"Любовь - огонь и молнии и гнев" (с)

Натали, смахивая со щек слезы, судорожно вытаскивала из шкафов свои платья, накидки, белье и бросала все на кровать, не замечая, что половина полетела на пол. Орыся, поминутно охая и ахая, подбирала вещи хозяйки, аккуратно складывала и убирала в стоявший неподалеку кофр. — Быстрее, чего ты копаешься, безрукая?! — воскликнула Натали. — Панночка Наталочка, — жалобно взглянула на нее Орыся, — так неужто же… вот так сразу? Может быть, мы… — Не рассуждай! — прикрикнула на нее Натали. — Быстро подбери все это, — кивнула она на ворох нижних юбок и ночных сорочек, — а после иди и прикажи Ярославе собрать Елену Григорьевну. Живо! Орыся, горестно вздохнув, подняла с пола сорочки, положила на кровать и принялась аккуратно складывать их. Натали же тем временем подошла к бюро и достала шкатулку с драгоценностями. Все, что подарил ей Григ она намеревалась оставить здесь. Раз дело принимает такой оборот, то ей больше ничего от него не надобно! Она с тоской рассматривала рубиновую брошь, которую Григ подарил ей на именины, когда в дверь неожиданно постучали. — Войдите! — раздраженно бросила через плечо Натали. Если это Григ, то она ни за что не станет с ним разговаривать, впрочем, если он пришел просить прощения… Однако же в комнату вошел вовсе не ее беспутный муж, а Лариса. — Если вы пришли по просьбе Петра Ивановича уговаривать меня не торопиться, подождать, остаться, то не теряйте времени, Лариса Викторовна! — проговорила Натали, захлопнув шкатулку с драгоценностями и передавая ее Орысе. Лариса вздохнула и подошла ближе: — Да, — отозвалась она, — вам сейчас очень тяжело, Наталья Александровна, и, безусловно, вы знаете, что делаете. Я же… Я прекрасно понимаю, что не в праве давать вам советы, а кроме того, ведь наши с вами отношения, так скажем, вряд ли можно было бы назвать дружескими… — Ах, бросьте, — грустно улыбнулась вдруг Натали, — право слово, Лариса Викторовна, мне казалось, вы давно уж позабыли о тех глупостях. Стоит признать, что в ту пору мы вели себя точно капризные, избалованные дети. Это было всего лишь ребячество. — Мне иногда кажется, — усмехнулась Лариса, — что нас обеих это весьма развлекало. — Вот видите! — рассмеялась Натали. — Что же, в таком случае, — вновь посерьезнела Лариса, — позвольте мне дать вам дружеский совет, Наталья Александровна. — Я с удовольствием выслушаю вас, Лариса Викторовна, но так или иначе, ни вы, ни Петр Иванович меня не удержите. Я возвращаюсь к отцу! Жить с Григом я более не стану, потому что попросту не смогу! Лариса с грустью и сочувствием взглянула на нее и тяжело вздохнула: — Наталья Александровна, — проговорила она после непродолжительного молчания, — раз уж вы все решили и отговаривать вас бесполезно, то подождите хотя бы до утра. Ведь уже поздно, да и непогода разыгралась не на шутку. На улице и в самом деле полил сильный дождь, а холодный осенний ветер обрывал с деревьев последние листья. — Я как можно скорее хочу очутиться дома, рядом с папенькой! — дрогнувшим голосом проговорила Натали. — Не могу я больше тут!.. — А как же Еленочка? — тихо спросила Лариса. — Разумеется, — передернула плечами Натали, — я заберу свою дочь с собой! — Но ведь она больна, бедняжка, нам только-только удалось сбить жар, и она уснула. Поймите же, что везти ее в Нежин по такой стуже — это означает погубить девочку! Да и вы сами — глубокой ночью, совсем одна на пустой дороге… Мало ли, что может приключиться! Нет, Петр Иванович нынче вас никуда не отпустит, а я, разумеется, целиком и полностью его в том поддержу! Натали сдавленно всхлипнула, отвернулась от Ларисы и вдруг разрыдалась, закрыв лицо ладонями. Лариса по-матерински погладила ее по вздрагивающим плечам, по голове и тихо проговорила, что следует успокоиться, все образуется, и что ежели Натали того пожелает, она во всем и всегда может положиться на Ларису… Натали чувствовала, что у нее будто разрывалось сердце, потому что она поняла вдруг, что никогда и никуда не сможет убежать. Но ей просто необходимо сделать что-то, дабы изменить ситуацию, вернуть свое счастье! Увы, Лидия ничем не смогла помочь ей. Да, она припугнула немного мерзавку Китти, но разве это выход из положения? А у негодяйки еще хватило наглости заявлять, что она навсегда отберет Грига у Натали. Нет, этого ни в коем случае нельзя допустить — ни за что. Натали вспомнила вдруг о секрете, который доверила ей Лидди, правда, поначалу ей это средство показалось глупым, но сейчас она уже и на подобное