***
В то утро стояла невообразимая жара. Не назвала бы себя любительницей прохладных дней, но проблема была не столько в пекущих лучах солнца, сколько в пятом слое кимоно, который на меня лениво натягивали две служанки. Впереди меня ждало ещё два, однако уже тогда мне казалось, что под весом всех этих пёстрых тряпок в конечном итоге я замертво повалюсь где-нибудь рядом с прихожей и более никогда не встану, умерев столь нелепой, но возможно даже подходящей мне смертью. Одна из служанок явно была не в духе, что ощущалось ещё по туго завязанному поясу вокруг хакама, но последний слой кимоно – самый важный из всех – на меня грубо закинули, будто бы я ничем не отличалась от старенькой, на ладан дышащей ширмы. То было для меня нормой, ведь многие давно устали скрывать своё отвращение, и потому, противно улыбнувшись своими крохотными губами, слуга невнятно процедила сквозь свои безобразные, подгнившие зубы: — Всё готово, госпожа. Она достала из своего глубокого рукава небольшое зеркало, чтобы я могла полюбоваться результатом. — Благодарю, — безынтересно ответила я, так и не подарив своему отражению ни единого взгляда. Две девушки глубоко поклонились, набросали друг другу в руки неиспользованные ткани и по-тихому, почти бесшумно, скрылись в тёмном коридоре, закрыв за собой сёдзи. Мне тоже было пора, но напоследок я выглянула в окно своей комнаты, откуда открывался вид на пока ещё голый сад сакуры, которым так сильно гордился мой отец. Всего-то пара деревьев, но как он любил рассказывать всем о его красоте, хотя сам ещё даже не видел его во всём цветении. Каждый день я любовалась изящными ветвями вишни и каждый день мечтала никуда и никогда не выходить: остаться под тонкими ветвями, где была бы свободна от боли за стенами этого дома. Я грустно вздохнула, а затем шаркающей походкой побрела к прихожей. Моя комната была самой дальней от парадного входа, что временами сводило меня с ума, но в то же время благодаря этому я ощущала себя как-то спокойнее, ведь только в своих небольших покоях могла остаться по-настоящему одна – роскошь, в последнее время казавшаяся мне такой недостижимой. Не успела я дойти до главного зала, как меня окликнул голос: — Снова опаздываешь, Ююко. Повозка давно заждалась. Я остановилась, но не смогла посмотреть в глаза женщине, обратившейся ко мне. Полушёпотом я промямлила ей: — Пусть подождёт ещё немного. Но, видимо, мой ответ её не устроил. — В твоём возрасте следовало бы проявлять больше уважения к людям вокруг. Особенно, — акцентировала она, — к своей семье. Я оставила эти слова без ответа, а затем, не скрывая раздражения, фыркнула да зашагала дальше. — Ююко?! А ну постой! — кричала она вслед. Мне была противна сама мысль о том, что придётся продолжать этот бессмысленный диалог, но словно бы мои чувства собирались уважать. Всего в паре шагов от гэнкана чья-то рука схватила моё плечо, вцепившись в него острыми ногтями. — Почему ты просто не можешь поговорить со мной?! — Она не кричала, но голос её звенел до неприятного громко, эхом отдаваясь по поместью. “Сколько можно,” – прозвучало в мыслях, и я движением плеча сбросила её ладонь. — Я не понимаю, что ты хочешь от меня. Наконец обернувшись, я увидела перед собой женщину средних лет в лёгком домашнем кимоно – свою мать. Она нахмурила свои выщипанные до крошечных точек брови, и с лицом, полным то ли злобы, то ли усталости, спросила: — Я хочу знать, что ты скрываешь от нас, неужели это так трудно понять? Что-то происходит при дворе, я же вижу это, но ты не хочешь признавать. — Мне казалось, я уже говорила: всё замечательно. Может, для начала сама начнёшь доверять моим словам? — без капли уважения пробубнила я. Но её не устроил подобный ответ, от чего она пуще прежнего рассвирепела. Ничем не уступая дикому зверю, резким движением руки она обхватила пальцами мое запястье, словно обвившиеся вокруг добычи змеи, и потянула наверх – рукав кимоно задрался, оголив бледную, тонкую руку. — Тогда что это такое?! Думала, я не замечу?! — указывала мать на синяк рядом с мои локтём, окончательно перейдя на крик. Тогда-то терпение лопнуло и у меня. Я резво потянула руку в сторону, освободившись от цепкой хватки, а мать в то время чуть не потеряла равновесие от неожиданного порыва моих эмоций. — Да отцепись ты от меня, наконец! Как будто тебе есть дело! Упала я вчера, довольна? Меня уже заждались – твои слова, не мои, так дай уйти уже! Её лицо скривилось от ярости, но когда показалось, что вот сейчас начнётся самое ужасное, она внезапно повернулась ко мне спиной, чуть не сбив меня своими волосами, перевязанными в длинный хвост. И даже вид этих ничем не примечательных волос напоминал мне о моём убожестве. — Поступай, как знаешь! Я не собираюсь унижаться перед тобой, раз ты у нас такая самостоятельная! Тоже мне, нашлась тут… — Что у вас опять происходит, Кагами? — из темноты коридора послышался мягкий мужской голос. — Ёширо! — облегчённо выдохнула мать. — Поговори с ней. Может, хотя бы тебе она расскажет! — а затем устало всплеснула руками. В прихожую зашёл мужчина, одетый в свой рабочий костюм икан, попутно поправляя головной убор – эбоси. Не мне одной предстояло покинуть стены дома. Больше ни секунды не желая продолжать и без того кошмарное утро, я второпях спустилась с гэнкана, где для меня уже заранее подготовили гэта. — Ююко, погоди минуту, — от его голоса по телу прошлись мурашки. Он успокаивал, пронизывал и утешал, а потому мне всегда было тяжело противиться этому драгоценному чувству умиротворения. — Что такое, отец… — поначалу неохотно, но с толикой смирения я всё-таки ответила. — Ты ведь понимаешь, что если не хочешь, то можешь не идти. Порой казалось, что на всём белом свете он единственный, кто мог, пускай и немного, но по-настоящему понять. Однако даже его протянутую руку я никогда не могла взять, до конца отвергая всё, что было мне близко. — Ёширо, она не может прятаться до конца своих дней. Мы ведь переехали ради этого, разве нет? — вставила своё слово мать. Готова была поспорить, что где-то в закоулках поместья, подслушивая наш разговор, мерзко хихикали служанки. Прикусив губу, я не смогла обернуться, чтобы посмотреть в честное лицо своего отца. Наверное, потому, что он всегда понимал, когда я обманывала. — Всё в порядке. Пока это делает вас счастливыми, я не против, — сказала я, но всё равно не могла унять дрожь в голосе. — Но что насчёт твоего счастья, Ююко? Я опешила. Не сразу ответила, лишь руку положила на входную дверь, чтобы наконец закончить утро и начать ещё один день своей жизни. Пускай я была ещё так юна, но уже тогда лучше всех понимала, что значит мириться с жестокостью судьбы. — Я никогда не планировала быть счастливой. Я не видела их лиц, но могла представить тоску на лице отца, и то, как недовольно закатывает глаза мать, давно уставшая от моего невыносимо тяжёлого характера. Прошёл уже почти год, но обещанная новая жизнь так и не началась: лишь старая сменила декорации. — Мы все заслуживаем быть счастливыми, Ююко. Ты ничем не отличаешься от остальных, и потому не стоит говорить настолько печальные слова. Каждый день всегда есть шанс, что произойдёт нечто такое, что осчастливит тебя, даже сегодня, — ни лжи, ни лицемерия, лишь искренняя надежда в словах. Я не верила и даже не хотела, но в глубине души хотела надеяться, что родной отец ни за что не обманет свою дочь. Возможно они догадывались, возможно давно знали, но никто не мог ничего поделать, потому что единственная, кто могла что-то изменить, давно сдалась. И потому, слегка надавив на дверь, я впустила слепящие лучи солнца в дом, а вместе с ним и свежесть ветра. — Спасибо, отец. Я пошла. Меня поглотил белоснежный свет, и я растворилась в нём, оставив родителей наедине друг с другом. Ранил ли отца мой поступок? Наверное, значения уже не имело. В конце концов, всё должно было продолжаться именно так, вот и я продолжала, пока ноги подкашивались то ли от веса кимоно, то ли от тяжести собственной обиды. Я поднялась в повозку, напоследок взглянув на свою семью. Видно было плохо, но они точно улыбались, переговариваясь о чём-то. В этом тоже не было ничего странного, – наоборот, всё было предельно очевидно. Наконец, они могли отдохнуть от забот и проблем, вдоволь насладившись моим отсутствием. Служанки закрыли дверь, повозка тронулась, и я наблюдала сквозь полупрозрачную занавесь, как быстро сменяли друг друга пейзажи. До ушей доносились только пение птиц, чей-то далёкий говор, посвистывание мальчика-извозчика да топот вола. По лицу стекали струйки пота, неприятно щекоча кожу: длинный рукав успел измокнуть, а я не сразу заметила, как продолжала вытирать уже льющиеся слёзы.***
