почему-то добродушно смеётся.       — Нет, ты не понял. Может, ты сейчас позвонишь ей и попросишь присоединиться к нам завтра? Это же не проблема?       Сердце Аякса ухает вниз. Он застывает, и понимает, что никак не может справиться с эмоциями. Вообще.       Он не ожидал этого. Не был готов. Он тупой, абсолютно тупой, потому что не знал, что это всё зайдёт так далеко — и, конечно же, оно зашло.       — Дети, выйдите поиграться.       Тоня реагирует ежесекундно: хватает пакет с печеньем, младших под руки и выводит их из кухни. Аякс не смог в ту же секунду хотя бы притвориться, что звонит, чтобы сделать вид, что она не взяла трубку, да что угодно… что угодно, чтобы спастись.       Но отец уже увидел его замешательство. На единое мгновение — животный испуг голубых глаз.       Папа знает все рычаги давления на Аякса и кнопки, куда можно нажимать. Откуда? А ведь он самолично их ставил. Своими руками.       Аякс ловит себя на том, что не может удержать стакан — рука мелко подрагивает. Он ставит его на стол и зажимает ладони меж бёдер, чтобы удержать эту дрожь.       — Лёш, закатай рукава, — пропитанный ужасом голос матери, и Аякс уже хочет выдохнуть — как глупо, они всего лишь…       — Божена, — строго выдыхает отец, и мать протяжно охает, закрывая лицо ладонями и качая головой. — Что за фатализм… Руки на стол.       Аякс беспрекословно подчиняется, и рукава клетчатой рубашки отец закатывает сам. От прикосновения накатывает тошнота, и он еле сдерживается, чтобы не отдёрнуться.       — Куришь? Нюхаешь? — отец говорит-отрезает, и Аякс ошарашенно мотает головой, пряча руки назад под стол. — Верю, не похоже. Божена, успокойся ты.       Аякс не хочет на неё смотреть — он устал видеть в ней обеспокоенность за его нормальность. Ведь она никогда не переживала за него искренне. Ни когда он дрался в школе до сумасшествия, ни когда попал в больницу с переломом руки от игры в мяч, ни когда приходил к ней со своими проблемами, пока не разочаровался окончательно. Просто переживала о том, что же скажут другие. Что другие о нём — о ней, его матери, подумают. Что это она не такая — воспитала не такого.       — В карты что ли играешь? — отец хмыкает, препарируя взглядом. Аякс вновь коротко мотает головой, не в силах даже выдавить короткое «нет». — На шлюх спускаешь? Я не понимаю. Почему ты возвращаешься домой с огнём в глазах, в засосах на шее, выдумал девушку, перерабатываешь, когда твоё дело — учиться?       — Секта какая-то, — выдаёт мама, тут же пугаясь собственной страшной мысли.       Аякс бы засмеялся, если бы мог.       Наркотики, казино, секта — что угодно, что на него могут повесить. Когда он всего-навсего гей.       И, самое гротескное — для них это куда хуже. В разы. В сотню. Тысячу. Физическую бесконечность.       Аякс хочет завыть от ярости и досады. На себя, на родителей. За то, что попался. За то, что больше не смог играть в эту игру. За то, что он больше не сможет этого делать.       — В чём дело, Аякс? — отец вновь начинает раздражаться. Очевидно, довольно сильно — хмурится, злясь, что не получает моментального ответа на свои вопросы. Это делает его неплохим начальником, но никудышним отцом.       В горле сохнет.       — В том, — он на дрожащих ногах поднимается из-под стола, и отец поднимается тоже. Не терпит, когда кто-то выше его. — В том, что… — Аякс буквально дрожит, но думает — его не могут сейчас просто убить каким-либо кухонным ножом, потому что в соседней комнате играют дети, и… Он не знает, предпочел ли бы этому смерть. — В том, что я гей.       Мама, кажется, понимает не сразу — в замешательстве хмурит брови, видимо, подумав, что он о названии какой-то секты. И спустя секунду её лицо искажается от ужаса и боли, и Аякс просто не может это выдержать — отворачивается.       