безумство готова! Дело в том, что когда, Натали приехала к Лидди домой, та приказала прислуге подать чаю в гостиную, а потом показала маленькую склянку с каким-то темным настоем и объяснила, что с его помощью можно приворожить своего милого. Дескать, настой тот дала ей одна весьма сведущая знахарка, к которой Лидди специально ездила накануне. Она намеревалась подлить его каким-то образом Алексею Федоровичу и отвадить тем самым его от Китти. Но в пылу ссоры с негодяйкой Китти Лидия, кажется, то ли выронила флакон, то ли потеряла, во всяком случае Натали успела заметить, как та склянка упала на пол. Тогда Натали не придала этому значения, но сейчас ей подумалось, что возможно, это ее шанс. Нужно будет только отыскать ту знахарку. — Ах, простите меня, — проговорила Натали, взяв из рук Ларисы протянутый платок и вытирая глаза, — я не смогла сдержаться! И… спасибо вам, Лариса Викторовна, за поддержку! — Не стоит благодарности. — Я не выдержу больше, — в глазах Натали вновь заблестели слезы, — это свыше моих сил. Какая-то дрянь украла у меня любовь мужа, а я ровным счетом ничего не могу с этим поделать. Я совсем запуталась, Лариса Викторовна! Поймите, — по-детски шмыгнув носом, прибавила она, — я в таком смятении! С одной стороны, я и впрямь хочу проучить его, бросить одного, ославить перед всем светом, а с другой — мне и представить страшно, что будет, если я его окончательно потеряю. Я не хочу этого! Потому что только с Григом я буду счастлива, он — единственная моя любовь, моя жизнь! Ах, как бы я хотела, чтобы и он любил меня хотя бы и вполовину так же сильно, как я люблю его. Или как Петр Иванович любит вас… — Знаете, Наталья Александровна, — отозвалась Лариса, — когда-то давно тетка Федора… Она, видите ли, в имении моего батюшки покойного была вроде нашей Павлины: при кухне состояла, за порядком в доме следила, всех сестер моих старших выкормила и вынянчила, да и нас с братцем Костей, царствие ему небесное, любила точно родных детей. Так вот, у нее присловье было любимое: «Нет худа без добра». Всегда солнце выйдет из-за туч, — повторяла она. Я столько раз слышала от нее эту фразу, но не придавала ей должного значения. А потом… когда я осталась совсем одна, без родителей, без денег, без связей, когда поступила на сцену и думала только о том, что нужно как-то наладить жизнь свою, я… Словом, встретился мне на пути один человек, который говорил, что любит меня. И я думала, что люблю его, что он — мое спасение, и больше я не буду одна. Но вышло так, что и он оставил меня, предал: женился на другой женщине. А я поклялась себе, что больше ни одного мужчину близко не подпущу, никому своего сердца не открою. Но вот… — она улыбнулась, — Петр Иванович заставил меня позабыть о той клятве, и именно он стал моим настоящим спасением. Хотя, ведь вы же знаете нашу историю, поначалу казалось, что ничего у нас не будет и быть не может. Но я люблю его так сильно, что ничто и никогда эту любовь у меня из сердца не вырвет. Так что, поверьте, я прекрасно понимаю вас… — Вам повезло, Лариса Викторовна, потому что Петр Иванович взял вас в жены по большой любви, а не… Я и сама не знаю, зачем же тогда Григ на мне женился, если не любил никогда! — Возможно, он тоже слишком запутался в жизни… — Просто заколдованный круг! — всплеснула руками Натали. — Я должна оставить его, наказать как следует, но ведь без него я умру, я знаю это! — и она вновь расплакалась. — Значит, тем более не нужно принимать скоропалительных решений, — Лариса осторожно тронула Натали за плечо. — Сейчас вам лучше прилечь и как следует отдохнуть. Время позднее, вы слишком устали, а завтра вы сможете спокойно все обдумать, и вот тогда уж… — Вы правы, — кивнула Натали, — я смертельно устала! Но я переночую в другом крыле, в гостевых комнатах. Не хочу сейчас видеть Грига! — Как вам будет угодно. Я сейчас же пойду и велю Марко и вашей Орысе все там приготовить. — Или лучше мне… ой! — Натали прижала ладони к щекам, вспомнив вдруг слова Ларисы, сказанные еще в самом начале их беседы. — Боже, какая же я эгоистка! Ведь вы же мне сказали, что моя Еленочка серьезно больна! Что с ней, где она сейчас?! — С Еленочкой все хорошо, — ответила Лариса, — уверяю вас! — Мы с Петром Ивановичем вновь пригласили к ней доктора, потом я сама дала ей лекарства. Жар спал, она сейчас спит, с нею Ярослава. — Я лучше прямо сейчас пойду к ней, — решила Натали, — и переночую там, в детской. Моя милая доченька, пусть она простит свою глупую, непутевую мать!

