Блаженный Сын Рок-н-Ролла

       — Дети мои! Вот и близится к концу первый вечер долгого пути, в конце которого всем нам предстоит избрать того, кто наиболее достоин нежить губы Вечности! Каковым же было ваше слово сегодня — мы узнаем в сей же миг…        Над головой Вечности яркий экран выдает перечень участвующих. Белым помечено число одержанных роз, красным — кинжалов. Лишь напротив двух имён последнее равно нулю. Одно гордо возглавляет список, другое — напротив, светится в самом его конце. Одно — моё, другое — его.        — Ах, чудеса! По итогам вечера, не нашлось ни одной души, кому бы не угодил наш сегодняшний победитель! Поприветствуем же Мариана!..        Да, я снова это сделал. Куда бы я ни ступал, удача всегда сопровождала меня, держа под ручку. Но от этого победы никогда не были менее приятны. Везение? Дар? Судьба? Стечение обстоятельств? Что-то большее? Всё вместе? А чёрт его знает, меня это никогда не волновало. Главное — результат…        И я знаю, что сейчас должен с лучезарной улыбкой ступить шаг вперёд, принять на себя порцию аплодисментов, поблагодарить всех, откланяться и ответить на парочку дежурных вопросов от господина Даана. Я всегда обожал этот шумный хаос. А особенно тогда, когда мне доставалась роль его катализатора. В Лукавом Нью-Йорке, в особняке рода Хардманов, в Доме Глэма, на ковровых дорожках, на стадионе в кругу журналистов, на Арене Тщеславия — хаос везде разный на вкус. Я пробую каждый с интересом, чередуя умеренное его потребление и погружение в полный отрыв. Если начинает тошнить от глянцевых улыбок и вспышек камер — набираю номер Марселя, и тот тут же организовывает мне детокс небольшим мальчишником лишь для нас двоих. С девочками, спиртным и закусками…        Однако сейчас окружающая суета и вкус небольшой, но победы, наслаждения не приносят. И Марселю почему-то звонить совсем не хочется.        Всё из-за него…        Я уверен, он смотрит сейчас, как я сыплю клишированными благодарностями, натянуто отыгрываю раскованность на глазах у миллионов, и где-то в мыслях посмеивается. Едко и снисходительно, как всегда. Другой эмоции от него добиться невозможно. По крайней мере, он отчаянно пытается окружающих в этом убедить. Но нет, я уверен, что это не так. Это лишь очередной его костюм, за которыми он вечно прячется. Однажды я обязательно его сорву.        Он явно не вспомнит, как своровал у меня сижку в Доме Глэма, ещё тогда, когда Адиэль было лишь его кличкой, которую он сам на дух не переносил. Как я сделал всё, чтобы Марсель на стадионе во время их взбучки не сломал ему нос. Как был среди той толпы, что под дождём наблюдала за его пламенной речью у Претории. Зато я помню всё. Так уж вышло, что каждый раз судьба зачем-то сводила нас именно в те дни, что становились для Адиэля переломными.        Помню, как при первой встрече в Доме мне хотелось вмазать ему по морде за то, что своим ворчанием портит нашу тусу. И если бы не Глория с её чёртовым планом о краже Венца, я бы наверняка это сделал. Время шло, и высокомерие Адиэля росло вместе с ним. Конечно, его имя приходилось слышать каждый божий день. Профессиональный суетолог, безбашенный идол, под ногами которого горит земля… Таким его видели наши эсхатоновцы. Я их мысли не то чтобы разделял, а слепые восторги только бесили. Но чем больше пёстрой скорлупы на себя натягивал Адиэль, тем сильнее во мне разгорались азарт и любопытство заглянуть под неё. Его постоянные попытки всем что-либо доказать я почему-то всегда принимал на свой счёт, сам того не желая. И всё это переросло в какое-то необъяснимое навязчивое желание… чего? Переспорить его? Поставить на место? Переубедить? Спасти?..        Слава Богине… Господин Даан прерывает грёбаные расспросы и начинает по сотому кругу рассказывать о правилах следующего вечера. Как только появляется шанс на миг отвести взгляд от камер, я перевожу его на Адиэля. В ответ — ничего, даже издевательской усмешки. Может показаться, что ему и вовсе плевать на тот факт, что он находится не в вакууме, а в пространстве, наполненном душами и предметами. Но нет, это иллюзия. На самом деле он замечает каждую деталь. И меня он видит насквозь тоже. Просто игнорирует.        