Когда зацветёт сакура ~ лепестки воспоминаний и последнее прощай

      Прошло уже шесть дней, как мы с Айко стали тесно общаться, и каждый из них мы проводили втайне ото всех в нашем особом месте, где всё и началось. В саду сакуры, казавшимся мне тогда как никогда бескрайним, мы прятались под розовой листвой и делились откровениями о себе, о людях вокруг и о вещах, в которые верили. Поначалу было неловко, и слова давались с постыдным трудом, но ей удалось довольно быстро разговорить меня, да так, что я могла без умолку говорить часами, а она всё слушала с мягкой улыбкой, и в глазах её словно мерцали звёзды. — Ты ведь прислуживаешь лично принцессе, ведь так? За весь год я её ни разу не видела! Уже начала думать, что её и вовсе не существует. Так какая она на самом деле? — удивлённо вопрошала я у Айко.       Всё, что я знала о супруге достопочтенного принца, сводилось к ненадёжным сплетням, а порой и вовсе проклятиям: многие придворные дамы завидовали ей. Доподлинно было известно лишь то, что она была не намного старше нас с Айко. Будучи такой юной, она, вероятно, осуществила мечту многих женщин эпохи, но тогда я слабо задумывалась о том, какую ради этого пришлось заплатить цену. — Невероятно красивая, всегда вежливая и очень добрая. Из-за слабого здоровья ей часто приходится отлучаться в столицу, где о ней заботятся лучшие знахари, но возвращается она всегда наибодрейшей, а в поместье сразу становится оживлённее! Жаль, что эти времена так скоротечны, — Айко печально выдохнула.       Мне нравилось слушать истории Айко, как и ей нравились мои о жизни в столице, которую она видела всего лишь один раз в далёком детстве. Почему-то мне всегда казалось, что не было таких вещей, о которых она бы не знала. Мы были одного возраста, но всё равно так сильно отличались; наши жизни отличались, и временами я не могла не представлять себя на её месте. Быть девочкой не безобразной наружности, быть в услужении доброй принцессы, быть горячо любимой всей деревней — о таком я даже мечтать не могла. Поэтому, слушая её истории, я словно бы разделяла с ней эту жизнь: такую простую, но разноцветную жизнь. — Хорошо это, наверное, служить во внутренних покоях, — мечтательно я протянула. — Угу, очень хорошо, — тихо ответила Айко.       Я помню, как в тот день она, стоя ко мне спиной, вновь смотрела в сторону глубокого, тёмного леса, словно бы пытаясь высмотреть в нём что-то, а может даже кого-то. Помню, как изящно развевались её волосы на ветру, а в них запутывались крохотные лепестки вишни. Помню, как ярко она улыбалась, кинув на меня задумчивый взгляд. А также помню, как молча мы провожали наш шестой закат, и в душе я предвкушала то, как много их ещё будет впереди. Эта навсегда высеченная на моём сердце картина стала воплощением того, что я нашла внутри коробки.       Скоро солнце снова зайдёт, опустится тьма, и девочка, остававшаяся всё такой же таинственной, исчезнет в ночи, пообещав вернуться завтра. Порой я гадала: не выдумала ли её? Не плод ведь моего воображения? И хоть всякий раз, когда касалась её руки, я уверенно могла заявить: Хиросэ Айко действительно существует, почему-то, глядя в тот день на её отдалявшуюся спину, я продолжала думать о том, насколько болезненно недосягаемой она была.

***

      Служба при дворе после того скандального случая почти не поменялась. Спустя неделю я вернулась, чтобы обнаружить, как никому по-прежнему не было до меня дела, да и вели все себя так, словно семь дней тому назад в этом самом павильоне никто не хотел обжечь мне руку свечой. В поместье вовсю шли приготовления к грядущему сезону ханами: в деревню съедутся чиновники из столицы, дабы полюбоваться одним из самых прекрасно цветущих садов сакуры в Японии. По этой причине придворные дамы без умолку обсуждали праздничные наряды, а также шептались о статных красавцах, но, говоря совсем откровенно, красивым и привлекательным они считали явно не их вытянутые конские лица или заплывшие жиром косые глазёнки, а нечто другое, что-то куда более приземлённое и осязаемое. — Ах, как же хочется прислуживать самой государыне в столице, ну разве не величайшая это честь! — Вот бы какой-нибудь министр, ранга так третьего, похитил меня и увёз как самое прекрасное сокровище Сакумуры! — А потом и сразу в Унэмэ! Сопровождать императора и его кортеж, как тут не умереть от счастья!       Куда ни глянь — девушки тешили самолюбие друг друга, каждый год искренне надеясь, что вот на этот-то раз настанет их судьбоносный момент, но по окончанию празднования они продолжат возмущённо обмахиваться веерами и причитать, какие все столичные господа наипротивнейшие люди. Если это и есть любовь, восхваляемая в стихах, то, как по мне, лучше уж помереть старой, одинокой девой, но хотя бы ни разу не опороченной этой докучной заразой.       Солнце стояло ещё высоко и не намеревалось опускаться: в павильоне было невыносимо душно, и хоть ситоми были широко раскрыты, а вспотевшую кожу обдувал ветер, этого всё равно не хватало. Не понимая, как разодетые в десять слоёв одежды фрейлины могли терпеть такую жару с настолько самоотвереженными лицами, я решила прогуляться до павильона с источником: всё равно до встречи с Айко оставалось некоторое время.       К сожалению, всё хорошее имеет ужасную привычку заканчиваться: не успела я покинуть женские покои, как меня окликнула одна из придворных дам. — Сайгё-сан! Спешим напомнить, что хоть тебе и прощается нахождение в поместье достопочтенного принца в столь неподобающем виде, завтра в Сакумуру приезжают высокопоставленные гости не только из столицы, но и со всей страны! Только посмей опозорить нас, а если решишь заявиться в таком виде, — она указала на моё исподнее кимоно, — на торжественное зачитывание «Восьми поучений», то лучше бы тебе остаться дома да почитывать стихи своего любимого папеньки.       Я оглядела своё платье: мне вовсе не был противен белый цвет, но уж больно сильно не хотелось даже близко походить на чванных, самовлюблённых девиц, вот и выпросила у матери сделанное на заказ кимоно из чёрного шёлка. — Я обязательно поразмыслю над вашим советом. Премного благодарна, — не без ехидства я ответила, поклонилась и почти сразу же услышала шум надвигающихся шагов.       Подняв голову, я увидела, как одна из дам — женщина лет тридцати, а то и старше — вылупилась на меня глазами полными бурлящего гнева. — Не зазнавайся, Сайгё-сан, — сквозь зубы процедила она. — Тебя может и простили за хамство, но это лишь потому, что Умэко повела себя крайне вопиюще и неподобающе, получив по заслугам. Однако это вовсе не значит, что ты сама неприкосновенна. Тогда тебя спасло чудо, самое настоящее я бы сказала! Но на то это и чудо — не стоит надеяться на второе! Больше никто из внутренних покоев не прибежит к тебе на помощь. — Ах, вот ты где, Ююко-чан! Я тебя обыскалась!       Внезапный голос прервал малознакомую мне женщину — все удивились, включая меня. Мы дружно обернулись — позади стояла Айко, радостно махая рукой. Мне по-прежнему было непривычно видеть её в дорогих одеяниях, уж больно они были ей не к лицу, в отличие от лёгкого, белоснежного платьица загадочного происхождения, но как же сильно пленяли красотой струящаяся с её худых плеч красная накидка и верхние одежды цвета астры-сион. — Как такое… может быть? — Даже годы спустя я всё ещё не могу забыть её удивлённое выражение лица. — Снова из внутренних покоев? «Чан»?! В каких вы находитесь отношениях? — ноги её задрожали.       В ужасе женщина попятилась назад, и её, теряющую сознание, поймали другие дамы, но и те не скрывали шока. Айко подошла поближе, положила обе руки мне на плечи, а затем окинула взглядом до невозможного забавную картину. Фрейлины помоложе в панике обмахивали веером мою обидчицу, но та отказывалась приходить в чувства. — Во внутренних покоях даже близко не так весело, — задорно сказала Айко. — В любом случае, мне понадобится твоя помощь, Ююко-чан, я одна тут уже с ума схожу! — Ах… Да, конечно, Айко-сан, — я ответила скромно, немного смутившись.       Раздались гулкие вздохи удивления, от чего даже птицы на крыше павильона перепуганно захлопали крыльями и разлетелись куда подальше. — Какова нахалка! — донеслось из задних рядов. — Обращаться к приближённой принцессы по имени, да после такого её вообще не должны больше допускать к службе! — яростно выкрикивала другая дама. — Прошу простить её грубость! Мы обязательно научим её уму разуму, госпожа… — Ну всё, Ююко-чан, поскорее поспешим, ну же, ну же, — не успела одна из дам в первых рядах произнести имя Айко, как та перебила её и потянула меня за рукав в сторону главного дома.       Ещё долго мы слышали, как переполошенные девушки всех возрастов громко обсуждали произошедшее, и, быть может, будут заниматься этим до самой глубокой ночи, ни на секунду не смыкая тяжёлых век.       Половицы скрипели под нашими ногами, и Айко продолжала довольно ухмыляться. Сложно вспомнить времена, когда овальное лицо этой жизнерадостной девочки не украшала милая улыбка, а на её чуть впалых щеках не играли розовым румяна. Она заправила за левое ухо длинные пряди чёрных волос, а затем, видимо, краем глаза углядела, как я не сводила с неё заворожённого взгляда, позабыв как дышать. Она растеклась в ещё большей улыбке и спросила: — Что-то не так, Ююко-чан? — А?.. Нет! Всё хорошо! Просто… Просто мы никогда не встречались так рано, да ещё и не в нашем обычном месте. Вот я и удивлена немного… — Я резко отвернулась, не в состоянии скрыть очевидного смущения. — Появилось немного свободного времени перед приездом наместника, вот и решила проведать тебя, а ты снова попала в передрягу, как тут не выручить, — хихикала девочка. — Всё было не настолько ужасно, как могло показаться со стороны, — но звучала я не очень убедительно. — Вот как? А твоё растерянное лицо говорило об обратном, — Айко уже с трудом сдерживала смех, пока мы приближались к главному дому, ловя по дороге косые взгляды служанок. — Теперь они точно не успокоются, пока не изведут нас обеих…       О нас, конечно, ходила всякого рода молва, но никто достоверно подтвердить слухи не мог. Если мы и встречались, то в уединённом месте вдали от чужих глаз, а тот нашумевший случай списали на шалость заскучавшей фрейлины внутренних покоев. И вот Айко впервые во всеуслышание заявила о нашей дружбе, но вряд ли её беспокоили последствия. Не изменяя себе, она оставалась всё такой же бойкой: ничто не могло напугать её, ничто никогда не могло сломить её — так я думала и потому всегда чувствовала себя в безопасности рядом с ней. — Не переживай ты так, — она хлопнула меня по спине, а я чуть не споткнулась о свои же длинные рукава. — Сколько раз говорила: я в обиду тебя больше никому не дам. — Спасибо, Айко-сан…       Но не успела я отдышаться после нашей насыщенной встречи, как Айко незамедлительно перешла к следующей теме: — Ну и как успехи? — спросила она. — Ты о чём?..       Айко устало закатила глаза. — О дневнике, о чём же ещё! — бойко заявила она, всплеснув руками.       Так уж вышло, что днём ранее между нами завязался разговор о придворной моде, и Айко невзначай упомянула нелепость происходящего: девушки, с трудом читавшие или вовсе не знавшие китайские знаки, лишь больше позорились своими попытками подражать столичным фрейлинам — настоящим мастерицам ведения дневников. К тому времени я уже успела рассказать Айко о том, сколь многому за детские годы научил меня отец, и весь день она сидела у меня на ушах, прямо-таки уговаривая завести свой дневник. «Уверена, у тебя отлично выйдет!» — уверяла она меня, пока я, наконец, не сдалась. — Тетрадь у отца я выпросила, но пока плохо понимаю, что вообще писать туда… — я обречённо вздохнула. — Всё, что приходит на ум. События, переживания, то, что нравится, то, что докучает. Обо всём, что безотчётно придёт в голову. Что-то ведь ты уже написала? — Ну, как сказать…       Моё лицо налилось краской, и я поджала губы, вспоминая содержимое своей первой записи. — Тогда жду с нетерпением, чтобы прочитать, — Айко коварно заулыбалась.       Не помню, что произошло после, но смеялась она очень долго, да и припомнит мне этот случай ещё не один раз. Глаза намокли от слёз, но не от боли — наоборот, как же тепло было на душе, как радостно, ведь каждый новый день приносил столько нового, что верилось с трудом. В чём я точно не сомневалась, так это в искренности своей смущённой улыбки, уголки которой приятно покалывали на лице.       Ещё не начинало смеркаться, а у главных ворот уже впритык стояли повозки, в то время как господин наместник по-прежнему не спешил объявляться. Мы подходили к главному дому, временами поглядывая в сады сакуры, где четверо дам наслаждались весенним днём, по очереди срывая бутоны вишни, а сановники, пожаловавшие из соседних городов, неумело сочиняли стихи в честь изысканных цветов. Айко незамедлительно поспешила поменяться со мной местами, достала из рукава веер и одним ловким движением раскрыла его, намекнув мне сделать то же самое, и не зря — до нас тут же донёсся говор одного из мужчин: — Юные красавицы, не желаете ли присоединиться к нашей скромной компании? Господин Ёкитака как раз собирался зачитать сутру Лотоса, и ему так сильно не хватает прекрасных слушательниц! — Его звонкий с хрипотой голос неприятно резал уши.       Я, полностью растерянная, забыла вытащить свой веер — только в страхе отвернулась, вперив взгляд в голые стены, но Айко, не теряя ни секунды, вытянула свободную руку так, чтобы закрыть плотными рукавами моё лицо. — Прошу нас простить, господин Ёкитака, но моей спутнице крайне нездоровится, ей не помешало бы прилечь где-нибудь подальше от мирской суеты да отдохнуть в прохладе теней, где дрожащее пламя свечи утешит все её тревоги. Да и сдаётся мне, что вы уже нашли себе слушательниц по душе и вкусу, — Айко говорила размеренно и величаво, даже тон её голоса казался мне другим, пропитанный сдержанным благородством, словно бы девочка рядом со мной была уже не Айко, а кто-то другой.       Мужчины, явно оскорблённые таким ответом, умолкли и больше ничего не сказали, а мы дошли до западного флигеля, где находились служебные помещения. Там располагались спальные комнаты для служанок и прочих камеристок, отношение к которым было, наверное, ещё более свинским и презрительным, чем ко мне, но разве похвальное это дело — рассуждать о том, кто больше заслужил зваться человеком? Мне было жаль их, но в то же время им не было жаль меня, и поэтому я с безразличной тоской осматривала пыльные, пожелтевшие футоны, внутри которых вне всяких сомнений копошились клопы. — Пронесло… — протянула Айко, закрывая за нами сёдзи. — Не понимаю, как можно наслаждаться этим крохотным садом, когда до более красивого рукой подать. Ну, нам же лучше. Пошли быстрее, пока нас не застукали.       Мы ступали всё глубже, проходя через тесные, залитые мутным мраком комнаты, вдыхая удушливый, застарелый запах пота, пока не дошли до неиспользуемых комнат, в которых хранили всякого рода утварь и давно забытую мебель, выбросить которую с одной стороны было жалко, а с другой не настолько она была важна, чтобы возиться с починкой. Айко раскрыла последние двери, и в воздух поднялись клубы густой пыли — в носу неприятно засвербило, и следом послышался мой чих — Не пугай так!.. — прошипела сквозь сжатые зубы Айко.       Я с трудом понимала, почему она говорила шёпотом: в округе не было ни души, и услышать меня могли разве что ранее упомянутые клопы, но даже те попрятались от моего натужного сопения. В темноте Айко подползла к стоявшей у дальней стены ширме и отодвинула её в сторону — за ней были спрятаны ещё одни сёдзи       Раскрыв их, мы попали в небольшую ухоженную комнату, в которой витал лёгкий аромат чьих-то дорогих одежд. Ни пыли, ни мусора, ни подгнившей мебели, и казалось, что даже злосчастные клопы побаивались ступать своими тонкими, мерзкими лапками на эти сверкающие чистотой половицы. Айко нащупала на столике свечи, зажгла их, и мягкий свет преобразил комнату: взору открылась великолепная, прошитая позолотой циновка с узорной каймой. В углу комнаты стояла широкая ширма с изображением парящего среди сосен ворона. — Ты точно уверена, что нам стоит бывать здесь так часто? — спросила я, стряхивая пыль с одежд. — Нет, ну ты точно любишь, когда тебе повторяют по десять раз. Всё в порядке, Ююко-чан. Принцесса лично наказала мне присматривать за тайным убежищем в её отсутствие.       У меня, если так подумать, действительно не было причин не доверять ей. Пускай прошло так мало времени, но таинственная девочка ни разу меня не обманула, продолжая держать своё слово, поэтому я тихонько закрыла сёдзи, и мы оказались в пусть и небольшом, но всё же мире только для нас. На коленях я подползла к Айко на циновку, и наши платья распластались многоцветными волнами, на гребни которых отбрасывало причудливые тени танцующее пламя свечей. — Вы действительно очень близки с ней, — подметила я.       Айко положила руку на столик для письма — пальцами она водила по его поверхности, рисуя простые фигуры на тонком слое скопившейся за сутки пыли. — Эта комната очень дорога ей. Она любит повторять, что лишь здесь может побыть собой, не опасаясь порицания общества. Всякий раз она говорила служанкам, что собирается вздремнуть, но вместо этого я помогала ей тайком прокрасться сюда. Только самые преданные, неравнодушные к её тяготам камеристки знали об этом, временами помогая нам. Здесь же принцесса рассказывает мне обо всём, что приходит ей в голову. Такая мелочь, но в эти моменты она сияет от счастья. В этом вы с ней очень даже похожи, — прозвучал еле слышный смешок. — П-похожи?.. Я и принцесса? — а я лишь залилась краской. — Об этом я и говорю! Она тоже всегда краснеет по поводу и без, прямо как ты! Кожа у неё бледная, словно непорочная луна в самую тёмную ночь, на её фоне даже мы покажемся смуглыми! Но именно поэтому, когда она смущается, щёки её становятся красными-красными, будто камелии в снегу.       Она поднесла край своей накидки к моему лицу, намекая на схожесть оттенков, пока я неуклюже пыталась закрыть лицо руками. Айко заверяла, что мы с ней ровесницы, но временами я не могла избавиться от мысли, что та была не только чуть выше меня, но и намного старше. Иногда казалось, что Айко, при всей своей заботе и доброте, смотрела на меня свысока, а может это я подсознательно пресмыкалась перед ней в поисках утешения. — Ну хватит обо мне! Ты ведь не забыла её? — Айко перешла к делу.       Поправив выбившиеся пряди волос, я кивнула и достала из-под верхнего слоя кимоно тоненькую, не больше пары-тройки листов, тетрадь — стихи моего отца, которые ещё никто кроме меня не слышал. Он всегда переписывал некоторые из них в отдельные тетради специально для меня, чтобы я могла перечитывать их в своё удовольствие, с одним лишь условием, что я никому не буду их показывать. — Да, она у меня, — и, сказав это, я раскрыла тетрадь на столике.       Айко нависла над ней, пристально вглядываясь в изящный почерк моего отца, где каждый символ был выведен с непередаваемой словами любовью, где длина и толщина каждый линии несли в себе свой особый, отдельный смысл, и как любил говорить отец: без всего этого правильный образ попросту бы не складывался. — Как красиво! Тебе точно ничего не будет, если я увижу их? — неловко спросила Айко. — А кто сказал, что кто-то узнает? — я коварно ухмыльнулась. — Я же пообещала отплатить тебе за то, что ты рассказала мне секрет про эту комнату.       Самую малость мне было стыдно перед отцом: за всю жизнь я ни разу не нарушила данных ему обещаний, но в тот момент всё равно возбуждённо листала тетрадь, пока нутро по-странному сгорало от осознания собственной испорченности. Это было очередное волнующее, в меру приятное чувство, ощутить которое я смогла только благодаря Айко, и именно поэтому я хотела разделить с ней нечто такое, что могла показать ей лишь одна я на всём свете.       Закончив рассматривать тетрадь, Айко немного отодвинулась от стола, сложила руки на коленях и глубоко поклонилась. Я обомлела, не понимая происходящего, а затем на меня уставилась пара пронзительно ясных глаз, в черноте которых дрожало одинокое пламя. Одного взгляда было достаточно, чтобы увязнуть в них, утонуть, захлебнуться в водовороте странных эмоций, поэтому я не дышала, не могла издать ни единого звука, как вдруг в абсолютной тишине, разрываемой лишь треском горящего фитиля, Айко торжественно произнесла: — Сайгё Ююко, позвольте мне побыть сегодня вашей слушательницей.       Я сразу поняла, кого она попыталась изобразить, и потому не сдержала лёгкого смеха, но та, пускай кротко улыбаясь, оставалась по-прежнему невозмутимо серьёзной. В ответ я поклонилась, выпрямилась, а затем зашелестели страницы.

