Воробей на проводе

Зал был переполнен. Безликие силуэты, расположенные рядами, тёмные и пыльные, как зубчики старой расчёски, смотрели перед собой, на освещённую маленькую сцену. Там полукругом сидели молодые мужчины, болтали разную чушь, так себе шутили, кривлялись, так себе пытались забавлять пластиковую публику. Меня то и дело тянуло хлопнуть себя по лбу. Жаль рук у меня не наблюдалось. Одни ноги — треноги, и большое слоистое око, искажающее, сплющивающее, неприятно стесняющее пространство. Оказалось — я — есть одна из камер, снимающих это нелепое шоу. Допустим, как любит говорить Стасик. Нырнув в голову Никиты, нашего «ватермелоновского» менеджера, я ожидал увидеть нечто подобное, потому что Никита — любитель сомнительного вымученного юморка, обожает подобные шоу, знает всех стендаперов, вайнеров, блогеров и прочих клоунов, но вот чего я не ожидал, так это того, что он воображает их обнажёнными. Именно так. Парни раскинули на креслах голые плечи, широко развели идеально безволосые ноги. Скажи спасибо, что остались в трусах, Макс. Не хватало ещё сгореть от испанского стыда, наблюдая за чужим сосисочным пати, или ослепнуть от блеска накачанных масляных грудаков. Здесь моя избирательная радужная частица, сморщившись, ретировалась, и я сам собирался последовать её примеру, с жалостью о потраченном времени вприхватку, но тут один из шутничков повернулся к залу и выпалил броскую фразу. Я не очень понял сказанное, как бывало в головах других людей — мне не всегда удавалось различать слова. Я лишь узнал говорящего — Никиту собственной персоной. Голос был его, лицо более или менее тоже его, но тело совершенно другое. Огромное, мускулистое, с блестящими окорочковыми бёдрами и выдающимся пузырём мошонки, обтянутым красным кусочком ткани. Зрелище, можно сказать, зловещее из-за несостыковки размеров крошечной головы и всего остального. В жизни Никита больше напоминал мелкого клопа, нескладного постаревшего подростка с залысинами. Да и типочком он был чудным, отсюда и чудное представление о мужской полноценности с лёгким налётом гейства. А как зал начал угагатываться с его искромётного булькания, вы не представляете. Особенно громко и долго ржал человек в первом ряду. Кадр сфокусировался на нём, на удивление не голом, а одетом в привычную чёрную форму охранника «Булки». Он пару раз прихрюкнул, согнулся, ударил себя по колену, разогнулся, согнулся снова. Выглядели эти ломки-пляски неестественно и комично, но Никита не смутился, а самодовольно ухмыльнулся. И откуда столько самомнения в таком маленьком человеке? Одна единственная удачная шутка из сотни или даже тысячи — и Никита решил, что он уморителен и восхитителен. Весь день на работе не ходил, а летал, и с упоением смаковал момент своего утреннего триумфа, проворачивал его в голове по кругу, воображая, как шутит и шутит всё, а Дима всё ржёт и ржёт. Только в реальности всё было иначе. Отмотаю немного назад. Утро. Суббота. Мы со Стасиком подошли к «Булке», к образовавшейся дымящей кучке знакомых лиц. Раздались в фирменных приветствиях — Стасик в лучезарно-тактильных, а я, на правах воробушка-социофобушка, ленивым шевелением лапки: «Да-да, и вам привет, пацаны». Но Никита не дал мне побыть неприкосновенным, оглядел с ног до головы и выдал гениальное сравнение, что я прямо-таки как некая порно-звезда после «гэнг-бэнга». И рассмеялся. Ха-ха, очень смешно, Никита. Остальные не поддержали, сделали вид, что не услышали, или правда не услышали. Они были заняты другим — пялились на бегающих туда-сюда людей, грузчиков и организаторов, не пойми кого, и обсуждали, что, зачем, для чего надо. У нас часто проводили различные мероприятия, съёмки, концерты, но в эту субботу ожидалось нечто масштабное. Территорию «Булки» украсили огненными флажками, появились палатки в цирковом стиле, на газоне распустились соломенные кресла, всевозможные скульптуры, замудрённые арт-объекты и прочее. Известная компания устраивала промоакцию, а гвоздем программы должен был стать стендап с известными комиками. Неудивительно, что в голове фанатеющего Никиты развернулась тематическая картина. С самого утра он находился в нервном предвкушении, стучал ногой, прыгал блошкой, влезал с тупым, никому не нужным мнением в каждое предложение. В один миг он всех очень нагло перебил, указал на подъехавший ярко-салатовый «Гелик». «Это же он! Этот! Кто? Да этот! Вы чё! А, это тот блогер? Который с тем? Последнее их видали? У них там рамсы случились, ну с тем чуваком… А он чё так рано тут забыл? Приехал познакомиться с рабочей