На отца он не может поднять голову. Не может. Не может, не может, не может…       Но поднимает, ощущая, что как ему в эту же секунду становится легче дышать. Грудь спирает — но легче. А лицо отца полно невообразимой ярости, и он улыбается — как это обычно и бывает.       Но чтобы так — нет. Чтобы ещё секунда — и, боже, Аякс клянётся — жизнью, иронично — что отец захочет вонзить ему кухонный нож в горло.       — Что это значит? — звучит вкрадчиво, словно завлекающе. Аякс не поддаётся — пытается. У него нет шанса забрать слова назад и обратить всё в шутку.       — То и значит, — и его голос почти не дрожит, — что я люблю мужчин. Всегда любил. Всю жизнь, сколько себя помню.       У отца белеют костяшки пальцев — он впился руками в стол. Он делает шаг в сторону, выходя из-за стола, и Аякс вторит это действие, оказываясь напротив него.       — То есть, ты уверен, что не не шутишь? — словно соломинка для утопающего, и Аякс хрипит уверенное «нет».       В секунду, когда он решается заглянуть в отцовскую синеву глаз, мир переворачивается, разрываясь вспышкой боли у лопаток и шеи — отец припечатывает его рукой за горло к стене одним уверенным движением. Не импульсивным — Аякс может видеть его глаза, глаза полные холодной ярости, ненависти, презрения.       Аякс может дать отпор, несмотря на то, что отец его выше и сильнее. Страх захлёстывает вместе с испуганным возгласом матери, которая даже не подходит ближе, чтобы оттолкнуть, а, кажется, пятится назад.       — Ты не убьёшь меня. Там дети, — хрипит Аякс, буквально ощущая, как ещё немного силы — и его кадык с хрустом раскрошится.       Отец кривит губы в разочарованной улыбке, и словно нехотя разжимает руку. Аякс хватается за стену, чтобы не упасть на пол, жадно вдыхая ртом воздух, и видит, как тот наслаждается его омерзительной слабостью. Словно хочет, чтобы он так и сдох — не умер, нет, чтобы сгнил, задыхаясь в конвульсиях. Да что уж «словно».       Отец наклоняется к нему, схватив за волосы и потянув вниз, заставляя взглянуть на себя.       — Мы завтра поговорим, подонок, — тихо говорит он и резко отпускает.       Секунда на осознание. Две. Три. Горло печёт огнём, поясница воет от удара, глаза — сухие-сухие. В углу кухни буквально в голос рыдает мать.       Она пытается что-то сказать ему, но Аякс не слышит — он пулей вылетает из кухни, слыша, как громко хлопает дверь в гараж.       В комнате он тут же закрывается на замок, падая на пол. Его трясет, буквально трясет, глаза начинает жечь — как запоздалая реакция. Аякс понимает, что завтрашний день он может и не пережить, когда детей отведут в садик, а Тоню — в школу.       Аякс старается быть бесшумным, и это очень-очень тяжело — руки идут ходуном. Он бросает в купленную заранее сумку какие-то свои тёплые вещи, несколько футболок, документы, зарядку, хватает телефон — ноутбук даже не порывается взять — это вещь, подаренная отцом в честь поступления в университет.       Да какой, блять, университет? Заваленный экзамен… Аякс протяжно выдыхает, стоя посреди комнаты в разрухе — он не знает, не знает, не знает.       На его столе и в тумбочках рылись. Это так смешно, потому что он хранил всякое, что нельзя видеть другим — и хранил это в глубине одежды. Наверное, это была взволнованная мама. Отец бы перерыл тут всё вверх дном.       Аякс быстро вызывает такси двумя кварталами дальше отсюда — добежит. Так безопаснее добраться до квартиры Кэйи и Альбедо, у которых он хранил свои деньги — на случай таких вот обысков.       Внезапно находит осознание, что это конец. Буквально абсолютно всего, что у него есть — и хорошего, и плохого.       Аякс не решается выйти за верхней одеждой, поэтому утепляется с помощью тёплой толстовки и выпрыгивает в своё окно с походной сумкой наперевес.       Он даже не может заставить себя обернуться на дом, где его уничтожили. По дороге к такси он набирает номер.       — Алло… Чжунли?       Второй раз в жизни Аякс видит Кэйю настолько разбитым. Впервые — Альбедо.       