Подумаю об этом мире бренном, Как осыпаются цветы — уходит всё. И я, как те цветы, Исчезну в нём мгновенно, Но где искать судьбу другую мне?

      До этого я, дочь знаменитого поэта Сайгё Ёширо, декламировала стихи только своей семье и никому другому, но в эти мгновения почему-то не ощущала ни страха, ни волнения: слова сами лились плавной, единой мелодией, окружая нас яркими образами высоких гор, бурных ручьёв, голосистых кукушек, и, разумеется, вишни в полном цвету. Маленькая, никому не известная комнатка обернулась круговертью фантазий талантливого поэта, претворённых в жизнь юной чтицей и рождённых ради одной единственной слушательницы. — Сильно плохо было? — спросила я, дочитав последний стих. — Это было невероятно красиво, Ююко-чан. Спасибо тебе.       Искренняя улыбка Айко стала мне высочайшей похвалой. — Нет, спасибо тебе, что была моей слушательницей.       Мы поклонились друг другу, но вскоре улыбка Айко куда-то улетучилась. Она тяжело вздохнула, и брови её насупились — девочка о чём-то задумалась. Часто бывало так, что Айко внезапно менялась в лице, а затем словно бы закрывалась в себе и в собственных мыслях. Длилось это обычно недолго, не больше минуты, но каждый раз меня снедал интерес в попытках понять, что же у неё на уме. Действительно ли она размышляла о чём-то, или, быть может, попросту скрупулёзно выбирала подходящие слова? Так или иначе, Айко вздохнула ещё раз — куда звонче и протяжнее. — Ты действительно неповторима, Ююко-чан. Хотела бы я быть такой же образованной и изящной как ты, — она разлеглась на столике, используя мягкие рукава как подстилку.       Я, явно не ожидавшая такого заявления, удивилась и в смятении отвела взгляд. — Да ладно тебе, Айко-сан! В этом нет ничего такого, в самом-то деле. В отличие от тебя я даже не прислуживаю во внутренних покоях, да и знаменита больше как неуклюжая, бездарная девочка-призрак. Уверена, со своим положением ты можешь куда больше моего. — Положение, говоришь? — бесцветным голосом сказала Айко, игнорируя свисающие на лицо пряди волос, за которыми нельзя было разглядеть ни глаз, ни тонкой линии губ. — Сказать по правде, я почти ничего не смыслю ни в стихах, ни в этикете, ни в том, что значит быть дамой в истинном смысле. В отличие от меня, ты знаешь китайское письмо, можешь прочитать любую книгу, написать при желании красивый стих, да по сравнению с тобой я гожусь разве что в служанки! — она усмехнулась. — Совсем ничего? — не скрывала я изумления. — Но ты же из внутренних покоев, приближённая самой принцессы! Какую-то служанку даже близко бы не подпустили к самым почётным гостям. Уверена, тебя наградили такой честью именно за твой талант.       Но, к моему удивлению, Айко ещё сильнее прыснула в рукава со смеху, а следом выпрямилась. — Ты очень милая, Ююко-чан, с каждым раз только сильнее убеждаюсь. — О чем ты?.. — Ты ведь не думаешь всерьёз, что от таких как мы ожидают быть умными и образованными? Достаточно просто делать вид, что в голове не совсем пусто. Манеры, этикет, выверенные движения, пленительная улыбка — всему этому можно научиться, и чем дольше ты живёшь этой жизнью, тем лучше у тебя будет получаться, но это вовсе не значит, что мне есть до этого дело. То же самое можно сказать не только про меня, но и про каждую молодую девушку, каждую придворную женщину, каждую дряхлую служанку, про всех, кто здесь собрался.       Исчезла привычная ласковость голоса, даже улыбка выглядела болезненно натянутой, и сама Айко с неприкрытым презрением уставилась на тускло мерцающую свечу. — Но ведь… разве не об этом мечтает любая девушка эпохи? Быть эфемерно красивой, приятной и образованной собеседницей, достичь небывалого положения в обществе, прислуживать императрице, сопровождать самого императора? Они каждый день говорят лишь об этом, живут только ради этого, так как им может быть безразличен сам смысл их жизни? — сыпала я один вопрос за другим. — Мечтают не они, а спесивые чиновники, проживающие во дворцах свои беззаботные жизни. Им нет дела до нас, до нашего образования, до наших талантов, и порой думаешь, что даже женская красота для них — всего лишь приятное дополнение. У них одна цель — побыстрее сделать из нас идеальных женщин по образу, выдуманному в их пустых головушках, а затем разобрать, словно рыночные побрякушки.       Ещё ни разу я не видела Айко настолько серьёзной. Она рассказывала о вещах, о которых я никогда не думала, всегда считая себя слишком от них далёкой, пока пламя бросало на её лицо мрачные тени, подчеркивая печальную пустоту напряжённого взгляда, и эти самые тени сокрыли в себе истинность чувств девочки передо мной. — Даже если так… — Я не смогла сходу подобрать нужные слова, — Даже если всё действительно так, как ты говоришь, что плохого в том, что они следуют своим мечтам, пускай они и не их собственные? Если они будут счастливы, если это их выбор, то это уже лучше моей жизни, — ответила я, не кривя душой       Но улыбка Айко исказилась ещё сильнее. — Неужто ты думаешь, что по сравнению с тобой они самые настоящие птицы в небе? — спросила она. — Называй как хочешь, хоть склизкой рыбкой в океане. Сути это не меняет. — Ты ошибаешься, — возразила Айко. — В действительности конец их стремлений лежит далеко не в просторах неба, но в стальных клетках с заржавевшим замком. Из них уже не будет никакого выхода, разве что в монахини — прожить остаток жизни в стареньком храме на отшибе мира, — девочка перевела взгляд на ширму с вороном, и взгляд её вроде бы даже смягчился. — Но, если честно, когда каждый день наблюдаешь за местной жизнью, то невольно задумываешься, что быть никому не нужной монахиней, может, не так уж и плохо.       Деревня Сакумура, внутренние покои, девочка по имени Хиросе Айко — тогда мне показалось, что я ничего не знала о мире, в котором прожила уже тринадцать лет. Слушая монотонный, размеренный голос моей единственной подруги, я пыталась понять, что именно она пыталась донести до меня, что хотела доказать этим сравнением. Мне приоткрыли завесу, скрывающую истинный порядок вещей в жизни, на которую у меня не было прав с рождения: на моих ладонях оказалось две реальности, и, сколько бы я ни сравнивала, боль с гордыней не позволяли мне согласиться с Айко. — Я не понимаю, Айко-сан… как это может быть хуже того, через что прохожу я? Пускай они все заложницы собственных фантазий, пускай вся их жизнь вертится вокруг мужчин, но разве это можно сравнить с жизнью девочки-призрака? — Если так рассуждать, то для Японии во всём её многообразии все мы не больше, чем просто девочки-призраки, недостойные зваться полноценными людьми. — Уголки её губ на секунду опустились, но вскоре она вновь мило заулыбалась. — Я вовсе не хотела сказать, что им приходится хуже, чем тебе, Ююко-чан, — начала она утешать меня уже более привычным звучным голосом. — Просто… порой не всё в этом мире определяет положение в обществе, и всегда будут такие вещи, на которые невозможно повлиять, поэтому важно помнить о том, что нас определяет.       Не знаю почему, но её объяснение разозлило меня только сильнее. Злилась я вовсе не на неё, как и не хотела ни в чём обвинить, однако моя изливающаяся обида продолжала сочиться из трещин на сердце. — Если бы я выбирала между жизнью, где все меня ненавидят, и той, где от меня требуется быть красивой пустышкой, то извини — второе мне больше по душе, — сердито фыркнула я.       И в ответ выражение лица Айко стало до неузнаваемости… мягким. Она притупила взгляд, слегка поникла головой, но в ней не чувствовалось разочарования или злости, наоборот — она как будто бы знала, что я скажу именно это. Перебирая пальцами края накидки, Айко молча хмыкнула — не укоризненно, не одобрительно — в этом жесте не было ничего, кроме обнажённой пустоты, а затем с тем же добродушным лицом продолжила: — Когда я говорила, что вы с принцессой похожи, я имела в виду не только ваши милые стороны. — Что это ты вдруг? — Вы обе… попросту не вписываетесь, — коротко пояснила она. — Не вписываемся? — я всё недоумевала. — Для вас нет ничего более тесного, чем стены женских покоев, нет ничего более удушливого, чем празднества чиновников, но вы всё равно вынуждены проходить через это против своей воли. Но… — Айко сглотнула. — Как бы сильно Садако ни желала быть свободной, она стала главной заложницей нынешнего порядка вещей, и лишь здесь, в этой самой комнате, она может быть собой — что-то, о чём другим фрейлинам остаётся лишь мечтать.       Один факт того, что Айко назвала принцессу по имени, ясно давал понять, как сильно они были близки, как сильно доверяли друг другу. Айко рассказывала, что даже платья на ней — всё подарки принцессы, но как раз потому, что их связь была настолько крепкой, я не могла понять: почему Хиросе Айко так яро стремилась помочь мне, так сильно хотела сблизиться со мной. — Но ты, Ююко-чан, — продолжала она, — ты отличаешься. Ты отличаешься от принцессы, от меня, от всех в этой деревне, и именно поэтому ты по-настоящему свободна. Ты отрицаешь эти порядки, ты отрицаешь эти правила, поэтому ты не подвластна им. Я же говорила тебе, Ююко-чан, насколько ты особенна. Ты напоминаешь каждой фрейлине здесь, что возможно быть кем-то ещё, возможно сбросить оковы общества. Ты напоминаешь им о лжи самим себе, напоминаешь им о том, что вот он, прямо перед их глазами, — ответ. — И меня должно утешить чувство собственного превосходства? Что, только лишь из-за того, что моя внешность с рождения такая, я должна закрыть глаза на их ненависть, простить их? — Всё никак я не могла понять, к чему клонила Айко. — Вовсе нет, Ююко-чан. Что делать с собственной болью и ненавистью — это твой выбор, и он же станет твоим ответом. Ты права, многие ненавидят тебя, в особенности местные дамы, но в реальности они ненавидят всех, включая друг друга. Они просто притворяются дружными, прикрываются лживым радушием. И чтобы лишний раз не вспоминать о ненависти друг к другу, они ненавидят тебя. То же самое можно сказать и про ёкаев, и про эту безнадёжную, лицемерную эпоху.       Девочка подползла ко мне на коленях и коснулась тёплой рукой моей щеки, а другой взяла мою дрожащую ладонь. В тёмной комнате наши лица заливала тусклым светом свеча, и меня обволакивали странные чувства. Они не исходили изнутри, но, напоминая шелковые ткани, окутывали меня с головы до пят. Очутившись словно в колыбели, я замерла, а от коротких, отрывистых вдохов мои губы совсем пересохли. Айко с широкими, блестящими глазами, что смотрели глубоко в мою душу, сказала: — Я хочу, чтобы ты поняла одно лишь это, Ююко-чан. Мир будет стараться сломить тебя, окружив ненавистью, общество будет пытаться навесить на тебя множество ярлыков, временами даже отрицать твоё существование, но, как бы сильно люди ни ненавидели друг друга, не забывай то, что делает тебя собой, делает тебя особенной. Ююко-чан, никакая ты не девочка-призрак: ты — это просто ты, и никто другой. Никогда не забывай этого.       Внутри меня всё рухнуло: всё напряжение, вся тревога, вся злоба и обида, оставив после себя совершенную белизну, и, вероятно испугавшись её, я в который раз отвела взгляд куда-то в черноту, с трудом сдерживая слёзы. Рука Айко на моей щеке почему-то показалась такой тяжёлой, хоть она почти и не касалась меня. Самую малость было больно, но всё же я была рада. Рада, что мне позволили быть собой. Устало улыбнувшись, я сказала: — Хотела бы знать, кто же я на самом деле. — Со временем ты непременно узнаешь, Ююко-чан.       Хиросе Айко.       Девочка, которая спасла меня. Девочка, которая позволила мне быть собой. Девочка, о которой я почти ничего не знала, но которой так легко открылась. Хоть я и говорила ранее, что мы любили делиться откровениями друг с другом, но что в действительности она успела поведать о себе? Все её истории, все её тайны, все её секреты — были не о ней самой.       Хиросе Айко.       Девочка, которая отличалась. Она не была как все. Или скорее она не хотела быть как все? Соглашаясь со мной, она ненавидела придворную жизнь, ненавидела эти правила, ненавидела ужасные белила, ненавидела двуличие людей вокруг, но тогда почему, несмотря на всё это, Айко продолжала прислуживать? — Тогда скажи мне, Айко-сан, зачем ты поступила в услужение принцессе?       Её пальцы медленно поползли по моей щеке, и вскоре ладонь Айко соскользнула с моего подбородка. Склонив голову набок, она опустила взгляд. За неровной, густой чёлкой чернейших волос не было видно её глаз, но одно в ней было неизменно — въевшаяся в лицо безразличная улыбка. Голосом тише обычного девочка призналась: — По правде говоря, я ведь даже не аристократка. Мой отец, в отличие от твоего, никакой не министр или сановник, а самый обыкновенный плотник. — Ты… не из знатной семьи? — изумилась я. — Принц наказал изготовить для его опочивальни самый прекрасный столик из всех, и он был настолько впечатлён проделанной работой, что повелел устроить меня фрейлиной в его поместье. Так я здесь и оказалась.       Как никогда сильно её ухмылка казалась мне какой-то неправильной — неестественной, однако я всё равно не чувствовала в ней притворства. Я растерялась, не знала с чего начать: у меня не было ни малейшей догадки, почему Айко всё это время умалчивала о своём происхождении, когда я в свою очередь открыла ей и сердце, и душу. Но больше всего меня смущало другое, и поэтому с губ моих слетел самый очевидный вопрос из всех: — Но если ты находишься здесь не по своей воле, то почему не уйдёшь? Почему не бросишь службу?       И Айко, не раздумывая ни доли секунды, с выражением лица, столь сильно напоминавшим рисунок ворона, потерянного меж сосен, дала свой ответ: — Потому что есть такие вещи, которые могу сделать только я. Так говорил мой отец, так говорила принцесса, так говорил наместник, а также…       Айко, видимо заметив мою растерянность и замешательство, замялась и не продолжила, а мгновение спустя и вовсе залилась смехом. Она смеялась: звонко и по-детскому игриво, словно бы весь разговор до этого был для неё не больше, чем невинной шуткой. — Прости-прости, Ююко-чан. Я вовсе не хотела, чтобы это прозвучало настолько устрашающе. Никакой особой причины нет, мне просто нравится прислуживать Садако и помогать своему отцу, вот и всё. Меня часто называют смышлёной, поэтому поручают всякое, что другим боятся доверить. Да и хватит обо мне говорить, а то смотри сколько тоски навела! Ты недавно говорила, что в десятом месяце прошлого года…       Заметить не успела, как мы уже вовсю беседовали на совершенно другую тему; произошло это столь внезапно, что мне это даже не показалось странным, но сердце всё равно чувствовало неладное. Я доверяла ей, поэтому не сомневалась, не хотела сомневаться в правильности своего выбора и в правдивости происходящего. Тогда я ещё не догадывалась, как сильно она стала мне дорога, как сильно я не хотела терять её.       В руках Айко держала ослепляюще яркий свет, что озарял тени сомнений вокруг, и, пускай он был размером с крохотное пламя свечи, я всё равно хотела разделить его вместе с ней. Озаряемые сумеречным светом, мы наслаждались тем немногим, что осталось от нашего детства.