площадкой походу. А чё, а то, а сё…» Парни засуетились, разглядывая вынырнувшего с водительского места коротышку. «Он волосы в цвет своей тачки покрасил? Сколько-сколько ему лет? Девятнадцать? Да я в девятнадцать…» И так далее. Мне бессмысленные наблюдения за непонятно кем наскучили. Воспользовавшись общим отвлечением, я протиснулся, собирался уже зайти в «Булку», но резко остановился. Застыл, замер, превратился в «я — стена, я — кирпич». Вжался в текстуры. Не ожидал. Не готовился. Хотя нет. Конечно, готовился. И вчера, и сегодня. Думал сто раз — вот увижу его, встану в гордую стойку, сделаю «покерфейс», не среагирую на него, буду недоступным, но как-то не вышло, тело сделало всё само. Ослабело, потеряло плотность, перестало отражать свет. Поэтому Дима меня и не увидел, и легко пролетел мимо уголка, в котором спрессовалось максово бесформенное чучело. Дима и начальник охраны торопились к новоприбывшей «звёздочке», облепляемой потихоньку зеваками. Оба шкафа выглядели мощно, сосредоточенные, серьёзные, разрезающие чёрной стрелой толпу. Почти угрожающие, если бы не странный цветастый пакетик в Диминой руке — он портил весь образ. — Идёт тип… в туфлях… с пакетом… — громко протянул Никита, тоже заценив новую деталь. Наши «булочные» одобрительно загукали, захакали, вспомнив завирусившееся недавно видео, а Дима на ходу обернулся, улыбнулся, красочно подмигнул шутнику и пошагал дальше. И что-то — ай! Внутри. Пальцы автоматически выпрямились, выстрелить в след, в крепкие лопатки, в чёрный удаляющийся треугольник на ножках. Вот бы на пару секунд… Соединиться… Блять, брось ты, Макс! Хватит. Ты же всё решил. Опять решил, на сей раз абсолютно точно. Сколько всего перекрутилось во мне за последние дни. Три беспокойных ночи с подсолнухового инцидента. Мы так и не увиделись. Дима не приехал, а после, в пятницу, не появился на пороге «Ватермелона» ни разу. И где-то вдалеке всё убегал, прятался, будто нарочно старался не попадаться на глаза. Глаза, которые «глаза мои б его не видели» и «хоть бы одним глазком увидеть» одновременно. Я успел рухнуть с самой воздушной сопливой романтической вершины на оскорблённое, ментально изнасилованное дно, затем вспомнил о достоинстве, придумал, как буду себя непринуждённо вести, когда встретимся, но обломался. Ничего не понятно? А мне тем более. Выходит, во мне покопались без спроса, залезли на какие-то уровни, которые я и знать не знал, и сам не мог погружаться, не умел, а Дима, выяснилось, умел. Почему именно он? Он — этот хлебушек. Он — этот весь из себя невыносимый улыбашка-очаровашка. Тьфу, что б его… Даже на Никиту он так мило отозвался, нашёл секундочку… Неужели он в нём покопался и нашёл что-то стоящее внимания? Сначала я упорно отрицал, что у Димы может быть похожая магия — димомагия. Никак не улавливал логику, зачем людям его типа вообще понадобилось бы открывать паранормальные, тем более телепатические способности. Как бы он дошёл до этого, ну, серьёзно? Читал бы книги, комиксы, научные статьи? Сидел бы, как и я, с самых малых лет, терпеливо тренировался, ломал материальный пласт силой разума? Это же какая нужна усидчивость. Особый спокойный характер и склад ума. А Дима в детстве, наверняка, бездумно бегал по заброшкам и стройкам, рано попробовал сигареты и алкоголь, общался со сверстниками, дурил, дрался, не выучился нигде, техникум разве, затем в армейку пошёл, вернулся — всё о тачках и качалке. В охранники других и не берут. А суперспособности абы кому не раздают. Я прав? Ну, прав или нет? Или же я в чём-то ошибаюсь? Иначе, как объяснить Димино поведение. То, как он подхватил тему в тогдашнем разговоре со Стасиком. То, как он не удивился ни капли, когда я сказал о телепатии. И 5д погружение, и подсолнухи, и всё остальное. Блин, да я не хило разозлился. Испугался. Считайте, как хотите. Я понял, что не хочу знать ответ. Чтобы там Дима не сказал. Не хочу знать. Не хочу давать ему возможность проникнуть в меня и снова выставить дураком. Такой глупой пташкой, прыгающей за ним, виснущей и трясущейся — о, Дима, Димочка, возьми меня прямо сейчас! Физически и метафизически. И всё-таки… всё-таки я ощутил неприятное мышечное стягивание, напряжение плеч и живота, когда мой показушный игнор сообщений не вызвал у оппонента никаких особых эмоций. Сначала Дима написал: «Не поздно, если приеду в одиннадцать вечера?» Через час моего молчания: «Не приезжать?» Грустный смайлик, и всё. Не приехал. И на следующий день тоже. И не написал больше ничего. И в пятницу избегать вздумал. Охуеть какая заинтересованность