***
Волдеморт пребывал в удивительно приподнятом настроении. Драко нашел его в бывшем кабинете своего отца, где Темный Лорд задумчиво разглядывал пустые рамы из-под семейных портретов. — Ты скучаешь по родителям, Драко? — сказал он вместо приветствия, поворачиваясь на звук приоткрывшей двери. Малфой остановился на почтительном расстоянии и низко склонил голову. — Нет, мой Лорд. Боюсь, у меня нет на это времени. — Может быть, я поручил тебе слишком много задач? — холодно спросил собеседник. Драко поднял голову и осторожно посмотрел ему в глаза. Том Реддл выглядел хорошо. Если в сентябре он мало походил на человека, скорее напоминая большую рептилию, то сейчас казался почти красивым — правильные черты лица, фарфорово-белая кожа, тонкие губы, с готовностью изгибающиеся в усмешке. Впрочем, из-за полного отсутствия волос и рубиново-алой радужки красота эта была пугающей. Она завораживала и отвращала одновременно, как фасеточные глаза насекомого или дикая орхидея с подгнивающими лепестками. В комнате пахло пылью. — Я думаю, мой Лорд, что каждому из своих последователей вы поручаете ровно столько, сколько он может сделать, работая на пределе своих возможностей, — спокойно ответил Драко. — И как близко твой предел? — поинтересовался Реддл. — Я еще жив, — пожал плечами Малфой, преданно поедая глазами высокую фигуру в темной мантии. Эта утренняя беседа нравилась ему все меньше и меньше. Как будто разговор с Темным Лордом вообще мог кому-то нравиться. — Верно, — согласился Реддл. — В отличие от остальных членов твоей семьи. В этом мы с тобой похожи, только я изначально был лишен этой слабости, а тебе пришлось отринуть ее самостоятельно. На это Драко ничего не ответил, только еще раз поклонился. — Ты оказался удивительно полезен. Гораздо полезнее своего отца, что, впрочем, не удивительно. Люциус задал не очень-то высокую планку. Особенно на закате своей жизни, такой многообещающей и так бесславно окончившейся. — Я счастлив служить Темному Лорду. — Разумеется, — как будто бы даже слегка рассеянно сказал Реддл. — Где ты живешь, Драко? — Прошу прощения, мой Лорд? — переспросил Малфой. Внутри полоснуло тревогой, но многолетняя выучка сохранила на лице гипсовую маску вежливого интереса. — Ты прекрасно слышал, что я спросил. Где. Ты. Живешь? — повторил Волдеморт. — Я вижу тебя в Малфой Мэноре только на собраниях. Но ведь это твое родовое гнездо. Какой дом показался тебе лучшим местом для жизни, чем величественный замок предков? — Малфой Мэнор, как все, что у меня есть, принадлежит вам, — ответил Драко. — Я не хотел докучать вам свои присутствием, мой Лорд. — Есть ли какая-то причина, Драко, по которой ты не желаешь отвечать на прямой вопрос? — голос Реддла звучал ласково, почти нежно. Шелестя мантией, он подошел к Малфою и коснулся длинным пальцем его виска. — Возможно, мне стоит выяснить это самостоятельно. Он приблизил свое лицо к Драко, и на того обрушился гнилостный запах разложения, перемешанный с церковной сладостью ладана. Волдеморт был так близко, что Малфой видел небольшую язву в уголке его губ, которая трескалась и сочилась сукровицей, когда тот открывал рот. Едва дыша от омерзения, Драко сосредоточился на своей магии, вызывая внутри себя теплую волну. Он не сомневался в том, что произойдет дальше. «Инсуэррорис», — голос внутри него звучал шепотом Грейнджер, тем самым, что он слышал, когда целовал ее шею. Сознание стало прозрачным, как только что отмытое окно. — Легилименс, — услышал Драко, и его накрыла разрывающая на части боль. Больше всего это похоже на сотни скорпионьих жал, вонзающихся в мякоть мозга. Драко почти видел, как их отвратительные тела пробираются по его извилинам, раня нежную ткань острыми хитиновыми лапами. Это не первый сеанс легилименции, который переживал Малфой, но к вторжению Волдеморта невозможно привыкнуть. Каждый раз оно ощущается как нечто тошнотворно чуждое, неуловимо напоминающее равнодушное, но жадное до пищи насекомое. Или ядовитое членистоногое. Пытаясь абстрагироваться от омерзения и боли, Драко вел Волдеморта безопасной тропой Инсуэррориса. По первому требованию показал Хижину, избегая акцента на ее безопасности, сделал вид, что боится, будто Темный Лорд заметит магловские книги на полках, и, разумеется, тот с наслаждением пролистал в его воспоминаниях каждую. На этом интерес Волдеморта к жилищу Малфоя иссяк. Драко изо всех сил транслировал свой страх перед воспоминаниями о последних днях, проведенных в лаборатории. Подстегнутый магией, он убедил себя, что делает недостаточно, чтобы исследователи быстро продвигались в работе. Покрываясь липким потом от страха (совершенно искреннего), что Волдеморт увидит слабый прогресс лаборатории, Драко кружил его извилистыми путями, умело смещая акценты. Темный Лорд заметил его презрение к Нотту (правда, истинная причина этого чувства ускользнула от его болезненного внимания), стычку с Селвином, холодную отповедь на просьбу Грейнджер вмешаться и помочь русалкам. Наконец давление ослабло, и миллионы ядовитых паучьих ног покинули его сознание. Волдеморт сыто улыбнулся и отодвинулся от Драко, давая тому выдохнуть. — Признаться, я удивлен, что ты выбрал такое спартанское убежище, — задумчиво протянул он. — В этом наше отличие, юный Малфой. Ты привык к роскоши настолько, что равнодушен к ее изысканной прелести. С детства тебя окружали только красивые вещи, драгоценные ткани и предметы искусства. Ты испорчен и пресыщен, и только поэтому твой дом выглядит как бедная, убогая хижина. «Когда-нибудь я покажу этому ублюдку последний каталог «Магических интерьеров Новой Англии», — подумал Малфой. — «Один только паркет обошелся мне в четыре тысячи галлеонов». — Темный Лорд, как никто, знает своих верных слуг, — глухо сказал Драко, стараясь сделать голос слабым и дрожащим. И для этого ему не требовалось больших усилий. — Работа над Проектом должна быть закончена к концу февраля. Если этого не произойдет, боюсь, я буду тобой крайне разочарован, — равнодушно ответил Волдеморт. — И Малфой. Расширяйте производство в Рочестере. Заготовки теперь необходимы ежедневно. Я ожидаю, что их будут доставлять каждое утро. Передай Розье, что я хочу больше полукровок. Драко низко поклонился и, попятившись, вышел. Его ждала работа.***