***

      Среди знати любят воспевать мимолётность всего сущего: будь то недолгое цветение вишни весною или же быстротечность человеческой жизни. И хоть сакура в своём цвету наполняла моё сердце редким умиротворением, оно по-прежнему оставалось заложником другой, более жестокой реальности, о которой никогда не сложат стихи, ведь были она уродлива и омерзительна в своей сути. Встреча с Айко пускай ненадолго, но позволила мне коснуться этой самой мимолётности, и впервые я по-настоящему осознала её ценность, а также щемящую боль от её последних мгновений.       Вот и нашей беседе пришёл черёд завершиться: Айко подползла к ширме и отодвинула её, явив спрятанную за ней щель в сёдзи. Лившийся из неё свет был единственным способом определить время за пределами комнаты. Айко напоследок оглядела через щель окрестности, а затем вернула всё на свои места. — Служанки вернутся только через несколько часов, но лучше нам объявиться до возвращения наместника, — пояснила она.       В ответ я одобрительно кивнула, задула свечу, что оберегала нас всё это время, и поспешила из комнаты вместе с Айко. Проходя сквозь западный флигель, я продолжала рассказывать ей обо всех немногочисленных сплетнях, которые успела подслушать за месяцы своей службы: — Говорят, Укон так сильно мучали кошмары, что несколько дней к ряду она вскрикивала посреди ночи, да так громко, что будила всех остальных фрейлин! — Это когда деревню посетили бродячие монахи и показывали всем свитки с изображением ада? Вот уж действительно, чего ещё ожидать от избалованных жизнью девиц! — посмеивалась Айко. — Как жаль, что в ту ночь меня, видимо, не было в поместье, с удовольствием бы посмотрела на их перепуганные лица!       Это её откровение меня знатно удивило. — Не было? Разве ты не ночуешь в поместье, как и остальные фрейлины?       Мне казалось, что для придворной дамы из внутренних покоев было самим собой разумеющимся проводить день и ночь в стенах дома, где ты несёшь службу, но, как оказалось, это было далеко от правды. — А? Ну, я… — замешкалась она. — Когда как! Обычно я и правда провожу ночи в поместье, особенно в дни, когда принцесса навещает нас, но время от времени я возвращаюсь домой, — пояснила Айко, почёсывая затылок.       Я никогда не спрашивала у неё, не хотела отпугнуть неудобными вопросами, но столько всего вертелось в мыслях, от чего голова шла кругом. После нашего разговора я решила: шаг за шагом, но я хотела узнать о ней больше. — Кстати об этом, а где именно ты живёшь? Если твой отец плотник, то, наверное, недалеко от торговой улицы?       Интересно, догадывалась ли она, с каким трудом мне дался этот вопрос? Еле скрывая дрожь в голосе, я всем видом хотела показать ей свой решительный настрой, но над моими потугами можно было только посмеяться. — Не совсем. На самом деле, не так уж далеко отсюда, — ответила она самую малость отстранённо. — Не далеко? В западной части, выходит? — продолжала я наседать с вопросами. — Скажем так, — она взглянула на меня, — когда-нибудь я непременно покажу тебе лично, — а затем широко улыбнулась.       Тем временем мы покинули западный флигель, и пока Айко закрывала сёдзи, я, надувшись, недовольно скулила ей над ухом: — Когда-нибудь? Это же не ответ, Айко-сан! Хотя бы название проспекта! — Но та с улыбкой до ушей игнорировала моё возмущение, явно наслаждаясь происходящим.       Я испытала нечто странное — очередную новую эмоцию, о которой раньше и не догадывалась. Хоть я и понарошку злилась на неё, хоть и продолжала смущённо улыбаться, подыгрывая её шуткам, одновременно с этим что-то ещё, что-то тихое и подлое, почти бесшумно терзало меня изнутри. Тогда, обескураженная всплеском всевозможных чувств, я не сразу заметила того, как сильно уязвил меня её ответ.       Свернув за угол, мы вышли к галерее, ведущей к главному саду, из которого успели испариться гости-кавалеры, а также увлечённые их пустыми беседами фрейлины-спутницы. Снаружи было свежо и тихо, даже чересчур, — полная противоположность ранее стоявшей здесь суматохе. — Странно, не рановато ли для празднества? — задумалась я. — Видимо, планы изменились, — коротко ответила Айко, покосившись в сторону главных ворот.       Я сразу невольно вообразила, будто все в Сакумуре внезапно исчезли, а мы — единственные выжившие. Ни шума, ни гомона, и даже пение птиц ощущалось отрывистым и далёким, но меланхолию нашего одиночества быстро прервал чей-то женский голос: — Ах, какие знакомые лица, — донеслось со стороны женских покоев.       Эти надоедливые вздохи я могла узнать из тысячи — важной походкой к нам приближалась Умэко. Я моментально напряглась и взглянула на Айко, невозмутимость которой не переставала меня удивлять: она равнодушно смотрела на остановившуюся в нескольких шагах от нас фрейлину. — Неужто сама Сайгё Ююко собственной персоной, — недовольным тоном обратилась ко мне девушка в нежно-лиловых платьях под стать сезону. — А вы должны быть та самая фрейлина из внутренних покоев, из-за которой вот уже который день я не могу отмыться от своего позора. Если не ошибаюсь, ваше имя… — Просто «Айко» вполне достаточно, — внезапно перебила её Айко.       Умэко оторопела и зло вздохнула: по её недовольной гримасе легко читалось, какое она испытывала унижение. — Как вам будет удобнее, госпожа Айко, — и Умэко глубоко поклонилась стоявшей на несколько рангов выше девочке, что была на несколько лет её младше.       Она выпрямилась и спрятала ладони в рукавах кимоно, а затем уголки её ярко-алых губ вздёрнулись в глумливой ухмылке. Вряд ли она была рада этой встрече больше нашего, но уходить без пьянящей дозы самоутверждения за мой счёт тоже не планировала. — Гляжу, вы-таки решили держать её поближе к себе. И кто она теперь? Ваш ручной зверёк? Вы не должны так прибедняться из одной лишь жалости к нашей непутёвой Сайгё-сан, — пропела она своим омерзительно тонким голосом.       Мои руки задрожали, ладони налились кровью, а разум застелил мутный туман, и как будто бы даже её овальное, бледно-серое от белил лицо поплыло перед глазами. Я по-прежнему не простила ей тот день, поэтому грудь разрывалась от яростно бьющегося сердца, но Умэко в ответ язвительно смеялась; насмехалась над моими жалкими потугами внушить страх в её обугленное сердце. Когда мои силы терпеть её были почти на исходе, Айко сделала короткий шаг вперёд. — Да будет вам, Умэко-сан. Я нахожу компанию Ююко-чан донельзя прелестной. Уверена, вы бы со мной согласились, узнайте вы её получше.       Я не видела её лица, но голос её вновь резко переменился: полностью испарилась ребячливая звонкость, сменившись на вкрадчивый, нежный тон юной аристократки, коей она себя даже не считала. — Премного благодарна, но я слишком ценю своё время, чтобы растрачивать его на подобных ей, — присутствие Айко её нисколько не смущало, и Умэко не скупилась на оскорбления, смакуя каждое слово, слетавшее с её тонких губ. — Лучше расскажите, что достопочтенная фрейлина из внутренних покоев делает в такой час в таком месте, когда все гости собрались в главное доме. — Мы с Ююко-чан как раз направлялись в женские покои. Видите ли, ей совсем не здоровится. Готова поклясться, что это от перевозбуждения из-за сегодняшнего пира. Ах, и солнце, да. Как же оно печёт сегодня, это жуть просто! Вот, можете сами удостовериться, — заявила Айко и приложила ладонь к моему лбу. «Снова?» — подумала я, услышав новую, не самую оригинальную отговорку Айко, а Умэко многозначительно промолчала, только смешно раздувала ноздри всякий раз, когда до её изнеженных ушей доносилось ласковое «Ююко-чан». По её высокому лбу медленно стекали редкие капли пота, и, готова была поспорить, что стекали они далеко не из-за жары. — Разрешите отказаться… — с отвращением в голосе она пробубнила. — Думаю, спрятать её от всеобщих глаз — идея крайне чудесная. Особенно, когда господин наместник прибудет с минуты на минуту.       Ладонь Айко на моём лбу на секунду напряглась, а затем неестественно медленно опустилась и, словно каменная, застыла в воздухе у моей груди. И дело было не только в руке: сама Айко замерла в странной позе, пока я могла разглядеть один лишь уголок её застывших в улыбке губ. — Вот как? Вот уж и правда неожиданные новости! — продолжила Айко как ни в чём не бывало. — Но не рановато ли? Если память меня не подводит, то до приезда господина наместника оставалось часа так два точно. — Ах, да как же вы не знаете? — удивилась Умэко. — Все в поместье вот уже как час на ушах стоят! Гонец доставил письмо, написанное рукой самого наместника. Его экипаж уже в Сакумуре и совсем скоро прибудет сюда. Почему бы вам не присоединиться к остальным гостям в главном доме?       Мы никак не отреагировали на попытку Умэко нас спровадить, но кто бы мог подумать, что за то короткое время, что мы провели наедине, всё успело так поменяться. Меня эта новость ни разу не удивила, и какого-то особого значения я ей не придала, но нельзя было сказать то же самое об Айко. Лицом она вроде не изменилась, но кожа её точно побелела, и вид у неё был то ли напуганный, то ли просто уставший. — Тогда что здесь делаешь ты? — неожиданно для всех выпалила я.       Глаза Умэко, знаменитые своим змеино-ядовитым прищуром, широко вытаращились на меня. — Прошу прощения? — Раз все гости ожидают господина наместника в главном доме, то почему ты здесь?       Умэко вскинула коротко выщипанными бровями, и без того подчеркивающими её высокий лоб, но немое изумление девушки довольно быстро сменилось привычной для неё брезгливостью. Сохраняя лицо из последних сил, она преспокойным тоном ответила: — Ты должна благодарить Будду всю оставшуюся жизнь, Сайгё-сан. Не будь здесь госпожи фрейлины из внутренних покоев, ты бы ни за что в жизни не дождалась моего ответа. Но так уж и быть, — она переводила взгляд то на меня, то на Айко, но остановилась в итоге на последней. — Я здесь, чтобы лично встретить господина наместника. Как только слуги начнут ввозить экипаж во внутренний двор, я устроюсь под этими ветвями сакуры и стану тем самым первым цветком, который они увидят, — закончила девушка и указала на бесспорно самую красивую вишню в саду.       Мы с Айко потеряли дар речи. Причина Умэко показалась мне до невозможности скучной — лишь из жалости сдерживая насмешливую улыбку, я до боли, что аж челюсть свело, сжала зубы. А вот Айко в это время без какого-либо подвоха задала прямолинейный вопрос: — И что же вы хотите доказать этим подвигом? Свою исключительную преданность? — Я и не ожидала, что вы поймёте, — усмехнулась Умэко. — Фрейлина из внутренних покоев и дочь Сайгё Ёширо, одного из придворных поэтов самого императора и его превосходительства господина Фудзивара… Куда мне до вашего сиятельства! — вопреки себе обычной вспылила она. — Отец Ююко один из приближённых регента? — удивилась Айко.       Если так подумать, я и правда не говорила ей об этом. Все знали, что мой отец был бывшим главой ведомства внутридворцовых дел, который так или иначе был задействован в жизни императорского дворца, но мало кто знал о его крепкой дружбе с нынешним регентом Фудзивара. — Я не думала, что это так важно… — попыталась я оправдаться, но Айко даже не слушала; внимание девочки было приковано к нахальной даме перед нами. — Ах, вы не знали? — презрительно протянула Умэко. — Думаете почему ей сходит с рук появляться при дворе в подобном виде? Почему ей прощается любая выходка? Когда любимый папенька имеет такие связи, то весь знатный свет простит нашей Ююко-сан даже самое неблаговоспитанное поведение! Хотя, я так погляжу, не она одна пользуется своим положением, не так ли, Айко-сан? — Умэко устала сдерживаться и переключилась на внешность Айко, что также была далека от придворных идеалов. — На что вы намекаете? — спросила та невозмутимым голосом.       Но Умэко лишь цокнула языком, а затем, скрестив руки на груди, возмущённо продолжила. — Вот уже восемь лет я прислуживаю достопочтенному принцу и её светлости принцессе, но вашего лица я не припомню, что может значит лишь одно — служите вы во внутренних покоях с самого начала! Сколько лет — знать не знаю, но сомнений быть не может, приняли вас на службу явно из-за знатного происхождения и столичных связей! Пока я трачу лучшие годы своей жизни в ожидании, когда меня, наконец, заметят, кому-то не нужно даже пальцем шевелить!       К тому моменту всё стало до боли очевидным. У Умэко была мечта: жалкая, самовлюблённая, незамысловатая мечта. Она разделяла её со многими другими фрейлинами, но если одни ждали чуда, то другая действовала решительно. В одном этом я готова была отдать ей должное — столь непреклонна, сколь и наивна. — И всё ради этого, получается? Слепым угодничеством проложить себе путь во внутренние покои? — заявила я.       На лице Умэко — тонкая, кривая улыбка и поникший взгляд серых глаз. Длинные, костлявые пальцы вцепились в её дрожащие от немой ярости локти, а на лице едва проступили заметные даже сквозь толстый слой белил красные пятна. Такие нелепые, они прелестно подчёркивали её густо накрашенные алым, словно спелая слива, веки. — Ах, — вздохнула она в очередной раз, — ну надо же. Меня раскусила не кто иная, как сама Сайгё Ююко. Ты совершенно права, я здесь именно ради этого. Я заставлю господина наместника признать мою утончённую красоту и очевидное превосходство перед другими фрейлинами, и тогда мне непременно разрешат прислуживать во внутренних покоях. — Почему вы так одержимы внутренними покоями? — не скрывая печали спросила Айко. — В них нет ничего из того, о чём вы мечтаете. — Вы ошибаетесь, Айко-сан! Там есть будущее! — вскрикнула Умэко. — В этой деревне для таких как я нет никакой надежды. Даже не пытайтесь меня одурачить! Все в Сакумуре знают, что сановникам из столицы интересны одни только фрейлины ранга мёбу, не ниже. Столько историй гуляет об обворожительных красавцах высочайших чинов, забирающих с собой самых красивых фрейлин из числа приближённых принцессы, чтобы те продолжили службу в столице при императрице! — И это есть ваша мечта? Стать фрейлиной при императрице, прислуживать во дворце императора? — продолжала Айко. — О чём вы, Айко-сан? Это мечта любой женщины! Или вы настолько сильно утонули в своём блаженстве, что позабыли важность очевидных вещей? — ответ Умэко был твёрд; без всяких сомнений, она верила в это всем сердцем.       Подул лёгкий ветер, неприятно леденящий наши вспотевшие тела. Только тогда я заметила, как назойливо журчал на фоне ручей, как громко стрекотали в траве цикады. В растерянности я глядела то на застывшую в безмятежности Айко, то на пылающую зелёным огнём зависти Умэко. Среди нас троих улыбалась одна только Айко; улыбалась скучающей, безразличной улыбкой. Сложив ладони в замок за спиной, она подарила девушке одно-единственное напутствие: — Я могу лишь надеяться, что в будущем ты сможешь найти что-то по-настоящему важное в жизни.       Это были слова не фрейлины из внутренних покоев, а девочки по имени Хиросэ Айко. Отбросив все формальности, она не стыдила Умэко за её образ жизни, не хотела уязвить или принизить. Она просто… предоставила ей выбор, который та, вероятно, никогда не сможет осознать или принять, и потому никогда не сможет сделать. — Какая грубость, — выдавила Умэко, явно устав от затянувшейся нежеланной беседы. — Всё-таки, таким как вы, которым повезло иметь всё с рождения, никогда не понять, через что проходят женщины, обречённые с девичества прогрызать свой путь наверх с самых низов. И к сожалению, в этой борьбе победить суждено не всем.       Почему-то я вспомнила грязные футоны служанок из западного флигеля. Участницы ли они этой борьбы? Или же они были рождены проигравшими с рождения? Я посмотрела на Айко — несомненно, она всё ещё была Айко. Той самой лучезарной Айко с мягкой улыбкой и проницательным взглядом. Считала ли она себя победительницей? Считала ли принцесса Садако? И что насчёт меня? Мысли, напоминавшие своей докучливостью назойливых в знойный день лета комаров, были прерваны приближавшимся шумом колёс и топотом ног. Наместник вернулся. — Хвала богам! — засияла от радости Умэко. — Прошу меня извинить, но вынуждена покинуть вас.       Впопыхах поклонившись из выученной вежливости, она поспешила спуститься в сад, куда слуги уже ввозили нарядно украшенный экипаж. Но не успела дама коснуться носком моста, как её вновь окликнули: — Умэко-сан! — то была Айко.       Девушка остановилась, бросив через плечо недовольный взгляд. Проигнорировать вышестоящую по рангу фрейлину она попросту не могла, уж точно не в присутствии свиты наместника. — Уверена, без этих белил ты намного красивее, — ни секунды не выжидая, сказала Айко.       Умэко опешила, не сразу найдя подходящих слов. Она прикрыла глаза, и немного натянуто, но всё-таки улыбнулась. Теперь уже чувство не вынужденного этикета, но собственной гордости двигало ей, ведь Умэко повернулась к нам лицом, чтобы ответить на последнее заявление девочки из внутренних покоев. — Мне не нужна ваша жалость. Да и к тому же, никому нет дела до того, что под этими белилами. Мне в том числе. — Тогда надеюсь, что когда-нибудь я смогу увидеть тебя без них, — Айко, склонив голову набок, широко улыбнулась; к моему безмерному удивлению Умэко ответила тем же. — Мой вам совет, Айко-сан. Держитесь подальше от неё. Кто знает, может однажды станется так, что она проклянёт вас на верную погибель, — её неприязненный взгляд скользнул по мне. — Всего вам хорошего.       То были последние слова, сказанные Умэко перед тем, как она выбежала в сад и опустилась на траву подле дерева вишни. Полы её платья, напоминая цветы сливы, распустились вокруг неё, пока редкие лепестки сакуры спускались, словно крохотные лодочки, вдоль её неудобно длинных чёрных волос. Экипаж остановился, и на шум постепенно начала сползаться прислуга. — Мы вас обыскались, госпожа Айко! Где вы пропадали? Мы без вас как без рук! — обратилась к нам одна из служанок и, не дожидаясь ответа, поспешила в восточный флигель.       Из глубин экипажа вышел мужчина, облачённый в повседневный фиолетовый кафтан поверх голубого платья и светло-лиловые шаровары-хакама. Он поправил на голове свою высокую чёрную шляпку и осмотрелся в саду, пока взгляд его не приковал одинокий образ Умэко в цветах вишни. — Что столь красивая и молодая девушка делает здесь в полном одиночестве, пропуская торжество с остальными гостями? — спросил он. — Ах, вы мне льстите! Шум торжества стал мне невыносим, и до меня дошли слухи о вашем скорейшем прибытии. Прошу простить мне мою наглость, но я не могла не встретить вас после долгого пути! Осмелюсь предположить, но достопочтенный принц и в этот раз не смог осчастливить нас своим присутствием? — пропела озорным голосом Умэко, прикрывая нижнюю часть лица веером. — Пошли. Больше нам здесь не на что смотреть, — вдруг шепнула мне на ухо Айко и взяла меня за руку. — К превеликому сожалению, принцессе всё ещё нездоровится, поэтому…       Топот множества ног, треск раскрывающихся сёдзи, чьи-то шепчущиеся голоса: в сад стремительно быстро стягивались другие фрейлины, гости-сановники, отчего разговор Умэко с наместником утонул во всеобщем гомоне, пока Айко уводила меня в сторону женских покоев. — Хорошо запомни эту картину, Ююко-чан. То, что ты видишь перед собой, — и есть истинный порядок вещей.       Я помню, как счастливо выглядела в тот момент Умэко, оказавшись в центре всеобщего внимания. Помню, как другие фрейлины отпускали про неё гнусные слова, едко посмеиваясь в сторонке. Помню также доносившийся издалека важный и глубокий голос наместника, но даже с такого расстояния от него бросало в необъяснимую дрожь. — Как же-… краси-…! Наконец-то госп-… Тайра-но-… вернул-…! — доходили до моих ушей обрывистые возгласы толпы.       То был первый раз, когда я воочию увидела знаменитого наместника деревни Сакумура. Жаль, что запомнить его лицо мне так и не удалось: сколько бы я ни вглядывалась в него, в послеполуденном сиянии солнца какие-то черты неустанно ускользали, словно бы чёрные тени сжирали их своими клыкастыми ртами. Мы свернули за угол галереи, а на душе была всё та же необъяснимая тяжесть.

