~~~
Порчэ кажется, что он не дышит. И никогда больше не сможет сделать этот ёбаный вдох. Когда он слышит ещё один выстрел (не от Нона), ему хочется, чтобы эта пуля предназначалась ему. Он бы, конечно, хотел сначала дойти до Кима. Доползти, докарабкаться, не важно. Главное – оказаться рядом, а потом можно умереть. Потому что он и так уже внутри умер. По белой майке Кимхана расползается отвратительное алое пятно, и Чэ рад бы не смотреть, но он не может. Потому что чем больше становится пятно, тем стремительнее из тела Кима уходит жизнь. Начинается обратный отсчёт. Порчэ не понимает, когда его волокут куда-то мимо вертолёта, дёргает рукой, обессиленно, безжизненно пытаясь вырваться. Когда он оборачивается, не в силах унять беззвучные рыдания, видит, как безжизненное... «Нет... НЕТ! ОН, БЛЯТЬ, ЖИВ!» тело Кима поднимают двое неизвестных людей и кладут на носилки. Порчэ чувствует себя диким зверёнышем, когда его накрывает очередная волна паники и животного ужаса. Он рвётся из рук телохранителя так отчаянно сильно, что Нону приходится обхватить его поперёк тела, прижав руки по бокам, и буквально нести в сторону здания, пока парня разрывает на атомы от крика и рыданий. Нон толкает спиной дверь и кого-то зовёт, но Чэ не может разобрать ни звука, слыша его слова словно через грохочущее в груди сердце. Спустя секунду он чувствует укол в плечо, а ещё через две понимает, что больше не может вырываться и кричать, обмякая в руках мужчины.~~~
Порчэ чувствует под своей спиной мягкую поверхность. Голова тяжёлая и пустая, и ему приходится приложить невероятные усилия, чтобы открыть глаза, но когда ему это удаётся, он понимает, что комнату освещает один светильник, стоящий на тумбочке у дальней стены. Чэ пытается пошевелиться, и всё тело отзывается тупой болью и покалыванием, будто он сутки пролежал в неудобной позе. Стон невольно вырывается из его груди, и в дальнем углу комнаты начинается копошение. Из-за туманного медикаментозного сна Порчэ не может понять, кто помогает ему сесть ровно и подкладывает под спину подушку. А потом он слышит: – Наконец, малыш Порчэ проснулся. Слово «малыш» цепкими когтями впивается в сознание, возвращая ворох воспоминаний. Три выстрела, кровь, Ким, лежащий на земле, и, наконец, его собственный душераздирающий крик. – К-им, – хрипит он, бегая взглядом по комнате, – Пи’Ким, – на глаза наворачиваются слёзы, – Ким-Ким-Ким-Ким, – Порчэ начинает раскачиваться, как в бреду повторяя имя. Три... Три пулевых ранения... Но может, может он выжил? Может не бросил его? Будда, Господь, Аллах. Кто угодно, пожалуйста. Пожалуйста, пусть только Ким будет жив. Это будет его единственное желание, и он ничего никогда больше в своей жизни не попросит, пусть только Ким продолжает дышать. Слёзы бегут по щекам, прорываясь океаном отчаяния. В груди всё горит, печёт от выворачивающей наизнанку боли. Он оттягивает горловину майки и шкребёт короткими ногтями по груди, будто пытается выдрать из себя эту боль. Лучше бы он там же сдох. Его руки перехватывают, и неизвестный прижимает Чэ к себе, поглаживая по голове. Как Ким. Он не слышит, что ему говорят. Не хочет слышать. Но через толщу беспробудной всепоглощающей агонии он слышит имя: «Кимхан». Это заставляет его напрячь слух: – Тш-ш, малыш Порчэ, Кимхан, зараза такая, жив.«Жив. Жив-жив-жив. ЖИВ!»
Чэ задыхается в ещё одном приступе рыданий. От облегчения, которое комом прокатывается по груди, заставляя сердце биться от радости. Он поднимает глаза, пытаясь сморгнуть слёзы и увидеть, наконец, кто сидит перед ним. Танкхун выглядит странно нормальным. В серой футболке и брюках, он кажется пришельцем из сна, поэтому Чэ тянется и щипает себя, боясь, что новость о Киме – это просто дурманный сон, от которого, впрочем, он просыпаться не хотел бы. Но кожа под пальцами отзывается болью, а нормальный Кхун никуда не исчезает. – Не смотри так на меня, малыш Чэ, мне пришлось так одеться, чтобы не привлекать внимания местных, – Танкхун всплёскивает руками в своей обычной манере, но говорить старается потише. – А Пи’Ким... Он? – Мой глупый непутёвый брат дрыхнет, пока все тут за него волнуются, – возмущённо сообщает он, прижимая Чэ снова к себе и продолжая гладить по голове, – мой маленький испуга-ался, – тянет. «Отвлекает», – понимает Порчэ. Но ему это не помогает. Потому что он всё ещё мёртв внутри, и сможет ожить только тогда, когда увидит Кима, прикоснётся к его мягким волосам, нежному лицу, обхватит рукой его огрубевшие от гитары пальцы. Поэтому Чэ выворачивается и отталкивает Кхуна: – Где он? – горло пересохло и дерёт будто наждаком. Танкхун подбирается, сразу становясь серьёзным: – Порчэ, тебе бы умыться, поесть. Ты проспал полтора суток и... – Где Ким? – упрямо повторяет Порчэ. – Он в соседней палате спит, – когда Чэ поднимается, пошатываясь, Кхун придерживает его под локоть, – пойдём, отведу тебя. У Порчэ возникает бунтарское желание отказаться от помощи, но ноги не держат, ватные, одеревеневшие от долгого лежания, поэтому он молча хватается за чужую руку и медленно переходит из одной палаты в другую. Его сейчас совсем не волнует то, как они оказались в этой больнице, почему выжили и что здесь забыл Танкхун. Его главной задачей сейчас является Ким. В коридоре возле соседней двери стоят