во мне! Значит, поел мозги мне, Ганнибал Лектер однозубый, и слился. Моя злость тоже подкрепилась сытненько, гордость прищемилась до синяка. Я был уверен, что Дима проявит большую инициативность для встречи, особенно после случившегося, особенного момента. Например, договорится со Стасиком, явится к нам и так далее, или, хотя бы в общерабочую пятницу заскочит, но хер там плавал. Точнее, хер бежал куда-то с цветастым пакетиком, подмигивал идиоту Никите, чувствовал себя преотлично, солнечный в солнечный день, живой, в гуще событий. Ничто его не беспокоило, в отличие от меня сутулого, избитого бессонницей и неоправданными ожиданиями. Поэтому, отчасти, я и решил залезть в Никитину башку, потом ещё в чью-то и ещё, отвлекаясь от собственных мыслей и заодно пытаясь понять, возможно ли увидеть что-то большее, чем последние быстротечные бессмысленные человеческие переживания. И что вы думаете? Нет. Зеро. Макс — неизменно наблюдатель. Макс — глаза, смотрящие на короткие зацикленные видео. Макс — пальцы, перелистывающие эти видео без какой-либо цели. А какая была цель изначально? Зачем я хотел знать, что творится в головах окружающих? Так давно всё началось, вошло в привычку, стало частью меня, что я перестал задумываться о смысле собственных действий. А сейчас, во взрослом виде, оно будто и надобность потеряло. А зачем, правда? Чтобы разочаровываться в людях больше обычного? Или запутаться ещё хлеще? Или в очередной раз убедиться в собственной никчёмности? Ха, Макс, и со суперспособностью ты нах ничего не можешь сделать! Лошара. Так ведь Диман думал, демонстрируя мне мамины подсолнухи? Зацепил. Сковырнул прошлое. И потерялся, не объяснившись. Гавнюк. А я, наивный, ждал. Ждал до последнего, до самого вечера, повторял про себя фразы, готовил сложные мины, терял их в чужих менталочках, в чужом веселье, ожидании мероприятия, разговорах, связях, бургерах с брусничным соусом, сидре, картошке-фри, фалафеле, шутках-шутках-шутках, которых я не вкуривал, хоть убейте. Народу собралось в «Булке» вагон и тележка. После обеда приехали наши приятели, разложились в игровой зоне, увлекая Стасика. И отлично. Выдержать заботливые допросы друга я бы уже не смог — или взбесился, или впал бы в ступор. Хотите верьте, хотите нет, но я искренне выдохнул, оставшись в магазе один, когда они все двинулись на мероприятие в «А» цех. Так вышло. Я остался один. «Царь во дворца». Класс. Классно же, когда никого нет, никто не мешает болтовнёй. Можно взять банку энергетика, присесть на розовый диван, когда-то любимый Сонин, включить приставку и играть, ни о чём не думая, ходить по Дикому Западу, выполняя квесты долго и нудно, стараться отключить мозг. Одно ухо, правда, упорно отвлекалось, прислушивалось к шагам за спиной. Я оборачивался, проверял, не покупатель ли то заблудившийся. Или вдруг он? Не знаю, с чего я решил, что уж сегодня, да, прямо сейчас, Дима появится. Должен. Обязан. Придёт. Он стопроцентно знает, что я остался в «Ватермелоне». Ему же не плевать. Или плевать? Ну нет, Дима не может перестать за несколько дней думать обо мне совсем. Нереально. Выбросить из головы, забыть всё, что между нами произошло. Невозможно. При таком физическом притяжении… Что такого могло произойти, чтобы совсем уж отключились его чувства? Или... он увидел, что у меня в разуме, и передумал? Потерял интерес или… разочаровался? Я резко бросил геймпад, приложил ладони к лицу, потёр устало, цыкая, сожалея, улыбаясь, хмыкая, удивляясь дикости собственной мысли. Кто ещё должен разочаровываться! Кто должен забить болт! И не думать, не думать, не представлять, как он заходит. Вот стоит в дверях, хитро и кривозубо улыбаясь, в брюках в облипочку, с голыми крепкими руками, дерзкими тёплыми пальцами в карманах. Говорит: «Рыжуля, ну ты чего, сидишь, грустненький? Меня поди ждёшь?» Я фыркаю и отворачиваюсь обратно к экрану. А его забавляют мои закидоны, вынуждают подойти сзади, упереться локтями на спинку — здесь очень удобно подойти и нагнуться. Положить лапу на затылок, провести пальцами под волосами, чтобы меня всего передёрнуло и мурашками окатило, а затем, понаблюдав за реакцией, прильнуть губами к уху, к щеке, шее. Что-то на его, нежном… В ногах моих загудело напряжение, но я его торопливо и кощунственно растоптал, расшаркал по полу, как прилипшую жвачку. И опять стал ладонями тереть разгорячившееся лицо, теперь уже от стыда. Кто бы сейчас заглянул в мою голову и увидел позорные романтические грёзы, посмеялся бы, что я готов так легко сдаться, отдаться по первому зову. Хотя