За окном повозки виднелись толпы людей: надоедливые дети, разукрашенные девицы, напыщенные мужланы. Все они сливались в однородную массу прохожих, которую я не могла терпеть больше всего: сновали себе без дела и каких-либо тревог, любовались товаром на лавках местных старушек, а лица такие беззаботные, довольные своей самой обыденной жизнью. Все мечтают однажды воспарить, подобно птицам, высоко в небо, но я же грезила о жизни в клетке. — О-о-о, это же дочь почтенного Сайгё-сама! Доброго вам утра, Ююко Сайгё-сан! — а вот и первый мерзавец углядел меня: даже занавесь не помогла. Как насекомые возле лошадиного навоза они собирались в кучку: один за другим, чтобы помахать мне, чтобы заслужить мой взгляд, но вместо этого я отодвинулась в дальний, более тёмный угол повозки. Жадные донельзя, а вместе с этим такие же лицемерные – истинная природа людей, известная мне с ранних лет. Не будь мой отец бывшей главой одного из восьми ведомств при императорском дворце, смогли бы все они так же улыбаться мне, скрывая истинные чувства? Ответ был прост: никто из них даже пальцем не прикоснулся бы к кому-то вроде меня. Хотя если так подумать, отрезанная от всего мира, я бы наверняка перестала испытывать столько боли от одного простого факта существования. Наконец, жилые районы закончились, и вместе с этим мы приближались к месту, которое можно было назвать пускай не Адом, но чем-то до смешного похожим. Протоптанные дорожки, запах пота с пылью, склонившиеся от старости дома – постепенно всё сменялось ухоженными садами, где каждый камушек, вероятно, стоил больше, чем имение какого-нибудь крестьянина, а что смешнее всего: два этих мира разделяло не больше, чем несколько шагов. Перебравшись через украшенный позолотой мостик, мы пересекли журчащий ручей, а затем мальчишка как рыкнул: вол резко затормозил, из-за чего я чуть не ударилась лбом о борт повозки. Дверца открылась, и не без помощи, но я коснулась ногами земли. — Премного благодарна. — Говорить слова признательности детям, которые порой были даже младше меня, было намного проще. В ответ неизвестный мне юноша нервно сглотнул, схватился за узды своего с виду свирепого напарника, который в ответ мог только недовольно фыркнуть, да поспешил восвояси, оставив меня наедине со своими мыслями и страхами. Сакура ещё не зацвела, поэтому даже внушительных размеров сад, о котором мой отец мог только мечтать, не мог утешить меня. Передо мной раскинулся широкий мост. Вёл он в одну из многочисленных галерей поместья, принадлежавшего одному из таких же многочисленных принцев, которые после начала ёкайской войны разбежались кто куда: лишь бы подальше от столичного императорского дворца. Считалось, что если ёкаи и захотят атаковать людей, то непременно начнут оттуда. Мало кто верил в подобные сказки: все просто желали урвать себе самую прекрасную провинцию, чтобы продолжить набивать карманы за счёт прокажённых уже на новом месте. Да, то было знаменитое своей красотой поместье никому неизвестного принца – так называемое сердце деревни Сакумура. Ноги дрожали, дыхание спёрло, и во рту было неприятно сухо. В тот момент я плохо понимала, чего именно боялась, будучи не в состоянии сделать ни единого шага. Вдалеке слышался знакомый сдержанный смех, а также нескончаемые перешёптывания. Никто не мог запретить мне уйти в любую секунду, но, несмотря на эту заманчивую возможность, я не могла себе этого позволить. Убедила себя в том, что должна продолжать, покуда в груди бьётся сердце, иначе какой был в этом смысл? Собственными руками доказать чужие слова? Ну уж нет, не ради этого я влачила столько лет эту жизнь, но всё равно мне было страшно. Виды перед глазами расплывались, закручиваясь в чудную воронку, а затем всё заглатывала тьма. И не было вдали на капли света – лишь чёрная, печальная мгла. Не людей я боялась, но очередного напоминания этого единственного факта. Вспомнив, ради чего пришла, я сглотнула, собралась с силами и сделала неуверенный, однако осознанный шаг вперёд. Потихоньку, бесшумно я продвигалась сквозь изысканные галереи: с одной стороны простирался сад, а с другой была стена, усыпанная исписанными мастерами сёдзи, и кто знает, может, за одними из них пряталась одна из придворных дам, в тишине размышляя о любви. Как и все посетители, гэта я оставила в саду, поэтому сопровождал меня разве что скрип половиц. Впереди виднелся один из главных павильонов, где я должна была провести остаток дня до самого захода солнца. Чем ближе была цель, тем звонче в голове звучали слова отца, сказанные утром. О том, что шанс стать счастливым действительно есть у каждого. Как же сильно хотелось поверить в сладкие сказки, но стоило мне дойти до павильона, как смысла продолжать утешать себя чем-то подобным не осталось. С десяток взглядов и все они – да, ничему не было суждено измениться – прямиком на мне. Они смотрели на меня, бурили насквозь мою душу в своём полуприщуре, словно видели впервые – ах, если бы это было так. Я застыла, вперив взгляд в надраенный до блеска пол: даже так мне нельзя было сбежать от собственного отражения. Ещё минуту назад были слышны беседы о днях насущных; было слышно, как обмакивали в чернила кисть; были слышны струны давно расстроенного кото, но тишина пришла и забрала всё. Если точнее, моё появление забрало всё: растоптало и осквернило. Павильон замер во времени, чтобы поприветствовать главную гостью дня, а затем, как ни в чем не бывало, жизнь продолжила идти своим чередом. Из нового – только назойливый шёпот ненасытных сплетниц. Я поторопилась в самый дальний угол комнаты – далеко в тени, куда даже свет свечей с трудом доставал. Пыльный, затхлый, идеальный для меня, а потому такой родной. Пройдя мимо двух девушек, прикрывавших свои лица длинными рукавами, за которыми прятались улыбки такие же мерзкие, как их хозяйки, я услышала писклявые, тоненькие голоски: — Ах, да неужто сама Юю-ко Сайгё-сан решила почтить нас своим присутствием… Какая радость, в самом деле! — Возвращаться всякий раз, даже зная, что её никто не ждёт… Ну не глупышка ли, эта Юю-ко Сайгё-сан! Они шептали друг другу, но шёпот их был слышен каждому: они хотели, чтобы все слышали, ведь в первую очередь эти слова были адресованы мне. — Интересно получит ли хотя бы сегодня наша милая Юю-ко Сайгё-сан письмо… Тот мальчишка-извозчик к примеру! Самое то для неё, так не считаешь? — Их лица напоминали диких гадюк, но даже те не исторгали яд так часто. Проигнорировав жалкие попытки уязвить меня, я опустилась на пол, и множество слоёв кимоно растеклись вокруг, напоминая собой разноцветные волны. Я поднесла к себе подсвечник, где одиноко догорала свеча, аккуратно возложила его на низенький столик, а затем лёгким движением руки раздвинула ширму, навсегда отделив мой крошечный и тёмный мир от их шумного и двуличного. Нас разделял рисунок цветущей сакуры от неизвестного художника, которому я никогда не смогу сказать спасибо. То была крайне показательная сценка из придворной жизни – самой мерзкой из всех, по моему скромному мнению. В Японии наступили поистине спокойные времена, даже чересчур, отчего вся знать успела сойти с ума от безмятежной, невообразимо скучной жизни, в которой ничего никогда не происходит. Нападения ёкаев – забота бедных в таких же бедных деревушках, поэтому война с ними казалось не больше, чем игрой – детской забавой, про которую можно даже не вспоминать. Каждый день – от заката до рассвета – одни и те же бестолковые беседы на верандах, сплошные пьянства по поводу и без, утомительные любовные интриги – ни конца ни края им видно. И каждая девушка в той комнате была точно такой же. Вычурность их фиолетово-зелёных нарядов под стать последней моде, пропитанные тщеславием речи о высоком мире поэзии, неестественная претенциозность в каждом движении рук, ладоней и даже пальцев: одурманенные иллюзиями о легкомысленном счастье, они скрывали гнилую сущность своих пустых сердец. Всё ради мечты однажды быть замеченными высокопоставленным министром, а может даже самим принцем, но только самые отчаянные, давно потерявшие связь с реальностью девицы грезили стать императрицами. Если кто-то в столице решал носить шёлк определённого цвета – все они уже закупали его у торговцев. Кто-то узнал, что сама императрица затянула свой хвост чуть ниже обычного? С ювелирной точностью собравшиеся здесь начнут отмерять расположение своих лент. Шум, который подняли, когда свет увидела крошечная часть истории о неком Кэндзи, сочинённая какой-то крайне надменной и самовлюблённой женщиной, не с чем было даже сравнить, но стоило пройтись слуху о личных дневниках придворных дам, так искусно написанных, что даже мужчины тонули в зависти, вот тогда-то стало совсем невмоготу. Необразованные, книгу в жизни не читавшие девушки и дамы всех возрастов схватились за кисти, ведь что ещё оставалось ничего не представлявшим из себя подражателям? Только тешиться фантазиями о собственной исключительности, пока первые морщины ещё не изранили напудренные лица. Я презирала каждую, всех до единого терпеть не могла, но вряд ли была в чём-то лучше. Несмотря на всю искусственность, у них были мечты, были желания, было достоинство. Я же была лишена даже этого. Молча приходила, терпела, незаметно для всех исчезала, растворялась, подобно водяной дымке. Далеко не по своей прихоти, но потому что того желали родители, а также общество, в котором мне не повезло родиться. Я не имела сил что-то изменить, и потому всё так же смиренно достала из рукава небольшой свиток, на который отец выписал для меня все свои лучшие стихи, да продолжила пресмыкаться перед судьбой, в которую никогда не верила, но которую всегда ненавидела. Под треск свечи время тянулось медленно, однако даже самая страшная пытка не может длиться вечно: либо палачам надоест, либо смерть подарит долгожданный покой. Солнце начало опускаться к горизонту, и в саду запели вечерние цикады. Все кандалы спали, и больше ничего не держало меня. Я задула свечу, забрала свиток, и медленно приподнялась, первым