***

Григорий был просто вне себя. Ему давным-давно уже осточертело, что отец держит его за никчемного глупца, и вот — опять он принялся за старое. Григорий же до смерти устал от такого отношения, в конце концов он давно уже не мальчишка, он — мужчина! Довольно уж отцу обращаться с ним точно с беспомощным младенцем. А что касается всей этой пренеприятной истории, то лучше бы уж папенька не лез туда, куда его не просят. Григорий и сам способен разобраться во всем и решить, как он хочет жить и с кем. — Ну, и как ты теперь намерен расхлебывать кашу, которую сам же и заварил? — хмуро взглянул на него отец. Как только Натали в слезах убежала наверх, к себе в комнату, отец тут же заявил, что им с Григорием есть, о чем поговорить и привел его, как всегда, в кабинет. — Если вдуматься, — пожал он плечами, — даже хорошо, что Натали все знает. Теперь будет намного проще… — Что именно? — в упор посмотрел ему в глаза отец. — Расстаться с нею, — как само собой разумеющееся проговорил Григорий. — Так… — протянул отец, отвернувшись от него, но Григория буквально передернуло, до того ему не понравится тон. Потому что ежели папенька начинал вопить, как ненормальный, это конечно не сулило ничего хорошего, но обычно, вспыхнув вот эдак, точно сухой сноп от одной-единственной случайно упавшей искры, отец столь же быстро остывал, и с ним можно было, что называется, договориться по-человечески. Но ежели он начинал еле-еле цедить слова, глядя исподлобья и плотно сжав при этом губы — жди настоящей беды. Это означало одно: отец рассержен и раздражен так, что единственное слово, сказанное ему наперекор, станет последней каплей. Он не просто не будет разговаривать, он перестанет замечать Григория, будто того нет, и тогда уж точно можно будет сказать «прощай» всем планами и мечтам. Помнится, последняя ссора отца с матерью именно так и закончилась. Началось с того, что отец в тот день опоздал к ужину. Он вошел в столовую, когда Григорий вместе с матерью уже заканчивали десерт. Отец пожелал им приятного аппетита и, как ни в чем ни бывало, приказал принести ему первое. Мать раздраженно скомкала салфетку и язвительно поинтересовалась, почему, дескать, Петра Ивановича «не накормила эта дешевая потаскуха, от которой он только что соизволил вернуться». В ответ отец поставил на стол стакан с водой, в упор взглянул на мать и тихо и спокойно произнес: «Я кажется, не раз уж говорил, что мои дела вас более не касаются, Анна Львовна! Займитесь лучше своими, а ежели их у вас нет, то вон, — он кивнул на притихшего Григория, — сынку любимому помогите. Может быть, хотя бы вас он послушает и прекратит таскаться по притонам и проигрывать мои деньги!» Затем он встал из-за стола и ушел к себе, а с матерью с того мгновения он и вовсе перестал разговаривать. Через три дня отец уехал из Червинки, заявив, что у него много дел в конторе махорочного завода, и потому он пока поживет в Нежине. Вскоре все в округе судачили о том, что Петр Червинский окончательно потерял стыд и совесть и бросил законную жену. Мать без конца писала отцу письма, в которых умоляла его одуматься и вернуться, но он так ни на одно и не ответил. Время от времени отец наезжал в Червинку, жил по несколько недель кряду, дабы, как он подчеркивал, хозяйство в упадок не пришло. Однако же мать он будто не замечал и по-прежнему не сказал ей и пары слов. Если же мать пыталась по привычке стыдить его, он лишь огрызался, что, дескать, выплачивает им с Гришкой содержание, вот и довольно с них. Окончательно отец вернулся лишь через полгода, когда мать тяжело заболела и слегла, правда, она повторяла, что «век бы глаза ее подлого изменщика не видели», но ей нужно было