буквально вчера: «Ну только подойди, только попробуй, сука, укушу!» Только кусать было некого, никто меня не звал. В дверях никого не наблюдалось. Час. Два. Сколько накапало? Я играл, пока задница не затекла окончательно, а шея не заболела от постоянных поворотов, поглядываний за стекло, за появляющимися на нашей лестнице компашками и уединившимися в тихом углу парочками. Со стороны цеха «А» до сих пор шумело, но иначе. Шоу закончилось, забасила музыка. У нас же, перед «Ватермелоном», приглушили свет, оставшиеся без зрелищ работники разбрелись, погромыхали рольставни. Я посмотрел на часы, пора бы и честь знать, а где пацаны? Куда запропастились все? Где Стасик? Покидав в пустоту несколько сообщений: «Эй, эй, эй, куряга, ты где?», не получив ответа на звонки, пришлось прикрыть магаз, выйти на улицу, в летний серо-голубой вечер. Народ у цеха «А» стоял плотно — для пятницы вполне традиционно. Одна разница — в неисчислимых руках стаканчиках с известным ярким логотипом. Логотип на мусорке, на мозаичной плитке, на флажках и шарах. И люди, такие же яркие, виниловые, блестящие, весёленькие. Среди одной кучки я чудом разглядел Костяна из «VR» и Марата, сменщика. Они, долго совещаясь и отвлекаясь от темы, отправили меня к шатру, где раскинулось нечто стихийного танцпола. Не спрашивайте, зачем я туда, как дурак, пошёл, прекрасно осознавая, что никакого Стасика в лучах и волнах громкой музыки не найду. Решил пострадать больной башкой, похоже. Она и так трещала после «присоединений» — пять разумов, или около того, многовато для одного дня. А смысла ноль. Спроси сейчас, что я видел, и не вспомню. Не будь в мыслях Никиты Диминого образа, я бы и его нудистское шоу забыл через пять минут. Стыдно признаться — Стасик, прости — но в какой-то момент я вообще забыл, зачем, собственно, вышел на улицу. Хожу, понимаешь ли, кругами, среди пьяненьких людей, не соображу, что происходит, словно нахожусь в очередной экспозиции чьего-то беззаботного разума. Всё-таки переутомился. Не стоит нырять в стольких людей. Не стоит в них нырять вообще. Стоит быстрее найти Стасика, забрать его, поехать домой, лечь спать… Об этом думал я, заходя наконец в цех «А». За остаточным зрительным туманом, передо мной кусочками собрался большой, меланхолично опустевший зал, сцена, работники, мерно разбирающие оборудование, немногие оставшиеся гости, тихо отдыхающие в нишах. Среди них один парень, приподнявшийся наполовину из-за стола, неловко фоткался с подошедшими хихикающими девчонками. Недалеко, у декоративного, увешанного хромированными хренями помоста, стояло тёмное. Его я заметил сразу. Возможно, сразу же, когда зашёл, но не мог сфокусироваться, разрешить себе посмотреть открыто, не прижавшись к стоящему у входа огромному блестящему бульдогу в солнечных очках. Дима был не один, он с кем-то разговаривал, поворачивал голову наверх, кивал. Кому? Арише? Да вы издеваетесь? А она что тут забыла? Её я еле признал. Сначала решил, что она тоже арт-объект. Лениво ползающие по залу разноцветные блики гладили её свесившиеся татуированные ноги. Голое бедро почти касалось Диминого плеча. Я прижался к бульдогу, шпионски укрываясь за его большой мордой, но напрасно, Дима и Ариша меня бы не заметили, встань я прямо посреди зала, настолько они были увлечены беседой, и я мог разглядеть их взаимодействие без помех. Не стану притворяться, пырнула под ложечкой острая вспышка любопытства — как они, о чём они? Будь Дима один, я бы подошёл к нему тут же, спросил деловитым тоном, не видел ли он Стасика? Обида подкрепила бы моё хладнокровие, но то, как Дима разговаривал с Аришей, сбило меня с толку. Он был… серьёзный? Не улыбался. Не кривился. Пальцы, как бешеные собаки, потянулись к нему. Блять! И почему к нему? Что я мог в нём увидеть нового? Или не увидеть то, чего хочу… Увидеть, например, Аришу. С ней-то можно, оказывается, быть серьёзным, нормальным, а не насмешливым идиотом. Она ведь другая. Необычная, лёгкая, красивая. Намного красивее, чем в нашу последнюю встречу. В миленьких топе и юбке, с сандалиями на огромной платформе, сумкой в виде гуся, в которую она каждую минуту ныряла, доставала телефон, кидала обратно, и продолжала что-то толковать Диме, а тот сочувственно кивал, вздыхал. Пальцы мои нервно застучали по бульдожьей брыле, требуя расправиться, направиться, понять, что там такого, чтобы ТАК вздыхать и смотреть ТАКИМИ глазками. И если не к обладателю этих глазок, то, хотя бы к Арише подключиться. Когда, если не сейчас? Тык. Это легко. Очередное видео. Съёмка на телефон. Близко