В пятницу двадцать седьмого января, через три с половиной недели после прибытия исследователей к Селвину и через неделю после их прогулки к русалочьему озеру, в деле наметился прорыв. Всю эту неделю Драко метался от злости и раздражения к отчаянной решимости и обратно. Когда Малфой спустился в Лабораторию, работа шла полным ходом. Вейн, как коршун, кружила над своим возлюбленным ускорителем, что-то бормоча под нос и размахивая палочкой. В другой руке она держала монументальный сэндвич с ветчиной и яйцом. Драко открыл было рот, чтобы предостеречь ее, но передумал. По лицу Вейн было понятно, что отвлекать ее не стоит. Нотт сидел на полу, подложив под худую задницу подушку, определенно ту же самую, что Драко видел на его кровати. Он колдовал над небольшим свинцовым ящиком, периодически сверяясь со светящимся экраном ноутбука. Судя по тому, как полоснуло болью пальцы, в свои чары Нотт вливал всю доступную ему магию. Грейнджер, подтянув колени к подбородку, сидела за рабочим столом и что-то сосредоточенно вычисляла. Вокруг нее кружились золотистые арифмантические символы, складываясь в многомерные матрицы. Некоторые формулы были ему знакомы, но он быстро потерял нить ее вычислений. Поэтому просто пялился на Гермиону, пользуясь тем, что она этого не видит. В груди зрело то странное ощущение, которое появляется в детстве, когда держишь в руках дикого зверька. Когда чувствуешь под пальцами мягкую шерсть и колотящееся сердце. Видишь его хрупкость, но тем не менее хочешь сжать его, обхватить руками, изо всех сил обнять и поцеловать прямо в мордочку, несмотря на сопротивление. Драко чувствовал волну какой-то животной нежности, почти невыносимую из-за недоступности объекта. Грейнджер сидела неподвижно, но иногда хмурилась или взмахивала волшебной палочкой — рваным, но отточенным движением. Белочка. Маленькая, пушистая, стремительная. Не поймать, только подманить. Да и то, стоит ей схватить орех, она тут же ускользает и прячется где-то в кроне самого высокого дерева. В детстве Драко ловил белых павлинов из Малфой-парка, ежей, луговых кроликов, фазанов. Однажды он притащил в поместье лису с перебитой лапой и брошенное гнездо с еще живыми птенцами. Но вот белку он поймать так и не смог, хотя видит Мерлин — он пытался. Впрочем, ему все равно никогда не разрешали оставить животное себе. Отец обычно требовал вернуть животное туда, где он взял, мать — гладила по голове и призывала эльфа с подходящими для зверя угощениями. Но уже через час павлины отправлялись обратно в парк, ежи и кролики — на луга, лисе мановением волшебной палочки лечили лапу, и она убегала в лес, а птенцов отдавали на попечение эльфу-садовнику. Он никогда не держал в руках белку, но много раз представлял, каково это. Какое у нее горячее маленькое тельце, пушистый мех, цепкие лапки с крошечными коготками. Как она могла бы щекотать усами или хвостом или, резко оттолкнувшись от плеча, запрыгнуть на хрустальную люстру в гостиной. Драко мечтал поймать белочку. — Малфой! — вытащил его из воспоминаний окрик. Грейнджер смотрела прямо ему в глаза, на дне которых явно читались тревога и, если он окончательно не сошел с ума, смущение. — Что? — ответил Драко, усаживаясь на стул рядом. — Ты выяснил, получится ли достать титан-44? — Да. — Что «да»? Получится или нет? — Получится. Его доставят послезавтра. — Это хорошо. Это просто отлично, получится проверить одну гипотезу… На этом моменте Драко снова отключился. Остаток дня он механически выполнял рутинную работу: сортировал образцы, заполнял логи экспериментов Вейн, вяло переругивался с Ноттом, который казался особенно раздражающим. Периодически Драко ловил на себе долгие взгляды Грейнджер, но сам позволял себе смотреть на нее только по делу. Впрочем, у него было отлично развито боковое зрение. Поэтому он сразу заметил, как Грейнджер вздрогнула, просматривая какие-то бумаги. — Что такое? — тихо спросил Малфой. — Ничего, — быстро ответила она, пряча что-то в низ стопки. — Что ты увидела? — с нажимом повторил он. Грейнджер затравленно оглянулась. Ее коллеги были заняты своими делами: Вейн ругалась с ускорителем, параллельно что-то записывая вычурным павлиньим пером, а Нотт печатал на ноутбуке, сосредоточенно колотя по клавиатуре двумя указательными пальцами. — Кажется, я поняла, как убрать радиоактивность, — прошептала Грейнджер. — В смысле? Вообще? — он тоже понизил голос. — Да. Если я не сошла с ума, нужно просто переместить лишний нейтрон. Поэтому предметы, которые трансфигурирует Тео, не фонят, пока держат форму. Количество нейтронов в ядре радиоактивного элемента отличается от нерадиоактивного. И если переместить лишний или добавить недостающий, элемент станет обычным. — То есть условный титан-44 станет простым титаном? — Точно. — Ты можешь это проверить? — спросил Малфой. Грейнджер выглядела напуганной. — Только на чем-то простом, однородном. И куда-то нужно будет девать лишние нейтроны… — обреченно пробормотала она. — Нужно очень много расчетов, ты представляешь, сколько атомов только в одной песчинке? И из каждого нужно убрать нейтрон и переместить его куда-то, где его не хватает, иначе все либо развалится, либо зафонит уже что-то другое! — А ты уверена, что магией можно воздействовать на такие малые объекты? — засомневался он. Подвинуть кружку — это легко. Переместить волосок или что-нибудь микроскопическое — почему бы и нет? Но атомы? Частицы атомов? — Мне не известен ни один магический закон, который бы это запрещал, — вздохнула она. Идея Грейнджер была гениально простой по сути и чудовищно сложной в исполнении. Драко достаточно разобрался и в физике, и в магии, чтобы понять, какой объем магических расчетов нужно совершить, чтобы создать заклинание, которое точно выполнит субатомное перемещение. — Это, — Грейнджер ткнула в бумаги, — результаты экспериментов Ромильды. То, что она еще сама не догадалась, просто случайность. — Или твоя теория на самом деле не выдерживает никакой критики, и Вейн отбросила ее как бесперспективную, — ответил Малфой. Грейнджер уже открыла рот, чтобы ему возразить, но их прервали. На стул напротив уселась та, кого они сейчас обсуждали. — О чем шепчетесь, голубки? — беззаботно спросила Вейн, пододвигая к себе стопку, все еще лежащую на столе. Грейнджер, к слову, от этого заявления стремительно покраснела. Драко с интересом разглядывал, как ее щеки покрылись алыми пятнами, которые