В глазах Адиэля я наверняка ещё ничтожнее, чем Марсель. Ибо мою персону он даже не считает достойным своего внимания. Ему бы не составило труда сотню раз просто взять и растоптать, публично разрушить меня, без пяти минут коронованную звезду вечера. Способов для этого у него навалом. Но для него я не гожусь, видимо, даже как игрушка. А я делаю всё, чтобы добиться хотя бы одного липкого взгляда, как чёртов идиот. Влюблённый идиот.        — Мариан?.. У Вас всё в порядке, мальчик мой? — Голос господина Даана напоминает мне, что всё немного затянулось. Я начинаю отнекивается, по-дурацки хихикать и кивать, снова широко улыбаться, ещё и как-то выдавливая из себя вдобавок частичку игривой дерзости. А пальцы предательски дрожат и в голове лишь мольбы, чтобы эта минута стыдобы поскорее завершилась.        Наконец-то. Хоть что-то в Адиэле меняется. Я вижу, как уголки его рта на мгновение ползут вверх. Он явно чертовски доволен. Он поставил в неловкое положение главную звезду Арены, даже не стараясь. Таким ты хочешь меня видеть, да?        Да, конечно, он хочет именно этого. Адиэлю нравится чувствовать, что его обольстительность способна ломать и отравлять, даже когда он не прикладывает к этому никаких усилий. Он дышит быстрой любовью и дешёвым вниманием к себе. И я понял давно, что причина этому проста — страх. Страх чистой, бескорыстной любви. Но очевидно это, похоже, не для многих. Да, я тоже вижу тебя насквозь.        Когда из уст ведущего наконец звучит долгожданное «До встречи на следующем этапе Игр Святых!», перебиваемое аплодисментами, Адиэль становится первым, кто покидает сцену. Чёрт его знает, что вообще мешало ему сделать это раньше и заставляло соблюдать эту формальную херню. Видимо, в его мирке так веселее.        Наконец можно сбросить маску развязной звезды и спрятаться в гримёрной. От шума, от миллионов глаз, от тернового кома в горле. От Адиэля. В конце концов, от самого себя и своего помешательства. Каждый раз я наивно верю, что смогу с этим справиться, и каждый раз проигрываю.        Свыкнуться с этим, мягко говоря, сложно. Зато Адиэлю не привыкать, что если в него влюбляются, то только так — ебануто, тяжело, на грани ненависти, отвращения и какого-то фетишистского, почти маниакального желания. Какой угодно любовью, только не вменяемой. Возможно, именно поэтому он боится её больше, чем огня.        В гримёрке пусто — все отправились праздновать. Здесь прохладно и стены успокаивающе темны, а дверь, к огромному счастью, достаточно плотна, чтобы шум бардака по ту сторону больше не давил на башку. Мелкие лампы зеркала едва заметно мерцают. Я устало и неуклюже падаю на стул, откинувшись на спинку. Завсегда потерянный слепой взгляд Адиэля, честно говоря, оказывается чертовски заразительным. Ведь теперь и я сам с трудом воспринимаю окружающий мир реальным.        Нужно закурить. Срочно. В тумбочке меня всегда ждёт минимум пара-тройка пачек. Я торопливо закидываю в рот первую попавшуюся сижку, сразу же поджигая. Марсель всегда курит такие же. Эх, помню, раньше мне они казались чересчур крепкими… Но в последнее время тянет только на них. Может, я старею? Или наоборот, тупею. Ведь Марс, так-то, младше меня. Хотя нет, нет-нет, назвать Марселя глупым уж точно язык не повернётся. В нашей дружбе, пожалуй, старшим всегда был именно он. Да и моя любимая зажигалка со змеиной гравюрой, к слову, тоже его подарок. Спасибо, Марс, что всегда так или иначе рядом. Помогаешь мне не забывать, какой же я болван.        Марсель, Марсель, Марсель… Ради всего святого, пусть он никогда об этом всём не узнает. Иначе попросту прибьёт. Да, несколькими пощёчинами и подзатыльником я точно не отделаюсь. Пусть навсегда останется тайной, что я умудрился запасть на такого придурка. Я сам пронесу это идиотское чувство до конца. Пусть же оно пройдёт само. Как-то. Главное, что я должен делать — ни за что не идти у него на поводу.        