Димина золотистая голова, сбритые мелкие волоски на затылке, блестящие иголочками. — Просто она не понимает, сколько бы я ей не объясняла, спокойно, разумно, без ссор. Я ей давала книги почитать, где всё расписано. И каналы на ютубе, где всё разжёвано, научно доказано… Но нет, она всё равно говорит, что я сошла с ума, и мне надо к настоящему специалисту обратиться. Но я же обращалась. Была у двух психологов. И ещё у одного аналитика херова. И что? Ничего. Только деньги зря потратила. Они совсем не помогают. Спрашивают и спрашивают какую-то чушь не связанную! Я усмехнулся про себя, неожиданно вспомнив всех тех ментальных «специалистов», чьи пороги пришлось переступать во времена своего детства. Не два и не пять, а толку? Они спрашивали одно и тоже, как роботы: «Что ты чувствуешь, Максим?» А я отвечал одно и тоже: «Да ничего, всё нормально». И всё правда было нормально, но они, мозгокопатели недоделанные, никак не могли этого понять. — Слушай, ну она же не просто так советует, беспокоится типа. Моя матушка такая же, — отвечал Дима. — Вечно беспокоится обо мне. — А она звонит тебе тысячу раз, стоит только выйти куда-то? Во, это она как раз… — татуированная рука нырнула в гуся, достала телефон. — Ну! Я же говорила. Смотри. Теперь сообщения пишет, когда домой-когда домой? Потому что я оделась вот так… С голым пупком типа пошла… Дим, ты бы слышал, какую истерику она закатила… У неё каждый раз амнезия, когда видит мои татухи, в шоках, причитает, за сердце хватается. — Мда… Хуёво. Ну чё могу сказать... съезжать тебе надо, Аришкин, — сочувственно покивал Дима. — Я, когда съехал, сразу ссориться с маманькой перестал. Но мы не совсем ссорились, типа скорее спорили, но всё равно. — Да куда я съеду, Дим? Зарплаты кот наплакал, а ритуалы стоят не дешево. За недавний я отдала шестьдесят тысяч, как раз на привлечение материального, но оно только к концу года заработает. Ещё ждать и ждать… Мы ж с подругой моей хотели весной съехаться, было бы полегче, но, прикинь, она замуж собралась, кинула меня… Дослушать до конца не вышло, сзади засвистело. Хотя, сложно сказать, сзади или спереди, я обозначил сторону, потому что был обращён к взгляду-экрану. Звук донёсся из глубины — тоненький свист ветерочка, задувающего по щелям сквозняка. Меня быстро подняло в воздух, закружило. Или это кружилась моя опухшая голова, не знаю. Ветер усилился, сформировался в небольшой, но достаточно плотный смерч, ухватывающий отовсюду какие-то предметы: телефон, кофейные стаканчики, переливающиеся побрякушки. Затем смерч растянулся и рванул к девушке в фате, и не к ней одной, он схавал нескольких, стоящих манекенами людей, расширился и начал долбиться в стены, выстроившиеся бесконечной чередой, прямо у меня на глазах. Выглядело это грустновато — толстый, разожравшийся синий ветряной столб, неуклюжий, как щенок, не знал куда тыкнуться, как выбраться, крутился и крутился, крутился, мать его, и крутился, и я в нём. Воздух забурлил, подкатил к горлу. Я ухватился за живот, разрывая контакт, отрыгнул энергетиком, глубоко выдохнул. Тошно. Столько времени и сил напрасно. И зачем? Чужие проблемы, разговоры, жизни, из которых меня буквально вышвыривает. Меня и не должно быть там, всё равно ни буя не понимаю. И здесь тоже меня быть не должно. Я развернулся на выход, но слишком резковато, головокружение скосило, запутав, куда идти, в точности как Аришин смерч, закрутился у бульдога. И как назло, в этот момент Дима спалил. Он взглянул в мою сторону — пристально, цепко, а я вскользь, с цыканьем — бля-я-ять, ну, супер… И что? Не сбежать уже. Конечно, я подошёл, без особого энтузиазма, рассеянно пряча глаза, мямля: — М, привет… А вы, вы, короче, Стаса не видели? — Видели. Он был с пацанами у шатра, — спокойно сказал Дима, Ариша же прищурилась, сложила ногу на ногу. — Был, да всплыл, — я разблокировал телефон, начал опять набирать друга, глупо усмехнулся зачем-то. — Не берёт трубку. — А Никите звонил? Я скривился, посмотрел на Димана так, будто он спросил, не звонил ли я в полицию. — Зачем? Не знаю, нет… Может, они уже вернулись в «Ватермелон»... — Это вряд ли. Они же бухать собирались. По ходу, пошли в «Валей нипить». Го, проверим. Аришкин, ты с нами? — Не, спасибо, - презрительно отмахнулась Ариша. - Я домой почапаю. Дим, помоги слезть… Как специально, блять! Была же лестница, нет, Арише обязательно понадобилось при мне задействовать Диму, чтобы он своими ручищами её, тоненькую, за голую талию нежно придержал, спустил с помоста, поставил на пол, отчего я, и так потерянный от