медленно спустились по шее куда-то под ворот рабочей блузки. Ему очень хотелось отогнуть серую ткань и узнать, добралась ли краснота до ее ключиц. — Дайте-ка я кое-что проверю, — бормотала тем временем Вейн, перелистывая бумаги и не замечая откровенного ужаса в глазах Грейнджер. — Есть у меня одна идейка. О, вот оно! — и она извлекла лист, густо покрытый мелкими записями. Быстро изучив текст, она перевела сияющий взгляд на Грейнджер. — Гермиона. Я знаю, как нам избавиться от радиации. — Как? — неестественно высоким голосом спросила Грейнджер. «Как можно дожить до двадцати шести лет с таким катастрофическим неумением лгать?» — подумалось Малфою. — Мы сделаем субатомарный конструктор! — заявила Вейн. В ее глазах появилось что-то хищное. — Тео! Готовь свою палочку. — Мерлинова борода, Ромильда, надеюсь, ты про волшебную, — отозвался Нотт. Он неловко поднялся с пола, где сидел в окружении летающего мусора и еще дракл пойми чего, и подошел к столу. — Да уж явно не ту, что у тебя в штанах. Ее, пожалуй, оставим Гермионе, — слегка истерически захохотала Вейн. Ее как будто переполняла какая-то сила, но это явно была не магия, во всяком случае, фаланги пальцев Малфоя не отреагировали болью, как делали это на любое изменение магического фона. — Ромильда! — возмутилась Грейнджер. Драко успел заметить неловкий взгляд, который та бросила на него, пытаясь уловить реакцию Малфоя на слова Вейн. «Он больше никогда тебя не коснется». — А что Ромильда? Ромильда, между прочим, не просто красавица, что всем и так очевидно, но и умница, а также гений! — засмеялась та, потрясая над головой листом бумаги. — Да что ты выяснила? — не выдержал Нотт, выхватывая у нее листок. — Мы должны удалить лишний нейтрон из ядра. Радиоактивные вещества фонят, потому что ядра их атомов содержат лишний нейтрон. Ну или его там не хватает, это зависит от вещества. Из-за этого ядра нестабильны, разваливаются и испускают энергию — то самое альфа-, бета- и гамма-излучение. Эта энергия разрушает оболочку молекул, с которыми она сталкивается, и в случае с живыми организмами это приводит к опухолям, лучевой болезни, мутациям, смерти. Чтобы вернуть ядру стабильность, нужно убрать лишний или добавить недостающий нейтрон. Тогда вещество просто перестает быть радиоактивным. Вмешательство должно быть на атомном уровне, испарение не поможет. — Поэтому трансфигурированные предметы переставали фонить, — медленно протянул Нотт. — Именно. Судя по всему, магия — это один из видов энергии, который позволяет воздействовать на вещество. Мы можем полностью перекраивать материю, а это однозначно атомарный уровень. Если мы создадим заклинание, которое комплексно будет влиять на ядро вещества, мы сможем убрать радиацию. — Заклинанию нужен образец, — задумчиво сказал Нотт. На его вытянутом лице отражалась тщательная работа мысли. Удивительное дело, но от этого он выглядел еще глупее, чем обычно. — Если расписать все вещества такими, какими они должны быть без радиации, взять их за основу и чарами перемещения изменить количество нейтронов, отправив их в другое вещество, это может сработать. Он встал и нервно зашагал по лаборатории, потирая пальцем подбородок. — Точно нужен разветвляющийся алгоритм, как считать… По Гауссу или традиционно, непонятно… А куда лишний параметр? Эта часть должна быть зеркальной, иначе все развалится… — бормотал он, но Малфой смотрел на Грейнджер. Он видел, как в ее глазах отчаяние сменяет решимость. Как тонкие, четко очерченные губы смыкаются в одну линию. Как брови (одна чуть круглее другой) сводятся на переносице, смыкаясь в крошечную морщинку. Как маленькая ладонь ныряет в карман мантии, вытаскивая палочку. Пальцы полоснуло болью, а лицо Ромильды Вейн, все еще сидящей напротив них, опустело, потеряв всякое выражение. Грейнджер прикрыла веки, сосредотачиваясь. Пока она что-то беззвучно шептала, сопровождая заклинание пассами волшебной палочки, Драко бросил невербальный Конфундус в Нотта, который, ничего не замечая, продолжал измерять шагами лабораторию. От магического удара тот резко остановился и замотал головой. — Эй, Нотт! — сказал Драко, одновременно вытаскивая листок бумаги из пальцев дезориентированной Вейн. — Малфой? — тот оторопело хлопал глазами. — Можешь объяснить, почему крайние значения кривой Пестеля не подчиняются теореме сложения магических вероятностей? Взгляд Нотта постепенно становился осмысленней. Драко нужно было отвлечь его, пока Грейнджер подменяет воспоминания Вейн. — Чего это ты вдруг заинтересовался арифмантикой? — с подозрением спросил этот недоумок. Недоумок, который трахал Грейнджер. Возможно, он трахает ее до сих пор. Раздвигает ей ноги, трется о нее своим отростком, вминает в тонкий матрас, ловит ртом ее стоны. — Если не можешь объяснить, так и скажи, — фыркнул Малфой. Внутри кипела злость, которую он скрывал за доброжелательной улыбкой. Выдыхала ли она тебе в губы «Не останавливайся, Тео»? Из того, что Малфой видел в ее воспоминаниях, — нет. Но с момента, когда он мог беззастенчиво изучать память Грейнджер, прошло много времени. — Я-то могу, но вот поймешь ли ты мои объяснения? — А ты попробуй. Нотт подошел ближе, и в следующее мгновение Малфой прижал к его виску палочку. — Ты что творишь? — прошипел Нотт, отдергивая голову, но Драко уже шепнул: — Легилименс! И пока Грейнджер колдовала над памятью Вейн, Малфой провалился в лабиринт воспоминаний Теодора Нотта. На первый взгляд они были четко организованы и напоминали картотеку. Однако чем глубже Драко погружался в его сознание, тем отрывочнее и хаотичнее становились образы. Элементы перемешивались и разъединялись, путая и сбивая с намеченного пути. Ему потребовались заметные усилия, чтобы разобраться в хитросплетениях памяти. Одетый в нелепый костюм, Нотт стоит в празднично украшенной гостиной дома Уизли. Перед ним Грейнджер в бордовом платье, том же самом, которое, окровавленное и разорванное, Драко снимал с нее в рождественскую ночь, когда та была без сознания. — Прости, что долго. Я ждал, пока Забини подберет подходящий галстук. — Мои соболезнования, — Грейнджер улыбается. — Наверное, он еще и просил тебя высказать мнение по этому поводу? — Мерлин, нет, — дробный смех Нотта. — От меня требовалось только кивать и мычать что-нибудь одобрительное. Он садится рядом с ней, задевая рукой ее