делом ощутив ноющую боль затёкших ног. Пальцы вцепились в ширму, но задвинуть её я не решалась. Снова то чувство скованности и бессилия, сдавливающее горло и нутро. То, что я должна была увидеть за ней, не интересовало меня, но как же трудно было вспомнить, когда моё мнение учитывали в последний раз. Резкое движение рукой – крохотного мира для меня одной не стало. Людей поубавилось: видимо, в тот день я была далеко не первой, кому захотелось уйти пораньше. Сидевшие на веранде, откуда открывался лучший вид на источник, девушки были всё там же, а может то были уже другие. Для меня они все были на одно лицо, что уж говорить про имена. Жаль, что для них была только одна Ююко Сайгё, которую они так сильно “любили”. Я зашагала к выходу, но не могла не удивляться тому, как всё было легко: за весь путь ни единого косого взгляда, даже на длинный подол кимоно ни разу не наступили. Создавалось впечатление, что мне позволяли уйти, а кто я такая, чтобы отказываться от такой возможности. Дойдя до заветных сёдзи, отделявших женские покои от остального поместья, я на всякий случай ещё раз обернулась. Чем дольше тянулась иллюзия безопасности, тем больше мне становилось не по себе. Не успела я коснуться вспотевшими пальцами сёдзи, как их резко распахнули прямо перед моим носом. — Уже уходите, Ююко Сайгё-сан? Разодетые как высшие слои общества, но куда более подлые, чем дикие звери, они знали, а потому, словно в засаде, ждали свою добычу. Да, не люди, но стая прожорливых животных, готовая растерзать моё бледное тело. Я смотрела на них безразличным взглядом в ожидании, когда они насытятся. Главная из них, как же её звали? Я не помнила, но лицо у неё было самым мерзким, и, наверное, она сама понимала, раз так старательно пыталась скрыть это за слоями белил. Двое её подруг, подобно декорациям, всегда сопровождали её, поддакивали каждому слову: я сочувствовала им, но в то же время аплодировала, ведь быть меньше, чем никто, – задача действительно невыполнимая. Они, словно прочитав мои мысли, как-то скривились в лице, а затем перешли порог комнаты, чтобы встать ко мне вплотную. — Ах, всё такая же неразговорчивая, всё такая же нахальная… — Обмахиваясь веером, она оглядывала меня с ног до головы, а во взгляде было отвращение вперемешку с сожалением. Я ненавидела этот взгляд. Ни слова не слетело моих губ: они не заслужили даже этого. Уставшая от их компании, я попыталась сделать шаг вперёд, но поняла, что давно оказалась в ловушке. Те двое встали позади и накрепко придавили своими ногами подол моего кимоно. Каждая из них была старше, кто-то лет так на пять, а может и больше. Они были сильнее, опытнее, куда более жестокие. Осознав, что уйти мне не дадут, я продолжила игру в молчанку: хотела притвориться мертвой, вдруг им наскучит. Но в тот раз всё было по-другому. Девушка напротив загорелась пламенем ненависти и вцепилась в мои волосы. — И долго ты собираешься игнорировать старших, мерзкая ты дрянь?! — Она потянула меня к себе, отчего я согнулась в коленях из-за ноющей боли, и истерично завопила, разбрызгивая слюну во все стороны. Действительно, ничем не лучше горной гадюки. Ноги подкашивались, и я опускалась всё ниже, пока глаза мокли от слёз. Я не понимала причин столь внезапной жестокости, но разве были они тогда важны. — Сколько ещё должно пройти дней, чтоб даже до такой скудоумной как ты дошло – тебе здесь не рады! Её хватка лишь усиливалась, и в момент, когда я полностью обессиленная оказалась на полу, меня швырнули, как невесомую куклу. Голова ударилась об твёрдые доски – в глазах заискрило. Тяжело дыша, я держалась рукой за затылок, не в силах подняться. Свысока на меня презрительно глядела главная обидчица, а в ладони она сжимала клок моих выдранных волос. — Приходишь сюда, заставляешь нас смотреть на эти отвратительные волосы, встречаться с этим нахальным взглядом. Посмотри на себя – ну и мерзость же. Как тебе совесть позволяет появляться при дворе с такой внешностью? Чтобы мозолить глаза достопочтенному принцу и его супруге? Ты даже одеться не в состоянии подобающе этикету! Что это за цвета?! Адзуки?.. Да ещё и ирисовый?.. Про цвета патринии не стоит даже заикаться! Ах, и это посреди благоухающего марта! И даже не вздумай скрывать уродливый, безвкусный, омерзительный, вульгарный чёрный под всем этим безобразием! Ах, кажется мне дурно стало!.. — Закончив свои кривляния , она тяжко ахала и охала под одобрение своих прихвостней. — Какое же ты всё-таки, Юю-ко-сан, убожество. Она раскрыла ладонь, и прядь волос устремились к полу. Я видела его – воплощение моего уродства. Так сильно напоминавшие цветы сакуры в полном цветении, но вместе с этим такие отвратительные. Я усмехнулась своей же беспомощности, а гадюшник вокруг меня услышал: — Таки решила посмеяться над своей ущербностью? Я приподнялась, чтобы подарить ненавистной мне стерве полный неприязни взгляд, а затем полушутливо ответила: — Если он ушёл к другой, так это потому, что кое-кто совершенно не умеет писать даже наипростейшие стишки… В мгновение она побледнела, выпучив глаза, отчего стала ещё смешнее. — Д-да как ты… Я не знала наверняка, но догадывалась о возможной причине. Раненому дикому зверю оставалось лишь вымещать всю боль и злобу на тех, кто был слабее. — И не волнуйся так… Принц не вернётся, как и его супруга. — На самом деле их никто не видел уже несколько месяцев. Всё, что принц оставил после своего, как принято говорить, временного отъезда – подозрительного наместника, которого видели ничуть не чаще. — Для них… мы не больше, чем развлечение на вечер… а вся эта деревня – просто денежный мешок… Разве не так, Ума-ко-сан?.. Я вспомнила. Вспомнила эти нескончаемые, действующие на нервы вздохи. Её звали Умэко, ребёнок сливовых цветов, но уж больно сильно она напоминала мне лошадь, а не цветы сливы. Не знаю, что вынудило меня сказать те слова, но о последствиях я точно не подумала. Разум застелил туман, но чувство, когда я, наконец, дала отпор, было сродни дорогому вину. Оно опьяняло, давало лёгкость, но на утро всё равно ждало неизбежное похмелье. Умэко покраснела, что было заметно даже сквозь толстый слой белил, и перекосилась в лице – такого я не видела за весь год своей жизни в Сакумуре. Скрипя своими чёрными зубами, она не по-человечески пыхтела, хлопала глазами, а потом исторгнула какой-то непонятный, клокочущий звук. — Ах ты… поганая чертовка! Её рука повторно вцепилась в мои волосы, и моё обессиленное тело потащили по полу, и сколько бы я ни сопротивлялась, сколько бы ни умоляла отпустить, никто уже не слушал. По щекам потекли слёзы то ли от мук, то ли от унижений, и никто – ни единая душа – не вступился за меня. Все смотрели со стороны, молча и сдержанно, но также не скрывая довольных ухмылок. Это была моя реальность – жизнь, которую мне навязали, и от которой нельзя было ни убежать, ни спрятаться. Тёмная сторона существования девочки по имени Ююко Сайгё, о которой не знали даже её родители. Я должна была быть сильнее, должна была быть выше той боли, что мне причиняли. Тело ломило, сердце саднило, но я была обязана стерпеть, и поэтому слёзы продолжали обжигать вспотевшую кожу лица. Умэко бросила жалкую меня в центре комнаты, куда медленно подползали, как личинки на тухлое мясо, новые зрительницы. Солнце продолжало садиться, заливая сцену огненным месивом из красок, – знак того, что звезда жизни готова была умереть в очередной раз. — Если ты действительно девочка-призрак, то самое время тебе стать неосязаемой да улететь восвояси на самое дно Авичи, если же нет, то можешь подохнуть прямо сейчас, — съязвила Умэко, а остальные продолжали хихикать, но то больше походило на уханье, ведь сквозь свои вытянутые губы они бубнили нескончаемое “юю-юю”. “Если я так противна тебе, то сдохни сама…” — на мгновение пронеслось в моей голове, но во второй раз я решила не рисковать. До самого конца мне оставалось принимать любой исход, который падёт на плечи, но если такова моя судьба, то я готова была отрицать её до последнего вздоха. — Что… я вам сделала… — пролепетала я с трудом. — Мы не виноваты, что нам приходится терпеть тебя! Пока ты не начнёшь почтительно относиться ко всем здесь присутствующим, то нам придётся учить тебя уму-разуму снова и снова, наша дорогая Юю-ко Сайгё-сан. Вы обе, держите её покрепче. После команды одна из шайки, по-другому не назовёшь, уселась на меня, прижав тело к полу, а другая вытянула насильно мою руку, да так, что пошевелить ею я уже не могла. Пальцы дёргались в конвульсиях, пока я пыталась вырваться, но всё было тщетно. — Отпустите… мне больно!.. Отпустите меня!.. — старалась я прокричать, но мои кряхтения только сильнее забавляли чудищ вокруг. Я не ненавидела их, не желала им смерти, но молила всё сущее на белом свете, чтобы всё, включая меня саму, просто исчезло, растворилось в незримом глазу тумане из ничего. Тогда я впервые пожелала, чтобы жестокий мир, так сильно отвергавший меня, перестал существовать в одном оглушительном хлопке. — Ах, даже сейчас в тебе нет ни капли достоинства. Ты действительно безнадёжна! — Умэко шипяще посмеялась. Она куда-то отходила, но я не обратила внимания. Когда она всё же вернулась, то всё встало на свои места: в её руках был подсвечник, в котором ярко потрескивала свеча. — Н-не надо… Стойте… Что мне нужно было сделать, чтобы меня отпустили? Пасть