трое высоких парней, а возле его собственной – ещё двое, и среди них Нон. Он кивает Порчэ и в порыве безмолвной поддержки сжимает его плечо. Это самый преданный телохранитель Кима, которому он рискнул доверить жизнь Чэ. И не прогадал. Порчэ заходит в палату и замирает на пороге, хватаясь за дверной косяк, стараясь сдержать навернувшиеся слёзы. Ким лежит на постели, его кожа ужасно бледная и отдаёт синевой, губы обветренные и полопавшиеся, а в уголке рта запеклась капелька крови. Из-под больничного халата видны слои бинтов, которыми перетянута его грудь. Аппаратов вокруг кровати не много, и тело Кима не оплетено паутиной проводков и трубочек, как часто показывают в фильмах. Порчэ надеется, что это хороший знак. Кхун помогает Чэ дойти до его кровати и аккуратно присесть с краю. – Одна пуля попала в плечо, а вторая прошла навылет с правой стороны груди. Он удачливый засранец, не задето никаких жизненно важных органов. Только потерял много крови, но анемия – меньшая из проблем, которые могли быть у него, – методично и последовательно говорит Танкхун, пересказывая то, что услышал от врача. – А... а третья? – Чэ каким-то чудовищным усилием находит в себе смелость задать этот вопрос. Кхун хмурится: – У моего братца только два ранения. Да и те не настолько серьёзные, чтобы все тут убивались, – он хлопает по ноге Кима через одеяло. Порчэ шипит на него и отталкивает руку: – Пи’Кхун! – Вот и всё, даже мой малыш Чэ теперь против меня, – Танкхун картинно хватается за голову и всхлипывает, быстрым шагом удаляясь к выходу, а потом заглядывает обратно, доверительно сообщая и улыбаясь непривычной нормальной улыбкой: – Я принесу тебе поесть. Порчэ переводит взгляд на чужую руку, которая лежит поверх одеяла и не может больше сдерживаться. Слёзы снова градом текут по его щекам, он сжимает тёплые пальцы и скрючивается так, чтобы прижаться к ним губами. Кимхан сейчас бледный, беззащитный, такой слабый, что Порчэ понимает – ради Кима он был бы готов убить. Убить всех тех, кто посмел направить в его сторону оружие и сделать ему больно. Чэ дрожит всем телом, выплёскивая эмоции в беззвучных рыданиях и укладываясь щекой на раскрытую ладонь, вспоминая, оживляя в памяти то, как Ким нежно гладил его кожу и говорил тихое: «Мой». – Твой, – шепчет Порчэ одними губами и проваливается в тяжкую дрёму в такой неудобной позе. Когда Танкхун легко толкает ногой дверь и заносит поднос с едой, Чэ тихо сопит возле Кима, прижав к себе колени и умостившись щекой на чужой руке. Он ставит еду на стол у стены и делает фото, сохраняя в галерею в папке с замочком. – Да уж, братишка, никогда я не думал, что и для твоей ледяной крепости найдётся своё солнце.~~~
Чэю снятся ласковые солнечные лучи и море, которое качает его на волнах. И ему так хорошо, так спокойно, что в реальность возвращаться не хочется совсем. Потому что здесь ему уютно и совсем-совсем не больно. Вопреки этому, он приоткрывает глаза, осматривая бездумно комнату, но ощущение моря не пропадает, оставаясь теплом нежных, еле ощутимых прикосновений. Порчэ прикладывает массу усилий и приподнимается, сразу встречаясь с чужим немного подёрнутым дымкой взглядом. Ким всё такой же болезненно бледный и хрупкий, но с его образа уходит слабость и беззащитность. В его глазах снова видно его внутренний стержень и силу. Он слабо улыбается сухими обветренными губами, и Порчэ понимает, откуда было ощущение уюта и моря – Ким, уже совсем привычно, гладит его по голове и перебирает мягкие пряди. Чэ не знает, что он должен сказать. Потому что ещё не придумали таких слов, с помощью которых он смог бы выразить всё, что чувствует прямо в эту самую минуту. Ему кажется, что за эту улыбку он готов продать свою чистую незапятнанную душу. Порчэ отмирает и перехватывает ладонь Кимхана, сжимая в своей. Снова плачет, не сдерживаясь, целует тыльную сторону ладони, чуть огрубевшие пальцы, костяшки, запястье, борясь с желанием обнять и больше никогда в жизни не отпускать. – Я рад... что ты в порядке... малыш, – хрипит, стараясь выговорить каждое слово Ким. Чэ видит, как он пытается сглотнуть, но морщится, видимо ощущая сухость во рту. Порчэ подскакивает с нагретого места, теряя равновесие и хватаясь за тумбочку. Он оглядывается, видя на столике еду, которую, наверное, принёс Пи’Танкхун, и бутылку воды. Чэ откручивает её и возвращается к Киму. Он помогает ему приподнять голову и придерживает воду, пока тот делает несколько маленьких глотков, а затем откидывается обратно на подушку и облизывается, смачивая потрескавшиеся губы. Порчэ следит за этим движением и даёт себе мысленную пощёчину. Ну вот о чём он, чёрт возьми, думает. Чэ неловко отворачивается и ставит бутылку на тумбочку, когда слышит: – Обниматься, конечно, будет больновато, но поцелуй я точно заслужил, – Ким говорит всё ещё хрипло, но видно, что слова ему даются полегче. Чэ до сих пор не может привыкнуть к тому, как тонко они улавливают мысли и чувства друг друга, как безмолвно, на уровне ментальной связи передают информацию. Порчэ неловко присаживается сбоку и тянется к нему, упираясь рукой в подушку и касаясь кончиками пальцев спутанных волос, оставляя лёгкий поцелуй на самых любимых губах. Как только он ощущает ответное касание, волна невысказанного отчаянного страха