обтянутое шелком бедро, но тут же встает как ужаленный. — Принести тебе что-нибудь выпить? — У меня есть, спасибо, — Грейнджер неловко показывает на свой бокал. — Ладно, тогда пойду налью себе. Драко просмотрел весь рождественский вечер, минуту за минутой. С болезненным интересом он слушал застольные разговоры и краткие комментарии Грейнджер, которыми она сопровождала ту или иную историю. От его внимания не укрылось ничего: ни странные паузы, то и дело возникающие в их беседе, ни разгорающийся блеск в ее глазах с каждым новым бокалом красного вина. Чем больше пила Грейнджер, тем легче шел разговор. В какой-то момент она даже взяла Нотта за руку под столом. Патронус, суматошные сборы гостей, отбывающих через камин, заблокированная связь и Нотт с Забини, тревожно переглядывающиеся между собой, осознающие, что они не могут покинуть дом. Бледное лицо Грейнджер с блестящим от пота лбом, вместе со старшей Уизли она из последних сил держит защитные чары. Подготовка к обороне, ящик с изобретениями близнеца. На моменте с обсуждением устройства под названием «Ты-Знаешь-Что» Малфой невольно фыркнул. Гости гуськом пробираются к амбару, который стоит в отдалении. Нотт идет медленно, периодически спотыкаясь. Грейнджер шагает впереди, и Малфой видит, как покрываются гусиной кожей ее голые плечи. Этот кретин даже не наколдовал ей куртку. Разумеется, она не стала сидеть в безопасности, как ей велели. Конечно же, она ломанулась вперед — спасать профессиональных авроров. На моменте, когда Гермиона исчезла в темноте рождественской ночи, выйдя из амбара вместе с остальными Уизли, Драко скользнул по воспоминаниям дальше. Лаборатория, тревожные беседы по прибытии. — Я хочу уехать. — Тео, ты нужен нам здесь. Ты представляешь, какой объем расчетов нам предстоит? Одни мы не справимся. Грейнджер обнимает его за плечи, а руки Нотта лежат на ее талии. Ну, это он видел, можно и пропустить. Он смотрит ночь за ночью — каждую из них Нотт провел один. Лестничный пролет. В руках у Нотта учебник по современной трансфигурации. Где-то наверху хлопает дверь, и на ступеньках показывается Грейнджер. — Как все прошло? Тебя долго не было. — Не сейчас, Тео! — она бросает на бегу. Ее щеки горят, а на спине ее пальто Нотт замечает широкие прорехи. — Гермиона! — кричит он. Что произошло? С ней что-то случилось? — Я сказала — не сейчас! — она скрывается в своей комнате, с грохотом закрывая дверь. — Малфой! — резкий окрик Грейнджер выбрасывает его из сознания Нотта. — Что ты делаешь? — Ничего. «Это жалко, Малфой». — Тео, подойди сюда, — Грейнджер сверкнула на него своими глазищами и прижала палочку к виску Нотта. Тот безвольно склонил голову, напоминая тряпичную куклу. Пока Вейн пустым взглядом смотрела в стену, медленно приходя в себя, Драко пытался проморгаться после сеанса легилименции. Грейнджер нависла над Ноттом, держа его за плечо и что-то сосредоточенно выписывая палочкой у него над макушкой. — Что ты делал? — Не отвлекайся, Грейнджер. — Малфой. Что ты делал? — Просто пытался узнать контекст. — Ты читал воспоминания Тео? «Тебя это не касается». «Это не твоя забота». «Что нужно, то и делал». — Да. Палочка Грейнджер, легко порхающая над макушкой Нотта, на мгновение сбилась с рисунка. — Лучше проверь, достаточно ли правдоподобные воспоминания я внушила Ромильде, — сказала она после паузы. — Ты ведь можешь сделать это незаметно? На это Драко только коротко кивнул и пересел поближе к Вейн, погружаясь в ее сознание и быстро пролистывая события последнего времени. Грейнджер проделала очень тонкую работу. Если бы Малфой не знал о том, что память Вейн подвергалась влиянию, он бы и не заметил, что с воспоминаниями что-то не так. Грейнджер подчистила не только последние полчаса, но и несколько эпизодов из вчерашнего и позавчерашнего дней — когда проводился эксперимент, натолкнувший Вейн на открытие. — Тео, у тебя все в порядке? — услышал Малфой участливый голос Грейнджер, от которого в животе снова все слиплось в раскаленный ком. — Ты какой-то бледный. — Что-то меня мутит, — ответил Нотт. Малфой незаметно убрал палочку в кобуру и посмотрел назад. Нотт и правда выглядел неважно — бледное лицо, бисерины пота на лбу. Судя по всему, он был из тех, кто плохо переносит ментальную магию. — У меня где-то был Укрепляющий бальзам в сумочке, вот, возьми, — протянула ему пузырек Грейнджер. — Может, полежишь до вечера, придешь в себя? — Да, пожалуй, — Нотт выпил зелье и встал. — Разберетесь тут без меня? — Куда мы денемся, иди уже, — фыркнула Вейн, которая уже как ни в чем не бывало раскладывала по столу бумаги. — Гермиона. Мне кажется, мы что-то упускаем. Что-то очевидное… — Я тоже так думаю. Давай еще раз посмотрим результаты наших с Малфоем экспериментов? — подвинула к ней папку Грейнджер. — Давай, — рассеянно ответила Вейн, перелистывая документы. — Вряд ли это поможет, но ладно… Малфой видел, что Грейнджер изо всех сил пыталась изображать непринужденность, но в ее глазах отражалось кое-что очень ему знакомое. Стыд. Стыд и вина.***
Ромильда открывала принцип субатомарного конструктора каждые три-четыре дня. Гермионе приходилось стирать и подменять все большие куски памяти, и она боялась, что это может привести к непоправимым последствиям. Все чаще она замечала, как Ромильда застывала посреди разговора, теряя мысль, а иногда смотрела пустым взглядом в стену, беззвучно шевеля губами, или роняла какие-то вещи, потому что руки внезапно начинали мелко дрожать. С каждым днем это беспокоило Гермиону все больше. У Нотта, который подвергался Обливейту чуть реже, но все равно неоднократно, подобных изменений не наблюдалось. Он был по-прежнему рассеян в быту, но собран и внимателен в работе. К середине февраля каждый рабочий день стал для Гермионы пыткой. Ее существование напоминало кардиограмму. Рост напряжения, пик — очередное «открытие» Ромильды (впрочем, однажды это был Тео), — краткий миг облегчения, что самая отвратительная часть выполнена, и снова нервное ожидание. Она плохо спала. Постоянные тревога и сомнения выпивали ее насухо, и она часами ворочалась в постели, представляя, как Ромильда бьется в припадке или просто теряет всю память, превращаясь в бессмысленный овощ. Гермиона не понимала, откуда взялась эта странная реакция. Аккуратное вмешательство в память не вызывает побочных эффектов. А Гермиона