ниц им в ноги, молить о прощении? Как бы ни пугали мысли о возможных истязаниях, я всё равно не могла позволить себе опуститься настолько низко, поэтому не извинялась, лишь стыдливо роняла слёзы. Умэко присела рядом, и моя кожа ощущала слабый жар, исходивший от фитиля. Всё ещё не в состоянии пошевелиться, я с ужасом смотрела, как медленно, с садистской осторожностью она подносила свечу ближе, и как подрагивал жёлтый кончик пламени на фоне её бездушных глаз. Одна из девушек уже не просто держала мою руку, но оттопырила все пальцы для того, чтобы ладонь ощутила на себе каждую секунду мучений. — Не волнуйся, Юю-сан, мы поможем очистить твою гнилую душонку, чтобы в Аду тебе пришлось страдать самую малость поменьше. Облизнувшись, Умэко наслаждалась дрожью моего напряжённого дыхания. Возможно, она хотела, чтобы я запомнила момент её триумфа навсегда, и в то же время сама мечтала никогда не забыть мои истошные крики: даже в пытках ценила красоту и мимолётность бытия. Интересно, почему такие как она имели больше прав на спокойную, счастливую жизнь, чем я? Наверное, ничего действительно нельзя было сделать. Так даже лучше, подумалось мне. Если это и правда была судьба, с которой даже не повоюешь, то пускай я, столь беспомощная и отвратительная, умру здесь и сейчас, охваченная адским огнём – мои последние мысли, прежде чем раздался чей-то топот, и в воздух взвились тонкие слои кимоно. Подобно небесной каре, они в изящном полёте упали на обидчиц, и никто даже заметить не успел, кто и когда успел это сделать. Трое девушек, запутавшись в длинных, но таких красивых тканях, воскликнули от удивления, а затем неуклюже рухнули рядом со мной. Подсвечник выпал из рук Умэко; в падении свеча потухла, выскочила из крепления и покатилась по полу, остановившись у чьих-то ног. Я неуверенно подняла взгляд и заметила перед собой широко раскрытую ладонь, а за ней виднелось чьё-то кротко улыбавшееся лицо. — Кто… ты?.. — вопрос сам слетел с моих губ. Умэко и её подруги выпутались из горы тканей, а затем недовольно завопили: — Что происходит?! Кто посмел?! — кричала громче всех Умэко, но затем даже она потеряла дар речи. — Постой… ты же… Но почему?.. Передо мной стояла никем не замеченная девочка в белом кимоно и красных хакама, только что ловко и бесшумно разбросавшая по павильону остальные шесть слоёв своих кимоно. Она… отличалась. Всё в ней было другим: и мягкий взгляд её карих глаз, и чёрные, самую малость неопрятные волосы, и тонкая улыбка, за которой были сокрыты её истинные намерения. Ни белил, ни измазанных железом зубов, ни намёка на этикет или законы моды – без сомнений, она была здесь. Существовала в то самое мгновение, поэтому я отчётливо видела её гордый силуэт в сиявшем оранжевой смертью закате. Да, как же красива она была. — Хватай мою руку, если хочешь спастись! — внезапно выкрикнула незнакомка. Картина передо мной – ничего подобного я в жизни не видела, и те чувства на сердце… впервые оно пропустило удар не из-за боли, а из-за чего-то ещё. “Погодите… она же… из внутренних покоев?.. Самой принцессы?!..” – донёсся до меня удивлённый шёпот очевидцев. Девочка, которую я видела впервые и чьё имя никогда не знала, всё тянула руку ко мне, словно предлагая выбор: продолжать упиваться горем на земле или же воспарить повыше к небу. Хоть самой с трудом верилось, но впервые за долгие тринадцать лет девочку-призрака хотели спасти. — Что вы себе позволяете?.. — промычала Умэко вдали. — Такое поведение… просто возмутительно! — Она попыталась подняться, но в процессе поскользнулась на тонком слое шёлкового кимоно и плюхнулась с глухим грохотом обратно на пол. Даже её верные подруги не удержались, чтобы не обронить несколько смешков. — Ну же, чего ты ждёшь! — вновь обратилась ко мне таинственная девочка. Я не понимала её мотивов, но времени на раздумья не было. Позади меня – давно знакомая мне реальность, которую я всегда так сильно ненавидела, а впереди раскинулась на бледной ладони неизвестная доселе альтернатива, которая могла привести к абсолютно тому же исходу. Мне было страшно, мне было больно, но, несмотря на всё это, я задержала дыхание, чтобы сказать ей свой ответ. Одолев сомнения, одолев свой страх и одолев саму себя, я… протянула руку: — Пожалуйста, спаси меня!.. Услышав желанное, девочка, словно в раздумьях, на секунду прикрыла глаза, а затем раскрыла, улыбнувшись ярче прежнего. — Как пожелаете, принцесса! Не успела я покрыться румянцем от услышанного, как её тёплая рука схватила мою ладонь – так легко, так свободно я поднялась, словно лепесток сакуры на ветру. Ждать никто не собирался, поэтому она, подобно ястребу, тут же сорвалась с места. Мы побежали сквозь коридоры и галереи поместья, пока нам в спины глядели недоумевавшие придворные дамы. Тело с трудом слушалось, пока ноги двигались сами по себе, а в голове ни с чем несравнимая лёгкость. Не было нужды в лишних мыслях, ведь я ощущала касание её руки. На спине девочки танцевали тени вместе с лучами солнца, коридоры заполнил топот наших ног, и только редкие служанки кричали вслед что-то неразборчивое. Если бы они только знали, как мало их слова значили для нас. Мы совершили последний поворот, а впереди уже показался выход в главный сад. Девочка не собиралась переходить через мост; нет, то было слишком простым решением для неё, и потому она прыгнула так высоко, как только могла. Точно так же, как пару минут назад, я последовала её примеру, а затем очутилась в объятиях щекочущего ветра. Ладонь девочки выскользнула из моей, пока в коротком полёте я созерцала её развевавшиеся чёрные волосы – точно вороньи крылья, купающиеся в томном свете заката. Всё, как я и думала: подстрижены у середины спины. Она не просто отрицала устои придворной жизни: она была воплощением той свободы, о которой подобные мне только мечтают. Воздух начал подхватывать наши тела, и я, сама того не заметив, раскинула руки, после чего ощутила, как самый верхний и длинный слой кимоно постепенно начал сползать, а затем, словно по волшебному дуновению, слетел с моих плеч, отправившись в собственный полёт. Ногами мы приземлились на мягкую траву, но останавливаться было нельзя. Мы ещё не спаслись, ещё не были по-настоящему на воле. Мою ладонь схватили снова – теперь только ласковый шелест был нам слушателем. Сквозь сад, через мосты – всё дальше и дальше к горизонту. Вскоре поместье осталось далеко позади, пока вокруг нас возвышались покосившиеся дома, давно приевшиеся ряды лавок, а также высокие спины прохожих. Девочка была бесстрашна и легко огибала толпы людей, напоминая бурный ручей. Деревенские растерянно шарахались, вскрикивая от неожиданности, но меня более не заботили подобные мелочи, ведь покуда я держала её руку, мне казалось, что всё было по плечу. Незнакомка кинула на меня непоколебимый взгляд – знак того, что доверяла мне. Потихоньку она ослабляла хватку, а через мгновение я даже не заметила, как бежала уже сама. Не знала куда, не знала зачем, не знала ради чего, но определённо ради неё. Длинные шёлковые ткани, о стоимости которых я никогда не задумывалась, трепыхались на ветру, валились с моих плеч, собирая всю пыль и грязь истоптанных улочек и переулков, и постепенно – слой за слоем – я освобождалась. В воздух вздымались цвета вряд ли под стать сезону, но в огнистых красках заходящего солнца они были прекраснее любых других. Уж не знала, что за нелепая гримаса застыла на моём вспотевшем лице, но я улыбалась, как не улыбалась много лет до этого. Поворот за поворотом мы вершили свой путь. Локации сменялись, людей становилось меньше, и постепенно до меня доходило, что очутилась я в той части Сакумуры, где бывала лишь единожды – истинное сердце цветущей деревни. Не то прогнившее насквозь поместье, утонувшее в греховном спокойствии, но этот высокий холм, не знающий себе равных. Дыхание, а вместе с ним и мои силы, почти закончились, от чего я неминуемо начала тормозить, то и дело спотыкаясь. Девочка, словно нутром почуяв, обернулась, чтобы увидеть запыхавшуюся меня. Оставалось ещё немного; мою ладонь схватили в третий раз, и вот мы уже взбирались по вытоптанной тропе на самую вершину. В глазах искрилось, как же тяжко было дышать, но в тот самый миг, когда мы в последнем синхронном прыжке оказались на самом верху, все мои невзгоды, вся боль – всё растворилось в прекрасном сиянии бескрайнего мира. Сад сакуры раскинулся перед нами, где каждая вишня словно встречала нас своими стройными ветвями, на которых пробивались первые почки. Через считанные дни цветы начнут распускаться, а затем всю деревню укроет покрывалом из лепестков. Последний слой кимоно, всё это время изо всех сил державшийся на одном плече, медленно пополз вниз по руке и расплескался голубым ковром у наших ног. Цвет, который мне нравился с ранних лет. Купаясь в последних лучах солнца, пока ветер награждал нас вечерней прохладой, мы тяжело дышали, зачарованные видом с самой вершины, откуда деревня казалась такой крошечной, готовой уместиться на одной ладони – той самой, которую тогда крепко сжимала девочка. — Красиво, не правда ли? — сказала она. Наши взгляды встретились. Она по-прежнему улыбалась, а я вдруг вспомнила, что всё ещё не отпустила её руку. Я не ответила ей, только резко отвернулась, вся красная. Выскользнувшую из хватки девочки ладонь я прижала поближе к сердцу: пальцы