погребает под собой, и он начинает говорить, захлёбываясь собственными словами: – Я думал... я думал, что ты умер, что... – откуда берётся этот неиссякаемый запас слёз, Чэ не в курсе, но они стекают по его лицу и капают с подбородка, впитываясь в бинты на груди Кима, – я думал, что-о... – всхлипы и дрожь в голосе мешают говорить, но и не говорить он не может. Слова бессвязным, отчаянным потоком льются из него, – больше никогда не увижу тебя, не смогу обнять... – Ким поднимает здоровую руку и гладит заплаканное, слегка опухшее от бесконечных слёз лицо, – не услы... ышу твоего голоса. Я так... так сильно испугался... Ты лежал там, в... в крови, а я не мог ничего сдел-лать, – Ким аккуратно укладывает его голову себе грудь, продолжая гладить. Он знает, что там рана, но лекарства здорово делают своё дело, потому что он не чувствует боли. Разве что там, глубоко внутри, где стучит неспокойное сердце. Он действительно рад, что Чэ жив, но Ким снова причинил ему боль. Не совсем намеренно, не совсем собственными руками. Но его светлый, добрый, замечательный мальчик не должен так сильно плакать по его вине. – Ну вот что ты за человек, Ким, а? Почему мой малыш Порчэ опять плачет? – слышится от двери громкий голос Кхуна, – Чэ, если что, как только он поправится, мы можем его побить. Я помогу, – он берёт стул и садится поближе к кровати. Порчэй вытирает глаза и шмыгает носом, смущённо выпрямляясь. – Пи’Кхун, спасибо, – Ким осторожно кивает ему головой. – Фу, Порчэ, что ты с ним сделал? – Танкхун всплёскивает руками, – где мой брат-неблагодарная-скотина-Ким, верните мне его, – он говорит это всё, но улыбка не сходит с его лица. Они далеко не близки, но они всё ещё являются братьями, которые не могут не волноваться друг о друге. – Как, к-ха, к-ха, – Ким закашливается и ему нужна секунда, чтобы перевести дух, – как обстоят дела? – Я бы на твоём месте заставил его, – Кхун указывает на Порчэ, – поесть и, возможно, сходить в душ, а то, – он зажимает нос и машет перед собой ладонью, – от него попахивает. А потом происходит настолько стремительная перемена, к которой Чэ пока привыкнуть не может. У Танкхуна меняется даже поза, а в голосе звучат низкие, приказные ноты: – Ещё ты окончательно приходишь в себя. А потом мы поговорим. Раз – и снова высокий, писклявый звук и дурацкая улыбка: – А пока отдыхайте, мальчики, – и уходит, гордо вскинув подбородок. После того, как Кхун выходит, к ним заглядывает медсестра, тихонько приоткрыв дверь. Но увидев, что Ким лежит с открытыми глазами, она ойкает и убегает. Как позже оказывается – за врачом. Чэ чувствует себя немного глупо, потому что необходимой задачей было позвать врача сразу же, как только Кимхан проснулся. Но разве он об этом думал? Разве он мог вообще о чём-то думать, кроме того, чтобы не впитывать/записывать под корку его сияющие живым огнём глаза, нежные руки, хоть и сухие, но любимые красиво очерченные губы. У Чэ впечатление, будто он заново родился, или переродился, увидев воочию всю жестокость этого мира и чуть ли не потеряв смысл жизни. Порчэ сжимает руку Кима, взглянув на него с натянутой, немного грустной улыбкой, и выходит, оставляя его на попечение доктора. Опустив голову и не желая сталкиваться взглядами с телохранителями, он идёт к себе, чтобы выполнить наставления Пи’Танкхуна. Искупаться – это вообще отличная идея, а вот о еде думать совершенно не хочется, но кому он поможет тем, что свалится в голодный обморок? Поэтому Чэ заставляет впихнуть в себя хоть что-то, совершенно не разбирая вкуса. Он силой удерживает себя на месте, потому что Киму нужно отдохнуть, ему нужен здоровый сон и лекарства, а не парень на грани истерики рядом. Порчэ говорит это себе, уговаривает. Но чёртово сознание, словно издеваясь, подкидывает мысли о том, что на самом деле Ким не очнулся, что Ким не выжил, а Чэ просто погрузился в пучину отчаяния и сам себе это придумал. Поэтому его тянет волоком туда, к его сердцу, которое бьётся, на самом деле бьётся. Порчэ бесшумно, почти на цыпочках заходит и прикрывает дверь, сразу отмечая изменения. Аппараты уже все стоят у стены, а возле кровати только возвышается стойка для капельниц. Но даже она сейчас не соединена с телом Кима. Также Чэ замечает, что Ким лежит не по центру кровати, а ближе к окну, что его немного удивляет. Глаза Кимхана закрыты, поэтому Чэй решает, что ему снова вкололи болеутоляющее и снотворное, погружая в лечебный сон. Он, как можно тише, подтаскивает стул к кровати и опирается на неё локтями, разглядывая выражение умиротворения на самом прекрасном любимом лице. Порчэ, даже при огромном желании, не сможет сказать, сколько он так сидит, но на улице всё ещё светло, когда Ким снова открывает глаза и медленно поворачивает голову. Длинные ресницы слиплись и теперь торчат стрелками, а над губой пробились волоски усов, но даже так, даже со спутанными волосами, небритый и болезненно хрупкий для Чэ он остаётся самым лучшим, самым желанным. – Я думал, что ты... к-ха, – Порчэ сразу подносит бутылку воды и снова поит его, а потом помогает сесть, потому что Кимхан пытается сделать это самостоятельно. Когда любой вдох и слово больше не раздирают горло, он пытается сказать фразу ещё раз, и у него выходит гораздо лучше. – Я думал, что ты