работала ювелирно, стараясь не стирать ни одной лишней секунды. Но это не помогало. С каждым разом Ромильда все хуже переносила Обливиэйт. Ее память расползалась, как старая рыболовная сеть, и Гермионе все сложнее было подбирать подходящие подсказки, чтобы сознание само наполняло лакуны. От Малфоя особой помощи не было. После того, самого первого случая, когда тот зачем-то полез в голову Нотта, они практически не разговаривали. Малфой держался отстраненно, и Гермиона готова была поспорить, что он намеренно избегает оставаться с ней наедине. Они больше не экспериментировали в изолированной комнате, занимаясь преимущественно бумажной работой. К тому же Малфой все чаще отсутствовал в Лаборатории, занимаясь делами. Днем (если он все-таки являлся в лабораторию) она старалась не обращать на него внимания. Точнее, поддерживать видимость Ничего-Не-Произошло-И-Твое-Присутствие-Меня-Не-Беспокоит. Она вежливо отвечала на его формальные вопросы, никогда не заговаривала первой и старалась не смотреть на него без веской причины. Проблема в том, что смотреть на Малфоя ей было вовсе не обязательно. Его лицо и так будто выцарапали серебряными иглами на внутренней поверхности ее век. Серая узорчатая радужка. Тонкие губы, всегда готовые изогнуться в усмешке. Белая кожа, на которой быстро проступает и так же быстро исчезает румянец. Высокие скулы, придающие его облику какую-то угловатость. Длинный шрам, разделяющий левую щеку на две неравные части. Короткие, отливающие серебром колкие волосы. Да, колкие. Гермиона знала, какие они на ощупь. А еще она знала, какими горячими могут быть его губы, как требовательно и одновременно нежно они могут касаться щеки, шеи, ключиц. Она знала, что татуировки на его пальцах слегка выпуклые, — наверное, чернила вогнали слишком глубоко, и кожа зарубцевалась. Она знала, каково это — чувствовать его сильные руки вокруг своей талии, как Малфой сжимает ее тело, заявляя на него права, устанавливая свои правила. И этим правилам хотелось подчиниться. То, что произошло в роще за озером, ее отравило. И организм не мог справиться с этим ядом, который с каждым днем все глубже впитывался в плоть, заставляя раз за разом вспоминать рваные выдохи и затуманенные глаза Малфоя. Гермиона дала себе слово, что больше никогда не будет врать сама себе. И ночами, измученная тревогой, она старалась разобраться в своих эмоциях и понять, что испытывает к Малфою. Но все попытки хоть как-то абстрагироваться и разложить по полочкам свои чувства были тщетны. Стоило ей закрыть глаза, как в голове звучал тихий шепот, от которого поднимались волоски на шее и руках: «Я могу отдать его тебе, и ты сделаешь с ним все, что захочешь». «Ты не убийца, Грейнджер. Ты можешь быть жесткой, наверное, даже жестокой, но ты не убийца». Хуже всего было то, что от этих мыслей к ее тревоге примешивался стыд — та его бессильная версия, от которой опускаются руки, а сознание только глубже закапывается в самоуничижение. Вместо того, чтобы искать решение, которое поможет Ромильде, она тратила время на бесплодные попытки разобраться в причинах этого поцелуя. Хотя и это было неправдой. Она не искала причины. Она просто бесконечно прокручивала в голове каждое мгновение этого поцелуя. Каждый взгляд, каждый вдох, каждое прикосновение — свое и его. В воскресенье вечером, двенадцатого февраля, Гермиона сидела в своей комнате, пытаясь читать книгу по ментальной магии, обнаруженную в сумочке несколько дней назад. Она не могла сосредоточиться — строчки плыли, архаичный язык автора сбивал с толку. А еще близился день Обливиэйта. В прошлый раз Гермионе пришлось стирать память четыре дня назад, так что завтра, самое позднее — послезавтра, ей снова придется это сделать. В среду Ромильда неплохо перенесла процедуру, но уже следующим утром ее речь была скомканной, замедленной. Она путалась в бумагах, повторялась, к концу предложения забывала его начало и замирала, растерянно глядя на собеседника. Даже Тео, не склонный к эмпатии и наблюдательности, заметил, что с Вейн что-то не так. — Ромильда, ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он, когда девушка в четвертый раз принесла ему расчеты. — Ты уже показывала эти выкладки, и мы решили, что стоит повторить с титаном-44. — А его уже привезли? — удивилась Ромильда. У Гермионы сжалось сердце от ее жалобного, непонимающего тона. — Да, он в красном контейнере в изолированной камере. Ты же сама пометила его наклейкой с черепом. — Точно, — пробормотала Ромильда. — Прости, Тео. А ты с кем пойдешь на Святочный бал? Я пригласила Поттера, но он не ответил… Может, сходим вместе? Тео испуганно переглянулся с Гермионой. — Какой бал, Ромильда? — Святочный. Ну ты же знаешь, туда пускают только с четвертого курса, без партнера мне туда не попасть… А у меня такое красивое платье! — Ромильда, давай ты мне его покажешь? — вмешалась Гермиона. — Оно ведь у тебя в комнате? — Конечно. Я спрятала его под кровать, чтобы Джинни не увидела, она вечно крадет у меня идеи для нарядов! — с обидой ответила Ромильда. — Обещаю, я ей ничего не расскажу. Пойдем! — Гермиона аккуратно взяла девушку за руку и отвела в комнату. Когда они поднялись наверх, Ромильда уже начисто забыла этот разговор. — Что такое Гермиона? — она непонимающе оглянулась вокруг. — Почему мы тут? — У тебя закружилась голова, и я предложила тебе прилечь и отдохнуть, — вздохнула Гермиона. — Да, точно, — пробормотала Ромильда. Она потерла виски и устало опустилась на незастеленную кровать. Все это произошло четыре дня назад. Напряжение внутри Гермионы росло, поскольку, несмотря на заметно снизившиеся когнитивные способности, Ромильда снова и снова находила решение. Чем дальше был предыдущий Обливиэйт, тем ближе подступал новый. И это сводило Гермиону с ума. В первом часу ночи она захлопнула книгу, отчаявшись разобраться в витиеватых выражениях мага-легилимента семнадцатого столетия. Волшебные шарики-огоньки, наполнявшие комнату мягким светом, начали гаснуть один за другим, повинуясь невысказанному желанию Гермионы. И в этот момент послышался стук в дверь. — Войдите, — осторожно сказала Гермиона, вставая с кровати и туже запахивая теплый халат. Дверь приоткрылась, и на пороге показался Драко Малфой. — Грейнджер. — Что ты здесь делаешь? — она ненавидела себя за кровь, прилившую к щекам. Малфой