***

      До того, как среди разрывов облаков ярко замерцает померанцевым свет солнца, оставалось ещё много времени, однако я уже сидела внутри своей повозки, готовая отправиться домой в любой момент. Выглядывая из-за занавесей, я прощалась с Айко. — Не думала, что у твоей семьи имеются и такие связи, — она всё никак не могла выкинуть из головы слова Умэко. — Толку от этих связей никакого. Хоть дочь министра, хоть нищенка-простолюдинка — для них я всё равно буду девочкой-призраком, — понуро ответила я. — Не вешай нос, Ююко-чан, — Айко обеими руками взяла мою ладонь. — Ты ведь слышала Умэко? Я же говорила — всё это от зависти. Только своей искренней улыбкой ты сможешь доказать неправоту их суждений. — Ты права… — я вымученно улыбнулась, прячась от её взгляда.       Кожа её ладоней почему-то ощущалась немного грубее обычного, а сами касания были до неприятного холодными. Несмотря на это, меньше всего я хотела, чтобы она отпустила мою руку. — Тебе действительно так необходимо остаться? Мы всё ещё можем успеть в сад, если отправимся прямо сейчас! — не выдержала я и задала глодавший меня вопрос.       Но Айко только улыбалась. Сколько этих улыбок я успела повидать за короткие шесть дней? И каждый раз они чем-то отличались: её уголки губ, её чёрные глаза, её тонкие брови, её худощавое лицо. Айко крепче сжала мою ладонь. — Как бы я хотела отдать всё ради этого, но наместник точно не простит мне моё отсутствие в столь знаменательный день. И я бы с радостью провела с тобой побольше времени, но служанки ещё должны нанести мне макияж. Такова цена за услужение во внутренних покоях, — она скорчила страдальческую мину. — Но ведь сегодня собрались все фрейлины! Неужели твоё отсутствие что-то изменит? — взмолилась я. — Я же говорила, Ююко-чан. Есть такие вещи, которые могу сделать только я, — она же была непреклонна. — И какие же?       Она не ответила, но её снисходительная улыбка говорила сама за себя. Именно поэтому я всего-навсего «-чан», подумалось мне. — Извини, — с досадой пробубнила я. — Ничего не поделаешь… В конце концов, ты ведь фрейлина внутренних покоев, так ведь. Поэтому… я не должна вмешиваться.       За долгий день все силы меня покинули, и я ощущала себя как никогда беспомощной. Как бы я ни хотела, как бы ни пыталась, девочка по имени Хиросэ Айко оставалась всё такой же закрытой. Она, вероятно чувствуя мою обиду, могла только утешать меня, словно была она мне кормилицей, а я ей — глупым ребёнком. — Завтра мы встретимся вновь, а до тех пор помни о том, что я тебе сегодня сказала. И не забудь показать мне свой дневник! — договорив, она подала сигнал извозчику.       Повозка тронулась, и моя ладонь медленно выскользнула из её хватки. Мы отдалялись и продолжали смотреть друг на друга. Заметила ли она тогда выступившие на моих глазах слёзы, или же они утонули для неё в багряном цвете моего взгляда? Не желая заканчивать всё на печальной ноте, я из последних сил прокричала: — Надеюсь, завтра ты расскажешь, на каком проспекте живёшь! И не надейся отвертеться!       С каждым звонким стуком колёс её улыбка понемногу таяла вдалеке, пока, наконец, Айко полностью не исчезла за дрожащим горизонтом, но я всё равно продолжала глядеть, сама не понимая, что же такого я хотела там рассмотреть.       Вернувшись внутрь, я смахнула краями рукавов набежавшие слёзы и еле слышно всхлипнула. Как бы я ни пыталась усесться, платья кололись об кожу сильнее обычного, ноги мучительно затекали, а раздирающий уши скрип не давал ни секунды покоя. Мысли тарабанили по голове изнутри, и казалось, что вот-вот кровь потечёт алыми струйками из ноздрей, ушей и глаз, а моё тело замертво повалится да выпадет из экипажа на грязную, пыльную дорогу. Задержав дыхание, я вцепилась обеими руками в волосы и попыталась успокоить гулко колотящееся сердце. Но чем спокойнее мне становилось, тем тяжелее ощущалось тело, тем ближе я подбиралась к причине моего недомогания. Зажмурив взгляд, я не переставала видеть его — лицо девочки, лицо Хиросэ Айко.       Из головы всё не выходили окутанные тайнами внутренние покои, чрезмерно серьёзные слова Айко, противоречивые выражения лиц Умэко, и хоть весь день ощущался дурным сном, но болезненный трепет в душе был донельзя реальным. Мир вокруг держал меня в неведении, а я, беспомощная, скудоумная я, никак не могла осознать почему. Я просто хотела узнать своего первого, единственного друга самую малость получше, но Айко старательно держала всё в себе, делясь со мной крупицами, которые ей не было жалко. Я корила себя за своё любопытство, презирала себя за слабость и малодушее. Как я вообще посмела жаловаться после всего, что эта девочка сделала для меня? И потому чем больше я желала узнать об Айко, тем сильнее ненавидела; не её, но саму себя.       Бык грозно завыл, повозка дёрнулась, резко затормозив, и в мимолётной тишине раздался неприлично громкий вздох. Прибежавшие на шум две служанки помогли мне выйти из экипажа. — Осторожней, не оступитесь, госпожа Ююко, — обратилась ко мне та, что была помладше.       Сама того не осознавая, вскоре я оказалась в зале утренней трапезы, на веранде которого спиной ко мне сидела моя мать в окружении трёх служанок. В руках её была лютня-бива: пальцами она еле-еле касалась тонких струн, отчего музыка была почти неслышимой, но в лёгком безмолвии весеннего дня даже она звонко растекалась среди комнат поместья, свободно гуляя среди крохотных сосен главного сада. В столице она была знаменита своим музыкальным даром, и поговаривают, что в молодости её приглашала сама императрица, для которой мамина игра на лютне была самой настоящей усладой для ушей.       В иной раз я бы прошла мимо, оставив музицирующих дам в покое, но что-то вынудило меня остаться. Сомнения насчёт Айко снедали, не давали покоя, и хоть мне так не хотелось этого признавать, но я нуждалась в совете. Отец был слишком прямолинейным, до нелепого честным: его слова без каких-либо усилий вытягивали наружу всё самое потаённое в людях; от его стихов вскипали бурные потоки чувств, и словно бы даже самые злостные негодяи в его компании становились чуточку порядочнее. Если он был воплощением чистосердечности, то моя мать, прожившая не один десяток лет в окружении себе подобных, определённо должна была быть мастерицей секретов.       Дождавшись конца песни, я скромно обратилась: — Я вернулась, матушка.       Служанки, ещё не отошедшие от восторга, встрепенулись и поспешили поклониться. Мать через плечо бросила на меня удивлённый взгляд. — Ты сегодня рано. Снова пропускаешь торжество в поместье достопочтенного принца? — спросила она не без упрёка.       Я ни секунды в ней не сомневалась, поэтому даже не удивилась. Нервно прикусив нижнюю губу, я проигнорировала её вопрос. — А где отец? — Главный священник пожелал видеть его на срочном собрании деревни. Поговаривают, что наместник тоже будет присутствовать. И это в преддверии сезона ханами, когда столько столичных гостей посетило эту забытую богами деревушку, — голос матери был уставшим, да и саму её нельзя было назвать бодрой. — Что-то произошло?       Но она только отвела взгляд и принялась натягивать струны. Я много лет слушала её игру и могла сказать с уверенностью: лютня расстроенной не была. — Я не в настроении обсуждать безрадостные темы. Да и негоже мне сплетничать о вещах, предназначенных для ушей представителей главных родов — не женское это дело. Пусть мужчины разбираются с насущными проблемами, а коли тебе так интересно, уверена, твой отец с радостью поделится с тобой.       Тогда меня мало волновали внутренние дела Сакумуры, поэтому я не придала её словам особого значения. Уж слишком много было вещей, беспокоящих меня куда сильнее. — Раз так, то отец должен уже совсем скоро возвратиться домой. Перед моим отъездом наместник объявился в поместье, — кротко пояснила я. — Улизнула с торжества прямо на глазах у наместника. Уму непостижимо! — негодовала мать. — Зная этого человека, он наверняка покинул собрание раньше оговоренного. Раз Ёширо скоро вернётся, то нужно срочно приготовить его лучший кафтан! Юкико, будь добра, — и она подала одной из служанок знак рукой.       Заметив, что мать была одета в свои наилучшие, самые изысканные и дорогие платья, я поняла: вдвоём они собрались посетить поместье принца по случаю возвращения наместника. В какой то степени я оказала им наивысшую услугу — теперь их точно никто не сможет опозорить своим присутствием. — Перед вашим отъездом, — начала я робко, — могу ли я поговорить с тобой?       Рука, которой она вяло поворачивала туда-сюда колок на грифе, замерла. Вполоборота мать повернулась ко мне, а на её лице то ли страх, то ли искреннее непонимание. Я почувствовала, как зардели от смущения щёки, и стыдливо спрятала взгляд; готова поспорить, она сделала то же самое. Оставшиеся две служанки от волнения боялись испустить даже самый жалобный вздох и боязно косились на нас. — Это касается подруги? — неожиданно для всех спросила мать.       Сердце пропустило удар. В тот же миг я уставилась на неё, и встретила меня до жути понимающая улыбка. На меня смотрела женщина средних лет, чьи бережно расчёсанные волосы тонкими прядями рассыпались на её покатых плечах, а взгляд её казался таким незнакомым, таким чужим и неправильным. — К-как ты догадалась? — в изумлении я запиналась.       Мать протянула лютню служанке, и вместе с другой они удалились, оставив нас наедине. — Ты ясно дала понять, что не влюблена, но твоё юное лицо всё равно обрамляли тревоги. Вот я и решила, что дело в подруге. Или это не девушка?       Она немного отодвинулась в сторону, приглашая меня присесть рядом. — Нет. Всё именно так, — и, осторожно переступив через её длинные волосы на полу, я опустилась подле неё.       Сколько я себя помнила, моя мать всегда была несправедливо строга ко мне. Юная девочка, которой приходилось нести на плечах проклятие призрака, просто не выдерживала ожиданий, возложенных на неё родной матерью. Я ненавидела жизнь, которую она пыталась мне навязать, но никогда с уверенностью не могла заявить, что испытывала к ней те же чувства. Скорее, просто считала, что ненавистна ей была именно я — бельмо на глазу её совершенно-идеальной жизни. Что бы я ни делала, как бы ни старалась в прошлом, этого всегда было недостаточно.       Неизбежно я сдалась, бросила жалкие попытки стать частью высшего общества, считавшего меня гнойной язвой на своём теле. С тех самых пор мы с матерью всё продолжали отдаляться, пока не стали друг для друга чужими, и, сидя вот так рядом с ней, я в который раз убедилась — на сердце было холодно. Трагично ли, забавно ли, какая уже была разница. — Так о чём ты хотела поговорить? — продолжила она.       Перебирая пальцами, я взволнованно рыскала в поисках подходящих слов. Ни много ни мало прошло уже пять, а то и шесть лет с момента, когда я в последний раз обращалась к ней за советом. — Почему люди таят секреты? — решила я не ходить вокруг да около.       Мать заметно растерялась. Никто из нас до конца не понимал, как должно разговаривать родителю с его ребёнком, вот мы и тушевались по очереди, позорно обнажая бесконечные трещины наших отношений. — Неужто тебя обманули? — обеспокоенно она спросила.       Я покачала головой. — Вовсе нет. Однако меня не покидает чувство, что она утаивает слишком многое. Словно бы не доверяет мне. — Ох, Ююко… Разве есть в этом что-то ужасное? Вы ещё так юны и так мало знаете друг друга. Дай ей немного времени. — Но я-то ей всецело доверяю! — сетовала я. — Плохо ли ожидать того же ответ?       Возможно, я действительно чего-то не понимала: друзей никогда не было, как и не было связей крепче отцовской любви. Но разве не ради этого люди соединяют себя алыми нитями? Не ради того, чтоб разделять все тяготы и радости; не ради того, чтоб открыть друг для друга сердца; тогда ради чего? — У всех нас есть секреты, Ююко. Не обо всём можно рассказать, и не всё так приятно для ушей, как, например, истории счастливые или истории любовные. Если она не может что-то поведать, то, несомненно, у неё есть на то причины. — У меня нет никаких секретов, — пробубнила я сквозь сжатые губы.       Или точнее в моей жизни не было ничего достойного быть сокрытым. Люди вокруг всегда были честны в своей ненависти, а я отвечала им тем же. — И всё же от нас один у тебя появился, — сказала она, заправляя мои пряди мне за ухо. — Это совершенно другое, — отрезала я и резвым движением головы смахнула её ладонь. — И это не имеет никакого отношения к проблеме. Я не знаю, как мне стоит поступить. — Если тебе настолько тревожно, то ты в праве надавить на неё, но всегда есть шанс, что только ранишь её чувства в процессе, — пыталась она объяснить якобы заботливо. — Что насчёт моих ран? Разве справедливо это, что одна я сокрушаюсь изо дня в день?       Тогда я поняла: мне было действительно больно, нестерпимо больно из-за Айко. Я знала её всего ничего, но ощущала, как невыносимо на душе в её отсутствие, и даже в минуты нашей душевной близости мне было ничуть не легче. Я гневно уставилась на мать, но та смотрела вглубь сада, а её черты словно бы огрубели. — Ты можешь сделать больно ей в ответ, и, кто знает, быть может она действительно откроется тебе, но в конце вы непременно возненавидите друг друга.       «С чего такая самонадеянность?» — пронеслось в моих мыслях. Она говорила так важно, так высокомерно и уверенно, что во мне только сильнее вскипала злоба. — Выходит, терпеть эту боль придётся мне одной, — я презрительно фыркнула. — Ты боишься, что она предаст тебя, бросит, вот потому и больно на сердце. Она ведь дорога тебе? Поэтому постарайся довериться ей до поры до времени. — Молча терпеть всякий раз, когда она уходит от разговора? Речь ведь не о парочке секретов. Временами кажется, что она только из них и состоит!       Айко спасла меня. Айко подарила мне новую жизнь. Айко — одна единственная на всём свете — протянула мне руку помощи. Рядом с ней я не знала страха, не знала горечи и слёз, но откуда сочились все эти чёрные, омерзительные чувства? Глубоко внутри я знала: сколько света ни пролей, тьма моей прогнившей за тринадцать полных лет души никуда не денется — клеймо девочки-призрака продолжало неустанно следовать за мной по пятам, а я всё бежала, бежала и бежала за белоснежной, слепящей спиной девочки. — Послушай меня, Ююко, — строго сказала мать. — Настоящие секреты — вовсе не вещи, что утаивают от тебя, но та самая причина, по которой они это делают. Придёт день, и она обязательно поведает тебе о ней, но это должно стать её решением, никак не твоим.       Краем глаза я заметила, как неуверенно её рука тянулась к моему плечу. Утешала ли она себя думами о том, что именно так поступают хорошие матери? Как бы то ни было, сделать я этого ей не позволила. — А у тебя, матушка? — спросила я обессиленно. — У тебя тоже есть такие секреты? От меня? От отца?       Её ладонь замерла, а сама она издала вздох, походивший на сдавленный, немой всхлип. — Ююко, я… — Я не понимаю. Ничего не понимаю… — мой монотонный говор перебил её. — Получается, это я виновата?! — злостно я воскликнула и резво поднялась на ноги. Мать испуганно смотрела, нелепо разинув рот. — Успокойся, Ююко! — попыталась она вразумить меня, но уши уже не слышали. — Хотите сказать, это я виновата в том, что меня терзают эти чувства? Это я должна терпеть столько боли, смиренно ожидая чьего-то дозволения? Ну и нелепость! Бессмыслица какая-то! — Да хватит тебе, Ююко! — пыталась она перекричать меня. — Ты всё не так поняла! — Хватит с меня этого разговора! Зря только обратилась к тебе!       Вконец разгневанная я без оглядки поспешила в свои покои, и только эхо моего имени пыталось догнать меня среди пустых коридоров. С размаху я захлопнула за собой сёдзи, раскидала по комнате платья и упала лицом на футон. Внутри всё полыхало, сотрясалось и не было сил проронить хотя бы одну скупую слезинку. Я проклинала свою недальновидность: стоило же догадаться, как всё закончится. «Отец бы непременно помог!» — думалось мне, но в те минуты я сама слабо понимала, что вообще желала услышать.       Всё так же малодушно я хотела убедить себя, что, невзирая на короткие семь дней, я имела право узнать её лучше. Я хотела убедить себя, что в действительности Айко нечего скрывать, и что всему виной — моё детское воображение. — Она не такая… Айко не такая… — тихо всхлипывала я у изголовья.       Я решила. «Завтра спрошу у неё напрямую» — наплевала я на предостережения матери. Она ведь пообещала спасти меня. Пообещала всегда быть рядом. Поэтому, ради себя самой, я хотела убедиться в правдивости этих слов. Сделав небольшую запись в тетради, я уснула крепким, забвенным сном, и до самого утра меня не потревожил даже отец. Вернулись ли они к ночи домой, а может остались в поместье принца, меня это уже не волновало. Об одном лишь молила: увидеть тот же сон, что и она.

