"Любовь - огонь и молнии и гнев" (с)

Катерина сидела за столом, подперев рукой щеку; другой рукой она с тоской помешивала остывший чай. Павлина, войдя в кухню, замерла на какой-то миг на пороге, укоризненно покачала головой, после чего подошла и села рядом. — Ты сейчас в чашке дыру протрешь! — сердито взглянула она на Катерину. — Катря! — Павлина от души хлопнула ладонью по столу. — Я с тобой разговариваю, или вон с тою стенкой?! Катерина вздрогнула от неожиданности: — Ох, прости, Павлусенька! — виновато улыбнулась она. — Просто я задумалась… — О чем? — Ах, мамуся-Павлуся, — грустно вздохнула Катерина, — я так устала! Когда уже наконец родится дитя? — Да ты сама еще дитё неразумное, — покачав головой, Павлина погладила ее по голове. — Потерпи уж, Катрусенька моя милая, — прибавила она, — немного осталось, думаю, что со дня на день можно ждать. — Когда бы уж скорее, — задумчиво проговорила Катерина и отпила глоток остывшего чая. — Правда… Григорий Петрович говорит, нам придется уехать. Но честно признаюсь тебе, я не хочу оставлять этот дом. Павлина кивнула: ей было прекрасно известно, что мрачное и грустное настроение ее милой Катрусеньки связано именно с грядущим отъездом. Григорий Петрович давно уже предупредил, мол, батюшка его согласен определить ребенку Кати содержание и предоставит в ее распоряжение небольшой домик в одной из отдаленных деревень. Сказать по совести, самой Павлине даже по душе было это предложение, ведь, ежели хорошо подумать, то так будет лучше прежде всего для ребенка и для самой Кати, разумеется. Григорий Петрович не сможет вечно разрываться на два дома, но и ввести Катю в Червинку, как новую хозяйку, он, как ни прискорбно, тоже не осмелится. Во-первых, перед Богом и людьми он женат на Наталье Александровне, а во-вторых, отец ему ни за что подобного не позволит. Петр Иванович, чего уж там греха таить, всегда недолюбливал Катю и злился на Ганну Львовну за то, что она относилась к бедной сиротке как к дочери. Он любил повторять, что жена его «просто дурью мается». Вот ведь, подумалось вдруг Павлине, Петр Иванович всю жизнь был человеком весьма черствым, казалось, чувствительность и сострадание совершенно чужды ему. Но теперь он согласен если и не признать своего внука, то по крайней мере помочь ему. Возможно, там, вдали ото всех, в тишине и покое Катя с малышом заживут счастливо… Само собой, Павлина не собиралась бросать Катю в одиночестве, если уж на то пошло, она поедет вместе с ней, поможет поставить ребенка на ноги. Когда-то давным-давно она пообещала матери Катерины, что всегда будет рядом. Соломия была такой же, как ее дочь — восторженной мечтательницей. Вечно она парила в облаках, грезила о лучшей доле, о том, как ее милый «добудет им волю». Степан (особенно когда на грудь крепко принимал) любил разглагольствовать о том, что попросит пана на оброк его отпустить, и тогда он заработает «много-премного грошей», а после выкупит и себя, и Солю из неволи. Павлина ворчала, конечно, что Степка те гроши скорее пропьет, но Соле говорить про то было бесполезно. Она словно помешанная делалась, когда о Степушке ее ненаглядном речь заходила. Павлина просто терялась и не понимала, как можно быть настолько глупой и слепой! Степка ведь только языком молоть был горазд, а сверх того, бывало, на Соломию и покрикивал, а пару раз даже поколотил. Павлина тогда грозилась лично оторвать дебоширу руки и ноги, но Соломия заявила, что ни за что ей этого не позволит, поскольку «сама во всем была виновата». Дескать, она не должна была своему милому перечить, а еще — строить глазки и привечать у себя в дому панского псаря Ваньку. Из-за