***
Григорий был не в духе. Со вчерашнего вечера он своим домашним и слова не сказал. А о чем, право слово, ему говорить с дражайшим папенькой и его драгоценной супругой? О том, какое имя выбрать малышу, или он том, почему Левушка в очередной раз раскапризничался вместо того, чтобы спокойно спать после обеда. Да какая, право, разница?! Это — дело его нянек и прислуги! А Лариса, кажется, забыла, что ей не пристало самой возиться с ребенком: петь ему колыбельные, играть с ним, укладывать спать, возить на прогулки. Хотя, стоит ли осуждать ее за это, ведь она, как ни крути, как была простолюдинкой, так ею и осталась, несмотря на то, что отец обрядил ее в шелка и сделал благородной пани. А самое ужасное заключается в том, что он ей полностью и во всем потакает. Просто удивительно, как ей удалось накрепко привязать отца к себе, завладеть всеми его мыслями и чувствами. На мать, сколько Григорий себя помнил, отец никогда не смотрел с такой нежностью, с какой постоянно смотрит на свою драгоценную Ларису. У него даже голос меняется, когда он обращается к ней! Просто интересно, а с ним, когда Григорий был таким, как его младший брат сейчас, отец проводил хоть сколько-нибудь своего свободного времени? Сидел ли он у его детской кроватки, когда Григорий болел, утешал ли его, когда он плакал? И тут же, стоило только ему подумать об этом, в памяти всплывали картинки из далекого детства: вот отец, еле заметно усмехнувшись, кивает ему, разрешая поехать с ним в город. Вот он приносит ему в детскую ту самую игрушку, которая так понравилась маленькому Грише. Вот отец разрешает ему посидеть в своем кресле в кабинете, и у Гриши захватывает дух от удовольствия, а отец смеется и говорит, что совсем скоро его сын станет полновластным хозяином Червинки. А вот Гриша болеет и лежит в кровати, мать уговаривает его выпить лекарство, а он плачет еще сильнее и еще горше и говорит, что оно горькое, и он ни за что его пить не станет. А потом приходит отец, сурово смотрит на него, но говорит на удивление тихо и спокойно, что надо принять лекарство, чтобы вылечиться. Когда же Гриша вылечится, они вместе поедут на прогулку верхом. Гриша, скрепя сердце, пьет микстуру, а отец садится рядом и кладет ладонь ему на лоб… Нет, тут же одернул себя Григорий, все это — глупости! Отец и вполовину не любил и не любит его так, как Левушку, это же очевидно. Если бы он ценил старшего сына, то внял бы его просьбам, вошел в положение. А он только и умеет, что вопить, как ненормальный, стоит Григорию только заикнуться о деле. — Ты что это сидишь тут в кромешной темноте? — Григорий поморщился, услышав отцовский голос. Вот, полюбуйтесь, легок на помине. Как говорится, вспомнишь черта — он тут как тут! Впрочем, если подумать, то это даже кстати. — Я просто задумался, papà, — отозвался он, — и ждал, кстати сказать, вас. — Вот как? — заинтересованно взглянул на него отец. Он отдал распоряжение зажечь в гостиной верхний свет, а после уселся поудобнее в кресло и продолжил разговор. — И что стряслось? — Вам прекрасно известно, что, отец! — отозвался Григорий. — Я решительно отказываюсь ехать в какую-то глухомань и тащить туда своего ребенка вместе с женой! — Твоя жена, — невозмутимо проговорил отец, — а равно и законная дочь остаются в Нежине. А вот твоя полюбовница отправляется в новое свое жилище. — Вы не имеете никакого права решать за Китти! — процедил Григорий сквозь зубы. — Она не желает покидать свой дом. И я с ней полностью согласен! Отец со всей силы хлопнул по подлокотникам и резко поднялся на ноги: — Кажется, конца этому не видно! — воскликнул он. — Знаешь, Гриша, мне давно уж надоел этот бесконечный спор! Если тебе в радость, что над тобой весь уезд потешается, то на здоровье — живи со своей Китти и ходи с ней по улицам под ручку кренделем! Да только запомни, что с того дня, как ты решишься на этакое позорище, о Червинке, обо мне и о своей семье можешь забыть навсегда! — Вы не имеете права! — закричал Григорий. — Как вы