прикрыл за собой створку и прислонился к ней спиной. — Хочу вернуть книгу, — он отлип от двери и протянул ей потрепанный томик, в котором Гермиона узнала ее же собственный «Не отпускай меня» Исигуро. — Серьезно? — подняла бровь Гермиона. — Ты не нашел более удачного момента? Или испугался библиотечного полицейского? — Кого? — удивился Малфой. — Это такой специальный аврор, который наказывает тех, кто не возвращает вовремя книги в библиотеку. — Держу пари, именно в него превращается твой боггарт, — фыркнул Малфой. — Я просто решил вернуть тебе книгу после того, как ее прочитал, вот и все. — Ты прочитал? — Я только что сказал тебе об этом. — И как тебе? — не обратила внимания на его саркастичный тон Гермиона. — Отвратительно, — отрезал Малфой, скрестив руки на груди. — Это еще почему? — обиделась Гермиона. — История о группе людей, которым дали жизнь только для того, чтобы лет через двадцать ее забрать, причем совершенно чудовищным способом. От остальных эти люди отличаются только способом рождения, все остальное точно такое же — чувства, эмоции, интересы. Ничего, кстати, не напоминает? Так вот, вместо того чтобы бороться против своей судьбы, они покорно ее принимают. Их лишили выбора, и они не сделали ровным счетом ничего, чтобы отвоевать свое право на этот выбор. Я считаю это отвратительным. — В этом и заключается трагичность книги. В том, что герои приняли свою судьбу и отсутствие выбора. Благодаря принятию неизбежного зла эта история так прекрасна, — возразила Гермиона. — У меня герои не вызывали ничего, кроме раздражения, — отрезал Малфой. — Если они не хотели менять систему, они могли сбежать. Они могли рассказать о своей истории во всеуслышание. Но они не сделали ровным счетом ничего. Только страдали и принимали неизбежность своего бесславного будущего. — Но Кэти и Томми попытались! — возразила Гермиона. — Попытались! — перебил ее Малфой. — Они попытались получить отсрочку, причем только потому, что услышали, что условия этой отсрочки прописаны в каких-то правилах. Как будто их вообще должны беспокоить законы общества, где людей выращивают на органы. Кому вообще такое может прийти в голову? — он осекся. В комнате повисли гнетущая пауза и невысказанное имя. — У них не было выбора. Донорство для них — такая же аксиома, как неизбежность смерти для обычных людей, — тихо сказала Гермиона. — Для героев свободы воли просто не существует. — Вот поэтому я и сказал, что эта книга многое объясняет. Точнее, объясняет тот факт, что тебе она так нравится, — ответил Малфой. Он подошел ближе и положил томик на тумбу возле кровати. — Ты считаешь, иногда люди просто оказываются заложниками обстоятельств. А я считаю, что выбор есть всегда, просто выбирать приходится из самых поганых вариантов. — То, что мне понравилась книга, не делает ее автоматически моим жизненным манифестом, — возразила Гермиона. — Тебе не приходило в голову, что мне просто понравились слог и история? Вне контекста моей жизни? — Не приходило. — Что я слышу?! — ядовито сказала она. — Драко Малфой признался, что о чем-то не подумал! — Открою тебе тайну, Грейнджер: думать я предпочитаю о важных вещах. Я не сверхчеловек, чтобы думать сразу обо всем. — Кажется, вечер ошеломляющих признаний продолжается. Малфой снова скрестил руки на груди и с издевкой сказал: — Так и что, Грейнджер? Сдается мне, что, если бы ты оказалась на месте героев, ты бы покорно приняла свою судьбу, а не боролась за жизнь и любовь. Сама же сказала — иногда у людей просто нет выбора. — Открою тайну и я, раз уж у нас тут такой вечер откровений: вся моя жизнь и без того постоянная борьба, — прошипела она в ответ. — Боюсь, ты не в курсе, каково это — быть маленькой девочкой, которую увезли за сотни километров в огромный замок с привидениями! И уж куда тебе понять, что значит день за днем доказывать свое право быть волшебницей. Особенно когда тебя регулярно тыкают носом в твое происхождение и уверяют, что ты существо второго сорта. Так что нет, Малфой, на месте героев я разнесла бы по кусочкам их гребаное правительство, если бы это было нужно для того, чтобы защитить любимого человека. Внутри кипела ярость. С чего он вообще взял, что имеет право вот так врываться к ней в комнату и разговаривать с ней с этакой снисходительной ухмылочкой? — Правда? Тогда почему сейчас вместо Гермионы Грейнджер, которая оседлала дракона и разрушила половину подземелий Гринготтса, я вижу слабую, потерявшуюся девочку? — он снова это делал. Этим своим кошачьим движением Малфой уничтожил расстояние между ними, и вот ей уже приходилось запрокидывать вверх голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Ты думаешь, я не вижу, как ты вздрагиваешь от каждого звука? Как трясутся твои руки, когда стираешь память Вейн? Твоя слабость пожирает тебя, Грейнджер. — Ты хотел сказать «чувство вины»? — со злостью переспросила она. — Или, может быть, стыд? Это ты называешь слабостью, Малфой? Хотя зачем я спрашиваю, не уверена, что тебе вообще известны эти понятия. Он обхватил ее за плечи и резко развернул, прижимая спиной к своей груди. Наклонившись к ее уху, Малфой тихо проговорил: — Это и есть свобода воли, Грейнджер. Твой выбор — оставаться жалкой, погружаясь в пучину самобичевания, или отринуть вину, потому что ты знаешь, ради чего все это делаешь. Оттого, что ты сожрешь себя изнутри, Вейн лучше не станет. Только когда слезы закапали с подбородка, щекоча кожу, Гермиона поняла, что плачет. Она дернула плечами, вырываясь из его хватки, и обернулась. — Ты считаешь, что я жалкая? — Это не то, что я хочу услышать. — Не смей называть меня жалкой! — крикнула она, пытаясь ударить Малфоя, но он с легкостью перехватил ее запястье. — Так гораздо лучше, — серьезно ответил он, и в следующую секунду его губы обрушились на нее, сминая саму идею ее возможного сопротивления. Как будто Гермиона в принципе в состоянии ему сопротивляться. Он целовал, нет, пил ее исступленно, словно умирающий от жажды путник. Он целовал ее скулы, губы, лоб, мокрые от слез щеки, нежную кожу виска. Гермиона обняла его за талию, запуская руки под рубашку. Он был теплым. Это тепло проникало сквозь ладони, отдаваясь где-то в солнечном сплетении. — Какое тебе вообще до меня дело? — прошептала Гермиона, пока его губы рисовали дорожку от мочки ее уха до яремной впадинки. — Какая тебе