взять с отца слово, что он «позаботиться о Гришеньке», не будет препятствовать браку последнего с Натали, и когда придет его час, то разделит все состояние поровну между сыном и внуками, которые непременно вскорости появятся. — Что ты намерен предпринять? — спросил тем временем у Григория отец. — Папенька, — вздохнул Григорий, — мне надобно кое-что вам сказать. Это важно, поэтому прошу вас, выслушайте спокойно. — Я весь внимание, — так же глядя ему прямо в глаза, проговорил отец. — Мне кажется, — вздохнул Григорий, — наша жизнь с Натали, наш брак, если говорить точнее, себя полностью исчерпал. — Замечательно! — ехидно усмехнулся отец. — И что же дальше? — Мы решили уехать, — сжав кулаки так, что ногти больно впились в ладони, проговорил Григорий. — «Мы» — это ты и твоя девка, я правильно понимаю? — Она не девка, — процедил сквозь зубы Григорий, — не оскорбляй ее, будь добр! Китти — моя любимая женщина, и я хочу быть с ней. Поэтому-то я принял решение увезти ее в Петербург. Там никому не будет никакого дела, венчаны мы, нет ли… И я заживу наконец-то спокойно. — Пока новую «женщину всей жизни» не заведешь? — хмыкнул отец, что, разумеется, вывело Григория из себя. — Не стоит сравнивать нас двоих, papà! — раздраженно бросил он. — Я точно знаю, что буду счастлив только с Китти. А Натали… я ошибся, когда женился на ней. И теперь намерен исправить эту ошибку. В конце концов, вы сами когда-то прошли через подобное, поэтому если уж не поддержать меня, то хотя бы понять и не осуждать вы обязаны! На щеках отца заиграли желваки, впрочем, это уже не пугало: плевать, пусть отец делает что хочет, но молчать и дальше Григорий не намерен. — Ты сам только что сказал, — чуть повысив голос, произнес отец, — не надо сравнивать! — Почему же? — усмехнулся Григорий. — Потому, — взорвался отец, стукнув при этом кулаком по столу, — что в твои годы я, не разгибаясь, сидел вот здесь, в этом самом кабинете, за этим столом, дабы возродить имение, отремонтировать дом, чтобы моей жене и моему единственному сыну было на что жить, чтобы они ни в чем не знали недостатка! Чтобы ты получал по первому требованию все, чего душенька твоя пожелает, а твоя мать не ломала голову, где достать на то денег. Чтобы она не перешивала старые бабкины платья, как она частенько делала, живя в доме своего батюшки, а просто могла поехать в Нежин и заказать себе все самое лучшее! — Не надо играть передо мною святого праведника, papà, я давно уже не маленький мальчик! — вскипел Григорий. В самом-то деле, за кого отец его принимает?! — Да, вы, разумеется, приложили много сил, чтобы возродить Червинку. Но и о низменных, так сказать, удовольствиях плоти вы никогда не забывали! Или мне напомнить вам, как вы развлекались с дворовыми девками прямо здесь, в вашем любимом кабинете?! Так что вы не имеете никакого права упрекать меня в том, что я якобы не храню верность Натали, поскольку вы сами ничем не лучше меня! Отец вдруг моргнул, а потом… неожиданно рассмеялся: — Да, я знал, что ты рано или поздно именно этот упрек в лицо мне бросишь! Вот только, — он резко оборвал свой смех, быстро обошел стол и встал к Григорию вплотную, — ты не учел кое-чего! Что ж, признаюсь, я не святой, а от девок тех мне нужно было только одно. То, в чем твоя мать долгие годы мне отказывала… Не надо, — заметив, что Григорий презрительно скривился и отвел взгляд, прибавил он, — не отворачивайся, раз уж захотел вдруг откровенности. Что ж, ты прав, грешен, но при всем при этом я никогда не разбазаривал семейное добро и драгоценности матери не закладывал, чтобы купить своей пассии дом и выезд. Или что там ты ещё Катьке надарил? — Зато когда ты влюбился в