догадаешься, что это – твоя половина, – он медленно взмахивает рукой, стараясь не делать резких движений, на пустую часть постели и ещё одну подушку, которой, как Чэ понимает сейчас, до этого не было. – Но Пи’... – Порчэ перебирает пальцами и слегка выкручивает руки, нервничая, но стараясь держать свои чувства под контролем, – а если я тебя нечаянно задену или сделаю больно, или... – Поэтому свободная кровать именно с этой стороны, – Ким шепчет, понимая, что на полноценной громкости ему говорить тяжелее, и улыбается так ярко, что у Чэ на глаза снова наворачиваются эти чёртовы слёзы, – чтобы ты мог положить голову мне на плечо. – Пи’Ким, тебе, – он шмыгает носом, но не плачет, держится, хочет быть сильным за них двоих, – тебе нужно восстанавливаться. – Так я и собираюсь. Буду, как вампир, высасывать из тебя энергию, – он усмехается, но когда видит, что Чэ остаётся всё таким же хмурым и серьёзным, приводит ещё один, самый важный аргумент, – ты же помнишь, что я эгоист, поэтому я хочу, чтобы ты был рядом, чтобы я знал, что ты в порядке. – Но я же и так рядом, – Чэ протягивает руку и касается слегка подрагивающих пальцев своими. – Но не здесь, – Кимхан поднимает раненую руку и хлопает себя по левому плечу, слегка морщась, – потому что так – мне не достаточно, – последнее слово он выделяет голосом заставляя Порчэ крупно вздрогнуть. Он хочет ещё поспорить, что им лучше не делать так, что это может навредить и сделать больно Киму, но, хэй, с Кимханом Чэ тоже становится эгоистом и собственником. А ещё ему до сих пор нужны доказательства тому, что это не дурманный счастливый сон. И он уже собирается взобраться на постель, когда вспоминает кое о чём и убегает под недоуменным взглядом Кима, возвращаясь обратно с миской горячего овощного супа. – Тебе нужно поесть, – безапелляционно сообщает Чэ и ставит тарелку на тумбочку справа от Кимхана и перетаскивает стул на эту сторону. – Это что, суп? – Ким кривится, глядя на практически бесцветную жижу и даже не желает это пробовать. – Да, Пи’Монк сказала, что тебе другое нельзя, – Чэ садится и берёт в руки тарелку с ложкой, собираясь помочь Киму с его раненой правой рукой поесть. – Я не голоден. – Пи’Ким, тебе нужно набираться сил, давай, – он зачёрпывает немного жидкости и подносит ближе ко рту Кима. А тому по-детски хочется сжать губы в тонкую полоску и сказать: «У-у». – Я не буду это есть, – потому что это суп. Жижа с овощами. Да даже будь это жижа с мясом, всё равно фу. Ким готов быть голодным, или пусть ему вводят что-то внутривенно, но вот это – точно нет. Порчэ подбирается и сужает глаза: – Пи’Кимхан, или ты ешь, или спишь здесь один. Ким приоткрывает рот, признавая, что его мальчик ещё может удивить. – Порчэй Киттисават, – он тыкает в его сторону пальцем здоровой руки, – ты же в курсе, что это шантаж? – Да, – Чэ пожимает плечами. А потом Ким просто послушно молча открывает рот. Порчэ улыбается широко и искренне: «Впервые после того, как я проснулся» – думает Ким. И ради этой улыбки он готов съесть бочку этого гадюшного пойла. Суп оказывается таким же отвратительным на вкус, как и на вид, Ким кривится и борется с желанием выплюнуть эту гадость. Порчэ видит, с каким трудом ему это даётся, и его мозг подкидывает идею. А точнее условие: – Пи’Ким, если ты съешь, – он задумывается над действительно реальной цифрой, – десять ложек, то я тебя поцелую. Ким закатывает глаза и фыркает: – То есть, теперь, после того как мы переспали, чтобы мне с тобой что-то сделать, будут какие-то условия? – Пока не выздоровеешь, – Порчэ покрывается румянцем ещё на слове «переспали», и болезненная бледность, наконец, сходит с его лица, – да, будет так. Это переспали, как отголосок прошлой далёкой жизни, в которой у них было всё хорошо, и в которой Ким уже давно повалил бы его на постель и сам взял то, что ему хочется. Кимхан закатывает глаза ещё раз и кивает, снова открывая рот. На языке у Чэ вертится: «Какой послушный», – но за такие слова можно здорово отхватить от Кима в любом состоянии, поэтому Порчэ оставляет их для более подходящего случая. Ким кривится и морщится, но честно съедает эти несчастные десять ложек. На дне остаётся немного, и Порчэ тоже решает попробовать. Болотная жижа, по-другому это назвать невозможно, оказывается просто отвратительной. Но Чэ сохраняет невозмутимое лицо и относит тарелку на стол, а затем возвращается, чтобы помочь Киму лечь. – Ты обещал, – прилетает ему в спину, когда он отходит, чтобы закрыть шторы. Порчэ молча обходит постель и, сбросив больничные тапочки, аккуратно взбирается на неё, опуская голову на подушку рядом с головой Кима. Он поворачивается и внимательно изучает немного заострившиеся черты лица. Всего три дня он пробыл без сознания, но как же это подкосило его любимого мальчика. Он смотрит на пухлые влажные губы и облизывается: – Прости, Чэ, почистить зубы не было возможности, – он собирается усмехнуться, когда прилетает: – Да плевать, – губы Порчэ прижимаются к его собственным. Чэ впервые выступает ведущим в их поцелуе и это захватывает и будоражит, разгоняя по венам кровь. Он целует нежно и трепетно, аккуратно прихватывая то верхнюю, то нижнюю губу, а потом приоткрывает рот и лижет их языком. Ким выдыхает и чуть наклоняет голову в сторону, позволяя делать