неловкости диалога, покраснел ещё больше. Неприязнь ко мне Ариша скрывать и не думала, не взглянув на меня, попрощалась с Диманом тёплым объятьем и ушла красиво и гордо, взметнув длинные синие дреды. Она налево, а мы направо, к бару, до самого конца «Булки», в тупом молчании. И ладно я, но Дима-то чего? Совсем никакой. Чужой, холодный. Да как так-то, а? Сука! — Что, я больше не «зая»? — не выдержал и десяти шагов, молодец, Макс. — Чё? — Ты сегодня не в настроении, да? Это потому, что я вам помешал? Тогда и сегодня… Ну, извините! — Не понял, — Дима замедлился. — Она тебе нравится. Что, я не вижу, по-твоему? В смысле, не видел, а теперь увидел. Нравится её смерч, да? Эти её лабиринты сложные! Интересно, наверное… И лес, озеро… Ты ж любишь лесное, зелёное, травинки, клеверочки… — Чё. Ты. Не. Сёшь? Мы совсем остановились и, к сожалению, в таком проходике, где люди редко проходят, иначе я бы и словесно остановился, заткнулся, сдержался, не вытянулся бы, как задиристый петушок, выпаливая слова из ротовой пушки прямо в нахмуренное, непонимающее лицо. — Не придуривайся. Я знаю, видел. Слышал… Как ты внимательно сопереживал, блин, с умным лицом. Смотрел на неё так… Почему изначально нельзя было сказать? Я бы не мешал… Не лез бы, не тратил силы. Она мне и не нравилась так-то. Я вообще хуй знает почему с ней начал общаться… Ты же меня сам сбил своим пляжем… А в туалете… Я отсосал тебе, а ты просто посмеялся надо мной, да? Тебе всё смешно… Ха-ха, Никита, ты такой смешной! Оборжаться… — Эм… А Никита тут при чём? — в краткий миг моей передышки вставил Дима. — Да ни при чём! И Ариша тоже, и все остальные. Мне на них похуй, веришь? Всё дело, блять, в подсолнухах… Ладно, мы бы с тобой просто потрахались, от скуки. Норм. Как бы. Я без претензий. Я даже «за». Я хотел. А потом, пожалуйста, хочешь встречаться с Аришей, встречайтесь на здоровье, главное, меня не трогайте. Но ты же решил поиздеваться, показать, кто круче. Ну ты крутой, классный, любимчик всех, няшечка, лапочка! Умеешь, могёшь! Поздравляю! Поставил меня на колени, а дальше что? А? Чего ты добился? Ты думаешь, что можешь играть с человеческими чувствами, забираться в душу, вырывать оттуда то, о чём никто не должен знать? Это не твоё, блять, дело! Не твоё! Это личное! Даже, если бы я мог так же глубоко копать, я бы не делал этого… Да-а… именно поэтому я и не могу. Понимаю, что нельзя! А ты нихуя не понимаешь! Димин вид подтверждал мои слова. Полная прострация, глаза бездумно застыли в одной точке. Полный ахуенез. Дима издал неопределённый звук «экхк», а дальше должна была следовать любая, плевать какая реплика, на которую я готов был броситься с кулаками. Не хватало всего капельки до взрыва, но где-то сбоку, у кустов, зашевелилось, зашуршало. Мы с Димой оба одновременно повернулись. Там стояла креативная лавочка с навесом. Можно прилечь и утонуть в ней, особенно, если человек небольшого росточка и пьяный, растёкшийся слаймом. Этиловая жижа из Стасика, уронившая пустую пачку на пол, выглянула из-за бортика, тоскливо простонала: «Бляу-у… пацаны, есить сики?» — Ты чего тут делаешь? Я тебя везде ищу! — подскочил я. — Ты сколько выпил, блин? Стасик, ау! — Тут я. Тут я. А ты где? — Всё. Харош. Погнали домой… Встанешь? Где все, почему ты тут один? Стасик недовольно заурчал, не желая опираться на мою руку и вставать, затем резко спохватился, открыл потерявшие фокус глазища. — А ты чё меня не разбудил? Мы ж опаздываем… — Да, опаздываем, — вмешался Дима, плюхая руку Стасу на ключицу. — Погнали скорее, брат. — Ай. Брат, — бесконечно добрая улыбка растянула пьяное лицо. — Братишки… А вы чё ссорились? А не надо-о… не на-а-до… Максус… Эу… Фьють… Ты чё? — Ничё-ничё, пойдём домой. — Не, я тут. К пацанам. Ща, — Стас грубо оттолкнул мою руку и плюхнулся обратно на скамью. — Блять, Стас, вставай. Пойдём. Заебал, — разозлился я. — Ты не бухти, а топай за вещами, и на парковку у центрального, — твёрдым голосом сказал Дима. — Я пока его дотащу, посажу в тачку. Довезу вас. Сопротивляться было бессмысленно, хоть и гордость попискивала, но я так хотел домой поскорее, забыть этот дебильный удушающий день, что, не теряя ни минуты, поскакал к «Ватермелону». Наткнулся на двух наших знакомых, тоже пьяных и словоохотливых, успевших поведать об акции настоек в наливайке, и о том, что Стасик, после пива, бахнул десять рюмок на спор и куда-то исчез, а Никита танцевал в шатре брейк-данс и чуть не сломал руку, а Армен купил какой-то незнакомой девчонке медведя за семь косарей. И как я жил без всей этой