***

14 марта

…Всё, что произошло сегодня, — результат моего выбора. Как далеко она зайдёт ради меня? Если она готова пожертвовать даже этим, то —

      Начало следующего дня не отличилось ничем примечательным, разве что голова побаливала, а ладони были на удивление сухими. Ощущала себя я вяло, словно тело не хотело слушаться, но к счастью решимости во мне не поубавилось. Утренняя рутина вела меня по своему течению, и не было ни малейшего смысла сопротивляться. Уже запрягали быка, украшали экипаж цветами унохана, что так красивы в ночную пору, и до долгожданной встречи с Айко оставалось совсем ничего.       За всё утро мы с матерью не проронили ни слова, ни разу не обменялись взглядами. Такой порядок вещей устраивал меня куда больше: никто никого не обманывал, и не было натянутых улыбок и спрятанного за ними криводушия. Отец довольно быстро почуял неладное, но он крайне редко вмешивался в наши отношения. Мог поинтересоваться, дать совет или утешить, но никогда не принуждал. — Вы снова повздорили? — спросил он, провожая меня. — Зачем ты спрашиваешь? Она и так всё тебе рассказала, — раздражённо ответила я.       Он озадаченно покачал головой. — Разве её слов хватит, чтобы беспристрастно оценить всё случившееся?       Скупо, но я улыбнулась. В любой ситуации он боялся принять чью-либо сторону, боялся нарушить и без того хрупкий баланс в семье. Поэтому неустанно он слушал, утешал, помогал, сколько позволяли силы, но в тот день я не нуждалась в этом. Что бы он ни сказал, мои тревоги не улетучатся, не обернутся душевной лёгкостью страхи. Однажды я уже доверилась Айко как неизвестной мне девочке, а теперь я была готова поверить в неё как в свою подругу. Немного поразмыслив, до меня дошло, что прошло уже две недели с нашей первой встречи — четырнадцать наполненных светом дней. — Собственные слова даже для меня самой — пустой звук. Разве хватит их, чтобы изменить твоё мнение? — я усмехнулась своей же глупости. — Каким бы оно ни было, порицать тебя я не собираюсь. Разве имеет право мужчина перечить выбору девичьего сердца?       «Хорошо они, всё-таки, подходят друг другу» — подумалось мне. Одна скупая улыбка — достаточная ли это благодарность? Ценнее этого у меня тогда ничего больше не было. — Ханами. В день начала сезона я всё расскажу. А до тех пор… прошу извинить меня, отец, но меня заждались при дворе.       Поклонившись ему на прощание, я покинула дом. Служанки помогли мне забраться в повозку, и минуты спустя та уже тряслась и кряхтела, аки беззубая старуха.       По сравнению со вчерашним днём, число повозок у главных ворот лишь возросло, и оставшийся путь до поместья мне пришлось проделать пешком. Угрюмые стражи, журчащий ручей, косые взгляды, язвительный шёпот, писклявая игра на флейте, звонкоголосое зачитывание стихов: придворные шумно веселились. Они музицировали, зачитывали сутры, жили свои беззаботные жизни, словно бы знали, что завтра нас всех не станет — будем убиты кровожадными ёкаями во всепоглощающем огне. Если бы всё действительно было так, то их существование несомненно наполнилось бы толикой благородства, но лица выдавали их с лихвой: не было им дела до завтрашнего дня, и даже настоящее для них было не больше, чем данностью.       Поднимаясь к главному дому, я заметила в стороне Умэко в окружении двух молодых людей; рядом с ними расположились на циновках ещё две дамы, но походили они больше не безмолвные декорации, что были красивы на сцене, но сами по себе никуда не годились. Кавалеры с туповатыми лицами шлёпали губами, а Умэко вся сияла от радости — до чего трогательная картина. Я продолжила свой путь и, к моему удивлению, на подходе к женским покоям встретила её. — Ох, ты сегодня поздновато, Ююко-чан, — прозвенел полюбившийся мне голос.       Айко раздала последние поручения служанкам и указала им в сторону северо-восточных хором, где должны были расположиться спутницы знатных гостей. Поклонившись, служанки поспешили по делам, бесшумно захлопнув за собой сёдзи. — Неужели уже столько времени? — я растерялась. — Конечно! Мы должны были встретиться ещё в час Змеи, — напоминая полководца, она деловито вытянула руку, и чуть не шлёпнула меня по носу кончиком веера. — Вот… оно как… — Что с тобой? Ты какая-то потерянная.       Айко спрятала веер за пояс, подошла вплотную и начала пристально рассматривать меня. Я и сама не заметила, как без ворчащей над ухом матери вышла куда позднее обычного. Голова по-прежнему была мутной, и шумная атмосфера вокруг только сильнее действовала на нервы. — Голова болит немного, ничего серьёзного. — Надо же, столько врали вчера про твоё самочувствие, и тут такое, — она приложила ладонь к моему лбу. — Жара нет. Может, не стоило тебе приезжать? Сегодняшний день обещает быть ещё более оживлённым.       Я посмотрела в её обеспокоенные, поблёскивающие, будто бы полночные луны, глаза, и на сердце защемило. — Всё в порядке, правда, — я улыбнулась. — Переутомилась вчера, всего-то. Так что там насчёт сегодняшнего дня?       Не без подозрений Айко вскинула брови, а затем уставше выдохнула. — Тогда тебе действительно лучше отдохнуть в комнате Садако, — сказала она, чуть понизив голос. — А насчёт сегодня — они всё ещё продолжают пьянствовать, можешь себе представить! Со вчерашнего вечера! — и тут же недовольно воскликнула.       Сразу бросился в глаза сонный вид Айко: мрачные мешки под глазами, слегка взъерошенные волосы, из которых то и дело выбивались непослушные пряди, а на лице где-то остались следы не смытых белил. — Ты что, всю ночь не спала? — я пришла в ступор.       Айко сонно протёрла правый глаз и протяжно зевнула, лениво прикрывая рот свободной рукой. Видимо, она совершенно забыла о том, что почти не спала, пока я ей об этом не напомнила — Пару часов удалось. Лишь недавно встала да умылась немного перед твоим приходом. Благо принимаю гостей сегодня не я, а другие фрейлины внутренних покоев, вот только вместо этого я слежу за добросовестной работой прислуги. Наше крохотное поместье не предназначено для такого числа гостей, рук на всё не хватает.       По сравнению со столичным дворцом поместье принца действительно было размером разве что с напёрсток, но с каждым годом молва о красоте цветущей вишни в Сакумуре разносилась всё дальше, и всё больше людей желало насладиться её красотой в период ханами. В конечном итоге эта красота обворожила и моего отца. — Неужели никого постарше не нашлось? Почему следить за слугами приходится тебе? — вопрос напрашивался сам по себе. — Что, уже забыла? — играюче Айко надулась. — Есть такие вещи, которые могу сделать только я. Эта — одна из них, — и повторила эти слова уже в третий раз.       Возможно, узнать какие именно вещи, было одной из целей моего сегодняшнего визита. Её улыбка успокаивала меня, вселяла надежду. Словно мы не разлучались и невыносимо длинной ночи вовсе не было. Мы обе просто немного утомились, вот и всё. — Все доверяют тебе, Айко-сан. Уверена, без тебя жизнь в поместье была бы совершенно другой.       «В том числе и для меня», хотелось добавить мне. Дни без неё всё больше напоминали страшный сон, и можно было сказать, что мне просто повезло. Одна простая случайность существования Хиросе Айко в Сакумуре открывала двери для стольких возможностей, и в данный момент я стояла на пороге одной из них. — Ты просто не слышала о моих постыднейших ошибках. Стоит вспомнить, как уши краснеют! Ну что, пойдём?       Я кивнула ей в ответ, и не спеша мы зашагали в сторону западного флигеля. Как обычно она шла впереди, а я скромно следовала позади, любуясь её колышущимися от каждого шага волосами. Её спина была такой прямой, такой уверенной, и шла Айко с гордо поднятой головой. Как я хотела быть как она; как я хотела перестать быть собой. Уставшая от собственной трусости, я неразборчиво пролепетала: — Айко-сан, я… — Кстати говоря, вчера ведь выступал твой отец, — начала она, словно не услышав меня. — Один грузный мужичок даже прямо заявил, что проделал такой длинный путь исключительно ради этого. Твой отец ведь был популярен в столице? Кто-то явно соскучился! — Вот как?.. Он и правда умеет приковывать взгляды толпы… — неловко поддержала я беседу. — И всё же, Айко-са… — И всё же, как забавно было! Он ведь зачитывал те же стихи, что и ты мне тем же днём, представляешь? Многие сановники пытались продолжить, но никто так и не смог сочинить подходящее продолжение, и только я одна сидела и помнила слово в слово. Вот бы все удивились, зачитай я строки из его личных дневников! — Айко была на удивление напористой, не давая мне и слова вставить. — Действительно… Говоря об этом, Ай… — Как жаль, что он покинул празднование так рано. Возможно, я бы смогла поспать на пару часов подольше, как думаешь? — и вновь она перебила мой неуверенный говор.       В ту же секунду внутри меня вспыхнуло раскалённое нечто, и следом я прокричала, чем напугала как её, так и себя: — Айко-сан!       Мы обе остановились. Я стояла зажмурившись, пока кулаки пульсировали — так сильно их сжала, а когда опомнилась, то в панике начала оглядываться: вроде никто на нас не смотрел, однако сама Айко удивлённо хлопала глазами. — Ты чего? — спросила она озадаченно.       Кожа на лице ощущалась чужой, а дыхание неприлично громким. Про себя я думала, что первый шаг уже сделан, и отступать было уже некуда. Нервно сглотнув, я продолжила: — Ты не против поговорить?..       Айко вконец растерялась. — Поговорить? Мы же этим и занимаемся. — Не об этом. Я бы хотела поговорить о тебе, Айко-сан.       Несколько раз она моргнула, несколько секунд помолчала. Взгляд её скользнул по моему лицу, Айко сощурилась и отвернулась. — И всего-то? Не пугай меня так больше. Когда дойдём до места, я поговорю с тобой о чём угодно, — закончив, она продолжила шаг. — Ты права… Не стоило мне так кричать… — почувствовав себя глупо, я вперила взгляд в пол и молча последовала за ней.       Возможно, она обо всём догадалась, а может ей было невдомёк о моих планах, но как бы то ни было, узнать об этом я уже не смогу. Не успели мы завернуть за угол в сторону комнат для служанок, как нас окликнули, а затем я ударилась лбом в спину Айко. Она застыла, а я не сразу осознала случившееся. — Надо же, какая удача. Я уже не надеялся повстречать знаменитую дочь не менее знаменитого господина Сайгё, — донёсся до меня мужской голос. — Слухи не врали. И правда розовые!       Когда я подняла голову, передо мной предстала толпа людей: двое мужчин, трое женщин, одной из которых была Умэко. С первого взгляда было очевидно: все пятеро были пьяны. Непреодолимой стеной они встали между нами и комнатами для прислуги, и я сильно сомневалась, что ради светской беседы. — Прошу нас извинить, достопочтенный гость, но мы безумно спешим. Не могли бы вы пропустить нас? — без промедлений Айко принялась спасать нас из передряги.       Увы, незнакомцы были непреклонны. Их нечеловеческий оскал, походивший на ёкайские морды, облизывал нас с головы до пят, пока фрейлины-гадюки во главе с Умэко шипяще посмеивались. — Что могли забыть две столь высокопоставленные фрейлины в западном флигеле? — владельцем голоса оказался мужчина не старше тридцати с неприятными чертами лица: близко посаженные глаза, нос торчком и неумело сокрытая высокой шляпой залысина. — Господин наместник поручил мне убедиться, что в комнатах для прислуги соблюден надлежащий порядок, — невозмутимо ответила Айко.       Мужчина в ответ рассмеялся, держась за слегка выпирающий живот, который со временем непременно превратится в упитанное брюхо. — Вы что, служанка какая-то? Негоже фрейлине на услужении принца занимать себя столь неподобающими делами. С таким миловидным личиком нахождение под золотистыми лучами солнца в окружении распускающихся цветов вишни — вот занятие под стать такой красоте, — незнакомец попытался подойти к Айко, но та осторожно сделала пару шагов назад, встав почти вплотную ко мне. — Вы мне льстите, господин. Ваша компания не может не радовать, но нам и правда нужно спешить, — она крепко взяла меня за руку, словно готовилась сорваться с места и побежать напролом.       Но их было больше, они были старше, они были сильнее. Сжимая изо всех сил ладони друг друга, мы пятились назад, пока они всё наступали. Довольно быстро галерея закончилась, и позади нас оказался пруд, соединённый с главным ручьём. Умэко со своими прихвостнями перекрыли восточный проход к главному дому, пока двое извергов возвышались над нами массивными тенями. — Да будет вам, Айко-сан. Почтенные господа желают провести с вами немного времени, разве вежливо отказывать в этом? — подала свой голос Умэко. — Ах, так вот как зовут нашу юную красавицу. Поистине прекрасное имя, под стать вашей утончённости. А вы, юная госпожа, должно быть Ююко. Сайгё Ююко, — его затуманенный от спиртного взгляд остановился на мне. — Да-да, она самая! Знаменитая девочка-призрак! — запищали подружки Умэко.       Демон в человеческом обличии подошёл ко мне, пока его дружок чуть меньше ростом, губы которого напоминали мне две слипшиеся лепёшки моти, остался сторожить возле Айко — её рука выскользнула из моей. В нос резко ударил смрад перегара от сакэ, а лицо мужчины оказалось так близко, что его мерзкие усища почти касались моих щёк. — Скажите, вы так же хороши в сочинительстве стихов, как и ваш отец? Или, быть может, талант обошёл вас стороной, и вместо этого судьба наградила вас чем-то другим? — его длинные, потные пальцы прошлись сквозь пряди моих волос, пока я беспомощно отводила лицо. — Не слышала, чтоб она сочинила хоть одно простейшее танка! — высказалась доселе молчавшая третья дама. — Она и говорит-то с трудом! Только и умеет, что с ненавистью сверлить всех своим жутким взглядом! — поддакивала ей другая.       Все они смеялись, ухахатывались до слёз, наблюдая за моим перепуганным лицом. Я мельком посмотрела на Айко — впервые её взгляд так сильно дрожал. Потерянно мы переглядывались, не зная что делать.       