Ларису… — Когда я встретил Ларису, мы с твоей матерью прожили жизнь и давно поняли, что нас уже ничего не связывает! Единственный сын, и тот к тому времени был уже взрослым и, как мне казалось, самостоятельным и разумным человеком! Надо ли напоминать, что у тебя сейчас несколько иная ситуация? — Мне все равно, — махнул рукой Григорий, — я не хочу больше жить с Натали! Пусть она уезжает к отцу и считает себя свободной. А я смогу наконец стать счастливым. Отец пожал плечами и отвернулся к окну: — Что ж… раз так, поступай как хочешь! Но придется, так скажем, подкорректировать твои планы. — Как это? — Очень просто. Твоя жена и моя внучка останутся здесь, потому что это и их дом тоже. Разумеется, если Наталья Александровна сама того захочет… Если нет, придется, конечно, выдержать и разговор с Александром Васильевичем, и косые взгляды всех соседей, но тут уж ничего не поделаешь. Если она захочет вернуться к отцу — ее воля. Но отсюда ее никто не гонит, и она сможет приезжать и навещать нас когда угодно. Потому что, что бы там ни было, она останется моей невесткой и матерью моей внучки. А твоя Китти войдет сюда хозяйкой только через мой труп! Я не отказываюсь, — отец поднял руку, увидев, что Григорий намерен возразить ему, — от ответственности за ваше легкомыслие. И ребенок ваш ни в чем нуждаться не будет. Но и только! Ноги этой женщины в Червинке не будет пока я жив, ясно?! — Червинка принадлежит мне точно так же, как и вам! — дерзко вскинул голову Григорий. — Вот когда меня снесут на кладбище, — вскричал отец, — тогда и настанет твой черед тут распоряжаться! Но и то — учти, что есть еще твой брат и твои дети. — Мне нужны мои капиталы прямо сейчас, и вы не можете запретить мне получить их в полное распоряжение! — выпалил Григорий. Пусть отец кричит, ругается, но ему придется смириться и исполнить желание Григория. — Капиталы, значит, — хмыкнул отец, — вот оно что! То есть, другими словами, я должен содержать и тебя, и твою любовницу? Ну, нет уж, дорогой мой, этому не бывать! — Вы не имеете права! — сжал кулаки Григорий. — Вы и без того лишили меня тех денег, которые были частью приданого Натали, хотя я, как супруг, мог распоряжаться ими по своему усмотрению! — Эти деньги нужны твоей жене и твоей дочери, — вновь стукнул кулаком по столу отец, — а ты думал все истратить на свои прихоти! Нет уж, ежели ты желаешь уйти отсюда, милый мой, так скажем, на вольные хлеба со своей девкой — изволь, скатертью дорога! Придется уж мне смириться с тем, что ты отныне — отрезанный ломоть. Я выделю, как и обещал, содержание твоему ребенку. Помогу вам с приобретением небольшого дома, куска земли. Ну… и хватит с вас. Дальше будешь трудиться сам, зарабатывая на хлеб себе и своей семье. Сюда же, повторяю и предупреждаю еще раз, дорога вам будет заказана! — Отец… — Это — мое последнее слово! И ты, знаешь, Гришка, я не шучу, и от слов своих не отказываюсь. Так что выбор за тобой! Григорий, с трудом подавив желание наброситься на отца с кулаками, пулей вылетел из кабинета, столкнувшись на пороге с заплаканной и донельзя встревоженной Павлиной. — Григорий Петрович, — всхлипнула она, вытирая глаза уголком передника, — беда! — Что еще случилось? — поморщился он. — Казачок приехал, дохтур его послал из больницы той, где Катря работала. Насилу, говорит, доехал по такой распутице… Катре-то нашей дюже худо сделалось. Чуть дитя не потеряла, горемыка. Говорила, говорила я вам, что… — Хватит причитать! — прикрикнул на нее Григорий. — Поехали быстрее, там скорее разберемся, что стряслось. И не вой, даст бог, все в порядке будет! — Дай господи, дай господи! — торопливо перекрестилась Павлина и подала ему дорожный плащ.