В тайнике под полочкой с сигаретами я надёжно прячу и другой свой грязный секрет: ошейник. С шипами, золотым крестом и сияющим глазом. Беру его с собой всегда, как талисман. В отличие от других, у меня он до сих пор выглядит почти новым. Ведь в последний раз я надевал его ещё, пожалуй… А чёрт его знает. Наверное, никогда. Но по крайней мере, в отличие от Марса, я знал о своём пороке с самого начала. Эта тайна до сих пор известна только ему, Джоан, и, возможно, ещё нескольким рок-н-ролльщикам, если им удаётся до сих пор учуять во мне Собрата.       Конечно, я сотни раз благодарил маму за свой талант, но на стезе рок-н-ролла мне всегда было тесно. Да и рвения к великим идеям во мне никогда не было. Делать то, что я люблю — вот единственное желание, которое мной всегда руководило. Но у Адиэля ценности совершенно противоположные, и ко всем, кто их не разделяет, он относится, как к куску дерьма под каблуком.        Может, я сам боюсь однажды стать таким, как Адиэль. Оттого и больная тяга заткнуть его, умыть от этого цветного говна, сорвать всю ту шелуху, что уже почти пустила в него корни. Но нет, нет-нет-нет, я никогда не стану плевать в душу тем, кто мне небезразличен. Я никогда не буду таким, как он. Да и даже если я попытаюсь всё это сделать, он лишь посмеётся и максимум снисходительно влепит свой фирменный поцелуй. Я не стану падать так низко ради его внимания.        Может, я просто упёртый баран. Или мне нравится тешить своё тщеславие, чувствуя превосходство над Адиэлем. А может, в глубине души мне просто наскучило, что в лицо, которое сейчас укоризненно смотрит на меня в зеркале, влюбляются все подряд. Все, кроме тех, кто действительно нужен. Может, мне даже нравится мучать себя насмешливым презрением Адиэля.        Может быть. Но мои предпочтения не должны никого касаться.        — Мои поздравления, красавчик.        За спиной звучит его голос. Медленно, чуть-чуть ядовито, но я готов поклясться, что в этот миг Адиэль рвёт щёки улыбкой до ушей. Я давлюсь сигаретным дымом от неожиданности, сипло закашлявшись.        — Ай-яй-яй, как некрасиво для звезды… — Вот теперь он даже не скрывает насмешки, тихо хохоча. Я не решаюсь обернуться, но зеркало и без того как никогда чётко отражает Адиэля за моей спиной. Сквозь него он не поймает на себе мой пристальный взгляд. Одновременно скептический и любующийся.        Адиэль заваливается как обычно без намёка на приглашение, чудом не забывая закрыть за собой дверь. Чернота, которая ещё вчера была на одних только кончиках пальцев, после сегодняшнего вечера расползлась до запястий. Иногда я очень сожалею, что знаю, к чему это. Потому что на все сто уверен, что Адиэль не остановится, пока эта тьма не коснётся самого сердца.        В его руке — полупустая бутылка виски. На лице — расплывшийся по щекам макияж, на шее — фирменный ошейник, на теле — то самое белое платье, что держится на рваных лямках из последних сил. Он настолько ловит кайф от внимания окружающих, что даже не думает переодеваться во что-нибудь поудобнее. Впрочем, если бы сейчас он был сыт вниманием, то не стал бы вот так нагло заваливаться сюда. Бывает ли он вообще когда-либо сыт?        Хочется ответить что-то едкое и лаконичное, и на языке даже вертится пару вариантов. Однако сейчас это кажется таким до чёрта неуместным… Но и терпеть его выходки — тоже. И потому я лишь мну сигарету в руке, не зная, как поступить.        Адиэль проходит вглубь гримёрки на заплетающихся ногах, сметает с моего стола косметику, расчищая себе место, и бесцеремонно садится на него, крупным глотком отпив виски.        — Эй, охренел? — Мои возмущения остаются без ответа. Ещё бы.        Из полуоткрытой тумбочки Адиэль крадёт мою пачку сигарет и, вытащив из неё одну зубами, ощупывает складки своей пышной юбки. По всей видимости, в поисках зажигалки. Недовольно вздохнув, я протягиваю ему свою, давая прикурить от её огонька. На удивление, получается у меня это достаточно непринуждённо. Наверное, можно даже поверить, что я и правда искренне возмущён.        Адиэль шумно выпускает первый дым сквозь зубы, болтая ногами в воздухе, будто дитя.        — Фе, дерьмо, — резюмирует. — Пресные, как зараза.        — Не надо было просирать свои, — хмыкаю.        — Хе, а тебе-то откуда знать, что я сделал со своими?        — Догадался.        И на удивление, ответа не следует. Пока что. Но как только Адиэль завершает новую медленную затяжку, снова открывает рот:        — Ты, конечно, умничка. Проверку на послушность прошёл на пять с плюсом, раз каким-то хером попал на Игры… — И опять он начинает пиздеть скорее сам с собой, а я лишь в роли декорации. Так, массовка для редкого взаимодействия.        — Какое тебе дело, а?        В этот раз он не просто игнорирует мои слова, но ещё и хватает за подбородок. В своём коронном стиле: крепко, грубо, оставляя на скулах царапины. Первая реакция — попытка вырваться. Но настолько робкая, что даже смешно. И Адиэль закономерно выдыхает смятый хохот:        — Не мешай мне любоваться. Такое личико…        Я хмурю брови, пытаясь изобразить недовольство, но он явно даже в полубухом состоянии видит, насколько это притворно. Ну и бес с ним. Пусть знает, что эта дурацкая влюблённость меня уж точно никак не радует.        — И почему эта красота сегодня просиживает штанишки в одиночестве? Все давно уже празднуют, даже лошки из самого дна таблицы. А что насчёт сегодняшнего победителя?..        — Нет настроения.        Адиэль лишь самодовольно хмыкает в ответ.        — А ты сам, м? — Я скалю зубы в лёгкой ухмылке. — Где твой… парень? Или как вы там друг друга называете?        — А что, ревнуешь?.. — Но его ядовитая лыба снова побеждает, как бы я ни пытался давать отпор. Из всех людей и Детей на свете Адиэль признаёт лишь того крашенного идиота, который идёт на поводу у каждого его желания без раздумий. Ведь думать там особо нечем. Адиэль ладит только с такими, потому что с ними всё проще некуда. Ревную? Наверное, можно и так сказать.        С плеча Адиэля сползает потрёпанная лямка и обнажает вышитое сердце. Главный символ того, что ради внимания он пойдёт на всё. Даже на смерть.        — Эх, мальчик… Думаешь, твоё смазливое ебло прокатит и на этот раз? — Адиэль бессвязно перескакивает с темы на тему, и даже когда болтает ни о чём, всё равно говорит дохрена. От этого ещё больше хочется его заткнуть, и в то же время я чертовски рад, что за потоком речи он так легко упускает шанс поиздеваться посильнее. — Может, и прокатит. Сейчас. А потом тебя заставят вылизывать ножки уже не только Вечности, но и всему царскому двору по очереди. И эти обмудки, знаешь, очень не любят, когда их пятки пачкают помадой и щекочут волосней… Они хотят, чтобы к их священным культяпкам прикасались только девственно чистые губки.        — Поменьше бухай, а. — Вздыхаю. — Зачем ты всё это говоришь именно мне? Все остальные уже заебались тебя слушать? Даже твой любовничек?        — А нахрена мне остальные? Речь же о тебе, красавчик…        Вдохнув последнее волокно дыма, он тушит сигарету об язык, бросив на пол, и теперь высматривает моё лицо внимательно и задумчиво. Куда пристальнее, чем я его. Наматывает мои волосы на пальцы, будто собирается вязать из них паутину. Водит костяшками по линиям моего лица, смазывая макияж, играется с серьгами, постукивает подушечками по татуировке, оттягивает бархатный чокер. Это точно самое близкое взаимодействие, что у нас было. Разум требует отмахиваться от цепких касаний, но тело упрямо не хочет сопротивляться.        — Думаешь, что тебе и дальше будут позволять выряжаться так по-пидорски? — продолжает. — Хрена с два. Дети Вечности должны быть тщательно умытыми и аккуратненько постриженными. А если станешь сопротивляться, они сделают это с тобой сами. Обкромсают, аки ведьму на селе…        — А тебе какая разница? Твоих патл же это не касается. И твоего пидорского вида тоже.        — Эхе-х, думаешь, я всегда буду рядом, чтобы твой зад спасать?..        — Совсем уже спятил? Ты-то тут каким боком?        — Эх, красавчик… Никто не швырнул тебе кинжал в ебало вовсе не из-за того, что оно такое хорошенькое. А только потому, что до этого слишком охренели от меня. Скажи спасибо, что я перетянул всё внимание на себя и каждый, кто хотел тебе высказать своё «фи», в итоге напрочь о тебе забыл. Но поверь, таких дохренища… Куда больше, чем ты думаешь.        — А не слишком много чести ты на себя берёшь?        — Не-а, как раз самое то. — Адиэль гордо пробегает пальцами по узорам лилий на груди. — Не забыл, кто я?..        — Хорош уже ломать комедию. На меня твои сказки о Мессии не работают. Я прекрасно знаю твой план.        — Хе, интересно… — Его дурашливая улыбка постепенно сползает. Он смотрит колко, с нескрываемым скептицизмом, будто доказывая что-то спорящему с ним ребёнку, хотя и разница в возрасте у нас не так уж и велика. — И что же за план такой у меня, м?..        — Хочешь, чтобы я это проговорил?        — Ага. Я тоже, как и все, не против слышать твой голосок почаще… — Адиэль тихо смеётся, но только из-за того, что градус опьянения уже не даёт заржать во весь голос.        — Ты просто бессовестно наебал отчаявшуюся толпу лукавоньюйоркцев, вот и всё. Набил себе это, — я указываю пальцем на его сердце, и Адиэль рефлекторно дёргается, как будто испугался, что я ему вмажу, — чтобы повести их за собой. А потом просто сдохнешь от того, что это говно доползёт до сердца. Но все будут свято верить, что пророчество сбылось и так называемый Мессия погиб во имя всего хорошего. И не надо сейчас держать меня за идиота, хорошо?        — О, ты знаешь о том, как работает эта срань? — Адиэль довольно шевелит почерневшими пальцами. — Какой смышлёныш. Жаль, что это единственное, что ты усвоил, пока торчал в Лукавом Нью-Йорке…        — Ты и сам всё прекрасно понимаешь. — Скрещиваю руки на груди. — Лукавоньюйоркцы столько лет продолжали сидеть на пятой точке, оправдываясь тем, что якобы ждут Мессию. А я так не мог. Мне нужно хоть какое-то движение.        — Ну да, тебе же срать на идеи. Ты привык, что тебе вечно вручают всё готовое на золотистом блюдечке за симпотное личико. — Вот теперь презрение на его лице точно искреннее. Хоть что-то. Иногда кажется, что Адиэль так сильно заигрался в свой спектакль в Мессию, что и сам стал в него верить. Не удивлюсь, если так и есть.        — Только вот идеи, за которыми следовали лукавоньюйоркцы — сочинённая кем-то сказочка о великом спасителе, который однажды придёт и порешает, и всё. Лишь самые наивные и отчаявшиеся дурачки в неё верили.        — Потому ты променял Лукавый Нью-Йорк на продажный блядушник одного царского подсоса? Или что, хочешь сказать, что тусил вместе с «Эсхатоном»? Тоже крал Венец Идола и перед праздником так же со всеми ломал рёбра за свободу и чистоту глэма?        — Эсхатоновцы были кучкой идиотов, которые действовали неорганизованно и импульсивно, потому я и держался от них в сторонке. Я пытался даже поначалу их хоть чуть-чуть вразумить. Объяснить, что тактику нужно строить понадёжнее, но ни черта не вышло. Однако это не значит, что я подлизывал Фелду, как остальные.        — Какой переборчивый мальчик. — Адиэлю всё труднее скрывать сарказм в голосе, и с каждым разом его издёвки сильнее и сильнее походят на открытые наезды. — Малыш, во времена, когда от царского хера в горле вот-вот начнет давиться каждый, придираться к любой оппозиции — последнее дело…        — Знаешь, год назад из-за гениальных планов этих придурков погибла Глория! — Я тянусь за второй сижкой, чтобы спрятать ненадолго странную смесь разных эмоций на лице. От горечи до раздражения.        — Глория?        — Моя девушка. Ну… — Я дёрганным движением поджигаю сигарету. — Бывшая.        — Аж год назад?.. — Адиэль изгибает бровь явно без интереса к этой теме, но, на удивление, и без какого-либо злого умысла.        — Мг. Им взбрело в голову покуситься на тот чёртов Венец, а ей, как главе, и пришлось это всё проворачивать…        — А, Глория? Та выбеленная худышка, что ли?.. — Адиэль о чём-то задумывается, уже спустя мгновение расплываясь в прежней идиотской улыбке. А затем начинает ржать, всё громче и громче, давясь сигаретным дымом. Уж не знаю, что его так повеселило, да и знать не хочется.        Вероятно, вот и подошли к концу те пару минут, когда из Адиэля удалось выбить хоть намёк на искренность. Сделать это можно, как оказалось, только разговорами о злых элитах. Я отворачиваюсь, делая быструю затяжку. Две сигареты подряд — не так уж и много, но находиться рядом с Адиэлем — всё равно, что дышать химпарами вместо кислорода. Потому даже вторая уже идёт с трудом.        