Ваньки, к слову, Соля со Степкой тогда вдрызг разругались, он не побоялся даже гнева Якова, который просто-напросто приказал высечь его за то, что лошадей вовремя не подковал. Степке все ни по чем оказалось: он пил три дня в кабаке, позабыв обо всем на свете, и поносил при этом свою зазнобу последними словами. Соломия же, прорыдав те три дня в подушку, отправилась в кабак, чтобы умолять своего ненаглядного вернуться и простить ее. Они и в самом деле вернулись вместе, Соломия отвела Степана к себе домой, и с того дня он частенько стал к ней захаживать, оставаясь на ночь, несмотря на ехидные усмешки соседок. Павлина, помнится, несколько раз спрашивала, когда ж Степа к Соле сватов пошлет, но тот лишь отмахивался, мол, когда время придет, а пока им и так хорошо. Ну, а потом случилась та история, когда Соля пошла в панскую спальню да задержалась там до полуночи. В Степку точно бес вселился. Соля неделю ходила с подбитым глазом, но даже это ее не остановило. Она валялась в ногах у паскудника, целовала ему руки, божилась, что ничего меж ней и паном не было да и быть не могло, она де его вообще в глаза в тот проклятый вечер не видела, но все тщетно. Степан разбуянился не на шутку. Он в очередной раз оттаскал бедняжку Соломию за косы, надавал оплеух, криком кричал, что прямо сейчас пойдет и подожжет Червинку вместе с паном, пани и «их мелким выродком», а потом прямой дорожкой отправился в кабак. Там ему в недобрый час на глаза попался псарь Ванька, и он сорвал на нем злобу. Слово за слово — в кабаке началась драка. Ваньке Степан проломил голову табуреткой, а кто уж пырнул его самого ножом, про то жандармы так и не дознались. Троих особо буйных приятелей Степана (скорее всего, кто-то из них в суматохе да пьяном угаре и порешил несчастного) отправили на каторгу, а кабатчика публично выпороли за то, что допустил такое безобразие. Соля кричала, что наложит на себя руки, Павлина всерьез грозилась связать ее крепко-накрепко, если не выбросит из головы этакую дурь, но тут выяснилось, что у Соломии будет ребенок. Когда родилась Катерина, а Соля умерла от горячки, Павлина пообещала заботиться о ней, потому что у девочки никого в целом свете не осталось. Своих детей у нее не случилось, и оттого Катря ей стала как кровное дитя. Она даже думала упросить Анну Львовну отдать ей девочку, но та рассудила, что лучше уж будет бедняжке расти в панском доме. И вот теперь Катя, подобно своей матери, потеряла голову от безудержной страсти и ничего и никого вокруг не замечает. — Что же делать, дитятко, — в который раз принялась растолковывать Катерине Павлина, — ведь ты сама понимаешь, что так лучше тебе будет. Там никто тебя не знает, слухов меньше… — Но я привыкла уже к Нежину, — вновь тяжело вздохнула Катерина, — и с Григом я расставаться не намерена! Лучше бы мы с ним уехали куда-нибудь, как он обещал: в столицу ли, за границу, — куда угодно! Но лишь бы он со мной не разлучался, понимаешь? Павлина махнула рукой: — Ни в какую столицу Петр Иванович его не отпустит, будто ты не понимаешь! — Разумеется, он ведь всегда так жесток и несправедлив к Григу. А теперь и вовсе думает лишь о младшем своем сыне да Ларисе… — Не повторяй ты за ним эту глупость! — перебила ее Павлина. — Может, Петро Иванович и суров с твоим ненаглядным аспидом, но… и его понять можно. Кому понравится, когда твое имя на всех углах полощут? Правда… сам-то тоже не ангел, что и говорить… — Ах, — мечтательно закатила глаза Катерина, — если бы мне было можно вернуться в Червинку! — Ну, это ты, мать, и думать забудь! — тяжко вздохнула Павлина, прекрасно понимая, что это, увы, и в самом деле пустые мечты.

