"Любовь - огонь и молнии и гнев" (с)

Андрей Жадан и представить себе не мог, что после всех мытарств, которые свалились на его голову, удача наконец-то ему улыбнется. Сидящая напротив него Лидия Ивановна Шефер явно пребывала в добром расположении духа. Она помешивала изящной серебряной ложечкой чай и время от времени оценивающе разглядывала Андрея из-под полуопущенных ресниц. Он подумал, что это, видно, не иначе, как сама судьба столкнула его сегодня с ней у входа в банк. Жадан явился туда, чтобы заложить дом, потому что Родзевич, подлый скот, требовал от него как можно скорее вернуть все, что он занял. Поэтому-то встреча была так кстати, ведь Лидия Ивановна в свое время обещала помочь ему. — На ловца и зверь бежит, Лидия Ивановна! — приветливо улыбнулся ей Жадан. — Вы правы, — в тон ему отозвалась Лидия. — Признаться, не ожидал вас встретить, такая приятная неожиданность! — Андрей поцеловал ей руку, после чего предложил скоротать вечер вдвоем у него дома. Тетушка накрыла роскошный стол, отужинала с ними, а после, решительно поднялась и сказала, что время позднее, и она, пожалуй, пойдет спать. Андрей пожелал тетушке покойной ночи, и, как только за ней закрылась дверь, предложил Лидии Ивановне пройти в гостиную. — Ну, что же, Андрей Андреевич, — проговорила Лидия, удобно расположившись в мягком кресле, — я так полагаю, препятствие устранено? — Вы совершенно правы, — кивнул Андрей, — вы больше никогда не услышите об известной нам особе. — Прекрасно! — глаза ее радостно сверкнули, и Андрей невольно восхитился: когда она всем довольна, она, оказывается, становится еще красивее. — Позвольте вас спросить, Лидия Ивановна, — чуть склонив голову набок, проговорил Андрей, — зачем вам все это? Неужели единственно лишь затем, чтобы заполучить этого… это ничтожество? Как бишь его там?.. Косача. — Не смейте говорить о нем плохо! — гневно воскликнула Лидия. — Иначе это положит конец нашей с вами дружбе. — Прошу меня простить, дражайшая Лидия Ивановна! — Андрей приблизился, постоял рядом и наконец присел на ручку кресла, на котором сидела Лидия. — Я не хотел обидеть вашего… скажем так, аманта, но просто мне кажется, он не тот человек, который вам нужен. — Неужто? — усмехнулась Лидия. — И может быть вы, в таком случае, знаете лучше, кто мне нужен, а кто нет? Андрей придвинулся еще ближе, взял ее за плечи и развернул к себе лицом: — Я могу вам сказать определенно: вы еще не видели и не познали настоящего мужчины. А вот когда вам будет, с кем сравнить, вы сразу поймете: он и гроша ломаного не стоит. Он подался вперед, взглянул еще раз ей прямо в глаза, а после привлек к себе, покрепче обнял, чтобы не слишком сильно сопротивлялась, и приник губами к ее плотно сжатым губам. Лидия попыталась было высвободиться, но Андрей, усмехнувшись, чуть покачал головой и, сжав ее покрепче в своих объятиях, углубил поцелуй. Почувствовав, что она чуть расслабилась, поняв, видимо, что проще покориться, нежели продолжать строить недотрогу, Андрей, осмелев, сжал ее грудь, а после принялся расстегивать платье. — Я знаю, где нам будет удобнее, — прошептал он на ухо Лидии, чуть прикусив мочку ее уха. В ответ она только охнула, закусив губу и подавив сладострастный стон, после чего кивнула, и обвила руками его шею: — Вы меня ввели во грех, пан Жадан! — задыхаясь, проговорила она. — Не согрешишь — не покаешься! — хохотнул Андрей, поднимаясь с кресла. — Пошли в спальню! — он взял ее за локоть, чтобы не вздумала вдруг сбежать в последний момент. — И там я покажу тебе настоящего мужчину!