продолжали приятно покалывать. Не находя нужных слов, мне оставалось только встать к ней спиной и неловко произнести: — Б-благодарю за помощь… Вряд ли этих слов было хоть сколько-то достаточно. Как только кровь отлила от головы, вся ситуация начала казаться то ли абсурдной, то ли сказочной, словно всё, что произошло – просто плод моего воображения, а виной всему весенняя горячка. Но нет, ответ девочки был вполне себе настоящим. — И чего они так пристали к тебе, ума не приложу… Но после того падения вряд ли они осмелятся донимать тебя в ближайшее время! — она звонко рассмеялась, вспоминая постыдное происшествие с Умэко. Вот так мы и проигнорировали слова друг друга – каждая о своём. Я не знала, что ответить ей, ведь разговор с кем-то моего возраста… был впервые для меня. Пальцы рук продолжали теребить пряди волос, пока я смущённо водила ногой по траве. — Сама бы знать хотела… — неуверенно ответила я. — Обычно мужланы и мальчишки, вечно подглядывающие из-за углов, или нагло заваливающиеся в женские покои, относятся ко мне хуже всего, но в этот раз эта мерзкая Умэко переплюнула всех… — а затем от злости втоптала в землю одинокий цветок космеи. Зубы заболели – так сильно их сжала, а в голове зазвенело от наваждения дурных мыслей, но обратно в чувства меня быстро привело улыбавшееся лицо, внезапно вынырнувшее передо мной. От удивления я отскочила, продолжая сохранять дистанцию между нами. — Как бы то ни было, больше они не беспокоят нас! Ухо не могло не зацепиться. — Н-нас?.. А ответ её был столь прямолинеен, лишённый всякого злого умысла: — Ну да? Ведь с этого момента я всегда буду защищать тебя. На лице девочки застыло непонимание, словно сказанное ею только что было чем-то неимоверно очевидным. Она стояла, и к ней намертво прилипла эта странная улыбка, что одновременно и утешала, но в то же время начинала раздражать. — Я извиняюсь?.. Инстинктивно я сделала ещё один шаг назад, а внутри продолжало назревать недоверие. — Что, слишком прямо?.. Вот ведь, знала же, что надо было по-другому сказать! — девочка наигранно надулась. В голове резко пронеслось множество мыслей о совершённой ошибке, о возможной незавидной участи, где меня, наивную дурёху, чудовищно обманули. О том, что всё это – чей-то коварный розыгрыш, а из-за деревьев начнут выходить люди, разрываясь от смеха. Я сглотнула, потому что боялась. Я спросила, потому что хотела верить, что теплота той руки не могла быть враньём. — Кто ты?.. Сцепив руки за спиной, она мягким взглядом глядела на меня. Ветра запели свои песни, но сквозь их порывы можно было услышать вечерний плач цикад, а также еле слышимые раскатистые крики ворон. — Ах, прошу простить мне мою грубость! Меня зовут Айко. — Последовала пускай секундная, но пауза, пока на её полуоткрытых губах млела едва заметная улыбка. — Хиросе Айко! Указательным пальцем она нарисовала в воздухе иероглифы своего имени – узоры своей сущности. Вот уж действительно, как тут было не поверить в судьбу: девочка-призрак встретила девочку любви. — “Айко” значит… Ещё раз благодарю, Хиросе-сан. Меня зовут… — Сайгё Ююко – дочь знаменитого на всю Японию поэта Сайгё Ёширо. Я встала в ступор: назвавшаяся Айко девочка всегда была на шаг впереди. Большинство назвало бы подобный поступок высочайшей грубостью, но мне оставалось только удивлённо хлопать ресницами. — Прости, что перебила! — как ни в чём не бывало она продолжила. — В последний год ты немного на слуху в деревне, так что не знать о тебе довольно трудно… Девочка говорила слегка виновато, в меру осторожно, будто бы ожидая мою возможную реакцию. Ну, она не ошиблась. Шаг за шагом, но я продолжала пятиться назад. За одну фразу неловкость сменилась лёгким гневом. — Ну конечно, ещё бы ты не знала… Ещё бы не знала, почему все в этой деревне ненавидят меня! — не скрывая раздражения, я выкрикнула. Быть не такой как все, вечно отличаться от других, не в состоянии создать ни единой связи с кем-либо во всём мире. Обреченная влачить жизнь не человека, но мертвеца, и, видимо, чтобы я никогда не забывала, боги высекли на моём теле вечное напоминание. — Да, знаю, — ответила она на удивление серьёзно. — Ну, знаю, но в то же время не понимаю… — Длилось это, правда, недолго, и вот она снова напряглась в лице, явно над чем-то задумавшись. — Если дело в волосах и глазах, то я не вижу причин издеваться над тобой. Как мне кажется, ты так красива как раз благодаря им! Её улыбка очаровывала, и в тот момент на её бледных, немного впалых щеках пробился первый румянец. Никто никогда не говорил мне подобного, как и никто никогда не улыбался мне подобным образом. Разрываясь от противоречивых чувств, ощущая, как вскипала во мне злость, я отдавалась водовороту невиданных доселе эмоций: и приятных, и пугающих. — К-красивая?.. Если это шутка такая, то мне ни капли не смешно! Из-за этих самых волос, из-за этих самых глаз вся моя жизнь – нескончаемая круговерть боли и издёвок! Волосы цвета цветущей вишни. Глаза, налитые кровью. Внешность, которую я не выбирала, но с которой родилась – внешность девочки-призрака. — Если кто-то ненавидит тебя из-за внешности, то это не значит, что никто никогда не полюбит тебя за неё. Потому что ты особенная как раз из-за этих волос, и ты так невероятно красива как раз из-за этих глаз! Пускай большинство не увидит, но я-то вижу – настоящую тебя. Она говорила так уверенно, да к тому же с несмываемой улыбкой, которую даже наивной нельзя было назвать. Ни на секунду не задумываясь, девочка будто бы искренне верила в каждое слово, которое хотела донести до меня. В ответ на подобную необыкновенную честность даже я, всегда таившая всё сокровенное на задворках сердца, выпустила наружу всё накопившееся за длительный год жизни в Сакумуре. — Как ты можешь говорить такое, когда знаешь меня от силы несколько минут?!.. Хочешь сказать, что один твой комплимент избавит меня от всей остальной боли?!.. — Разумеется нет! Но я верю, что он поможет тебе заметить нечто более важное! Интересно, чего же она добивалась тогда? Я точно не знала, могла всего лишь догадываться в попытках прочитать, что на самом деле было спрятано за её проницательными глазами. — Хоть что-то?.. Ты ведь даже вообразить себе не можешь, каково это! Каждый день видеть эти взгляды… Слушать это мерзкое “юю” по пятам, словно бы просто жить с этой внешностью недостаточная пытка!.. Вещи, которые ранили меня. Вещи, которые причиняли столько боли. Возможность, подаренная кем-то свыше, когда я впервые могла поведать об этом кому-то. Айко, игнорируя мои гневные порывы, незаметно делала короткие шажки навстречу, компенсируя моё неизбежное отдаление. — И это причина, по которой ты также ненавидишь собственное имя? Просто потому, что другим оно не по душе, ты решила возненавидеть и его тоже? — В её глазах томилась невыносимая тоска. — Родители даже не выбирали его! Им было сказано назвать меня так и никак иначе! Эти старики, от которых вечно смердит непонятно чем, дали команду, вот они и подчинились! Всю жизнь пресмыкаются перед ложными божками, не думая обо мне! Так мне рассказывали: когда я родилсь, монахи со всей столицы съехались, чтобы посмотреть на необычное дитя, и вот так незатейливо я стала девочкой-призраком, прожив человеком не дольше одного дня. — А как по мне – красивое имя. Тебе очень подходит, Ююко. Она произнесла его настолько по-другому, что я сначала даже не поверила в услышанное: так спокойно, так ласково. Её “юю” и близко не походило на изливавшиеся гнилью завывания: оно звучало словно мелодия в песне. Каждым словом, каждым действием девочка отметала в сторону всё самое убогое во мне, словно для неё я действительно ничем не отличалась от обычного человека. Каждую отвратительную часть меня она словно прижимала к груди, принимая всё до последнего. Незнакомка пугала, но одновременно с этим её таинственная аура пленяла. Тогда в существование девочки-призрака верилось больше, чем в существование некой Хиросе Айко. — Нет, это точно какая-то шутка… Пришла поиздеваться надо мной, зная, через что прохожу?!.. Как ты можешь называть нечто подобное красивым?! Казалось, ещё одно неверное слово, и я точно накинулась бы на неё, не в силах больше выслушивать сладостные речи из мира фантазий, но Айко продолжала стоять на своём то или из глупости, то ли из самоуверенности. Что самое странное, какая-то часть меня… хотела слушать эти глупости дальше. Снова и снова, и возможно в какой-то момент я бы тоже смогла поверить. Девочка твёрдо ответила: — Потому что оно принадлежит тебе. Оно делает тебя – тобой, и ты одна во всём мире с этим именем. Никто не изменит этот факт, никто не очернит его, именно поэтому ты не какая-то девочка призрак, а самый настоящий человек! — Легко тебе говорить это… Ты ведь из внутренних покоев?.. Вряд ли знаешь хоть что-то об ужасах жизни, о том, как тошно бывает просыпаться по утрам… Не знаешь, какая она бывает на вкус!.. Хотя после сегодняшнего может и узнаешь... После произошедшего они точно не оставят тебя в покое! Поэтому я спрошу ещё раз: зачем ты вообще спасла меня?!.. Не раздумывая, не колеблясь, не сомневаясь, девочка, – Айко – утопая в темнеющем красном свете, произнесла слова, ради которых, возможно, и протянула мне руку. — Я хочу спасти тебя, вот и всё. Я замерла, позабыла как дышать. Гнев улетучился, оставив позади себя непонятное