со своим ртом всё, что угодно. Порчэ целует так, будто возвращает себя и Кимхана к жизни, целует так, будто вся ласка и чувственность мира собрались сейчас, в этом моменте. Он приподнимается на локте и нависает над Кимханом, решая, что так будет удобнее, и проникает языком в рот, невесомо оглаживая чужой язык. Чэ не замечает, в какой момент он начинает содрогаться в беззвучных рыданиях. – Не нужно, малыш, успокойся, – шепчет Ким ему прямо в губы, гладя за ухом и собирая большим пальцем солёную влагу, – я жив и больше никуда не денусь, пока ты сам этого не захочешь. – Никогда, – хрипит Чэ и ложится на здоровое плечо, продолжая плакать. Он не может объяснить Киму, что это слёзы надежды и бесконечного счастья. А Кимхан прикрывает глаза и отчаянно пытается придумать слова, благодаря которым Чэ его не возненавидит.~~~
Чэ слышит чужой разговор словно через толщу воды. Под ухом мерно вздымается грудь Кима и слышно, что он шёпотом что-то говорит, но Порчэ не до конца ещё проснулся, чтобы разобрать, о чём именно идёт речь. – А я тебе говорил, глупый младший брат, что если ты уедешь – сделаешь только хуже. Ему нужно, чтобы ты был как на ладони. А ты крутанул хвостом и смылся, – Кхун старается, правда старается говорить потише, потому что малыш Порчэ продолжает мирно посапывать у Кима на груди, но негодование, которое лезет из него, усмирить невероятно сложно. – Я знал, что он придёт, и думал, что готов, – Кимхану сложно признать, что он просчитался в этот раз. Его план был продуман до мелочей, но кто же знал, что его подведёт собственная реакция. Просто глаза Чэ были такими испуганными и большими, что он на секунду потерялся в пространстве и просчитался в своих движениях. Ким опускает взгляд на Порчэ и гладит его здоровой рукой по спине: – Тебе не нужно притворяться спящим, чтобы что-то услышать, Чэ. Порчэ сразу поднимает голову. Взгляд сонный и возмущённый одновременно: – Как это «я знал, что он придёт»? – Кимхан вздыхает и переводит взгляд на Танкхуна, будто безмолвно прося поддержки, но вместо этого получает осуждение и сложенные на груди руки. – Пойми, – он сжимает ладонь на чужом напряжённом плече и обводит косточку сквозь футболку, – где бы мы ни были, он бы пришёл за мной. Хотя нет, за нами. Все мы готовы к этой войне, но разница в том, что я успел показать, насколько ты мне дорог. И отвёз в самое важное для себя место. Порчэ борется между желанием сбросить его руку и прижаться ближе, потому что глаза Кима лгать не умеют. Да и никогда не умели, если честно. Просто Чэ не пытался видеть в них то, что Кимхану сложно было выразить словами. – А попасть под пули – это тоже был твой план? – выпаливает в негодовании Чэ и застывает. Ким отводит взгляд и даже не пытается открыть рот, чтобы отрицать услышанное, – ты вообще больной?! – взрывается он и бьёт ладонью в здоровое плечо. Кимхан стойко терпит этот удар. А потом ещё один, и ещё. А когда видит, что Порчэ стремительно покидают силы из-за всплеска адреналина вперемешку со стрессом, обнимает запястье пальцами, но Чэ пытается вырваться из последних сил: – Не трогай меня, – но безрезультатно. Он шипит разозлённым зверьком и не может понять, как этому идиоту такое могло прийти в голову. Как Ким мог так поступить с ним. – Послушай, Чэ, мы узнали, незадолго до поездки, кого отец собирается нанять, чтобы убрать меня. Мелкая банда недоякудза, которой не доверяли никогда важных задач. Именно услугами таких групп и пользуется обычно Корн для того, чтобы провернуть какое-то дело, – Порчэ смотрит, пытается выслушать и понять, но перед глазами чужое окровавленное тело и свой собственный ужас, который сковывает глотку щупальцами животного страха. Нет, не за себя, а за того, ради кого и для кого он готов положить на алтарь свою жизнь. Он выдёргивает руку и встаёт, не находя в себе сил играть в понимание. Потому что он нихрена не понимает. Прежде чем стремительно выбежать, он говорит то, что практически разбивает его собственное сердце: – Я же знал, что ты жестокий, Пи’Ким. Мне... – он делает глубокий вдох, – мне не стоило тебя прощать. Хриплый крик: «Чэ-э», он слышит уже через толщину стен. Ким сжимает в кулаке одеяло и борется с желанием раскроить себе черепушку, хорошо приложившись о стену. Он переводит взгляд на Кхуна, который продолжает молча смотреть. – Что ты хочешь мне сказать? – Кимхан злится на себя за то, что всё пошло не по плану; злится на брата, за неодобрение, с которым он смотрит; злится на Порчэ за то, что он даже не дослушал. – Малыш Порчэ прав – ты жестокая скотина. – Кхун, вот не нужно. Ты знал об этом с самого начала. – И я сразу сказал, что готовь жопу – будешь просить прощения, – Ким пытается пнуть его, но из-за медикаментов движения всё ещё замедленные, и Танкхун легко придавливает его ногу к кровати. – У тебя есть всё, что нам нужно? – Да, – Кхун встаёт, но прежде чем выйти, добавляет, – а у тебя есть двадцать часов на то, чтобы вымолить у него прощение. Потому что я буду на его стороне и предложу ему улететь со мной. И учти, если он улетит – это будет значить, что он больше не готов тебя прощать. Не облажайся, тупой младший брат. Танкхун уходит, а Ким прикусывает дрожащую губу и прикрывает глаза, но одна единственная слеза прорывается через частокол густых ресниц.~~~