информации? Голова от перенасыщения и так раскалывалась, и, кажется, готова была отвалиться на каждом моём быстром шаге до центральной парковки. Стасик сидел, точнее полулежал, на заднем сиденье. Дима стоял рядом, настойчиво отнимал у него бутылку воды, потому что половина уже была пролита всюду куда ни глянь, и предлагал напоить самому, точно ребёнка. Стас упрямо не соглашался. — Максуа-а! Шарша ля фам! — радостно протянул он, будто давно меня не видел. На том внезапные французские изречения закончились, тело развалилось, не толкнёшь, не отодвинешь, чтобы сесть с ним. Дима с лёгкостью утрамбовал задние конечности внутрь салона и закрыл дверь. Хреново, блин. Ездить на передних сиденьях я терпеть не мог, как и поездки на автомобилях, и автомобили в целом. Но куда деваться, сел на пассажирское, пристегнулся. Сделал вид — всё нормально. И Дима для меня — нормально. И то, как он резво выруливает с парковки, тоже. — Не спеши, ладно? — осторожно попросил я. — Куда уже спешить? Его не будет тошнить. — Я и не спешу, — коротко ответил Дима, а сам жёстко нажал на газ при выезде на дорогу. — Да. Не спеши. Я не блюю. У меня талант, — приглушённо донеслось с заднего. — У кого-то туле…толе… телепутия… а у меня неблеватия. И я не пьянею. Никогда. Ваще. Вау, да, пацаны? Я залпом десять выпит. В-выпитый. И ни в одной глазу. Пятёру выиграл — и трезвый. Вау, да? — Да, Стасик, ты — как стёклышко. На улице совсем стемнело. Лобовое было затёрто мутными веерами, отчего фонари машин расплывались, казалось, они очень близко, и Дима тормозит перед ними на недостаточно безопасном расстоянии, и как-то трётся к бордюру, и слишком газует, двигатель ревёт громче допустимых децибелов. Он же не должен так громко рычать? Я инстинктивно вжался в кресло, напрягся, упёрся ногами в коврик, а Стасик всё продолжал мяукать: — Да. Я те говорю… Я даже могу позвонить… Не. Стоп. Какой звонить… Допустим, написать. У меня есть она в телеге. Прикинь? У неё новая фотка… Ты видел, Маск? Она покрасилась… — судя по включившейся шепелявости, Стас разулыбался шире некуда, привстал, хватаясь за спинку водительского. — Она теперь рыженькая. А я люблю рыженьких… Диман, ты меня понимаешь по-любому! — Ага, — кивнул Дима. — Рыжая… рыжая бестия… Такая, ух! — Ты про кого вообще? — не понял я. — Ой, Максик… — раздражённо хлопнул меня по плечу Стас. — Ты не видел. Канешна. Куда тебе. Ты у нас похуист. Всё похуям, но если тебе сказать шота, то нет. То сразу надо станет. Надуешься. Обидишься. Ты у нас такой… — друг снова осклабился и погладил вялой влажной рукой меня по уху. — Ранимый… но хороший… Да, Диман? — Ага. — Друг. Братишка. Всегда выслушает. А я некрасиво как-то… Не по-братски. Заело. — Что заело? Стасик! Эй… Куда ты опять упал… Скажи нормально… Вот дерьмо! Дим, ты можешь так не гнать? Его болтает по салону! — Я еду медленно. — Ты гонишь, как псих! — Я еду медленно. — Это ты мне мстишь за что-то? Сбавь скорость, прошу, едь нормально! Хватит выёбываться! — Я не выёбываюсь, — сквозь зубы выговорил Дима. — Хочешь посмотреть, как я выёбываюсь? Окей, зай. Ноу проблем. Тачка услышала отмашку, заревела громче и прытко сунулась в короткий промежуток между другими машинами. Нырк. Фонарь-фонарь-фонарь мимо. Красная машина мимо, чёрная машина мимо. Им в морды неприличные звуки из глушителя. Сердце моё так же эффектно прогазовало. И надо было бы ужаснуться, заорать, запротестовать, на крайний случай ударить Димана, чтобы прекратил, угомонился, но нет, я молчал. Замер. Перестал дышать. Тупо смотрел вперёд, на нестабильное, размазанное, красноогоньковое. И не понял, что мы несёмся к круговому движению. Дорога просто заканчивалась, и мы должны были, как в «гта», полететь кубарем через всю карту. Возможно, уже полетели — положение неба и земли перестало считываться. С шипением и щёлканьем ручника закрутился мир, закрутилась блестящая стальная «т» на руле, ловя эпилептический уличный свет. Меня наклонило к окну, продержало придавленным несколько долгих секунд и отпустило. Выровняло. Вернуло. — Пацаны… — хрипло донеслось сзади. — Мне каж… каж…ется я сейчас… сейчас… Дима виновато ругнулся, затормозил, повернулся назад с автоматной очередью указаний: «Открой дверь! Не надо в окно, не откроешь… оно не работает… Да, маладца, вот так… Нагнись, а то на колени…» Пока он суматошно разбирался, как Стасику, вопреки его таланту, лучше извергнуть выпитую дрянь, я тихонько отстегнулся, вышел из машины. Не совсем осознанно — куда и зачем я иду. Иду по твёрдой земле. Не разбиваюсь. Иду. Целостный. Тяжелый. Живой. Колючий. — Куда