смеете угрожать мне — и чем? — лишением наследства, тем, что оставите меня без гроша? Я уже говорил и снова повторю: у меня точно такие же права на землю и капиталы, как у вас. Я — ваш сын, черт вас побери, дорогой мой Петр Иванович, а не нищий с паперти. Я не подачки прошу, а свое требую, вот так! Глаза отца потемнели, но Григорию было наплевать, он и сам удивлялся собственной смелости. Но ему уже донельзя осточертел приказной тон отца и наплевательское отношение. — Вы не желаете видеть Китти, — продолжал он, — это ваше право. Но выгнать нас из Нежина вы тоже не можете! В конце концов мы будем жить там, где мы сами захотим! Что до скандалов, то мне наплевать, понятно? Так же, как было наплевать вам, papà, когда вы сошлись со своей Ларисой. Вы почему-то не спешили уехать с ней в глухомань, вы помчались в Париж, едва только истек траур по моей матери! — А ну замолчи, щенок! — не выдержал отец. — Я с твоей матерью к тому времени давным-давно объяснился, и тебе не хуже меня известно, что меж нами было! А что до Парижа, то я увез туда свою законную, позволь напомнить, жену на свои собственные средства. Я не сидел на шее своего отца, не желая пальцем о палец ударить ради того, чтобы самому содержать себя и свое семейство! — Я не поеду ни в какую деревню! — взревел Григорий. — И точка! — Тогда от меня ни гроша больше не получишь! — не остался в долгу отец. — Даром денег нет, запомни это! — Да, разумеется, — всплеснул руками Григорий, — для меня у тебя никогда ничего нет, то ли дело твой драгоценный Левушка. И твоя Лариса, которую ты вновь успел обрюхатить, точно какую-то дворовую… — А ну замолкни сейчас же! — отец подскочил к нему и замахнулся. Григорий попытался было перехватить его руку, но тут вдруг двери гостиной распахнулись, и отец от неожиданности отпрянул от него. — Что еще? — спросил он у застывшего в испуге на пороге Тихона. — Пан, там казачок прискакал, говорит, его тетка Павла наша прислала. Просили Григорию Петровичу передать: мальчика господь послал!XXIV
31 декабря 2022 г. в 14:11
Натали нервно передернула плечами, глядя на закрывшуюся за Алексеем дверь, а Николя тем временем повернулся к сестре и добродушно улыбнулся ей. В ответ она лишь еще раз раз пожала плечами и, заметив, что ей надобно идти проведать дочку, потому что той, кажется, вновь нездоровится. Николя вздохнул и пожелал своей дорогой племяннице поскорее поправиться.
Честно признаться, когда Натали вернулась в отчий дом, то Николя, узнав обо всем, что с ней произошло, пришел в ярость, он готов был убить Григория Червинского. Подумать только, он осмелился опозорить честное имя Натали! Унизил свою законную супругу, оскорбил ее: завел себе любовницу, выставил свое бессовестное поведение напоказ да еще и нисколько не стесняется подобной мерзости. Николя рвался если не дуэль устроить, то по крайней мере поговорить с глазу на глаз с Григорием Червинским и объяснить ему правила приличия, но Натали вместе с отцом в один голос твердили, что ему вовсе ни к чему волноваться.
Сама Натали казалась на удивление спокойной и уравновешенной, она сказала, что ей больше нет дела до бывшего мужа, поэтому и имени его произносить больше не хочет. Она приняла решение оставить Червинку и поселилась со своей дочкой в отчем доме, повторяя, что так им обеим будет спокойнее. Но увы, спокойной жизни им всем, судя по всему, не видать, как ушей своих.
Бог его знает, почему Натали вдруг ни с того ни с сего взъелась на Елену, но она буквально шагу ступить теперь не может без того, чтобы не уязвить и самого Николя, и его жену. Начать с того, что сестре не понравилось, что отец отдал Николя с Еленой комнаты матери, а свою спальню распорядился переделать под детскую. Но ведь отец сам принял такое решение, он сказал, что это самая уютная комната, поэтому детям там будет удобнее. Елена, к слову сказать, сопротивлялась, говорила, что Александру Васильевичу не стоит так беспокоиться, но он настоял на своем, повторяя, что дети превыше всего.