Четверо суток после такого ранения – довольно маленький срок для восстановления. Ткани ещё даже частично не срослись, но Ким аккуратно встаёт с постели и самостоятельно идёт в ванную, чтобы умыться и привести себя в порядок. На него из зеркала смотрит совершенно незнакомый ему человек. Это не Вик, и не Кимхан. Это бледная тень Кима Терапаньякула, которая не знает, какие слова нужно сказать Чэ, чтобы он остался с ним. Кимхан осознавал риски, но подставиться под пули своего человека – единственная возможность осуществить первую часть плана. Мелкий мафиози, на которого Киму с таким трудом удалось выйти и переманить на свою сторону, должен был дважды выстрелить в него, раня в руку и плечо, чтобы другие, ничего не подозревающие члены группировки, смогли доложить об этом отцу по рации. Но Кимхан облажался, когда посмотрел на Чэ и глупо оступился, потеряв концентрацию. Вторая пуля прошла близко к жизненно важным органам, просто чудом их не задев. Сквозь туман боли Ким слышал ещё один выстрел: скорее всего, их наёмник успел пристрелить оставшегося в живых якудза, прежде чем Кимхан получил контрольный в голову. Дальше было дело техники: его человек должен был вернуться к Корну с докладом, подкрепляя свои слова новостными лентами, пестрящими breaking news о перестрелке на острове Ко-Тау. По легенде, Чэ он не успел взять, потому что Нон, телохранитель Кима, умудрился запихнуть пацана в вертолёт и улететь вместе с ним. Дальше в игру вступал Танкхун со своим представлением одного актёра: слёзы, истерика, желание присутствовать на кремации брата, а также найти и забрать малыша Порчэ с того ада. Потому что Корн уж точно не выпустил бы из вида Порша, Кинна или даже Пита, держа их на воображаемой мушке двадцать четыре на семь. В отличие от поехавшего на всю голову старшего сына, которого убить не позволяла только какая-то внутренняя жалость. Жалость к тому, сколько сил и времени было потрачено на его обучение. Кхун’Корн думал, что Танкхун сможет достойно пережить все похищения, доказать силу, как будущий лидер. А он сломался, как большая девчонка, впадая в агонию безумия. Поэтому его прихоти выполнялись скорее по инерции, чем действительно от большой любви. Но им всем это было на руку. Они могли вывезти все необходимые данные из особняка руками того, которого уже давным давно списали со счетов. Минусом данного плана являлось то, что Ким становился небоеспособной единицей, хотя он всё ещё оставался мозгом, который сможет управлять операцией и с пулевыми. Но Кимхан упустил огромную деталь – как он собирался потом объясняться перед Чэ. Он сразу же отбросил мысль о том, чтобы рассказать всё без утайки, потому что знал, как Порчэ отреагирует на это. Плюс, даже если бы Чэ знал о ходе этой операции, он бы никогда не позволил Киму пойти на такой шаг. Оставался один выход – молчать до последнего, а после, как сказал Кхун, вымаливать прощение. Но теперь Ким здраво осознаёт, что у него практически нет на это шансов. Он до сих пор помнит, что Чэ может быть ещё более жестоким, чем сам Кимхан, если очень этого захочет.~~~
Порчэ не верит тому, что услышал. Ким добровольно заставил его пройти через этот ад и ещё попытался оправдаться. А Чэ, дурак, думал, как же идеально у них всё складывается. Но оказывается, снова есть тайны, секреты, ебучие планы того, как Порчэ сдохнуть раньше времени от всепоглощающей боли. Он сидит в своей палате на подоконнике и невыносимо сильно хочет что-то разбить. Когда он слышит скрип двери, то бросает, даже не поворачиваясь: – Убирайся. – Как-то грубовато, не находишь, – прилетает ответ голосом Танкхуна, а затем он сам садится в другом конце и также переводит взгляд за окно на бушующее море. Пляж более оживлённый и не похож на Ко-Тау. Скорее всего они на Пангане. – Ким всегда был подлым бездушным эгоистом, которого не интересовало ничего, кроме собственных брынчаний на гитаре и капризов. Так как он младший в нашей семье, от него отец никогда ничего не требовал, пуская всё на самотёк. Вот он и вырос жестокой скотиной, потому что в мафиозном мире другие не выживают. – Пи’Танкхун, если ты сейчас пытаешься его оправдать, – Порчэ смотрит на старшего брата Кима, – то у тебя это откровенно хреново получается. Кхун пожимает плечами и громко смеётся, а потом встречается взглядом с Чэ, и становится серьёзным. От этих скачков чужого настроения Порчэ начинает уже подташнивать. – Я не собираюсь оправдывать этого придурка. Потому что план изначально был откровенно отстойным, – он замолкает на секунду и вздыхает, – но другого никто из нас не смог придумать. Вот здесь, – он поднимает руку и демонстрирует флешку, зажатую между большим и указательным пальцами, – то, что обрушит империю Корна Терапаньякула и позволит Кинну стать главой нашего клана. – А мне какое дело до этого? – в Порчэ говорят жгучая обида и отголоски боли, которые он пережил из-за «представления» Кима. – Ты прав, никакого. Просто, малыш Порчэ, ты должен знать, что если бы был другой вариант, мы бы его обязательно рассмотрели. Но если бы мы не устроили эту инсценировку, – Танкхун замолкает и подвигается ближе, опуская руку на чужое угловатое колено, – отец убрал бы Кима по-настоящему. Раньше он не воспринимал Кимхана всерьёз, считая его взбунтовавшимся ребёнком, захотевшим свободы. Но потом Ким стал ему как кость в горле, и каждый из нас сейчас молится, чтобы папа́, – он, в издевательской манере делает ударение на втором слоге, – поверил и не послал сюда ещё одну группу. Чэй поджимает губы и старается собраться с мыслями, выстраивая логические цепочки. Но то, внутреннее, эмоциональное так сильно мешает думать здраво. Кхун видит замешательство на лице Чэ и говорит, наконец, то, зачем пришёл: – Я улетаю через двадцать часов. Прилечу я с тобой или сам – это уже не важно, но у тебя есть варианты. Ты можешь простить его и остаться, или можешь полететь со мной. Выбор за тобой, малыш Чэ. После этих слов старший брат Кима встаёт и уходит. Порчэ прижимается лбом к холодному стеклу и прикрывает глаза. Он уже знает, что выберет.