смятение. Не знаю почему, но сам её образ на фоне вечерней зари напоминал о чём-то: может о событиях давно прошедших дней, а может о событиях, которые ещё даже не произошли. Лицо девочки казалось таким знакомым и родным, а улыбка… могла ли я видеть её раньше? Я убедилась окончательно: наша встреча не была обычной случайностью, но и судьбой её назвать язык не поворачивался. Под присмотром умирающей звезды жизни мы просто были. — Мы… встречались раньше?.. Она смутилась, слегка потупив взгляд, в котором продолжал гореть огонь решительности. — Нет, никогда... Я бы ни за что не забыла эту встречу. Для меня это тоже впервые, если честно! Это странно, наверное, но смотрю на тебя и вижу кого-то похожего. Глупо прозвучит, но мы словно… связаны как-то? Понимаешь?.. — На моё молчание она стеснительно усмехнулась. — Нет? Ну, ничего страшного! Если говорить проще, я хочу помочь. Нелепое желание, правда? Вот сама не понимаю, откуда оно. Смотрю на тебя и хочется больше никогда не отпускать. — слова, сказанные ею с такой гордостью и беззаботной ухмылкой на лице. — Наверное, если так подумать… Да, так будет точнее всего. Можно сказать, я люблю тебя, Ююко-чан. Вот так, без какого-либо смущения, девочка любви призналась в любви, вряд ли понимая хоть что-то о ней. Будучи детьми, мы могли лишь подражать взрослым, продолжая тянуться к неизведанному. От ушей до пят я заалела, однако радости совсем не ощущала. Наоборот, к горлу подкатили слёзы, и внутри всё сжалось в тугой узел. Сделать вдох было больно, а тело знобило: эта безумная встреча заходила слишком далеко. — Прошу… Если это всё-таки шутка… Перестань и просто уйди… — Вовсе не в том смысле, в котором ты могла подумать!.. — запаниковала она. — Просто не могу подобрать других слов, чтобы описать то, что чувствую, когда смотрю на тебя, когда вижу, через что ты проходишь. — Ты ничего не знаешь обо мне, чтобы говорить такое… — Я сделала ещё один робкий шаг назад. — Разве это важно? — Она сделала ещё один уверенный шаг навстречу. Слёзы потекли по щекам, ноги задрожали, готовые сломаться от моего собственного веса. Я уже ничего не понимала, ничего знать не хотела – лишь убежать куда-нибудь, но тонкая трава словно обвилась вокруг моих лодыжек, приковав меня к месту. — Я даже не человек… Я просто призрак, не заслуживающий чего-то подобного… — Это неправда. — Правда!.. — раздался мой крик. — Ты ничего не понимаешь, ничего не знаешь!.. Что бы ты ни сказала, ничто не изменит простую истину того, что я девочка-призрак, мёртвая с рождения! Перестань строить из себя не пойми кого! — Если ты продолжишь верить в то, что говорят люди вокруг, то тогда непременно останешься призраком без друзей, без связей, без любви. Именно поэтому я хочу быть рядом. Тогда ты непременно станешь человеком. — Замолчи! У меня нет права на это, как и нет прав быть счастливой! Я ничего не знаю о тебе, ты ничего не знаешь обо мне – конец истории! Как я вообще могу доверять тебе после всего, что ты наговорила?! Я кричала, ревела, задыхалась от невыносимой боли в груди, про которую давно успела позабыть, смирившись со своей участью. В какой момент своей жизни я действительно успела убедить себя в том, что являюсь просто призраком с проклятым именем? Другого мира для меня никогда не существовало, но Айко желала доказать обратное и показать обратную его сторону, где даже такая как я могла бы стать человеком. — Почему ты так боишься меня? Во взгляде её виднелась с детских лет ненавистная мне вымученная жалость – то, в чём я никогда не нуждалась. Так было всегда: все, кого я презирала, смотрели на меня с ненавистью, а те, кого хотела бы любить, свысока взирали с унизительным сочувствием. — Я… Я не знаю… — Чего ты хочешь на самом деле? — Н-не знаю!.. — Тогда почему ты взяла мою руку? — Я же сказала, что не знаю! Только ветер мог донести мой протяжный крик до самого неба, и, обессиленная под его натиском, я свалилась на колени. Будь у меня одно желание, то я была бы не против умереть в тот самый момент, лишь бы больше не испытывать эту нестерпимую боль, словно невидимыми иглами пронзавшую сердце. И все же, вместе с этим, я как никогда сильно хотела жить. — Почему?.. Почему ты так добра ко мне?.. Почему помогла мне?.. Почему не бросишь, как все?.. — Как и в начале мы перекидывались вопросами, на которые никто не знал ответов. Опираясь на обе руки, мне оставалось глядеть, как капля за каплей мои слёзы падали на тонкие травинки, откуда плавно стекали, возвращаясь обратно в землю, в начало. Я не ненавидела её, скорее наоборот – была благодарна. Всё накопившееся за долгие годы устремлялось вниз, разбиваясь в брызгах, пока внутри ничего не осталось помимо нового, непонятного чувства. Оно обжигало, доставляло столько мучений вместе с невиданным ранее облегчением. Потихоньку, слеза за слезой, оно обретало форму, в которой не сможет причинить боль. Я не произнесла ни слова, но Айко безо всяких сомнений всё услышала, поняла. Под шорох травы она подошла вплотную, присела, и её руки обхватили мою спину в одном крепком объятии, а затем девочка повторила свой ответ: — Потому что я хочу спасти тебя, Ююко-чан. Чувство обрело форму желания, а желанием были слова, которые я не смогла донести.«Почему ты просто не можешь спасти меня?!»
Впервые я смогла смириться с тем, чего желала больше всего, не признаваясь себе в этом столько лет. Я плакала: вцепившись в её спину дрожавшими руками, ревела что было мочи. Достиг ли этот плач деревни, насладилась ли им вдоволь Умэко? Ничего уже не имело значения, пока меня согревала в своих объятиях загадочная девочка. — Плачь, если хочется плакать. Смейся, если хочется смеяться. Больше тебе нечего бояться, Ююко-чан. Больше не придётся быть одной. — А её ладони всё гладили мою спину. — Я не могу… После всего, что было, я не могу!.. Даже когда мне была протянута рука, когда меня – вот такую уродливую и проклятую меня – приняли, я всё равно не могла смириться. Пока моё сердце колотилось, готовое лопнуть, её мелодично отстукивало ритм искренних чувств: слишком сильно мы отличались. Мир, в который она приглашала, был слишком ярок и необыкновенен; она была необыкновенна, наверное, поэтому так быстро стала обращаться ко мне на “чан”. Действительно, с чего бы ей уважать такую как я? Её добрый голос прошептал: — Ты уже взяла мою руку, сделав первый шаг, и бежала ты тоже сама. Поэтому, Ююко-чан, доверься мне. — Я… Я!.. — Вместо слов получались несвязные звуки, тонувшие в моих отрывистых вздохах. Долгий, удивительный день подходил к концу, и солнце за нами почти полностью проглотил горизонт. Тем вечером я не смогла дать ей ответ, ведь, как только последние лучи поцеловали наши щёки, нас укутала синеватая тьма, а Айко внезапно напряглась. Её ладони соскользнули с моей спины, и она медленно поднялась, отряхнув пыль со своих хакама. Я плохо могла разглядеть её лицо, но она точно улыбалась, продолжая глядеть на меня свысока. — Выбор всегда за тобой, Ююко-чан, но не волнуйся: я буду ждать тебя. Сколько бы времени ни прошло, я буду ждать тебя здесь на этом самом холме каждый день, а до тех пор… Увидимся, Ююко-чан! — П-постой!.. Я вяло протянула руку ей вслед, но её образ стремительно быстро растворился в ночи. Всё, что я успела увидеть, так это пляс её длинных волос, что был так похож на взмах крыла горделивого ворона, а затем она исчезла так же внезапно, как и появилась. Вот так и закончилась моя первая встреча с девочкой, назвавшейся Хиросе Айко. Всё ещё как в полусне я с трудом поднялась на усталые ноги в попытках прокрутить всё произошедшее с самого начала; как ни посмотри – безумный день. Если это сон, задумалась я, то завтра никакой Айко я здесь не встречу, и моя жизнь призрака продолжит течь своим чередом. Но что если?.. Представив себе невозможное, я взглянула на испачканную в грязи ладонь, а затем палец за пальцем сжала её в хилый кулак. — Что же мне делать?.. И с этим единственным вопросом в мыслях побрела домой.***