ты, блять, втопил?! — со всего размаху хлопнула дверь. — Не-е, так дело не пойдёт, не слиняешь… Стой на месте… Стой, кому говорю! — Дима подбежал ко мне, с силой дёрнул за плечо. — Чё, не видишь, что твоему другу плохо? Помочь, случайно, не хочешь, а? Я равнодушно глянул на тачку, где с заднего сиденья, на манер краба, с широко разведёнными ногами, сидел Стасик. Волосы его длинные растрепались, и он тщетно и вяло пытался убрать их из-под нестабильного желудочного потока. — Всё вроде норм, — сухо ответил я. — Норм? — Дима внезапно рассмеялся, в нервном отрицании закачал головой. — Ты долбоёб? Ничего не норм. Вокруг глаз у него раскраснелось, припухло, делая глаза узкими и злыми, лоб и виски заблестели влагой, на шее выступили жилы. Было в этом пугающее и опасное, но я не боялся, стоял неподвижно. — Не, Макс, так себя вести нельзя. Ты же всё просрёшь. Ты, блять, границ не видишь! Вообще ничего не видишь, засунул голову в жопу. — М, — многозначительно сказал я. — А ты у нас, значит, видишь всё. — Вижу, не слепой, — Дима сморщился, как от лимона. — Вижу, что тебе, и правда, на всех похуй. А я-то, дурак, думал, что… Да неважно, — он сплюнул на траву. — В пизду все это. Нравится быть ебанутым и бесчувственным, будь. Я уже, считай, смирился. Трогать тебя больше не собираюсь. Играть в этот бред не хочу. Какие-то обидки, претензии ебучие. Аришу ты сам продинамил, а я ещё после этого и виноват… И что ты ща устроил? Я ехал сорок километров в час. Что за истерики одна за другой? Совсем заняться нехуй? Он снова попытался сплюнуть, но слюны в пересохшем рту не собралось, получился один пустой свист. — Слушай... Знаешь чё? Ты лучше бы со Стасом разобрался, чем всю эту ебанину придумывал. Друг твой всё-таки, а ты и не в курсах, что он страдает, убивается по неразделенной любви. Все булочные знают, а ты нет. Телепат херов… Выдумщик. Выдумал какие-то подсолнухи… Ты, думаешь, я ебу что за подсолнухи? Как я тебя должен понимать? Я мысли читать не умею. — Не умеешь? — почти шёпотом переспросил я. — А нахера? — Дима сделал шаг ко мне. — У тебя здесь… — тяжелая ладонь взлохматила волосы, так быстро и грубо, что меня качнуло в сторону. — У тебя здесь каша, Макс. Ты сам хуй знаешь, чё хочешь. Я тебя, конечно, люблю, но это пиздец. Пауза. Вдох. И на выдохе еле-еле: — Что? — Пиздец, говорю, полный. Чё ты, блять, лезешь ко мне сам, а потом отшиваешь, а потом бесоебишься? Чё, типа, хочешь доказать, что терпеть меня не можешь? Да я уже понял! Понял, не дурак. — Дим. — Да знаю-знаю, я сам виноват. Не мог оставить тебя в покое… Ну сорьки, ёпта! Не мог, втюрился, как но сейчас смогу. Радуйся. Только придётся ещё немного потерпеть, довезу вас до дома. Не боись, поедем на первой передаче, раз вам, ваше величество, так хочется. А потом… Я не дал ему закончить, схватил за шею. Кожа была влажной и горячей, вспухшая вена растерянно забилась на моей ладони. Дима округлил глаза, посмотрел удивлённо, даже слегка отклонился назад. Не ожидал и остерегался, что стану опять творить дичь, но напрасно. Я впервые захотел сделать что-то адекватное, наверное. Выпалить всё на духу. И то, почему я выбежал из машины, боясь разреветься, как сыкливый мальчишка. И что я, на самом деле, боюсь до смерти скорости и ненавижу гонщиков, потому что в детстве случилось, но оно было давно и сейчас, разумеется, ни при чём. Просто он должен знать. Он ведь не знает. Да и я не знаю, ничего толком не помню, хотя меня не сильно задело, весь удар пришёлся по моей маме. И зачем говорить это? Совершенно не к месту. Напрашиваться на жалость? Пытаться оправдать своё говенное поведение? Смешно. Я бы рассмеялся. Прости. Я правда долбоёб. Я. Я… Слишком много будет обо мне, снова. Какой безграничный эгоизм. Я не знаю границ, Дим, ты прав. Но последнее скажу, что я тоже, похоже тебя… Или нет, не знаю, но ты у меня в голове, как никто и никогда. Так странно, никакая максомагия и рядом не стояла по странности. И страшно, пиздец. Я не признаюсь вслух, нет, кишка тонка, но хочешь, отдам мои пальцы без возврата, подключись, на, посмотри сам… Мои шевелящиеся губы не произнесли ни звука, а вот своевольные указательный и средний выбежали, ногти заскребли, пытаясь собрать складочку на Диминой натянутой груди. Их осторожно накрыло ладонью, сжало, приблизило к лицу. Чмокнуло коротко, без пошлости, но как же снесло крышу, признаюсь. Оказалось, что я всё-таки падок на всякую нежнятину, и коленки подгибаются, и улетаю куда-то вверх. — Давай потом, — сказал Дима. — А сейчас поехали, уложим Стаса.