~~~
Ким посматривает на часы и пытается придумать, как всё рассказать Чэ так, чтобы не выглядеть ублюдком в его глазах. И не находит таких слов. Потому что их нет. Но Ким также знает, что не мог поступить по-другому. Ещё год назад ему было бы глубоко плевать на семейные разборки и передел власти. Пока его самого и его музыку не трогали, он оставался в стороне. Кинн собирался быть лидером – флаг ему в руки. Да, Ким собирал информацию, копал, рыскал. Но скорее для того, чтобы у него была возможность сделать контрвыпад. И его в такой жизни устраивало абсолютно всё. Особенно, когда он смотрел на Вегаса и видел себя. Того себя, каким ему не пришлось становиться. А потом в его жизнь ураганом ворвался Чэ, с порога сбивая первый замок безразличия. Приятно ли было Киму слушать, как какой-то мальчишка досконально знает каждый из его клипов? А кому не было бы? Это погладило самолюбие Вика, заставило расплыться в кривоватой усмешке. Которая, незаметно даже для самого Кима, стала искренней улыбкой, блёклой, но настоящей. Особенно, когда у этого мальчишки хватило наглости или смелости попросить его об уроках. Кимхан, конечно, отказал. Но, почему-то, даже когда вернулся домой, в свою квартиру, перед его глазами всё равно стоял доверчивый открытый взгляд и нежная, застенчивая улыбка. Казалось бы, таких как он – тысячи; обычный, неприметный школьник, фанатеющий от Вика и убежавший бы в ужасе от Кимхана. И он бы благополучно забыл бы о нём, но потом случается Порш и потерявший голову Кинн. И если у Кима спросят, заботится ли он о братьях, он фыркнет и скажет, что нет. Он не всегда заботится даже о себе. Но что-то заставляет его отправить на поиски информации Бига, который приносит фото Порша с братом. С цветного изображения на Кима смотрит всё тот же открытый взгляд, а на губах – нежная улыбка. Дальше всё происходит настолько стремительно и быстро, что Кимхан сам не успевает следить за событиями. Порчэ срывает с его ворот отчуждения и безразличия замок за замком, пробирается в голову, под кожу, пока не расковыривает своим кривоватым медиатором путь прямо в сердце. И если посмотреть на точку отсчёта и до настоящего времени – Ким многое хотел бы изменить между ними. Он хотел бы вовремя признаться хотя бы самому себе, что тянущее чувство внутри – это не досада, а любовь. Хотел бы не отталкивать и быть рядом. Но о чём он никогда не пожалеет – так это о невинном поцелуе, оставленном на смуглой щеке. Кимхан даёт Чэ для раздумий девятнадцать часов, хотя до сих пор не знает, что говорить. Нон сообщает, что Чэ не выходил из своей палаты, поэтому Ким, придерживаясь рукой за стену, продвигается вперёд и делает глубокий вдох, будто перед погружением. Когда он входит, то первое, что бросается в глаза – небольшой рюкзак, наполненный вещами. Это говорит громче любых слов, понимает Ким. Порчэ выходит из ванной и видит, что Кимхан уже тянется рукой к ручке двери. – Снова сбегаешь? Ким вздрагивает и глотает горький ком разочарования. Прежде всего в себе. – Чэ... – Повернись ко мне и скажи всё, что хотел. Не будь трусом, Кимхан, – Чэ говорит жёстко, на одном дыхании, пока ещё есть запал и злость. Пока его не затопило то отвратительное чувство, которое появляется каждый раз, когда он видит перетянутую повязками чужую грудь. Ким поворачивается и просто смотрит, взглядом гладит черты на любимом лице. От прошлого, такого далёкого Чэ осталось так много, и Кимхану сложно понять, как этот прекрасный, замечательный, самый лучший в мире человек мог не замараться об этот кровавый грязный мир, а ещё, в добавок, и полюбить Кима. Смог прощать его снова и снова. Но, наверное, лимит исчерпан, Порчэ не захочет снова переступить через свою горечь и обиду. Кимхан понимает – зря вообще пришёл. Но мысль о том, что Порчэ будет не под его защитой, толкала в спину острым копьём. – Останься, – хрипит Ким, – останься со мной. – Для чего? – Порчэ смелый, Порчэ решительный и невероятно злой. Он подходит впритык и заглядывает в самую тьму, потому что он сегодня убедился, что души там нет, – для того, чтобы увидеть, как тебя убьют по-настоящему? Или может предлагаешь насладиться представлением с первых рядов? – Чэ... – Замолчи, – обрывает его Чэ, и тычет пальцем в грудь, туда, где болит. Ким кривится, но не издаёт ни звука, – как ты можешь говорить, что любишь меня, как ты можешь говорить о своей маме, о семье, целовать меня, а потом просто сделать так, чтобы я сдох от мысли, что потерял тебя? Порчэ не