***

Катерина хотела было уже ответить, но тут услышала вдруг шаги в передней. Просияв, она тут же устремилась туда, и в следующее мгновение угодила прямо в жаркие объятия своего милого. — А я думала, ты приедешь только завтра! — прошептала она, целуя его. — Хотел поскорее повидаться с тобой, милая моя Китти, — отозвался он. — Что с тобою? — участливо спросила Катерина, проводив любовника в гостиную и усадив за стол. — Павлусь, принеси нам чайку, прошу тебя! — попросила она Павлину. Григорий тем временем встал, прошелся по комнате, после чего вновь плюхнулся на стул и со всей силы шарахнул по столу кулаком. — Черт бы все побрал! — вскричал он. — Боже, Григорий Петрович, да что стряслось? — спросила у него вздрогнувшая от неожиданности Катерина. — Вы… вы вновь поссорились со своей женой или же с отцом? — Пока еще я с ним не ссорился, но думается мне, это не заставит себя ждать. Мало мне было Натали, которая вымотала все нервы, так теперь еще и папенька! Совсем уже рассудок потерял! — Он снова вас отругал? — Гораздо хуже, Китти, поверь мне. Он, кажется, вообразил, что женившись на молоденькой, сам сделался юношей и по такому случаю вновь обрюхатил свою женушку! Так что теперь у меня в добавление к одному младшенькому братцу совсем скоро появится еще один. Впрочем, может быть, это будет сестрица, но хрен редьки не слаще. — Лариса Викторовна беременна? — улыбнулась Катерина. Григорий же скривился, точно от зубной боли: — Именно! Ты представляешь себе это позорище?! — Отчего же? — пожала плечами Катерина. — Они ведь муж и жена… — она тут же отвела взгляд и тихонько вздохнула. — Самое ужасное, — Григорий не обратил внимания на ее вздох, — что отец нынче и без того совершенно помешался на драгоценном своем Левушке. Только в доме и разговоров о том, как тот играет, как что-то там лепечет, а его ненормальным родителям и няньке мнится, будто он заговорил… Когда же он действительно заговорит, отец, наверное, бал закатит на радостях! А родится у него второй сыночек от обожаемой Ларисы, так и вовсе свихнется. Но самое плохое, милая моя Китти, что теперь нам с тобой точно придется забыть о столице! Дай боже, чтобы в глухомань эту дал спокойно уехать. Катерина погладила его по голове: — Вы не переживайте, может быть, все еще не так плохо. Вдруг Петр Иванович напротив смягчится и позволит нам все же отправиться, в столицу, как вы хотели. Или… или может быть, мы останемся здесь? По совести сказать, мне бы не хотелось покидать Нежин и этот дом. Тут так уютно… — Тогда, — раздраженно дернул плечом Григорий, — тебе придется вновь идти мыть полы в своей грязной больнице. Потому что я не смогу платить за дом, отец ведь удавится за лишнюю копейку! — Что же нам делать? — тихо спросила она. — Не знаю! — огрызнулся Григорий. — Неужели не ясно, что кабы знал, так и разговору б не было! Он быстро поднялся из-за стола и направился к дверям. — Куда же ты, Григ? — жалобно спросила Катерина. — Пойду прогуляюсь, — бросил он через плечо. — Я слишком взвинчен, извини! Он вышел, громко хлопнув дверью, а Катерина растерянно моргнула и недовольно поджала губы. Она хотела было уже броситься за ним и позвать его назад, как вдруг вновь почувствовала ту самую сильную, всепоглощающую боль, как в тот раз, когда Лидия Шефер чуть быть не задушила ее. Но на этот раз, кажется, боль эта говорит о том, что вот-вот должно случиться то, чего Катерина ждет с таким трепетом и нетерпением. — Павлуся! — крикнула она, схватившись за живот и согнувшись от боли. — Помоги же мне!