Наконец-то он затихает. Становится чуть спокойнее, когда его нет ни в поле зрения, ни на слуху. Пусть он исчезнет вообще. Прямо сейчас. Испарится, будто никогда не существовал.        Но нет, Адиэль никогда не сделает мне такой подарок. Даже если ему осталось жить, по его же планам, не больше месяца, за этот промежуток он постарается заебать каждого, кого только успеет. И вот я снова чувствую его пальцы на своих скулах, грубо заставляющие смотреть только на него.        — Что опять? — раздражённо хмыкаю.        — Мне не нравится, когда ты смотришь так.        По крайней мере, я точно знаю, что это искренне.        — Как «так»?        — Послушай меня, красавчик… — Снова он отходит от темы. Но, кажется, пока ещё маска не натянута на его лицо до конца. — Ты ещё совсем мелкий, дохрена амбициозный. И конечно, считаешь, что уже знаешь всё лучше всех. Тебе так хочется обличать, самоутверждаться, спорить, особенно с теми, кто постарше… Но со мной это не прокатит. Так что лучше обруби свою спорилку поскорее, потому что после победы на Играх тебе всё равно придётся это сделать. Только к тому времени она уже разрастётся, как сраный бурьян, и высапать её оттуда будет уже куда запарнее.        Это тоже явно искренне. Хоть и приятнее от этого не становится.        — Нахер ты вообще пришёл?        — А ты как думаешь?.. — На лице Адиэля появляется кривая томная ухмылка. Обычно она значит лишь одно. — Выполнить своё обещание.        Кто бы сомневался. Он часто пускает слова на ветер, но точно не такие. Мне до последнего хотелось, чтобы древние боги удачи сжалились надо мной и дорогой виски отшиб Адиэлю память. Потому что ещё тогда, как только он впервые произнёс это, я понял, что не смогу ему сопротивиться.        Точно не тогда, когда Адиэль с пьяной улыбкой, будто играющийся ребёнок, гладит мои скулы, увлечённо прочёсывает пальцами волосы, грубо вертит подбородок, а потом почти нежно убирает прядь за ухо. Он не торопится, прекрасно осознавая свою власть надо мной сейчас. А ещё развязно поджимает колено, как бы невзначай показывая, что под кружевом его рваных колгот нет совершенно ничего, кроме уже давно вставшего члена. Конечно же, чтобы почувствовать, что всё дело не только в его запредельной наглости, но и в нём самом.        — За свой чудный голосок ты заслужил мои особенные поздравления… — Он снова издевается, спрыгивая со стола и склоняясь надо мной так близко, что я чувствую на губах его горькое дыхание. — А теперь я хочу услышать, как ты будешь его срывать специально для меня…        Мне не хватает смелости испортить момент. Совсем. И вот губы Адиэля соприкасаются с моими: небрежно, смазанно, рассеянно. Его помада отпечатывается на моих щеках. Рука сжимает талию, и в одном этом жесте я чувствую, как его бесят складки ткани, из которой пошита моя форма. Я не сопротивляюсь. Не могу. И Адиэль хорошо это знает. Даже слишком хорошо.        Он притягивает меня к себе, заставляет выронить сигарету из рук и подняться. Зеркало фиксирует каждое движение. То, как Адиэль прижимается задом к краю стола и белые рюши его платья расползаются по древесине. То, как я робко кладу руку ему на затылок, когда он мокро целует мою шею и гладит кончиком языка линию скулы. Как мну холодную ткань его юбки, чтобы немного отвлечься и успокоить рваное дыхание. Так увлечённо, что в итоге ненароком рву её на поясе.        — Тебе так не нравится моё платьице?..        В месть за его насмешливый полушёпот я задираю грязные белые рюши и уверенно рву его колготки, как только нащупываю в них дырку. Адиэль хлопает ресницами, но быстро стирает эту эмоцию и переключается обратно. На какой-то момент на его лице промелькнул настолько искренний шок, что я не сдержал довольного хохота. Кажется, что эта победа греет душу сильнее сотен Венцов.        Сквозь зеркало Адиэль кажется более реальным и понятным. Мне проще смотреть на этого него, чем на того, кто сейчас неаккуратно спускает бело-золотую ткань с моих плеч. Отражение сводит происходящее к незамысловатой картинке без костей и внутренностей. Она куда симпатичнее, чем реальность.        