Я забыла. Правда умудрилась забыть об удушающей реальности своей жизни, где каждый новый шаг — шаг в неизвестность, за которой в любой момент могла скрывать глубочайшая бездна. И впервые в своей жизни на краю обрыва стояла не я одна. — Прекратите! — внезапно вскрикнула Айко. — Как можно прикасаться к даме без её на то разрешения! Неслыханно! — Дама? — удивлённо возразил мужчина. — Да какая из неё дама! Поглядите, она же даже не человек! — и его огромная ладонь вцепилась в моё запястье.       Я простонала от боли, но даже не попыталась отбиться. Мой новый мир посыпался, и всё возвращало меня в тот самый момент четырнадцатью днями ранее, но никто уже не собирался прибежать мне на помощь. От представшей перед нами жестокости невозможно было спастись. — Разве не видно, что ей больно! Что вы себе позволяете?! — злостно кричала Айко. — Я же говорила вам, Айко-сан, — обратилась к ней Умэко с довольной ухмылкой. — Не стоило вам с ней связываться. От неё — одни неприятности. — Поверить не могу, что фрейлина из внутренних покоев увязалась за ней. Дурость какая-то! — Если так подумать, она тоже была со странностями, просто ей всё так же сходило с рук! Вот она и показала себя во всей красе!       Животные, возомнившие себя девушками — украшением эпохи мира и гармонии — трепались друг с другом, смакуя каждое слово. Они чувствовали себя защищёнными, поэтому атаковали. Они чувствовали себя выше, поэтому презирали. Они были людьми, поэтому неустанно смеялись. — Её глаза и правда как у ёкая. Видел я в детстве одного — вообще никаких отличий! Подумать только, что кто-то вроде неё разгуливал в столичном саду, — его пальцы всё крепче сжимали моё запястье.       Жалобно я кряхтела, и слёзы редкими каплями стекали по лицу; они опьяняли чудищ получше любого сакэ. В детстве мне рассказывали легенды о древнем Они с бездонной флягой, в которой поместились бы все звёзды ночного неба, но взаправду ли он распивал из неё спиртное? Не солёно-горькие ли то были слёзы? Не раскалённо-кислая ли кровь его жертв? И человек, державший мою руку, — был ли он человеком на самом деле? — Ей же плохо! — Айко не прекращала попыток докричаться до них. — Ей весь день нездоровится! Неужели вы откажете хворающей даме немного отдохнуть в уединении?       Мужчина развернулся, не отпуская мою руку, а затем молниеносным ударом сбил Айко с ног пощёчиной. От удивления ахнули даже дамы, а второй мужчина замер на месте, пока у его ног держалась за щёку Айко. — Айко-сан! — вскрикнула я в ужасе. — Как ты смеешь врать мне, советнику министра пятого ранга, в присутствии другого высокопоставленного сановника! Нет в этой части поместья комнат для отдыха! Три прелестные госпожи нам показали всё в округе, и нигде вы не могли укрыться — ни вчера, ни сегодня!       Только тогда до нас дошло: мы встречали его днём ранее. За веерами мы не разглядели его лица, но он прекрасно запомнил наши голоса. Удивлены были не только мы с Айко: дар речи потеряла сама Умэко, а на шум начали сходиться другие гости, отдыхавшие в саду. — Господин Киётака, разве была в этом необходимость?.. Она… Айко-сан ведь… — запаниковала Умэко.       Сложно было сказать по её перепуганному лицу переживала ли она искренне за Айко, или просто-напросто боялась возможного наказания за насилие в сторону вышестоящей фрейлины. Тем не менее, после недолгих колебаний она бросилась помогать Айко подняться. — Уведите её. Не хочу видеть её наглое лицо ни минуты дольше, — приказал он.       Умэко, аккуратно придерживая Айко за спину, пыталась проводить её, но та как вкопанная отказывалась делать хотя бы один шаг в сторону, и никто не знал, как лучше поступить. Вскоре внимание демона перекинулось обратно на меня. — Такой вид тебе больше к лицу. Так ты больше похожа на ёкая, — наконец, он отпустил моё запястье, на котором продолжал пульсировать отпечаток от его жирных пальцев. — Скажи, почему ты не спрячешь их? Свои волосы.       Его широко выпученные, блестящие стеклянным взглядом глаза налились неистовым безумием, лицо стало розово-красным, точно расколотый арбуз, а на лбу вздулись пульсирующими опарышами бледно-синие жилки. Картина, словно сошедшая с адских ширм, которыми пугали несмышлёных девиц, предстала перед моим взором, а облик демона сжигал воздух вокруг, опаляя мои и без того сухие губы. Зубы стучали, как при лихорадке, и ноги согнулись в коленях. Ничем не лучше умирающего зверя в ожидании своего рока, я выдала только слёзный всхлип. — Никто никогда не полюбит женщину такого жалкого вида. Скрой ты свой недостаток, у тебя был бы шанс: я знаю много высокопоставленных господ, которым по душе странности навроде твоих глаз.       В который раз мир доказывал мне мою собственную беспомощность. Я родилась среди власть имущих, но была вынуждена до конца лет пресмыкаться перед себе подобными, будучи бесконечно далекой от по-настоящему прокажённых. Девочка-призрак. Ошибка, которая не должна была появляться на свет.

Всё не так…

      Осознание единым потоком объяло меня с головой. Каждая частичка тела напряглась, напоминая мне, что я всё ещё была жива — что я всё ещё могла бороться. — Как жаль, что всё наследие господина Сайгё перейдет в твои руки. Уж лучше пусть оно навсегда сгинет вместе с его благородной смертью и никогда не будет опорочено твоим гадким именем, — Киётака не останавливался.       Я ведь хотела добиться ответов от Айко, разве нет? Разве может слабачка, которая не в состоянии защитить ни себя, ни близкого для неё человека, снискать доверие кого-то настолько блистательного? Это был шанс для Ююко Сайгё доказать, что она больше не девочка-призрак.

Я больше не собираюсь убегать…

— Почему ты вообще дышишь? Не проще было бы просто умереть да не мозолить глаза порядочным людям? Умри! — он безумно смеялся. — Таким как ты не место среди людей, ведь ты самая обыкновенная девочка-… призрак!..       Пальцы сжались в кулак, дыхание спёрло. Я готова была закричать до боли в горле, вцепиться в его мерзкую рожу ногтями, вгрызться зубами в кончик его маслянистого носа, но вместо этого что-то внезапно отлетело от его головы, а следом раздалась череда глухих стуков. — Что за?.. — Киётака схватился за висок.       К моим ногам упал, несколько раз отскочив от половиц, сложенный веер. Послышался чей-то тяжёлый топот, и в мгновение ока всё остановилось. Мир замер, замолчал, пока в воздухе плавало глухое эхо, как от оглушительного рокота грома. Тишину разбили резкий грохот, громкий всплеск воды и чьё-то надрывистое дыхание. Больше никто не дышал: даже не осмеливался вдохнуть сухого воздуха.       Я видела Айко. Она горела. Слегка согнувшись, девочка пылала чёрным огнём, а каждый её вздох внушал в очевидцев этой сцены необъяснимый страх. Сад окутал раскатистый рёв: — Я не потерплю подобных слов в стенах поместья достопочтенной принцессы! Вы можете позорить моё славное имя, можете даже силой склонить меня к земле, но я не позволю вам разбрасываться столь погаными словами в адрес других фрейлин!       Она выпрямилась — её волосы изобразили в воздухе чёрную дугу. Решительно холодным взглядом она взирала на Киётаку, секунду назад надменно возвышавшегося надо мной, а теперь изумлённо хлопающего глазами в кристально-чистой воде пруда. Не сразу, но все осознали: Хиросе Айко наотмашь ударила по лицу советника министра, а тот, не удержавшись на скользких носках, свалился с галереи прямо в пруд к карпам. — Ч-что… ты себе позволяешь… Чтобы какая-то фрейлина подняла руку на советника?! — яростно взвыл уязвлённый зверь.       Проведя покрасневшими после удара пальцами сквозь свои длинные пряди, Айко взмахнула головой и гордо выпрямилась, позволяя волосам спадать на её исказившееся до неузнаваемости лицо. Айко, на глазах у десятка гостей, на глазах у десятка фрейлин, во всеуслышание заявила: — Как старшая фрейлина поместья, и как доверенное лицо её сиятельства принцессы Тэйси, я не потерплю подобной наглости от наших гостей! Я требую от вас незамедлительных извинений, в противном же случае покиньте поместье, и больше никогда не возвращайтесь!       Все присутствующие единогласно ахнули в изумлении, и толпа взорвалась словами злоречия. Наперебой они шептались, с трудом веря в услышанное: — Быть такого не может! Чтобы всё это время старшей фрейлиной была она? — И как только достопочтенный принц мог допустить такое? — Немудрено, что скрывали. Узнают где-либо ещё — поднимут на смех! — Да вы посмотрите на неё, совсем ведь девчонка ещё. Подумать только, что достопочтенной принцессе приходится терпеть её компанию. — Поднять руку на советника — какова дикость! Гнать её взашей отсюда и лишить её семью всех почестей! — Мало нам было этой Сайгё. Если так подумать, она тоже была не от мира сего, стоило догадаться, что они одного поля ягодки.       Их бубнёж перемешивался в неразборчивую кашу. Она ядовитой массой бурлила в обуглено-чёрном котле, источала удушливый смрад, пузырилась желтоватой пеной, покрывалась белёсой пеленой. Нас обдало разъедающей всё изнутри злобой — такой вязкой, такой искренней. Мои руки безвольно свисали, тело обмякло: сказанное Айко стало открытием и для меня. — Айко-…сан?.. — мои губы сами собой выговорили её имя. — Стража! Позовите стражу! — истошно вопил Киётака. — И кто-нибудь, помогите мне уже подняться!       Но всё внимание приковала к себе юная девочка в разноцветных платьях и кроваво-алой накидке. Одной короткой фразы было достаточно, чтобы вся безмерная власть, все богатства и влияние потеряли любую ценность вместе с интересом зрителей. Правда о девочке, её выходящая за все рамки разумного выходка, её полыхающее свирепым благородством лицо, не имевшее ничего общего с привычной мне Хиросэ Айко, — вот что на самом деле покорило отравленную скукой светской жизни знать.       Раскрылись вдалеке сёдзи, и к нам вышла низенькая дама, которую при первом взгляде можно было неосторожно перепутать с заблудившейся старушкой-монахиней: уж больно сильно лицо её было изуродовано ранними морщинами, а глаза — вроде ещё молодые, но давно утратившие блеск. Почти беззубым ртом она важно процедила сквозь то, что ещё осталось: — Юная госпожа, господин наместник желает вас видеть.       Ничего не говоря, Айко всё такой же гордой походкой последовала за ней. На меня она даже не взглянула. — Айко-сан! — выкрикнула я ей вслед и, спотыкаясь при каждом шаге, бросилась за ней. — Постой, Айко-сан!       Когда моя ладонь уже была готова ухватиться за края её накидки, Айко внезапно остановилась, и вместе с ней застыла я; пальцы мои легонько-легонько, самыми кончиками, коснулись мягкого шёлка. Она бросила на меня взгляд через плечо. Я тут же узнала этот снисходительный прищур глаз, эту кроткую, бесцветную улыбку — без сомнений, на меня смотрела та самая Айко, протянувшая мне руку две недели назад. — Не беспокойся за меня, Ююко-чан, — сказала она. — Наше обещанное место. Дождись меня, — и на этих словах её спину проглотили закрывающиеся сёдзи.       Я, словно на нитях подвешенная, не могла пошевельнуться. Мир вокруг обернулся густой смолой, а я в ней увязла, отрезанная от внешнего шума. Захлопнулись двери — одни только удаляющиеся шаги. Опрокинулось содзу — вновь зажурчала вода. Птицы всполошились — беспорядочно захлопали крылья. Трижды была разбита глубокая тишина — столько же раз я вздрогнула.       Спину обдало ледяной испариной, тело всё колотило изнутри, и неуверенно повернувшись в сторону сада, я увидела лица. Много лиц. С двадцаток, не меньше, а глаз… Должно быть порядка сорока? Нет, их было больше. Намного больше. У кого-то по две пары, у кого-то все три, и каждая из них смотрела на меня. Под тяжестью их взглядов я перестала ощущать собственный вес. — Сомнений нет, их семья попросту сбежала, поджав хвост, и спряталась в этой богами забытой деревушке. Чтобы такой как она позволили услуживать во дворце императора — смех да и только. — Вы гляньте на её лицо, в неё точно что-то вселилось! Эти кровавые луны кого угодно сведут с ума…       Я посмотрела на Умэко — та, поджав губы, тут же отвернулась. Впервые в жизни она показалась мне напуганной. Вряд ли она переживала из-за меня, но вину перед Айко она определённо испытывала. Точно. Айко. Мои мысли, до этого хаотично разбросанные внутри головы, собрались воедино, сжались до размеров крохотного зёрнышка. — Господин Киётака, осторожнее. — Принесите мне сухой одежды, чего вы стоите как вкопанные! — рявкнули где-то.       Рядом с прудом выжимал свои рукава пунцовый от гнева Киётака, а затем мимо меня пробежали в сторону восточного флигеля слуги. Я вспомнила — Айко ударила советника, и зёрнышко тут же дало ростки; пустило многочисленные узловатые корни глубоко в моём сознании, и с каждым новым ответвлением я всё с большим ужасом понимала, к каким непоправимым последствиям этот поступок может привести. Ледяные капли пота стекали по лбу, впивались в кожу, точно раскалённые острия мечей. Облитый водой демон уставился на меня. — Покровительство рода Фудзивара не сможет оберегать тебя вечно. Когда-нибудь Сайгё Ёширо умрёт, и вот тогда-то и начнётся твоя настоящая жизнь. Помяни моё слово, Сайгё Ююко.       В ту же секунду моё лишённое всякого веса тело в одном резком порыве сорвалось с места, и я устремилась сквозь собравшуюся толпу людей. Они, громко ахая, расступались передо мной, пока я бежала вперёд, пряча лицо за вытянутым перед собой рукавом. Мои ноги скользили по мягкой траве, камни мощёной дороги впивались сквозь некогда белые носки, плечи задевали впритык расставленные повозки, отчего я теряла равновесие и падала коленями на твёрдую землю, но боли не было. Она ещё успеет нагнать меня, как и успеют нагнать тяжёлые думы о нависшей над нами судьбе, но до тех пор я бежала, бежала и бежала, ни разу не оглянувшись, я всё неслась без оглядки — туда, где скоро зацветёт сакура.