разница, жалкая или нет, если свою задачу я все равно выполняю. — Мне без разницы, — он оторвался от ее шеи и посмотрел Гермионе в глаза. Двумя руками Малфой обхватил ее голову, запуская пальцы в спутанные волосы, и прижался лбом к ее лбу. — Со мной ты можешь быть какой угодно. Его глаза были так близко, и невозможно поверить, что обычно они отливают морозной сталью. Сейчас там плескалось расплавленное серебро — вопреки всем законам физики теплое, а не обжигающе-раскаленное. Гермиона положила ладонь ему на щеку, чувствуя каждую выпуклость рваного шрама, спускающегося по его скуле. Он слегка повернул голову и прижался губами к ее пальцам. — Ты можешь быть слабой, жалкой, сломленной. Я не хочу, чтобы это было так, но ты можешь быть такой. Так мне будет даже проще, — прошептал Малфой, слегка отстраняясь. — Проще что? — едва слышно спросила Гермиона, плавясь под его прикосновениями. — Защитить тебя. — Меня не нужно защищать. — Я знаю. Но это так не работает, — грустно улыбнулся он, и Гермиона замерла, разглядывая это новое выражение. Никогда, никогда до этого она не видела такой улыбки на лице Малфоя. Светлой и одновременно обреченной. Он выглядел как человек, который принял большое и болезненное решение. И Гермиона боялась предположить, какое именно. Наверное, потому что ей не требовалось предполагать, она и так это знала. Об этом говорило все. То, как он шумно выдыхал ей в волосы. Как крепко прижимал к себе, стараясь коснуться обнаженной кожи. Как трепетно целовал ее лицо, скользя от губ к щеке и ниже, к сонной артерии, оставляя языком широкий влажный след на шее. Это невозможно сыграть или подделать, а если и возможно, то зачем? К чему рациональному, эффективному Малфою изображать чувства к женщине, которая вот-вот исполнит свою роль и станет, в общем-то, не нужна? Гермиона смотрела ему в глаза, и на нее снизошло то кристально-острое ощущение ясности, невыносимо похожее на тот беспалочковый Инсуэррорис в темном лондонском парке. Без слов и объяснений ей стала понятна его холодная отстраненность в последние недели. Малфой, бесконечно одинокий и привыкший нести ответственность только за себя, просто пытался сохранить свой статус кво. И, судя по его горячечному шепоту и жаждущим рукам, с треском провалил эту задачу. Малфой проиграл в борьбе с самим собой и признал этот проигрыш. И сегодня — ее очередь принимать капитуляцию. — Мне страшно, Драко, — это все, что она смогла ответить. Безумная ясность и безумная честность. — Мне тоже, — он обхватил ее крепче, прижимая к груди. От него пахло дезинфицирующими зельями и почему-то ладаном. — Знаешь, как переводится надпись, вытатуированная у меня на пальцах? Это по-русски. — Как? — Иди бестрепетно. И Гермиона пошла. Она обхватила Малфоя за шею, притягивая к себе, впиваясь в его губы, врываясь в его рот, переплетаясь языками, сталкиваясь зубами. Гермиона не заметила, как он развязал пояс ее халата. Только когда ледяной сквозняк остудил ее разгоряченную спину, она поняла, что осталась в одной пижаме. Миллиметр шелка между ними. Абсолютно ненужный миллиметр. Малфой подхватил ее под коленями и поднял выше, не прекращая целовать. Гермиона обвила его пояс ногами, даже сквозь ткань ощущая его отвердевший член. «Белочка». Может, ей послышалось? Она не стала переспрашивать. Малфой рухнул с ней на узкую койку, вжимая в матрас всем своим весом. Гермиона гладила его лицо, спину, живот, непослушными пальцами расстегнула тугую пряжку его ремня. Стащить с него брюки не представлялось возможным — так тесно он прижимался. Впрочем, Малфой быстро догадался о ее затруднениях. Он сел на кровати и через голову стащил свою черную рубашку. Гермиона приподнялась на локтях, завороженно разглядывая белую кожу, исполосованную шрамами. Она узнала широкие следы от Сектумсемпры, но поверх них виднелись и другие — тонкие, едва заметные, и глубокие, явно в свое время скверно зажившие. Она осторожно коснулась выпуклого шрама в форме звездочки на плече. Провела пальцем вдоль длинной полосы, пересекающей грудь. Погладила живот, и мышцы под ее рукой мгновенно напряглись, обрисовывая сухой, рельефный пресс. Малфой приподнял бедра и стащил с себя брюки вместе с бельем. Совершенно обнаженный, он казался высеченным из мрамора. От античной статуи он отличался только куда четче прорисованными мышцами и бесстыдно торчащим членом. — Я хочу, чтобы ты разделась, — не обращая внимания на собственную наготу, Малфой поднялся с кровати сам и за локти поднял Гермиону. Они стояли, глядя друг другу в глаза, и пространство вокруг растягивалось, сжималось, сходило с ума, как свет и время возле сверхмассивной черной дыры. А может, ей это только казалось. «Мы далеко за горизонтом событий», — отрешенно подумала Гермиона. — «Мы будем падать вечно, пока Вселенная не прекратит существование». Как загипнотизированная, Гермиона медленно расстегнула верхнюю пуговицу пижамной рубашки. Затем вторую. Третью. Четвертую. С тихим шелестом ткань соскользнула с плеч, обнажая ее торс. Кожа покрылась мурашками, а соски мгновенно затвердели — она могла бы сказать, что это от холода, но нет. Так ее тело отреагировало на расширившиеся зрачки человека напротив. Малфой стоял тихо и неподвижно, и только мелкая дрожь его груди выдавала поверхностное дыхание. — Дальше. Непослушными пальцами Гермиона взялась за пояс штанов и спустила их к щиколоткам. Неловко переступив, она избавилась от брюк и осталась в одних трусах, с трудом сдерживаясь, чтобы не прикрыть грудь ладонями. Немного помедлив, она избавилась и от белья. — Очень хорошо, — то ли сказал, то ли выдохнул Малфой, сгребая ее в охапку и прижимая к себе. Обнаженные, они обнимались, нагревая своими телами стылый воздух этой крошечной подземной спальни. Гермиона уткнулась носом в основание его шеи, чувствуя под губами биение пульса. Кожей живота она ощущала его член, и от этого соседства между ног разливалось тянущее тепло. Она слегка двинула бедрами, чтобы облегчить напряжение, но стало только хуже. Или лучше. С тихим вздохом он приник ртом к ее груди, с силой всасывая нежную плоть, дразня языком твердую горошину соска. Гермиона застонала и выгнула спину, прижимаясь к его губам. От этого движения его бедра с силой толкнулись к ней, и, если бы Малфой не держал ее крепко в своих объятиях, она не устояла бы на ногах. Не прекращая