Ночь оберегала меня своей вуалью из мрака, под которой с трудом можно было разглядеть цвет моих волос: никто не мог узнать меня издалека, хотя какая уже была разница. Ни липкая, вспотевшая кожа, ни надоедливые пищащие комары, ни боль в мышцах – ничего не могло отвлечь меня от воспоминаний о моментах, только что произошедших. Заметить не успела, как уже подходила к воротам своего поместья, а вдалеке бледно горел фонарь. Послышался стук чьих-то гэта, а за ним обеспокоенный голос: — Ююко! Ко мне подбежал отец, упал на колени и крепко обхватил меня руками, прижав к себе. За его плечом мне открылся вид на мать, стоявшую у главного входа, но в ночи я не могла увидеть, как именно она смотрела на меня. Вряд ли доброжелательно, подумалось мне, и я облегченно прикрыла глаза. — Что с тобой случилось? Где ты так вымазалась? И что случилось с твоими кимоно?.. По правде говоря, я и забыть-то успела, что растеряла по дороге весь свой придворный наряд, а каждый слой уже прикарманила себе какая-нибудь простушка, а может даже хитрый торгаш: в любом случае день их сделался явно лучше. Я не ответила ему, продолжая ровно дышать, наслаждаясь ароматом вечернего воздуха, пропитанного весенней лёгкостью. Да, ничего не имело значения. — Ююко, почему ты не отвечаешь своему отцу? Немедленно объяснись, что с тобой произошло, — мама долго не выжидала, и вступила в беседу. На её вопрос отвечать хотелось ещё меньше, но сделав глубокий вдох, а затем протяжный выдох, я раскрыла глаза. Сознание прояснилось, и вместе с тем тело показалось необыкновенно лёгким. Я сделала пару шагов назад, не сбрасывая руки отца с плеч, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. — Ты был прав, отец, — начала я, — сегодня оно и правда произошло – то, о чём ты говорил мне утром, — и, договорив, устало улыбнулась самому дорогому человеку в жизни. Родители переглянулись между собой, явно не до конца понимая смысл сказанного мною. Их взволнованные лица говорили всё за себя: наверняка боялись неосторожно ляпнуть что-то, дабы не ранить дочь. Отец натянуто улыбнулся в ответ и нервно сглотнул, а лицо матери наполнили краски безразличного подозрения. Прикусив губу, она хотела было что-то сказать, но сдержалась, неоднозначно помотав головой. — В-вот как… Это же замечательно, разве нет, Кагами? — А?.. Ах… Да, разумеется!.. М-мы рады, если это… действительно так. Как давно был последний раз, когда они смотрели на меня вот так? Ну, впрочем, это также был первый раз, когда причина не причиняла боли по крайней мере мне. — Пойдём быстрее в дом, — продолжил отец, — слуги приготовят тебе ванну, а после этого горячий ужин, за которым можешь нам всё рассказать. Ну же, пошли. Он взял меня за руку – не ту, которую держала та девочка – и мы зашагали ко входу. В тот вечер я так ничего и не рассказала, и трапеза прошла в неуютной тишине, но звёзды, которые я наблюдала, греясь в тёплой душистой воде, были как никогда красивы. На следующее утро я не была при дворе, как и никуда не выходила, проведя почти весь день в четырёх стенах своей комнаты и продолжая размышлять о словах, которые мне сказала напоследок Айко. Она пообещала… Нет, в том взгляде была именно клятва, что она всегда будет ждать меня на том самом холме, но почему-то поверить до конца было всё ещё трудно. Взаправду ли ждёт? Не обманула ли? Так много глупых вопросов вместо конкретных решений, но я продолжала глядеть в потолок, пока в памяти вспыхивали яркие образы её улыбок. Тогда мне казалось, что меня поставили перед самым важным выбором в жизни, от которого зависела вся моя дальнейшая судьба. Правда, ещё совсем юная я пока даже не подозревала, что этот самый выбор она сделала на закате прошлого дня. Я засыпала, растворялась в чудном сне, словно бы сжигаемая температурой собственного тела, а руками я обнимала коробку, о содержимом которой так хотелось узнать, но открыть её в тот день я так и не смогла. Наступил второй день, а я всё так же не могла набраться сил, чтобы покинуть пределы комнаты. Почему-то одного вида на сад отца было достаточно, чтобы убить целый день на размышления о решении, которое я всё равно не приму ни в тот день, ни в последующий. Родители не могли не обеспокоиться моим странным поведением. — Ююко, что же всё-таки стряслось? На тебе лица нет который день, не может это быть обычной простудой. Мама места себе не находит, переживает о тебе, — рассказывал мне отец, не пересекая порог комнаты. Температура у меня и правда не спадала второй день, а раз я не могла сама дойти принять ванну, служанкам приходилось омывать моё тело полотенцами прямо в комнате. Странно было то, что жар я почти не ощущала, и чаще меня бросало в жуткий холод при мыслях о том, что кто-то по-прежнему продолжал ждать меня. — Кажется, захворала в предвкушении сезона Ханами. Ничего страшного, отец, правда. Даже ему я не могла раскрыть правду о таинственной незнакомке, спасшей меня из лап жестоких девиц. Наверное, хотела для начала сама убедиться, что не попала в сон наяву. Раздосадованный ответом, отец закрыл сёдзи. День закончился, а я всё ещё не узнала, что же было в коробке: сладкая конфета или горький яд. Третий день прошёл точно так же, а на четвёртый температура, наконец, спала. Я смогла пройтись по поместью, но при дворе по-прежнему не появлялась на радость всем там присутствовавшим. На пятый день я впервые подумала о том, как хрупки человеческие стремления, и как жалки бывают люди в попытках принять правильное решение. "А существуют ли вообще правильные решения?" – подумала я, лениво доедая ужин. Мы не можем узнать содержимое заветной коробки, пока не откроем её, но что окажется внутри безумно пугало меня, а вместе с этим интересовало: будоражило и будило воображение. На самом деле, я плохо представляла, какой именно исход будет конфетой, а какой – смертельной отравой. "Если она всё ещё ждёт под ветвями сакуры, действительно ли именно это конфета?" Пять дней прошло, а коробку всё никак не открыли. Шестой день подкрался незаметно, пока я вконец потеряла счёт времени. За эту короткую неделю почки на вишнёвых деревьях пробились, явив всем красоту розовых цветов. Было ещё рано для сезона Ханами, когда лепестки в выверенном танце полетят к земле, но уже тогда красота благородной сакуры пленяла и тело, и душу. Я сидела в отцовском саду с его стихами под рукой, укрывшись под ветвями вишни, всё продолжая думать о людях, о выборах, о ненавистной коробке, а также о девочке. “Если она ждала все эти дни, то, выходит, я настолько негодяйка?” — подобные размышления снедали меня изнутри, но также с каждым днём всё меньше верилось, что бывают настолько настырные люди. И от мыслей, что такие люди взаправду могут существовать, мне становилось тошно от собственного малодушия. Ближе к вечеру в сад зашла мать. — Уже почти неделя прошла, как ты не появляешься при дворе, Ююко, — её голос был как обычно резок и твёрд. — Если это болезнь, то необходимо срочно обратиться к монаху-целителю. Вдруг это нечто серьёзное? Тут не обойтись без поездки в столицу! Я не ответила, молча продолжила сидеть с закрытыми глазами, постукивая пальцем по развёрнутому свитку. — Среди знати начали ходить слухи о твоей пропаже, — продолжила мать. — Говорят, когда ты в последний раз была в поместье достопочтенного принца, что-то произошло, но спросишь их о подробностях – только головами качают. Ты ведь знаешь что-то? Мне нисколько не хотелось комментировать, как её снова беспокоили одни только придворные дела и то, как на неё смотрели другие аристократки. Хотя если учесть, кого она породила на свет, то радушия в тех взглядах вряд ли было очень много. Вот я и привыкла считать, что вся её едва прикрытая неприязнь ко мне появилась как раз из-за этого. — Ююко! — внезапно мать повысила голос. — Почему ты просто не поговоришь со мной? Ну или хотя бы с отцом! Ты ни с кем не разговариваешь уже шестой день, и каких действий ты от нас ожидаешь? Это эгоистично с твоей стороны! — Она приложила руку ко лбу: выглядело так, словно её мучили головные боли. — Что же с тобой делать, Ююко, — и с этими словами она опустилась на траву рядом со мной, распластав подол своего домашнего кимоно, по которому свисали тонкими нитями её длинные чёрные волосы. То ли из жалости, то ли из искреннего желания поскорее остаться одной я-таки ответила: — Всё в порядке, я вам уже говорила. Мне просто… нужно ещё немного времени подумать, вот и всё, — последнюю фразу я ляпнула совершенно случайно. Мне не дали времени, чтобы пожалеть о неосторожно брошенных словах, как мама в изумлении прикрыла рукавом свой рот. — Ююко… — это был тот редкий случай, когда материнское чутьё её не подвело, — ты ведь кого-то встретила? Мгновенно я заалела, широко раскрыв глаза. — Я… — Неужели… ты получила любовное письмо?! — меня грубо перебили очередным удивленным возгласом. — Я… Н-нет… Всё не… — Язык заплетался, слоги не складывались в слова, а воздуха позарез не хватало. Мать возбуждённо заулыбалась, сложила руки в замок у груди и облегчённо выдохнула перед тем, как продолжить: — Хвала богам! Я всегда верила, что этот день настанет, что у моей Ююко появится шанс на нормальную жизнь, как и подобает юной девушке её лет! — Фраза “моей Ююко” резанула по ушам. — Все эти дни ты думала над ответом? Ну конечно! Что ж ты сразу нам не рассказала! — Д-да говорю же тебе… — Мой робкий голос не мог достичь её потерявшегося в мечтаньях разума. — Обратимся за советом к твоему отцу, он точно что-нибудь придумает… Но следующее письмо ты просто обязана написать сама: ты ведь Сайгё, в конце-то концов! Ну же, нельзя медлить… Не успела она схватить меня за ладонь, – ту самую, которую так крепко сжимала девочка – я вышла из себя и громко заявила: — Не в этом дело! Моя мать растерялась, на секунду проглотив язык. — Ююко?.. — Всё, хватит с меня! — Высказав своё недовольство, я схватила свиток и подскочила. — Никого я не встретила и никаких писем не получала! Хватит донимать меня своими наиглупейшими вопросами! Я возвращаюсь к себе. Зашагав в сторону дома, крепко прижимая отцовские стихи к груди, сдавливая до боли губы, я сдерживала досадные слёзы и давилась отвращением к матери, оставшейся позади. — Да что вообще происходит, Ююко?! Немедленно вернись! Я не заслужила подобно… Что бы она ни хотела сказать, меня это не касалось, ведь сёдзи уже были закрыты. Жаль, что отдышаться и охладить пыл мне не дали – подняла голову, как увидела перед собой отца с ехидной ухмылкой. — Куда так спешишь? — нежно спросил он. Он был человеком, способным спрятать столь многое в жалких пяти строках своих стихов, вот и взгляд у него такой же – благодушный, в меру смиренный, но как много всего плескалось в его глазах. — Подслушивать не очень вежливо, — сразу