***

      Я не помнила, как оказалась в саду сакуры. Не успев сама того осознать, я уже сидела под самой дальней вишней на склоне холма, где никто не мог углядеть меня, не подойдя для начала вплотную. Дальше — только чащобы леса, по словам родителей кишащие голодными ёкаями. Таким можно было обмануть разве что наивных детишек, но я-то знала: барьер главного священника окружал деревню со всех сторон, и пусть он не охватывал лес целиком, никакие ёкаи точно не прятались среди его костлявых ветвей. В любом случае, вряд ли чудовища из мира фантазий были хоть сколько-то страшнее заносчивого аристократа после двух рюмок сакэ.       Мои руки крепко обхватили колени, пока ноги нестерпимо больно ныли после пробежки через всю деревню. Спрятав волосы за своей голубой накидкой, я пробежала той же самой тропой, которой двумя неделями ранее мы бежали держась за руки вместе с Айко. Единственным отличием было лишь то, что никакой Айко рядом со мной больше не было. И вот та самая накидка по-прежнему прятала мою голову от посторонних глаз, а её края свисали по бокам, легонько покачиваясь на ветру.       Этот сад — жемчужина деревни Сакумура — в действительности мало кому сдался. Аристократы наслаждались садами своих роскошных поместий в компании себе подобных, а беднякам некогда было думать о мимолётной красоте цветущей вишни, потому-то он и пустовал большую часть времени. Изредка в нём можно было заметить потерявшегося в мыслях старика или же начинающего поэта в поисках вдохновения, но под той самой дальней сакурой мы с Айко всегда чувствовали себя в безопасности — вдали от докучавшей реальности. И если то, что нас ни разу не заметили и не потревожили, было простым везением, — я благодарна за него.       Однако с приближением ханами, когда уже распустились первые розовые цветы, посетителей стало заметно больше, и до меня доносились еле слышимые голоса, одинокие всхрипы стариков и вроде бы даже детский заливающийся хохоток, но для меня сад был пуст — никого и ничего помимо меня одной. Ни леса, ни людей, ни шума ветра, ни шелеста травы, ни пения птиц, ни стрекота цикад — лишь я одна, и такая же одинокая вишня, служившая мне опорой.       Меня не заботило, признал ли кто-нибудь меня, скрывающую за тканью цвет волос, как и не заботило, какие сплетни обо мне пойдут завтра. Ничего не волновало, ничего не имело значения, ведь в конечном итоге, что бы со мной ни произошло, всё равно ничего не изменится. Да, ничего не изменилось. Я просто убедила себя в обратном.       Голова была такой тяжёлой, а в груди было так больно, словно наружу из неё прорастали извивающиеся корни ядовитых цветов. Они обвились вокруг моих лёгких, вокруг моего сердца, пронизывали их насквозь, и стиснув зубы так сильно, как только могла, я издала немой крик.       Я прибыла в поместье принца с одной целью — узнать Хиросе Айко поближе, услышать несколько искренних слов правды, чтобы раз и навсегда развеять все сомнения, но теперь я понимала ещё меньше. Образ человека, тяжело сгорбившегося и задыхающегося от злобы, не был чем-то знакомым — это не была Айко. По крайней мере, та девочка была не той Айко, которую я знала. Самозванка, захватившая тело моей подруги, совершила непоправимый поступок, и на лице её не было ни страха, ни сомнений. Прямо как в день, когда она протянула мне руку, девочка была готова к любым последствиями. Тогда получается: обе из них настоящая Айко? Та, что с улыбкой на лице глядела на меня в сумраке дня, и та, что с выражением праведного гнева восклицала при свете знойного солнца, — всё это Айко? И помимо этого… главная фрейлина поместья — тоже была Айко.       Она, скрывавшая всё это время своё истинное положение при дворе, заявила о нём у всех на виду, чтобы защитить меня. Почему она не говорила? Почему утаивала до последнего? Я не понимала, ничего не понимала, и голова так гудела, что было больно плакать. В зажмуренных глазах я видела радужные искры, а вместе с ними мелькало её красивое лицо полное честности — так чему же, ну чему же я не доверяла? Я вцепилась в края накидки и изо всех сил потянула их вниз — мой лоб упёрся в колени, а ткань всё никак не рвалась. Не зная куда деть всю накопившуюся за шесть дней обиду, я хотела выплеснуть её куда угодно, лишь бы в голове перестало звенеть. Девочка-призрак не имела права даже завопить от рвущейся изнутри боли, ведь меньше всего она хотела, чтобы кто-нибудь узнал о её слабости. Она сама не желала признавать, что впервые за четырнадцать лет появилось нечто, способное потрясти её до такой глубины. Не в силах разорвать накидку, не в силах кричать, я резко отпустила оба края и что было мочи впилась зубами в запястье левой руки.       Дикая, растекающаяся боль охватила меня. Звёзды в глазах поплыли мутными лужицами, и редкие вспышки света посреди тьмы загорались в такт бьющемуся сердцу, но этого всё равно было недостаточно, чтобы забыть о той другой боли, что разрывала нутро. Я давила всё сильнее, вгрызалась в слегка солоноватую от пота кожу, и чем больнее становилось, тем громче надрывалась. Холодное дыхание сквозь сжатые зубы остужало горячую кожу, пока слюна струйками стекала вниз по подбородку, но этого всё ещё было мало. Если для того, чтобы прогнать образ девочки из головы, я должна была отгрызть кусок собственной плоти, если для того, чтобы сердечные муки перестали сводить меня с ума, я должна была испить собственной крови, то я готова была пойти даже на это. Когда задерживать дыхание больше не оставалось сил, я разжала зубы, жадно глотая раздражающий глотку воздух.       Я взглянула на дрожавшее от боли запястье — шестнадцать бордово-синих отметин, поверх которых поблёскивали капли слюны. Никакой кожи не свисало ошмётком с руки, и уже тем более не было никакой крови. Один только пульсирующий в ритм сердца укус, и вместе с этим — доказательство моей слабости. Снова обхватив руками колени, я уткнулась в них лицом, стараясь стерпеть боль уже вдвое больше, чем было до этого.       Не знаю, сколько я так просидела, не поднимая головы: в какой-то момент даже само время утратило всякий смысл. Может успел пройти час, а может всего пара минут, но так или иначе Айко сдержала своё слово. — У тебя шея ещё не затекла? — послышался знакомый голос.       Я вяло подняла голову, и увидела из-под накидки лицо Айко. Она вопрошающе хлопала ресницами, затем упёрла руки в бока, после чего красноречиво вздохнула. — Что это за убитый вид? Я же просила не беспокоиться, Ююко-чан, — продолжила она. — Вот, держи. Ты оставила их в саду.       Она положила рядом со мной гэта, про которые я успела трижды забыть. — Айко-сан?.. — бессильно слетело одно просто слово с моих сухих губ. — Ююко-чан? Ну ты чего.       Заметив, как мои глаза наливались слезами, она опустилась на колени, чтобы прижать мою голову к своей груди. Её сердце, в противовес моему, стучало размеренно — это успокаивало, но больше всего я была рада вновь услышать приятный запах её тела, её длинных волос. Он казался мне родным, навевал воспоминания о том немногом хорошем, что было в далёком детстве. Это был запах высокой, щекочущей ноги травы; летнего зноя солнца; прохлады свободного ветра. Это был запах дома, которого у меня никогда не было, но в который мне позволили вернуться. — Прости меня, Айко-сан… Прости меня… Из-за меня тебя теперь выгонят!.. Из-за меня тебе пришлось…       Я приобняла её руками, вцепилась пальцами в её шелковую накидку и продолжала редко всхлипывать, заливая слезами её кимоно. Ладони Айко гладили меня по спине, а моя макушка ощущала теплоту её дыхания. — О чём ты говоришь? Всё хорошо, Ююко-чан, всё уже позади. Никто никого не выгонит. — Но ведь!.. Но ведь!.. — страх не позволял мне вслушаться в её слова. — Меня не накажут, Ююко-чан. — Но… Почему?..       Я подняла голову, чтобы взглянуть ей в лицо. Уверенно улыбаясь, Айко положила на мои плечи ладони и слегка отодвинулась. Мы не отрывали друг от друга глаз, но она всем своим видом хотела дать мне понять, что поводов для беспокойства действительно не было. Ведь её улыбка не могла соврать. Ведь её блестящие на солнце глаза не могли солгать. — Наместник принял мою сторону, поэтому всё хорошо, Ююко-чан. — Э?.. — её слова показались мне невпопад сказанной шуткой. — Но ведь он советник министра, разве нет? Неужели наместник закрыл на это глаза? Быть такого не может!       Но в ответ Айко многозначительно покачала головой. — Ты не поверишь, но Умэко вступилась за меня. Она всё рассказала.       Чем я больше я слушала, тем сильнее всё действительно напоминало шутку, вот только понять, где смеяться, было безумно сложно. Слова застряли в горле, и от удивления я раскашлялась. «Умэко» и «вступилась» попросту не должны были существовать в составе одной фразы — это просто не несло никакого смысла, но, тем не менее, Айко говорила правду. — Поначалу наместник был разъярён! — воскликнула она. — Он так покраснел и надулся, казалось, что вот-вот лопнет! А потом он как зарядит по полу своим веером, так даже служанки в страхе попрятались. И вот когда уже подумала, что всё — мне конец, вмешалась она. Умэко объяснила, что Киётака первый поднял руку на одну из фрейлин, — Айко провела пальцами по своей щеке, всё ещё немного красной после удара. — Её слова подтвердили ещё несколько человек, и таким образом с меня сняли часть вины. Ну, совсем малую часть, — неловко смеясь, Айко почёсывала затылок.       Черты её лица в самом деле стали снова прежними, и даже повадкам своим она не изменяла: девочка вела себя так, словно ничего не произошло, или, быть может, она не считала произошедшее чем-то достойным её внимания. Я не могла в это поверить. — И тебе совсем ничего за это не будет? Вот так сойдёт с рук? — не прекращала я с вопросами.       Айко коснулась моей мокрой щеки и убрала прилипшие к ней пряди волос мне за ухо, а затем вытерла, или скорее размазала большим пальцем следы от слёз. В самом центре её чёрных глаз отражались алым мои. — Намекнули, что при дворе мне лучше не появляться некоторое время, хотя это ему бы следовало больше никогда не заявляться у нас! Ты только не говори ему об этом, но мой ранг на самом деле выше его, — прошептала она и ехидно захихикала.       Судя по всему, она была невероятно горда за себя. Чудом избежав наихудших последствий — можно сказать, самой смерти — девочка передо мной насмехалась над глупостью тех, кто посмел причинить мне боль. Её не волновала собственная безопасность, собственное благополучие. В конце концов, даже сама жизнь для неё была достойной разменной монетой. Айко радостно смеялась, но мне же было не до смеха. — Почему… — просипела я. — Ююко-чан? — Я не понимаю… Айко-сан, я не понимаю… Сколько бы я ни думала об этом, я всё равно не понимаю!.. — Что ты не понимаешь?.. — она испуганно спросила.       Я схватила её за запястье, а затем оттолкнула от себя. Айко, оперевшись на руки за спиной, недоумевающе глядела на меня. Её самоуверенность тут же куда-то улетучилась вместе с самонадеянной улыбкой, которой всё было нипочём. — Почему, Айко-сан?.. Почему ты пошла на это ради меня? Разве были причины так рисковать? — Слёзы предательски вновь потекли по щекам, но больше не было сил терпеть. — Это потому что ты моя подруга? Потому что ты хороший человек? Потому что ты главная фрейлина? Или потому что ты Айко? — Потому что я пообещала защищать тебя. — Её ответ был прямолинейным и простым.       С крайне невозмутимым, наравне с равнодушием, лицом, Айко не сводила с меня острого взгляда. — Защищать? — возмутилась я. — Может хватит уже! Ты ведь почти ничего не знаешь обо мне, всего неделя прошла. Рисковать всем, что у тебя есть, ради девочки, которую встретила почти вчера? Только поэтому?.. — Разве это так странно, что ты дорога мне? Что я хочу сделать тебя счастливой? — И каким образом ты собиралась осчастливить меня таким поступком? Ударить министра, быть с позором выгнанной, постриженной в монахини, выброшенной, как никому не нужная кукла? Так ты хотела сделать меня счастливой?! — Нельзя вечно убегать, Ююко-чан! — старалась она перекричать меня. — Убегая, сдаваясь, прячась, рыдая в одиночестве… мы ничего не изменим! Порой просто верить недостаточно, порой вера не приносит ничего кроме боли, поэтому ради счастья нужно бороться! — Разве я просила тебя об этом?!       Айко вздрогнула. Она переменилась в лице, и вместе с этим выглядела такой холодной, такой осуждающей. Про себя я думала, что не заслужила этого взгляда. Слегка нахмурив брови, Айко молча ждала того, что я собиралась ей сказать. Рано или поздно, но этот разговор должен был произойти. — Это странно, Айко-сан… Ты странная! Всё, чего я хотела, это спокойная, обыкновенная жизнь, как у любого другого человека. Пока ты рядом, меня всё устраивает, я готова вытерпеть что угодно, любые нападки, но я не хочу потерять то, что приобрела! Это нечестно, Айко-сан, просто несправедливо!       Одна лёгкая искра опалила длинные корни, и следом разгорелось яркое пламя. Внутри меня полыхали необузданные чувства, имя которым я тогда ещё не нашла, и жилы гоняли по всему телу реки огня, отдававшие болью на кончиках пальцев. Живот сильно скрутило, в голове загудело, неистовым воем, и обида длиною в семь дней проглотила меня целиком. — Ведь я знаю о тебе ещё меньше, чем ты обо мне! — Я наконец сказала её. Причину, по которой мне было больно всё это время. — Я думала, что просто тороплю события, что чего-то не понимаю, но сегодня я убедилась, что всё не так. Это ты странно себя ведёшь!       Часть меня надеялась, что девочка передо мной сможет найти слова в ответ, но она была непреклонна в своём молчании; или скорее просто понимала, что ещё не всё было сказано. — Я доверилась тебе, Айко-сан. Я готова рассказать тебе всё! Но ты всегда убегаешь от ответа, переводишь тему, а иной раз тебе просто везёт, и кто-то другой вмешивается в наш разговор! Я просто хочу узнать тебя лучше, хочу понять, что ты не врёшь мне, хочу понять, кто ты, Айко-сан!       Выплеснув всё, что во мне накопилось, в одном последнем порыве чувств, я ударила кулаками по рыхлой землей что было сил, и жалобно прильнула к траве головой. В момент, когда никто не посмел издать не единого звука, были слышны лишь мои горькие всхлипы. — Вот как, — тишина всколыхнулась. — Вот оно как, Ююко-чан.       