***

Домой Алексей Косач возвращался в радостном расположении духа. Все ж таки встреча со старым другом всегда действует благотворно. Тем более, что в последнее время он безвылазно сидел у себя в комнате. Бог его знает, отчего вдруг на него навалилась та ужасная хворь… Приехав в тот день от Катеньки, Алексей не спал всю ночь. Ему с трудом удалось отделаться от расспросов матушки и Марианны и закрыться у себя в спальне, дабы хорошенько обдумать все, что произошло. Когда он увидел, как его милая Катюша лежит на полу без чувств, у него сердце оборвалось, ему было безумно жаль ее, а кроме того, мучил стыд, что именно его малодушие довело до беды. Кто бы ни был негодяй, совративший Катю, думал Алексей, сидя у ее постели в больничной палате, он дорого заплатит за то, что надругался над таким чистым и невинным созданием. Алексею представлялось, как он ищет подлеца по всему уезду, как бросает ему в лицо перчатку… А потом Катенька очнулась. С именем Григория Червинского на устах. И Алексей понял, что к сожалению, опоздал окончательно и бесповоротно. Разумеется, в нем заговорила обида: — Как же вы могли… так, Катя? — спросил он, с болью глядя на нее. — Ведь вы могли бы найти достойного человека! — Ах, Алешенька, — отвернувшись, проговорила она, — давайте раз и навсегда оставим эту тему! Я люблю его. И точка. А то, что меж нами… все давно перегорело. Простите меня! Право слово, если бы она была законной женой другого человека, это было бы совсем иное. Он понял бы. В конце концов Катерина не давала клятву вечно любить одного Алексея, тем более, что он первый отказался от нее. Более того, он ни за что не стал бы ни упрекать ее, ни посягать на ее честь, как бы тяжело ему не было. Но она… она просто-напросто позволила бесчестному и бессовестному Григорию Червинскому растоптать ее честь, да еще кажется и ни капли не стеснялась подобного… падения. Как можно по доброй воли изваляться в такой грязи?! Да, конечно, довольно много женщин, которым наплевать на свою честь и репутацию, но чтобы его нежная, светлая и чистая Катенька оказалась такой… В это просто невозможно было поверить! Всю ночь он не спал, а наутро у него открылась страшная горячка. Сам Алексей практически ничего не помнил, ему потом обо всем рассказала мать. Он несколько дней метался в жару и бреду, звал Катю, то проклинал ее, то говорил, что любит… Единственное, что он запомнил, это то, как чьи-то нежные руки гладили его по щекам, и голос, будто издалека, звал его по имени и умолял не бросать, остаться… — Лидочка Шефер не отходила от тебя, — сказала Алексею матушка, — днем и ночью у постели твоей дежурила. Лекарства привезла! Храни ее Господь! Ведь именно ее снадобье тебя и спасло. А доктор говорил, что чуть ли не заражение крови и… — она отвернулась и быстро вытерла глаза. — Будет, маменька, — Алексей обнял ее, — не плачьте. Ведь все уже позади! Да, преданность Лидии Ивановны действительно заслуживает всяческих похвал. Алексей собирался навестить ее, поблагодарить, да все не мог выбрать подходящий момент. Сегодня же Алексей направился в нежинский банк, дабы заплатить долг (матушка была вынуждена взять ссуду, покуда он был болен), а после заехал к Николя, с которым они давно не виделись. Они славно провели время, вспоминая юность, и Алексей почувствовал, как на душе стало легко и спокойно. Николя теперь женатый человек, у него двое детей, и он счастлив. Алексей безумно рад за него, и остается только надеяться, что и дальше все у него будет складываться как нужно. Выяснилось также, что Наталья Александровна со своей дочерью теперь живет у отца и брата. В душе вновь ожила ненависть по отношению к Григорию Червинскому: каков же мерзавец! Погубил две жизни: Натали и Китти. Да еще и ребенка бросил! Вызвать бы на дуэль негодяя, да только какие у него основания, ведь Китти Алексею никто, а Наталья Александровна и подавно. А ведь когда-то она ему была бесконечно симпатична. Он даже стихи ей посвящал… Конечно, это было в далекую пору их отрочества, когда сам Алексей только-только окончил гимназию. Он частенько бывал в доме у Дорошенко, так как дружил с Николя, и когда тот познакомил его со своей сестрой, Алексей поклялся себе, что навечно останется ее рыцарем. Сейчас он об этом вспоминал с грустной улыбкой на устах… Сама же Наталья Александровна выглядела очень грустной и уставшей. Алексей спросил, может ли он чем-нибудь помочь ей, а когда она лишь пожала плечами в ответ, заверил, что она всегда может рассчитывать на него. — Вы очень добры, Алешенька, благодарю вас! — отозвалась она. Маменька встретила его в передней, очевидно, увидела в окно, как он подъехал. — Алешенька, милый, ты как раз вовремя! — обрадованно воскликнула она. — Что-нибудь стряслось, маменька? — спросил он, целуя ей руку. — У нас гости, — улыбнулась она. — Лидочка Шефер заехала с дружеским визитом. — Очень мило с ее стороны, — почти не покривил душой Алексей. Да, стоит признать, что Лидия Ивановна иной раз, так скажем, излишне навязчива, но ведь в конце концов он чуть ли не жизнью ей обязан. Значит, долг велит ему быть вежливым и предупредительным.