целовать ее грудь, облизывать, прикусывать, он подхватил ее на руки и бережно опустил на кровать. Он удерживал свой вес на локтях, но Гермиона все равно оказалась подмята под его большим, длинным телом. Она могла только ерзать и стонать, почти обездвиженная. Ее руки чутко касались его кожи — изучая, запоминая, высекая на гранитных скрижалях памяти каждую выемку, шрам, шероховатость. Гермиона строила собственную карту его тела, внимательно отслеживая его реакции. Впрочем, довольно быстро ей стало не до исследований. Оставив ее растерзанную грудь холодному воздуху этой больше похожей на тюремную камеру комнаты, дорожкой поцелуев Малфой спустился к ее животу. Медленно, мучительно медленно он раздвинул ее бедра и приник ртом к ее входу. Несколько круговых движений языком, горячее, почти обжигающее дыхание на нежной, влажной коже — и Гермиона могла только комкать простыню, выстанывая: — Не останавливайся. Не останавливайся, Драко, не останавливайся. А после все слова из всех известных ей наречий растворились в небытии. Твердым языком Малфой нашел горошину клитора и с силой надавил, извлекая из Гермионы невнятный всхлип. Без каких-либо ритма и последовательности он лизал и обхватывал мягкими губами, осторожно всасывая в себя чувствительный комочек. Неосознанно Гермиона вскидывала вверх бедра, отбросив всякий стыд, потиралась промежностью о его лицо, пытаясь усилить давление и приблизить разрядку. Не прекращая сладкой пытки, он ввел в нее палец. «Этого мало, мало, мало». — Чего здесь больше, Грейнджер, — моей слюны или твоей влаги? — не прекращая двигать пальцем, он оторвался от ее влагалища и подвинулся наверх, нависая над ней. Возможно, Малфой ждал ответа, но до момента, пока она сможет сказать что-то связное, еще примерно вечность. А потом, о святые угодники, он добавил в нее второй палец, слегка растягивая мокрые стенки влагалища. — Вот как все будет: сейчас я посмотрю, как ты кончишь. А потом разверну тебя спиной, намотаю на руку твои волосы и трахну сзади. Ты поняла меня? — он шептал ей в ухо, покусывая мочку. — Да, — простонала она, пытаясь насадиться на его пальцы, почувствовать их глубже, сильнее. — Мерлин, как мне нравится, что хотя бы сейчас ты не споришь, — выдохнул Малфой и задвигал рукой быстрее, задевая правильное место где-то внутри. Гермиона чувствовала, как внизу живота собирается сладкое напряжение. Пока оно было только крошечной точкой, спрятанной где-то в ее средоточии. Но с каждым движением этих восхитительно длинных пальцев точка росла, разбухала, превращаясь в убийственное цунами. Цунами, которое вот-вот выплеснется за границы ее тела и затопит ослепительным светом эту гадкую серую комнату, безвкусный особняк, несчастную, разодранную войной и предрассудками страну и весь этот огромный мир. А потом Гермиона разлетелась на миллионы осколков. — Если бы ты могла себя видеть, — донесся до нее вкрадчивый голос. — Если бы ты только могла… Малфой поцеловал ее в закрытые глаза и обхватил ее голову, прижимая к груди. Затем нежно провел рукой по спине и с силой сжал ягодицу. Гермиона судорожно вздохнула, возвращаясь из ватной неги, окутавшей ее тело. Она открыла глаза и наткнулась на жаждущий взгляд Малфоя. Не жаждущий, греховный. — Тебе известен план действий, — прошелестел он. От этого властного, уверенного тона ей захотелось сжать бедра. Малфой знал, что ему нужно, и знал, что она готова ему это дать. — А если он меня не устраивает? — тем не менее не удержалась Гермиона. — А это так? — Нет. Медленно, не отрывая взгляда от его лица, Гермиона приподнялась на кровати и развернулась спиной к Малфою. От собственной сговорчивости она почувствовала неожиданный прилив желания. В следующее мгновение он рывком поставил ее на четвереньки и надавил на поясницу, отчего девушка прогнулась в спине. — Когда-нибудь я трахну тебя в зеркальной комнате. Несправедливо, что только мне доступен такой вид, — сказал он, оглаживая ее ягодицы. Она почувствовала, как горячая плоть прижалась к ее входу, но Малфой не спешил. Он провел головкой по половым губам, собирая смазку. Гермиона с трудом сдерживалась, чтобы не податься бедрами назад, насаживаясь на его член. Никто и никогда так не командовал ею в постели. И кто бы мог подумать, что это может быть так… возбуждающе. Медленно, почти нежно, он запустил руку в ее волосы и намотал длинные кудри на кулак, заставляя Гермиону слегка откинуть голову. А затем резко толкнулся в нее, входя до основания. Он начал двигаться неторопливо, контролируя каждое движение. Гермиона тихо стонала в такт, скорее осязая, чем слыша, сдавленное дыхание Малфоя. Ей хотелось повернуть голову, чтобы увидеть его лицо, но он держал крепко, фиксируя ее положение. Постепенно его фрикции становились хаотичнее. Малфой отпустил ее волосы и схватился за бедра, сильнее врезаясь в ее тело. Затем его левая рука скользнула ниже, и указательный палец прижался к клитору, слегка потирая его круговыми движениями. Гермиона закрыла глаза, сосредотачиваясь. Она снова чувствовала приближение горячей волны, берущей начало в месте слияния их тел. Тихо всхлипнув, она подалась назад, и в это мгновение ее захлестнул оглушительный оргазм. Ее мелко трясло, а руки не держали. Она упала животом на кровать, чувствуя, как внутри нее мелкими толчками изливается Малфой. Не выходя из нее, он перевернул ее на бок и обнял сзади, шумно выдыхая в ухо. Скользкие от пота, они лежали на узкой койке и молча слушали сердцебиение друг друга, пока не провалились в сон.***
Гермиона спала чутко. Места в кровати было мало — явно не для двух взрослых людей, один из них отличался широкими плечами и несуразно длинными ногами. Они лежали в обнимку, и от каждого движения Гермиона просыпалась. Наверное, именно поэтому она первая услышала тихие шаги в коридоре. — Что такое? — Малфой только открыл глаза, но в них не было и намека на сонливость. — Там кто-то есть, — прошептала Гермиона, натягивая одеяло на плечи. Малфой бесшумно поднялся с постели и подошел к двери, прислушиваясь. Судя по звуку, по коридору шли два человека. Оглянувшись на Грейнджер, он приложил палец к губам и осторожно приоткрыл створку. Где-то хлопнула дверь. — Ну-ну, милая, не нужно плакать, — послышался голос Селвина. Кажется, он стоял возле уборной. — Пойдем, я уложу тебя в кроватку. Все будет хорошо. Обливиэйт!