***

Алексей, задумчиво подперев щеку, сидел подле постели Катерины и смотрел на ее такое спокойное сейчас лицо. Она спала, и была все так же прекрасна, как и прежде, в те далекие времена, когда он только-только познакомился со своей милой Катенькой, и они оба мечтали о том, как проживут вместе всю жизнь, наслаждаясь счастьем. Винить некого, в который раз вздохнул про себя Алексей. Никто, кроме него самого не виноват в случившимся, нужно было бороться за свою любовь, не опускать руки. Вместо этого же Алексей предпочел трусливо бежать, и вот теперь — пожинает плоды своего малодушия. Теперь он до конца дней вынужден будет корить себя за то, что не дал тогда должного отпора матери и всем остальным, кто чинил препятствия его счастью. Сегодня же он наконец решился попробовать все вернуть. И видимо сам Господь Бог привел его к Кате, потому что застал он ее в ужасном состоянии. Она была практически без чувств, чуть было не поранилась об осколки вазы, которую случайно уронила. Китти что-то говорила о визите Лидди, якобы та угрожала ей. Что ж, в этом нет ничего удивительного: Лидия Ивановна всегда отличалась излишней жестокостью. А потом вдруг Китти потеряла сознание прямо на руках у Алексея. Он и сам чуть было чувств не лишился, от беспокойства за свою милую Китти, и чуть ли не впервые в жизни не знал, что делать и как помочь. На его счастье домой вернулась служанка Китти и тут же умчалась за помощью. Вскоре приехал врач, сухонький старичок, представившийся Михаилом Михайловичем. Без всяких церемоний он вытолкал Алексея из комнаты, а через несколько минут велел помочь ему отнести стонущую Катерину к нему в карету. Когда они добрались до больницы, врач позвал своих помощников, Китти тут же унесли, а Алексей остался одинешенек в пустом и гулком коридоре. Спустя целую вечность, Михаил Михайлович вышел к нему и, устало вздохнув, вытер пот со лба: — Вы, конечно, нашли время устраивать сцены, молодой человек. А если бы случилась беда, вы бы хоть о невинной душе подумали бы, все ж таки дитя ваше, раз уж вам на эту женщину наплевать! — хмуро проговорил он. — Я… вас не понимаю, сударь! — развел руками Алексей. — Ребенка только чудом удалось сохранить! — сказал Михаил Михайлович. — Будем надеяться, что хуже Катерине не станет, и все обойдется. Так что пока она останется здесь, под моим присмотром. — Ребенок? — Алексей почувствовал, что у него земля уходит из-под ног. — Она… у нее ребенок?! — А вы будто не в курсе! — фыркнул Михаил Михайлович. — Полно, молодой человек, не стройте передо мной святую невинность. — Могу я повидать ее? — тихо спросил Алексей. — Она сейчас спит. И проспит еще долго — до завтрашнего утра, я думаю. Но вы можете, ежели хотите, войти, дабы удостовериться, что с вашей… женщиной все хорошо. Алексей не стал разубеждать этого нахального доктора, пусть его думает что угодно. Он тут же поспешил к Катерине. Бедняжка была бледна, но спала спокойно, точно ангел. Алексей присел на стул у изголовья кровати и осторожно взял Китти за руку. Бедная, несчастная моя, — подумал он. — Прости меня, Китти, — прошептал Алексей, целуя ей руку. Как же так могло случиться? Впрочем, легко догадаться: Китти ведь осталась совсем одна, некому было помочь ей, заступиться, вот какой-то негодяй и воспользовался ее невинностью, совратил бедняжку и бросил! Кто бы он ни был — гореть ему в аду за то, что доставил Китти столько горя! Алексей почувствовал вдруг резкую боль в руке, поморщился и принялся растирать запястье. Очевидно, погода меняется, у него теперь всегда так: старая рана начинает давать о себе знать стоит только перемениться ветру. Заметив вдруг, что большой палец левой руки в крови, Алексей тут же достал платок и перевязал ранку. Очевидно, он порезался осколками той вазы и сам не заметил, как… Китти тем временем вздохнула, еле слышно застонала, и Алексей тут же склонился над ней: — Все хорошо, Катенька, все в порядке, вы в безопасности! Нет, решено, теперь он ее ни за что не бросит! И никому больше не отдаст! Ресницы ее дрогнули, Китти вздохнула и еле слышно прошептала: — Григ… Гришенька мой, не уходи!..