замечает, что у него начинают дрожать руки и губы, искусанные в нервном ожидании этого разговора. – Послушай, малыш... – Нет, не называй меня так, Кимхан, – он смахивает злую непрошенную слезу, – у тебя нет на это права. Больше нет, – шепчет Чэ и делает шаг назад. И этот шаг напоминает Киму его собственный побег и злоебучее «Прости», поэтому он дёргает Порчэ к себе и меняет их местами, прижимая парня к двери. Чэ упирается ладонями в грудь, желая оттолкнуть и причиняя боль: физическую и моральную. Ким не обращает на это внимания, смотрит в злые, наполненные болью глаза, и подаётся вперёд, сминая горько-солёные от слёз губы в отчаянном поцелуе. Чэ мычит и пытается вырваться, упирается руками в плечи и задевает рану. Ким старается удержать внутри болезненное «Мгм», обнимая чужую талию и прижимая к себе, но звук покидает его горло и оседает на чужих губах. Порчэ больно, невыносимо больно морально. Он знает эту боль, хоть она на время и отступила, но он с ней породнился, сделал частью себя, холил как заигравшегося ребёнка. Чтобы в нужный момент она дала ему сил сбежать, не поддаваться, оттолкнуть. Но она подводит его, сворачивается комком внутри, засыпая до следующего раза. И он открывает рот. Ким стонет в его губы и толкается языком, встречая язык Чэ. Рука Порчэ поднимается по плечу, больно вцепляясь Киму в волосы, и дёргает за длинные, непослушные пряди. Кимхан обнимает правой рукой за поясницу, а левой вцепляется в чужое бедро, закидывая его себе на талию. Поцелуй агрессивный, болезненно горький, без толики нежности и ласки. Они кусают губы, смешивая вкус крови, трахают рот друг друга языком и толкаются навстречу адреналиновым возбуждением. Ким сходит с ума от желания обладать, подчинить, усмирить разбушевавшегося зверя. Он запускает руку в чужие трусы, обхватывая у основания и жёстко надрачивая практически насухую. Чэ рычит в поцелуй, прикусывая чужой язык, царапая короткими ногтями затылок и шею, подмахивает бёдрами и возвращает сползающую ногу Киму на пояс, прижимаясь ещё ближе. Вторая рука пробирается в больничные штаны и проводит по всей длине члена, сжимает пальцами головку. Они стонут в губы друг друга хрипло и громко, толкаются и кончают практически одновременно. Кимхан чувствует пронизывающую адскую боль в плече и груди, но ему сейчас настолько на это плевать. Он не может отпустить Чэ и на миллиметр, будто в бреду выдавая фразу за фразой: – Малыш, маленький, ангел. Я могу называть тебя так, потому что ты мой. Я никуда тебя не отпущу. Не дам тебе уйти от меня. Ни в этой вселенной, и ни в какой другой. Я найду тебя в любой. Ты злишься на меня, я знаю, ты имеешь полное право. Но я защищаю тебя, защищаю нас. Так было нужно. Чтобы они поверили, что я умер. Чтобы они купились. Чэ, Порчэ, я знаю, что ты думаешь, что я снова тебя обманул. Но я не сказал ни слова лжи. Они приходили, чтобы убить меня, но им нужен был ты. И если бы среди них не было моего человека, если бы они отняли тебя у меня, я бы предпочёл правда сдохнуть там. Я никогда не боялся за свою шкуру и думал, что если меня пристрелят, то пусть. Но потом у меня появился ты. Смысл, который заставляет меня если не любить эту жизнь, то любить хотя бы тебя. Да, моя любовь больная и извращенная. Но я по-другому не умею. Поэтому, когда всё закончится. Когда мы выберемся из этого дерьма – научи меня любить так, как это делаешь ты. Порчэ смотрит на него распахнутыми глазами. Он больше не хочет страдать, не хочет переживать то, что пережил несколько дней назад: будто внутри тебя мясорубка, которая перекрутила все твои внутренности и превратила в ком невыносимой, безграничной боли. Но он понимает, что если улетит сегодня – будет перманентно себя ненавидеть. Потому что без Кима он уже не может. Если и хочет, но не может. Ким сказал, что его любовь больная и извращенная? У Чэ такая же. И у них два варианта: они либо оба загнутся в этой любви, либо выживут, создав нерушимый союз. Кимхан тяжело дышит, от боли перед глазами пляшут искры, но это всё абсолютно не имеет значения, потому что Порчэ обнимает его за шею и сипло выдыхает: – Я тебя не простил. – Я знаю.~~~
Кима практически не держат ноги, но он стоически терпит и наблюдает за тем, как чужие вещи загружают в вертолёт. Танкхун крутится, проверяя, всё ли на месте, а затем подходит к нему, окидывая взглядом и сумасшедше скалясь: – Выглядишь, братец, так, будто ты потрахался, а потом тебя избили. Ну, или наоборот. – Почти так и было, – встревает Чэ, бросая злой взгляд. Кимхан натягивает на губы кривую усмешку. Если бы не плечо, он бы от «потрахаться» не отказался. Кхун гладит Порчэ по спине: – Точно уверен, что не хочешь полететь? – Точно, – бросает резко, а потом добавляет, – спасибо, Пи’Танкхун. – Береги себя, малыш Чэ, – а потом поворачивается к Киму и хлопает по больному плечу так, что кажется от боли посыпятся искры из глаз. Порчэ не может удержать в себе злорадного смешка, – и ты, глупый младший братец, береги себя. У тебя три дня, чтобы более менее очухаться. Потом ты будешь нам нужен. После этих слов он разворачивается и идёт к вертолёту, а Ким протягивает руку, чтобы сжать чужие подрагивающие пальцы. Чэ позволяет, но произносит: – Я тебя не простил. «Я знаю, малыш, я знаю», – думает Ким и тянет его к зданию.