же я раскусила его. А тот не выказал ни капли угрызений совести. — Тебе стоит быть добрее к матери. Она всё же хочет только лучшего. Я отвела взгляд: уж больно сильно он давил своей аурой всепрощения. Вряд ли мужчина его лет мог понять все трудности взаимоотношений двух девушек, пускай одна из них и была давно женщиной. Я хотела уже пройти в свою комнату, но отец специально сделал шаг в ту же сторону, мешая мне обойти его. Вот так всегда: никто не мог покинуть комнату, пока великолепный поэт Ёширо Сайгё не скажет своё последнее важное слово. — Я не знаю, что произошло с тобой в тот день, но если ты не обманула меня тем же вечером, то уверен – оно было чем-то непередаваемо прекрасным, не так ли, Ююко? Промычав своё “угу”, я кивнула. — Поэтому ты не знаешь, что тебе делать дальше? Потому что столкнулась с чем-то, что никогда не видела и не понимала до этого? С чем-то немыслимо пугающим? Мой ответ – ещё один кивок. — За столько дней ты должна была решить для себя. — Всё не так, отец! — Я вцепилась в его кимоно. — Я не знаю, какой выбор будет правильным, и заслуживаю ли его вообще. За меня в жизни столь много всего решили. Ещё до моего рождения! Поэтому прямо сейчас… я не знаю… Не знаю, как мне самой сделать выбор… А его ответом была рука на моей голове. — Неважно, что выберешь ты, Ююко. Важно то, что выбрало твоё сердце. — Моё сердце?.. — Я взглянула на него намокшими глазами. — Оно ведь уже выбрало? В тёмном коридоре мы смотрели друг на друга, а затем всё вокруг затихло, прекратило свой ход ради моего озарения, когда все ненужные мысли, накопившиеся за долгие шесть дней, развеялись по ветру, напоминая первые опавшие лепестки сакуры – настоящая весна почти началась. Он был прав, ведь всё давным-давно решилось: мне нужно было не время, чтобы выбрать, но силы, чтобы претворить желаемое в реальность. Его рука, подарившая мне ясность ума, поднялась, а сам он, как всегда понимающе улыбаясь, прошёл мимо меня, открыл сёдзи и направился в сад, где его, наверное, в смятении ожидала жена. Прогремел стук, вернувший меня в реальность, и, чтобы не усомниться вновь, я рывком побежала в комнату, улеглась на футон и пожелала, чтобы день поскорее наступил новый день. Быстро я заснуть не смогла, продолжая наблюдать за звёздами на небе, предвкушая неизвестное будущее. Интересно, смотрели ли мы на одни и те же небеса все эти шесть дней? “Интересно, будет ли она ждать меня завтра?” – вот правда, которая ждала меня внутри заветной коробки. На седьмой день я решилась открыть её, и бледно-жёлтая луна была моим свидетелем.***
Утро следующего дня было тихим и умиротворённым. Голубизна неба как никогда слепила, и его бескрайние владения рассекали громады облаков, вечно бороздящих в поисках края света. Глядя на солнце, я думала, зачем вообще собралась в такую рань. Вполне вероятно, что она ждала меня в другие часы, но в то же время она могла уже и не ждать вовсе. Больше не было времени на бессмысленные раздумья, и потому я натянула поверх чёрного кимоно и красных хакама лёгкую розовую накидку с рисунком камелии. Пока я спешно надевала гэта, из-за спины меня прервал голос: — Куда собралась в такую рань? — То была моя мать. Постучав носком по гэнкану, я убедилась, что ничего не спадает, и была готова выходить. — Погода хорошая, вот и решила прогуляться до вишнёвого холма. Вернусь не поздно. Коснувшись двери, я задумалась о том, как редко встречалась глазами с родной матерью. Боялась ли я увидеть в них то, что она на самом деле чувствовала, а может я просто не хотела увидеть саму себя. Как бы то ни было, моя мать вздохнула, а затем, вопреки себе обычной, почти ласково произнесла: — Удачи тебе, Ююко. Тело вздрогнуло от неожиданности. Кто знает, может, то было первым последствием моего выбора. — Спасибо, — ответила я и вышла. Твёрдой походкой я вершила свой путь к холму сакуры, где девочка пообещала дождаться меня. Я хорошо помнила дорогу, помнила улочку с рынком, помнила лица торговцев, смотревших в мою сторону с недоумением: не каждый день дочь знатного министра разгуливает сама по себе без экипажа. Пускай смотрят. Пускай не понимают. Пускай никогда не примут. В те мгновения меня ждал кто-то, пообещавший намного больше. Передо мной раскинулась тропа, что вела на вершину холма. В последний раз взглянув на ладонь, всё ещё покалывавшую от касания её руки, я собралась с духом. Нас разделяло всего-навсего несколько шагов, и что бы ни ждало меня в коробке, я готова была принять: выпить до дна пузырёк с ядом, но по крайней мере в самом конце своего существования мне позволили сделать выбор. Один единственный лепесток пролетел мимо меня, подхватываемый невидимыми потоками ветра, тем самым обозначая начало как моего возвышения, так и весны в истинном её смысле. Нога сделала шаг – сердце отбило удар. Подобно музыке в театре, моё тело отстукивало ритм – последний отсчёт. Чем дольше я шла, тем учащённее дышала, тем быстрее стекали с лица капли пота, тем больше хотелось заплакать, но было уже поздно. Кроны вишен высунулись из-за холма – всё выше и выше, и вскоре передо мной был тот самый сад, но уже в цвету, а под сенью сакуры, напоминая мне о дне нашей встречи, стояла она. Облачённая в причудливое белое платье, подобных которому я никогда не видела, она глядела в сторону леса, одной рукой держась за ствол дерева. Заслышав мои шаги, девочка обернулась, а её улыбка нисколько не изменилась с нашей последней встречи. — Ты всё-таки пришла, Ююко-чан. Дыхание перехватило от волнения, и, кажется, снова поднялась температура, но дороги назад уже не было – только бесконечный обрыв в никуда, поэтому мне оставалось продолжать идти вперёд. Мы смотрели друг на друга, но одновременно с этим куда-то сквозь: возможно, в собственные сердца. И вот девочка оказалась на расстоянии вытянутой руки. — Тебе очень идёт, — неловко выговорила я, продолжая оглядывать её одеяние. Она удивилась, приподняла руки и начала рассматривать себя, кружась на месте, отчего подол платья пустился в изящный пляс. Придворные наряды, всевозможные шелка столичных рынков – ни на что из этого оно не походило, больше напоминая одежды бедняков – только чище, ярче, благороднее. Единый кусок ткани без рукавов и даже намёка на кройку со швами как влитой сидел на ней, дополняя её сверкающий образ. — Ты так думаешь? — она звонко рассмеялась. — Отец, пока в столице был, купил его у торговца из-за океана, представляешь? Оно довольно лёгкое и крайне удобное, но выглядит, наверное, вульгарно… Только никому не говори при дворе, а то меня засмеют или вообще выгонят! Непринужденно хихикая, девочка общалась со мной как с давним другом, которого не видела пару дней. Хоть она и говорила, что мы были похожи, но о какой именно схожести она говорила? Любовь и смерть. Белое и чёрное. Если она была светом, то делало ли это меня тенью, отбрасываемой ею? Девочка закончила смеяться, и вместе с тем пришла тишина. Мы обе понимали, ради чего встретились. — Ну, что решила? Ты ведь пришла, чтобы дать ответ, ведь так? Мой взгляд метался из стороны в сторону, разглядывая то траву, то деревья вокруг, то лес позади, но стоило мне встретиться с ней глазами, как оторваться было уже невозможно. Во рту пересохло, и воздух неприятно обдувал губы, которым было ничуть не лучше. — Хиросэ-сан... — К чему все эти формальности? Мы ведь не незнакомки какие-то, — для неё мы действительно были уже настолько близки. Помявшись на месте, я продолжила: — Хорошо, тогда... Айко-ч… Нет, не так... Айко-сан… Она пристально смотрела, а в её тёмно-карих, почти что чёрных глазах отражались мои грязно-алые. — Ну так что? Наверное, для неё был предельно ясен мой ответ, вот она и дразнила меня каждым жестом. Она будто бы заранее знала, как всё закончится, потому и не смогла сдержать довольной гримасы. — Айко-сан! — Я встрепенулась. — Ещё раз спасибо, что спасла меня в тот день! Я бескрайне благодарна тебе, и поэтому, если позволишь, хотела бы спросить… М-м-м… Сказать с первой попытки у меня так и не вышло, хоть и проговорила в мыслях эту злосчастную фразу несчётное число раз. Устав терпеть мою робость, Айко была готова дать мне один последний толчок в спину. — Хватит тебе быть такой вежливой, Ююко-чан! Ну же, скажи это самыми обычными словами от всего сердца! Скажи всему миру об этом! Глубокий вдох, длинное молчание. Не ради себя, но ради девочки, что ждала меня целых семь дней, и наверняка прождавшей бы меня ещё тысячу лет. Моё первое письмо любви, в котором не было красивого стиха, но одна простая просьба, о которой я никогда никого в своей жизни не просила. Изо всех сил я прокричала:“Айко-сан, пожалуйста, будь моим другом!”
Айко, удивлённая столь внезапным всплеском чувств, оторопела, округлив глаза, но вскоре вновь нежно улыбнулась. Подул ветер, и она, придерживая волосы, ответила загадочное, но такое по-обыденному родное: — С возвращением домой, Ююко-чан. В тот самый момент человека, которого знали как девочку-призрака, не стало, и никто не мог сказать наверняка, что же ждало его впереди, как никто уже с точностью не поведает, когда именно эта история вообще началась. Однако, с уверенность могу сказать, что встреча с Айко положила начало для пускай крошечной, но от этого не менее важной части истории – истории о Ююко Сайгё. И вместе с этим была возложена первая ступень спирали множества судеб.