Натали же по приезде высказала брату претензии, будто он «наглым образом выселил отца и всячески его угнетает». Кроме того, Натали стала донельзя раздражительной и нетерпимой. Она срывала злость при каждом удобном случае на всех: на Николя, на его детях, на отце, а больше всех — на Елене. Николя не раз уже замечал покрасневшие от слез глаза жены, хотя она тут же принималась уверять его, что все в порядке, у нее де просто разболелась голова. Она злилась, что нянька, которую наняла жена Николя, больше времени уделяет маленькому Николушке, а не Еленочке, сетовала на нерасторопность бедной Надежды, потому что той де не удавалось быстро успокоить девочку.
— Поймите же, — втолковывала Натали Елена, — ваша доченька просто еще не привыкла к новому месту. Кроме того, она… по натуре своей, видимо, беспокойная.
— Когда мы жили в Червинке, — нервно дернула плечом Натали, — моя дочь не плакала ночи напролет. Ее нянька была способна ее убаюкать. А если уж у нее не получалось, то приходилось мне! Или хотя бы моей… То есть, я хочу сказать, жене Петра Ивановича. У нее почему-то всегда получалось быстро успокоить детей!
— Натали, дорогая, — мягко улыбнулся ей отец, — не переживай так, все наладится.
Что же касается Елены, то она всячески старалась наладить с Натали отношения, но та упорно не желала ее замечать.
Николя нервировало это их негласное соперничество, он даже стал подумывать об отъезде, но когда поделился планами с отцом, тот решительно потребовал от него не рубить с плеча.
— Пойми, — втолковывал он, — твоей сестре сейчас приходится несладко, поэтому она так нервничает. Мне кажется, тебе стоит дать ей время, чтобы залечить сердечную рану. И тогда она успокоится, вот увидишь.
— Рану, которую нанес ей этот негодяй, — вздохнул Николя, — залечить, пожалуй, не так уж легко… Что ж, остается надеяться, что вы правы, papà, и она в скором времени и впрямь придет в себя.
Однако же Натали будто специально накручивала себя: она заявила, что станет обедать и ужинать отдельно, у себя в комнате, держалась холодно и отчужденно с отцом и с Николя, а Елену, казалось, и вовсе перестала замечать. Вечерами, Николя не раз наблюдал, как его сестра выходила в сад и подолгу сидела в беседке. Иногда Натали брала с собой дочку и что-то ласково рассказывала ей, качая на руках. Оживлялась Натали только если с визитом прибывала ее закадычная подружка Лидия Шефер, которую, сказать по совести, Николя терпеть не мог, или проведать внучку приезжал Петр Иванович вместе с Ларисой Викторовной.
Именно поэтому Николя так обрадовал визит Алексея. Ему подумалось вдруг, что возможно, его лучший друг и его родная сестра наконец-то смогут поладить. Когда-то давно Алексей был по-юношески влюблен в Натали, страдал, потому что она не отвечала ему взаимностью. Потом он уехал, а по возвращении вновь стал оказывать Натали знаки внимания. И надо же было этому подлому Григорию Червинскому влезть в жизнь Натали именно тогда. Она буквально потеряла голову, стоило только ей увидеть этого проходимца, она вся сияла от радости. А вот Николя не покидало смутное предчувствие, что не видать его милой сестре счастья с этим человеком, и вот, извольте, так оно и вышло. Впрочем, что толку теперь сожалеть о том, чего уже не исправишь. Однако теперь, подумалось ему, кто знает, вдруг Натали все же откроет глаза и увидит: Алексей — стоящий человек! Он добр, смел, благороден, он никогда не причинит Натали вреда, он всегда протянет ей руку помощи, лишь бы она не страдала больше.
А что если, пришла ему вдруг в голову мысль, если помочь им! Необходимо свести сестру с Косачем, ведь от этого всем будет лучше! Думается, и сам Алексей не имеет ничего против, у него, как известно, тоже сердце разбито вероломством его прежней возлюбленной. Надобно только, чтобы Натали с Алешкой почаще виделись, оставались наедине. Как бы это устроить?..
Кажется, решил Николя, стоит посоветоваться с женой, она непременно поможет ему, и они вместе смогут устроить счастье Натали и Алексея.