Зашуршала трава, и когда я задрала голову, то увидела неспешно поднимающуюся на ноги Айко. Она схватилась за свой пояс, а затем медленно развязала его, и тот упал к её ногам. Следом она стянула со своих плеч тонкую накидку, после — на траву свалилось её самое верхнее одеяние. — Всё-таки это действительно тебя беспокоило, — сказала она. — Ты знала?.. Тогда почему?.. — Прости меня, Ююко-чан, — продолжала она, снимая с себя платье за платьем, и все они копились подле неё, окружали, словно сброшенная змеёй чешуя. — Мне не стоило поступать так своенравно, но я ни разу не желала сделать тебе больно. Я поклялась, что защищу тебя, Ююко-чан, и я никому не позволю навредить тебе. Я больше не хочу видеть твоих слёз, пролитых по вине других, и больше этого я не хочу видеть слёз, пролитых из-за меня.       Спустя время девочка стояла в одних лишь исподних белых одеждах и красных штанах-хакама. Кротко улыбаясь, она принялась развязывать последние узлы. Взгляд её был не без печали, но по-прежнему понимающе нежным. Аккуратными, выверенными движениями, один за другим, пока последний не был развязан, и остатки костюма — гордости любой фрейлины — не устремились к грязной земле. — А… Айко-сан!.. — запаниковала я.       За множеством слоёв кимоно она прятала то самое белоснежное платье без рукавов. Наклонившись, она сняла с себя сандалии с носками, и больше ничего не сдерживало её, она стала по-настоящему свободной.       Чёрный ворон любви в бесцветном платье, что парил меж бесформенных облаков. — Что если тебя увидят? — спросила я, совсем недавно кричавшая во всё горло, и совершенно об этом забыв. — Когда я пришла, тут уже никого не было, — спокойно ответила она.       Девочка перешагнула сваленные в кучу одежды и встала передо мной. Я выпрямилась и обомлела перед красотой, идущей вразрез с видением целой эпохи. Её красота заключалась не в дороговизне и вычурности платьев, но в том, как изящно она сияла при свете солнца. Она была неподражаема. — Что ты видишь, Ююко-чан? — плавными движениями рук она указала на всю себя. — Этот образ — это и есть настоящая я. Это и есть Хиросэ Айко. Хиросэ Айко, которую я ранее никому не показывала. Эта Айко — она существует только для тебя. Эта Айко — только ты достойна увидеть её.       Айко опустилась на колени, обхватила меня руками и прильнула всем телом ко мне. Я замерла, бессильно опустила подбородок ей на плечо, и молча глядела на колышущиеся ветви цветущей сакуры, чьи лепестки танцевали в своём первом и последнем полёте, устремляясь к земле. Один из них упал мне на щёку и его невесомое касание немного щекотало кожу. Я прикрыла глаза, наполнила воздухом грудь, и вместе с одинокой слезой лепесток соскользнул вниз. — Для меня это тоже впервые, такая дружба, — шептала она тихим голосом мне на ухо. — Хоть Садако и считает меня подругой, но в реальности я всего-навсего её советница, способная в трудную минуту подставить ей плечо. Я не в состоянии помочь ей что-то изменить, исполнить её мечту. Никогда не была. Но ты другая, Ююко-чан. Ты другая.       В тот день она сказала мне: «Я люблю тебя». Даже сейчас, спустя так много лет, мне всё ещё не до конца понятно, что же она имела в виду на самом деле, что она смогла такого увидеть во мне? Или скорее… кого она смогла увидеть во мне? Любила ли она меня, потому что была девочкой любви? Или потому что я была девочкой-призраком? Был всего один способ узнать, и поэтому я обняла её в ответ, прижала к себе, чтобы больше никогда не отпустить. — Слушай внимательно, Ююко-чан, ведь я не люблю повторяться, — девочка прыснула со смеху, и я сама не сдержала улыбки. — Меня зовут Хиросэ Айко, тринадцать лет. Мой отец — Хиросэ Ёхэй, один из деревенских плотников со смешными усами и большим животом. Что касается моей мамы… Хиросэ Манами, через несколько лет после моего рождения она сильно захворала, поэтому редко покидает дом. Он, кстати, небольшой, но очень-очень уютный, а находится не так далеко отсюда — всего-то мостик через ручей перейти и там ещё несколько минут ходьбы. Когда-нибудь я обязательно покажу тебе, но гостей мы не принимаем, пока маме не станет лучше.       На одном дыхании, продолжая прижимать меня к себе, она рассказывала обо всём, что когда-то меня беспокоило, словно и правда всё это время она нарочно молчала, хоть и прекрасно понимала, каково мне было. Несмотря на всю её уверенность и красноречивость, Айко как будто сама не понимала каково это — иметь друзей. И я, знавшая об этом ещё меньше, имела совесть таить на неё обиду. — Денег не очень много, но на жизнь хватает. Лекарства стоят не дёшево, поэтому отец трудится изо всех сил каждый день, а вечерами, после захода солнца, я помогаю ему. — Поэтому ты?.. — тут же до меня дошло. — Да, каждый день после заката я должна возвращаться домой. Такое… — Айко умолкла, словно собиралась с мыслями, но вскоре продолжила. — Такое обещание я дала своему отцу. Прости, что не говорила. Я правда не видела в этом ничего такого, ведь… прощания для меня — обыденность. То, к чему мы привыкли, то, что для нас нормально, — такие вещи не требуют объяснений, вот как я думала. Да, как и не требует объяснений то, почему солнце заходит вечерами за горизонт. — И лишь поэтому? Ты и правда странная, Айко-сан. — Ну, ещё я не хотела, чтобы ты беспокоилась лишний раз. Прости. — По итогу я всё равно беспокоилась, правда совсем по другим причинам. Но ничего страшного. Ты не виновата, Айко-сан.       Она неоднозначно хмыкнула, и между делом погладила меня по голове. Её касания отличались от отцовских: недоставало им аккуратной нежности, но вместо этого её ладони отдавали чем-то другим. Сложно выразить словами — тогда мне просто показалось, что я принадлежу этим тёплым рукам, пальцы которых игрались в моих прядях. — Как ты уже знаешь, — всё тем же мягким полушёпотом она продолжала рассказ, — я — старшая фрейлина поместья Сакумуры, назначенная согласно указу её сиятельства принцессы Садако. Никто не знает, почему её выбор пал именно на меня, да и я сама, в общем-то, понятия не имею, но такова воля принцессы — её небольшое, в меру эгоистичное желание. Никто не хотел, чтобы слухи о юном возрасте главной фрейлины покинули внутренние покои, поэтому её личность превратили в одну из загадок поместья. Ну, теперь уже это никакая не загадка, — хихикнула она. — Я никогда не хотела быть кем-то настолько важным, но, глядя в пронзительные, донельзя печальные глаза принцессы… разве был у меня другой выбор? Если бы ты только могла увидеть, как красивы её глаза, как волшебно они переливаются на ярком солнце…       Внимая каждому её слову, я запоминала всё, потому что знала: второго раза не будет.       Возможно, это стало её первым настоящим подарком мне. Протянув мне руку четырнадцать дней назад, оне не оказывала мне никакой услуги, а просто поступала, как велело ей сердце.       Возможно, именно тогда мы стали подругами в истинном смысле этого слова. Наши сердца соприкоснулись неделей ранее, а спустя ещё семь ночей соприкоснулись наши тела в одном долгом объятии.       Семь дней — всего-то мгновение в сравнении с исписанной издёвками жизнью, которую мне не посчастливилось влачить целых тринадцать лет, но если мир заявляет, что то — достойная цена за эти мгновения, то пусть будет так. — Что мне нравится делать? Ну, не сказала бы, что душа лежит к чему-то особенному. Я обычная простолюдинка, далеко не такая талантливая как ты, или даже любая другая фрейлина, хоть и рангом я повыше буду. Разве что научилась работать по дереву, помогая отцу. Сложное мне не доверяют, но с каким-нибудь веером я с легкостью справлюсь! Когда-нибудь и тебе сделаю один, ну, как подарок. И пускай увлечений у меня нет, но есть ценные мне вещи. Они — всё, что у меня есть, поэтому я дорожу ими. Однажды я бы хотела разделить их с тобой, Ююко-чан, каждую из них. Если говорить о еде, то…       В тот день она мне так и не рассказала, что же из себя представляли эти самые вещи, но вместо этого она рассказала много другого. Множество удивительных, увлекательных историй из её жизни, которыми она, с её слов, ни с кем никогда не делилась. Эти истории были только для меня одной — тайны, которые она доверила мне, поэтому я никому и никогда не поведаю о них. Вдвоём, прижимаясь друг другу, мы беседовали, мы делились, мы смеялись и краснели. Под сенью цветов мы были собой.       Когда небеса налились янтарным цветом, мы всё сидели, опираясь спинами на тонкий ствол вишни, а наши руки были переплетены в замок. Вместе мы провожали закат — последний отсчёт до очередного прощания. — Совсем скоро ханами… — сонно пробормотала я, разглядывая плывущие по небу облака. — И правда. Сакура уже начала цвести. Больше нам здесь не провести время наедине, пока не закончится сезон.       В назначенный советом деревни день сюда хлынут толпы людей, чтобы насладиться самым красивым цветением вишни во всей Японии. Лёгкая, весенняя дымка из розоватых лепестков охватит холм, и всю деревню укроет сплошным цветочным ковром. Переехав в Сакумуру меньше года назад, я тоже с нетерпением предвкушала это зрелище. — На самом деле я тоже хотела кое-что спросить у тебя, — неожиданно Айко обратилась ко мне. — Что именно? — Если честно, я всегда думала об этом, но после слов Киётаки не могу выкинуть мысль из головы. Почему, Ююко-чан? Почему не прячешь их?       Айко не уточнила, что именно, и даже не взглянула на меня, но я сразу поняла, о чём шла речь. До этого она ни разу не интересовалась моим прошлым, а у меня не было особого желания делиться подробностями о нём, но вот впервые Айко захотела узнать обо мне нечто настолько личное. Не просто истории из жизни, не столичные сплетни, а откровенные причины того, почему девочка-призрак выбрала нести эту ношу вопреки всему. — Наверное, я просто никогда не хотела врать самой себе. В детстве мать часто просила, чуть ли не умоляла воспользоваться красками, или на худой конец париком, хоть и сама терпеть их не могла: считала непростительным позором носить такое в моём возрасте, я же не какая-то там дурнушка лет сорока, — я хихикнула, но Айко не поддержала тем же, продолжив внимательно слушать. — Но я то ли из-за озлобленности на весь мир, то ли из-за обычной детской упрямости отказывалась, а в какой-то момент мать устала бороться. Что тогда, что сейчас я всё ещё не хочу подстраиваться под желания общества, что видит во мне одну только демоническую половину души, а на другую — человеческую — все они закрывают глаза. И всё же я не жалею, ведь эти волосы — часть того, что делает меня той, кто я есть. Я — это просто я, разве не так, Айко-сан?       Когда я закончила, Айко немного помолчала, а после осторожно поднялась — её ладонь выскользнула из моей. Пройдя мимо меня, она встала подле дерева и коснулась левой рукой шершавой коры, а взгляд её устремился в сторону леса. Он звал её, манил в свои чертоги, но она никак не решалась сделать шаг навстречу — так мне казалось. Кто знает, быть может, то сам лес вглядывался в неё, околдовывал потерянного ворона скрипучей мелодией деревьев, где ветер, словно прыткие пальцы, играл на тонких ветвях, как на нитях лютни. — Вот как. Ответ крайне в твоём духе, Ююко-чан. Ты сильная. Даже немного завидую.       Начал поддувать ветер; девочка придерживала правой рукой колыхающиеся волосы, а я могла только гадать, какое выражение лица она изобразила на этот раз. — Завидуешь? А вот это уже не в твоём духе, Айко-сан. В моей жизни мало чему завидовать, и не сказала бы, что я такая уж сильная, как ты говоришь. На твоём фоне уж точно. Именно поэтому я… искренне верю, что к тебе они относятся даже больше. Твои слова в тайной комнате, помнишь?       День, когда Айко рассказала мне о моём истинном предназначении — о смысле жизни девочки-призрака. Хотя правильнее будет сказать, что таким она себе его представляла, и пусть я во многом была с ней не согласна, сказанное ею бесспорно оставило на мне неизгладимый след, что будет тянутся за мной все последующие годы. — Ведь… Ты тоже особенная, — уверенно я заявила. — Удивительная, я бы сказала, и никого похожего я за всю жизнь ни разу не встречала. Поэтому Айко-сан — это просто Айко-сан, и никто другой. — Я смутилась, и покрепче обняла колени, уткнувшись в них носом. Уголки губ приятно покалывали, и на сердце было так хорошо, что хотелось и смеяться, и плакать.       Не успела я договорить, как ветра, до этого сердитые, но в меру мягкие, слились в один могучий порыв и пронеслись над садом: трава вокруг прижалась к земле, а опавшие лепестки взмыли вихрем повыше к ветвям. Цветы вишни зашуршали друг об друга, ветер завыл в ушах, да так, что те заложило, а я невольно зажмурилась. В поднявшемся шуме тонули чьи-то слова.

«Как бы я хотела…»

      Ветер утих, и когда я открыла глаза, то первым делом взглянула на Айко — с виду она даже не шелохнулась. Голос, что я услышала, был определённо её. — Ты что-то сказала? — я обратилась к ней.       Айко, не отпуская руки с дерева, повернулась ко мне боком. Её обрамлённое растрёпанными волосами лицо широко улыбалось искренней, светлой улыбкой, а за её слегка приоткрытыми губами виднелись белые зубы. Она мило, немного смешно щурилась и, слегка склонив голову набок, звонко заявила: — Как бы я хотела, чтобы этот март никогда не заканчивался.       Сама Айко была до неестественного неподвижна, но её сероватые на солнце волосы вместе с подолом её тонкого платья всё танцевали на ветру, отчего сам образ девочки плясал закатным огнём на фоне тёмного леса. — Ты права, — ответила я, скромно ухмыльнулась и перевела взгляд на далёкие облака.       Облака без формы. Облака без смысла. Облака без сути. Облака, обретающие облик лишь в глазах наблюдателя. Рождённые без цели, рождённые бездумно плыть по бескрайнему небосводу, чтобы однажды исчезнуть. Возможно, я тоже была таким облаком.       Умэко, Садако, Айко, Ююко. Все мы — девушки так называемой эпохи спокойствия и мира, обреченные вечно сражаться за право быть кем-то. Мы, словно облака, обречены до конца своих дней плыть в направлении, которое укажут нам своевольные ветра, а после мы растворимся, перестанем существовать, никем не замеченные.       Что же мы ищем в этом мире? И ради чего хотели бы жить? Я, всё ещё юная и потерянная, продолжала искать ответы на эти вопросы, попутно размышляя о том, о чём могла бы мечтать и ради чего жить стоявшая поодаль девочка. Лишь одно я знала наверняка: я хотела защитить её.       Тем же вечером совет деревни объявил: сезон Ханами начнётся через два дня.