***

Платон Родзевич пребывал в далеко не в самом радужном расположении духа. Девка продолжала кобениться, и судя по всему, придется с ней покончить, так и не познав ее. Да и черт бы с ней! В конце концов, если он захочет, то сможет найти таких с деяток, стоит лишь приказать Макаровой. И где, интересно, до сих пор носит Молибогу? Он обещал приехать сегодня вечером и привезти все необходимые бумаги. Завтра с утра можно идти в военный трибунал и поведать им о подвигах Григория Петровича Червинского. Ну, а дальше совсем просто: Платон поедет прямиком в Черивнку и предложит Петру сделку: его дом, состояние и молоденькая женушка в обмен на незапятнанную честь и репутацию, а заодно и жизнь сыночка Гришеньки. Если Петр откажется, то Григоря осудят, может быть, даже казнят, и тогда ни самому Червинскому, ни его младшим выродкам никто руки не подаст, перед ними закроются все двери. Петр слишком дорожит своей честью, насколько Платон успел узнать. Ему надо думать о своем младшем сыне, как его на ноги поставить да в люди вывести. Что ж, если так посмотреть, то Родзевич весьма великодушен: старший Червинский останется жив, с голоду не помрет, небось, припрятаны у него кой-какие сбережения на черный день. Пусть живет, как умеет. На сладкое Платон велит в самый последний момент рассказать Григорию о смерти его девки и покончить с ним, после чего весь свет все равно узнает о его бесчестии. Петр же останется один, опозоренный и разоренный. Дальше уже пусть хоть в петлю лезет, Платону до того дела нет. Что же до его бабенки, то там видно будет, как с ней поступить. Может быть, Платон позабавится с нею напоследок, коли будет покорна, в конце концов актеркой ведь была, им не привыкать, все они — те же шлюхи, только более дорогие. А потом можно и милость ей оказать — отпустить к муженьку, ежели он, конечно, примет ее после того, как под другим лежала, кто там его разберет, вдруг он небрезглив. А коли эта потаскушка заартачится, то Платон все равно свое возьмет, а там — камень ей на шею да в Днепр. — Пане, к вам там… Ольга Платоновна, — заглянула в комнату девка Акулька. — И чего ей надо, интересно? — пожал плечами Платон. — Что ж, зови! А после — марш в мою опочивальню, да готовься, жди меня. — Да, пане! — с почтительным поклоном проговорила Акулька. Ольга была бледна, глаза заплаканы, руки дрожат… Сердце предательски дрогнуло: все ж таки родная кровь, и Платон, как мог, старался беречь свою дочку. — Что стряслось, Ольга? — он шагнул к ней навстречу. — Папенька, — дрожащим голосом проговорила она, — ох, папенька! — разрыдавшись Ольга бросилась ему в ноги. — Прости, умоляю, папенька, — плакала она, целуя ему руки. — Христом богом заклинаю, прости и не гони свою неразумную дочь! — Да что с тобою, Олли? — Платон взял ее за плечи и помог подняться. — Моя мануфактура… все сгорело! — Ольга подняла на него затравленный взгляд. — Рабочие сожгли! Сказали, что мало денег. Требовали… прибавки. А управляющий… он… он… попытался… Он схватил меня, платье порвал… — Где этот негодяй?! — взревел Платон. — Степка, Макарка! — крикнул он, обернувшись к двери. — Сейчас они отправятся туда и дух вышибут из сволоты! — Не надо, папенька, я… успела нож достать, всегда его с собой ношу… Щеку ему распорола… И убежала. Ах, папенька! — она расплакалась еще горше. — Тихо, Олли, не плачь! — Платон неуклюже погладил ее по голове. — Параська! — вновь крикнул он. — Что прикажете, пан? — в комнату вбежали крепостные Родзевича. — Вы с Макаркой поезжайте на мануфактуру моей дочери да проверьте, что там да как. Кого найдете — скрутить и привезти ко мне! — приказал он двум дюжим молодцам, которые, как по команде, молча кивнули и скрылись с глаз. — А ты, — велел Родзевич комнатной девке Параське, — иди и позови Акульку, пусть дочери моей прислуживает сегодня. Сама же… заместо нее в опочивальне у меня останешься… Постель надо перестелить мне, поняла? Девка поклонилась и умчалась исполнять приказ. — А ты пока садись, дочка, отдохни, — Платон подвел Ольгу к дивану и помог сесть, — помни: ты дома, и твой отец о тебе позаботится! «Так даже лучше, — подумалось ему, — пусть поживет покуда здесь, у меня на глазах».

***

Галина собрала со стола тарелки и принялась смахивать крошки, вполуха слушая рассказ Дарки. Пани Лариса Викторовна, отужинав, отправилась в детскую, уложить сына и Еленочку спать, а это означает, что раньше, чем полтора часа она оттуда не выйдет. Вот потому-то Дарка и обрадовалась, что выдалась свободная минутка. Весь вечер она была занята тем, что развлекала дворню сказками про молодых, которых разлучила злая ведьма; несчастная дивчина, которую якобы оговорили и опозорили, повесилась на осине, а жених с горя решил утопиться. — … и никто с той поры его не видал! Говорят, русалки утащили его на самое дно омута, — вещала Дарка. — Ну и дела! — ахнула Орыся. — Бывает же такая любовь! — вздохнула Ярослава. — Буде брехать-то! — не выдержала Галина. — Сказки те, вон, панычу впору слушать, покуда мал да неразумен, а вы-то взрослые, чай, бабы. — И никакие то не сказки, — мгновенно обиделась Дарка. — Мне про то бабка Матрена сама говорила. Тот парубок, чтобы ты знала, ее дальний родственник! — Нашему забору двоюродная плетень, — фыркнула Галина. — Слушай ты бабку Матрену, она не то еще набрешет, язык-то без костей! — Не хочешь, так и не верь, — надула губы Дарка, — да только бабка Матрена еще сказывала, что не упокоенный дух той несчастной до сих пор по нашей округе бродит. Ищет она своего милого, в окошки стучится, да зовет его. Так-то! — Ты лучше пошла бы, да узнала, не нужно ли нашей пани чего, время-то позднее, — уперла руки в бока Галина. — Да я и с сама знаю, когда мне к ней идти, — огрызнулась Дарка, — чего ты лаешься-то? — Потому что хватит языками сорить, вот погоди, пан вернется… Галина не договорила, потому что вдруг кто-то громко постучал в окно, после чего раздался тихий плач. — Царица мать небесная! — перекрестилась Ярослава. — Свят-свят-свят… — зашептала Орыся и тоже осенила себя крестом. — Что это? — одними губами прошелестела побледневшая Дарка. — Стучат, не слышите, что ли? — махнула рукой Галина и, прежде, чем Дарка успела сказать что-то еще, распахнула окно. — А ну, кто там балует? — крикнула она в темноту. — Галка, ты? — отозвались с улицы. — Открой мне Христа ради, впусти! — Павлина?! — хором воскликнули Дарка и Ярослава. — Как она сюда попала? — спросила Орыся. — Она ж с Катрей нашей, кажись, до Парижу уехала. Галина ничего не ответила, решив разобраться с этим позже. Она быстро вытерла руки о передник и побежала открывать.