Адиэль слепо бродит губами по моей коже, покусывает грудь и сжимает зубами колечко в соске, совсем легонько оттягивая. Вряд ли из осторожности — скорее всего, на большее просто не имеет сил. В плоском отражении он уже не выглядит таким поехавшим и опасным. Обычный бухой дурак, снова пошедший на поводу у мимолётных искушений, которым не умеет противиться. Понимая это, я злорадно улыбаюсь.        А ещё сейчас проще всего увидеть и осознать очевидное — всё-таки Адиэль и правда до чёрта привлекателен в своём хаосе. Это всегда лежит на поверхности, но когда он окружает себя аурой раздражающей шумихи, об этом сложно не забыть. Наверное, поэтому я только сейчас осознал, что именно с момента появления Адиэля в моей жизни и мой макияж начал становится гуще и эпатажнее.        Он проскальзывает ко мне за спину и толкает, заставив вжаться ладонями в стол. В новой позиции зеркало отражает теперь только меня и руки Адиэля, что сжимают мои бёдра и пробираются под тяжёлую ткань, расшитую золотом. И эти же руки на миг перекрывают мне дыхание, резко срывая чокер.        — Твоя шея достойна чего-то повыразительнее… — Под его губами на коже расцветает багровый засос. Завтра его придётся скрывать и правда чем-то более массивным. — А ещё это месть за платье…        — Форму хоть не порви… — Я произношу это с оттенком укора, но голос заметно надламывается от возбуждения.        — Если бы это означало, что с порванной формой ты будешь выступать голый, хер бы ты меня остановил…        — Помолчи уже, а.        Всё-таки с его отражением и правда куда проще, чем с Адиэлем из плоти и крови. Но сейчас по ту сторону зеркала на меня смотрит только я сам. Так близко, будто грозится поцеловать. Его всегда безупречные волосы рука Адиэля спутывает, часть наматывая на кулак и натягивая, а другую оставляя тенью рассыпаться по лицу. У отражения размазана тушь, глаза томно поблёскивают и одежда развязно приспущена. На его шее смыкаются похотливые пальцы. Пальцы того, для кого он — красивая игрушка на ночь. Ни более, ни менее.        А ведь я сам, своими руками лепил этот образ. Яркий, привлекательный, вызывающий, но пустой. За которым скрывается полный идиот, что имеет все возможности мира, но тратит жизнь совсем не на то и не на тех.        Но в зеркале на меня смотрит по-прежнему не он, а образ.        Образ, который сейчас используют как никогда по назначению.        — Я смотрю, ты уже готовенький… — Адиэль тянет меня за волосы, прижимается к заднице своим стояком и трогает пах.        — Мх… До тебя только сейчас дошло?.. — оборачиваюсь.        — Мне просто нравится лишний раз в этом убеждаться…        Его смех я игнорирую. Просто прикрываю глаза и позволяю всему произойти так, как должно. Я чувствую его руку на затылке, его скользкие пальцы в себе, что двигаются так торопливо, будто с минуты на минуту кто-то может нас спалить. Сцепляю зубы, поджимаю губы. Не сказать, что Адиэля совсем не заботит, больно ли мне — хотя ему наверняка хочется, чтобы так казалось, — но алкоголь и, видимо, привычка не дают делать всё аккуратно. Однако я прекрасно знал, на что шёл.        Он входит всё так же грубо, и в этот раз я не могу сдержать тихий болезненный стон. Прогибаю спину, чтобы подобрать угол поприятнее, насколько это позволяет мне его хватка. Движения Адиэля столь агрессивные, что после каждого подкашиваются ноги. Он снова в своём репертуаре. Его всегда и во всём невыносимо много.        — Так ты звучишь гораздо лучше, чем в своём сценическом нытье…        — Заткнись… — шиплю сквозь ритмичные всхлипы.        И он правда затыкается. Хоть я и знаю, что это ненадолго. Но сейчас каждый миг тянется бесконечностью, будто во сне.        Я так и не открываю глаза. Тушь течёт и мокрыми пятнами остаётся на веках. А тело постепенно начинает привыкать к грубости Адиэля. Как и я привык уже давно, что ничего другого от него не дождёшься.        Даже не пытаясь сдерживаться, я хрипло постанываю в ответ на каждый толчок, и сам не узнаю свой голос. Может быть, он принадлежит вовсе и не мне, а образу в отражении. Или наоборот, именно этот голос наконец-то мой, а не того, кем я пытаюсь казаться.        — Ты чертовски громкий… — Адиэль шепчет это так издевательски, но так грязно, что тело отзывается лишь крупной дрожью с по-особенному звучным стоном, и возбуждение внизу живота становится почти болезненным.        Он дёргает меня за шевелюру в кулаке, заставляет запрокинуть голову назад и пальцами раздвигает губы. На язык он кладёт мне таблетку и сразу же толкает вглубь, вынуждая проглотить. Синяя. Как и ожидалось. Теперь он даже не удосуживается разделять поцелуи, чтобы отпить дозу любви. Это злит. Так злит и отчаивает, что я смыкаю зубы, оставляя красные полумесяцы от укуса на его фалангах.        — Мгх, блядь… Это больно, между прочим…        Я не отвечаю и даже не усмехаюсь, но злорадство греет изнутри так же, как и нарастающее наслаждение. Всё-таки приподнимаю промокшие ресницы. Адиэль в зеркале тот же, что и на сцене: расхристанный, грязный — не только потому, что измазан в косметике и пыли. Отчуждённый в лице и хаотичный в жестах. Красивый. Но почти неживой. Яркая картинка со скандальной обложки, да и только.        А заслоняю его в отражении по-прежнему я. Такая же картинка, только более обожаемая голодной публикой. Слишком идеальный, чтобы кто-то любил его по-настоящему. Тот, кто точно так же предназначен быть лишь фетишем в чьих-то руках. Один создан, чтобы его ненавидели, другой — чтобы влюблялись. Единственная разница.        Адиэль толкается глубже, вынуждает двигаться ему навстречу. А почувствовав, как я с глухим стоном обмякаю в его руках, почти сразу же кончает следом, наконец-то издав хоть какой-то звук, кроме бесячей болтовни. Вытянув руки на столе перед собой, я утыкаюсь в них лицом. Прячусь и от оглушающей истомы, и от своего отражения, и от Адиэля, и от самой ситуации. Громко дышу. Слышу, как за спиной он щелкает зажигалкой. Краем глаза вижу, как поправляет платье, окончательно превратившееся в половую тряпку, и уже собирается проваливать.        В последний миг я решаю сделать то, что должен. Рывком приближаюсь к Адиэлю, вцепившись в пояс его платья, хватаю за крест на шее и душу поцелуем. Он теряется на мгновение, немного пытается сопротивляться — видно, опять хочет, чтобы всё происходило только по его правилам. Но я удерживаю его намертво, держу за челюсть — так, как обычно любит делать он. И целую, целую так отчаянно, что даже больно. Заставляю его любой ценой проглотить мою таблетку. Не синюю, а кораллово-оранжевую. Ему с меня и взять больше нечего, кроме неё. И, успевая изучить каждую горькую табачную нотку в ротовой полости Адиэля, пихаю наркотик ему в глотку так агрессивно, что в один момент он даже тихо давится.        Только после этого отстраняюсь. Адиэль смотрит немо, многозначительно, даже, кажется, растерянно. И, не меняясь в лице, с сижкой в зубах захлопывает за собой дверь гримёрной.        Но я не остаюсь один. Со мной всё ещё тот, кто смотрит на меня в отражении. Отвратительная фальшивка, но такая искусная, что едва отличишь от настоящей. И такая красивая, что никого не интересует её нутро и то, насколько оно червиво.        Рамка с мерцающими лампами обрамляет его портрет под стать иконе. Я приближаюсь к богу в зеркале несмело, шагами вторя тиканью настенных часов. И он, конечно же, приближается в ответ. Мне не стоит его ненавидеть. Сейчас его глаза тоже саднят от слёз. Он заслуживает моего понимания и того, чтобы быть услышанным. В конце концов, это ведь я его сотворил. Однажды у нас с ним состоится долгий и болезненный разговор, в конце которого обоих обязательно ждёт катарсис. А сейчас я лишь сажусь на стол, сквозь стекло прижимаясь к богу в зеркале плечом и пульсирующими висками, и оставляю чувственный поцелуй на его холодных губах. Когда-нибудь мы с ним снова станем единым целым.        Хочется закинуться прозаком, но под рукой его нет. Хочется закурить, но все сигареты словно в одночасье закончились. Хочется впервые за столько времени примерить свой рок-н-ролльный ошейник. Проверить, насколько он сочетается с засосами от Адиэля. Но в тайнике его почему-то не оказывается.