Они не разговаривают: для этого будет время потом, когда Аякс будет в безопасности и очень далеко от этого места.       — В ближайшее время не ходите одни и не открывайте никому двери, умоляю, — Аякс складывает деньги в сумку не пересчитывая. Между ними стало столько доверия, что это бы показалось пощёчиной самому себе. И он даже не уверен, не больше ли там стало в сумме. — Мне… очень жаль за это. Простите.       — Ты глупый, не извиняйся, — Кэйя первым лезет его обнять. — Мы обязательно приедем к тебе после написания своего тупого диплома, — и прячет мокрый взгляд.       Альбедо же даже не стесняется, что у него текут слёзы в три ручья. Он вытирает их рукавом, и точно так же порывисто обнимает Аякса.       — Будь в порядке.       — Буду.       Аякс улыбается искренне. Внизу его ждёт машина Чжунли, которая отвезёт его в аэропорт на любой ближайший рейс.       Оборачиваться на многоэтажку, в которой в темноте светятся окна — там, где примерно пятый этаж слева, светится окно ставшей родной кухни, где он провёл чуть ли не половину университетской жизни с ними. Надеяться, что он сюда вернётся — глупо. И он не хочет.       — Аякс, — Чжунли заводит машину тут же, чтобы не терять время, но бросает на него такой обеспокоенный взгляд, что сердце тут же начинает больно ныть. — Ты цел?       — Мне повезло, да, — он немного хрипит, и даже издаёт смешок. А потом мотает головой. — Кажется, я разбит в дребезги.       Чжунли протягивает руку, нащупывает ладонь Аякса, не отвлекаясь от дороги, и чуть её сжимает.       Доезжают они до шумного аэропорта в тишине. Она не давит — Аякс успокаивается, прекращая наконец дрожать, бросает вкрадчивые взгляды на профиль Чжунли и даже чуть улыбается.       — Я взял на себя смелость оплатить тебе билет онлайн, чтобы ты не ждал длинную очередь и немного сэкономил, — Чжунли поправляет его волосы, и затем тянется за распечаткой в бардачок. Аяксу не поворачивается язык сказать «не стоило», и поэтому он шепчет тихую благодарность.       В груди расплывается дыра. Зияющая, болящая дыра. Которую больше некому будет заполнять.       — Я буду так скучать, — голос Аякса предательски дрожит. — Я буду… я просто, — он несдержанно вытирает мокрые глаза тыльной стороной ладони, и затем тихо смеётся — это все кажется таким неправдивым. — Я не знал, что всё так получится. Я не хотел так прощаться.       Словно не он здесь сидит в машине у своего возлюбленного, смотрящего на него так, что хочется разорваться. Словно не он сбежал из дома, где жил длинных пять лет от семьи, в которой его не любили длинных двадцать один год.       — Я и по Хутао буду скучать, и даже по Сяо, — он не выдерживает, всхлипывая. Чжунли протягивает к нему руки и обнимает, вот так чуть неудобно, глупо, но обнимает, целуя в макушку. — Я… я очень тебя люблю. Очень. Я буду скучать, можно? Можно я буду ждать, и…       Чжунли успокаивающе шипит, поглаживая его по спине. Он отстраняется, положив ладонь Аяксу на щёку.       — И я тебя люблю, и высшим проявлением этого будет спокойно тебя отпустить, чтобы ты начал новую жизнь, — Чжунли улыбается так, что Аякс заходится в новом приступе горячих слёз.       Так нельзя. Нельзя всё бросать. Нельзя, может, хотя бы попробовать — в страхе, что все оборвётся, испортив воспоминания, в страхе, что найдут-поймают, и…       Чжунли целует его совсем мягко. Едва размыкает губы, поглаживает по мокрой щеке большим пальцем, и Аякса разрывает на части, у него болит, болит, болит.       Он отрывается, и Аякс сквозь пелену слёз замечает, как несдержанно Чжунли прикрывает глаза, чуть отвернувшись.       — Поэтому иди, любовь моя, не оборачиваясь. Хорошо? — его голос сиплый, и Аякс не находит в себе сил для ответа.       Дрожащими пальцами он сжимает распечатанный билет в-одну-стону-неважно-куда и лямки сумки, выходит из машины, чуть хлопая дверями.       И не оборачивается.       Потому что он верит Чжунли, ведь тот всегда держит обещания: всё будет хорошо.