Когда зацветёт сакура ~ лепестки воспоминаний и последнее прощай

      Ююко пожелала вернуться. В тот самый мир без дна, где не существует правды, где не прячется вымысел, но только тлеющая густым дымом мгла обнимает своими чёрными обугленными крыльями. Ююко понятия не имела, было ли вообще когда-нибудь такое место, где её возвращения действительно кто-то ждал; а призраки прошлого, что пригласили её, – действительно ли они ждали именно Ююко? И всё равно она хотела проверить, увидеть хотя бы одним глазком. Ей больше не было страшно, не было больно: внутри её опустошённого сердца с каждым новым вдохом давно плескалась клокочущая тьма.       Пятнадцать ночей ушло на то, чтобы Ююко сумела примириться с ужасающим кошмаром, и хоть до истинного осознания было ещё так далеко, она была готова сделать первый шаг навстречу самой себе. Для неё всё началось в тот судьбоносный день, когда её разумом впервые овладели кошмары прошлого, но только мир внутри неё знал наверняка, когда эта история началась на самом деле. Именно поэтому и этот мир, и разрушенная комната, и бледная девочка-призрак взяли принцессу мёртвых за руку ещё один раз, ведь вместе они достигли его – того самого дна.       Сквозь мрак зажмуренных глаз девушка ощутила щекотание ветра на сухой коже, а вместе с ним и нежное, тёплое покалывание. Темнота медленно отступала, пока бледный свет цветком распускался в далёкой черноте, словно капля молока, растекающаяся в чашке буро-чёрного чая. Ююко помнила вкус того чая, травы которого Юкари принесла с собой во время очередной вылазки во внешний мир. Помнила тот тонкий, цветочный аромат, и послевкусие, отдававшее еле ощутимой горчинкой. И прямо сейчас она ощущала именно тот самый аромат – непередаваемый букет запахов, что слышался повсюду, пропитывал своей влажностью потрескавшуюся кожу, и Ююко всем своим существом становилась единым целым с ним: она была изливающимся из тесной чашки чаем. Когда её спина коснулась донышка, девушка открыла глаза.       Перед ней – горящее необъятной синевой небо, израненное широкими пластами перистых облаков. Вокруг неё – бесконечный ковёр высокой жёлто-зелёной травы, а на фоне слепящего солнца волнистыми тенями танцевали пушистые кисточки веерника. Приподнявшись на локтях, суставы которых болезненно скрипели, Ююко осмотрелась: со всех сторон её окружала тонкая линия горизонта, что тянулась и тянулась, и сколько бы девушка ни вертела головой, конец этой линии никогда не найдёт своё начало, и круг никогда не сомкнётся. Она была одна. Посреди открытого поля Ююко была одна.       Поднявшись на босые ноги, Ююко, ни секунды не колеблясь, начала свой путь. Осторожной поступью она шагала то вперёд, то назад, качаясь то влево, то вправо, пока ступни ног колола жухлая трава, а ноздри – аромат цветов астрагала. Они, напоминая фиолетовые факелы, мерцали вместе с росой, что звонко слетала с их высоких лепестков, подсвечивая Ююко правильную тропу. Чуть поодаль отражали от себя свет солнца белые цветы ветреницы, чьи сердцевинки сильно напоминали нежно-золотые глаза, и Ююко почему-то казалось, что когда-то давно она уже ощущала на себе вес их прозорливых взглядов. Цветы словно шептали, переговаривались друг с другом, и неустанно продолжали смотреть на потерянную в поле принцессу.       Она всё шла бесцельно, сама не понимая, что же такого пыталась найти среди несчётного числа соцветий. Ключ, обещанный порождениями снов, обязан был быть где-то там – в самых глубоких недрах кошмара, но принцесса даже не догадывалась, что ключ этот был у неё с самого начала. Ей оставалось лишь протянуть руки, закрыть глаза и загадать своё заветное желание на звезду – ту самую, которой были подвластны и жизнь, и смерть, и само перерождение. Не сопротивляясь, она подчинилась рвущемуся изнутри импульсу.       Ююко сразу же ощутила касания чьих то маленьких пальцев: они ласково скользили по её ладоням, слегка щекоча кожу кончиками ногтей. Ююко беспомощно застыла: она помнила эти прикосновения, с лёгкостью узнает из их тысячи. В них не было ничего, помимо удушающей, снедающей изнутри любви. У неё не было вкуса, не было цвета, не было запаха – ничего в ней не было, как и не было самой любви, ни следа от неё уже не осталось. Этот мир, это поле, эти чувства – всё родилось из всепоглощающего ничего. И если для создания вселенной и правда достаточно всего-навсего двух душ, то что же смогут создать они вдвоём, будучи и началом, и концом; и собой, и никем. Они дополняли друг друга, они отрицали друг друга, и только в смерти они были похожи – были так скоротечно красивы.       Ююко открыла глаза и увидела макушку розовых волос. Опустив взгляд, она удостоверилась, что вновь оказалась перед отражением прошлого. Оно кротко улыбалось, пока неопрятные прядки давно нестриженной чёлки качались туда-сюда, временами съедая чёрные крохотные зрачки внутри тускло багровых глаз. В них не отражались ни лучи солнца, ни сама Ююко, в них ничего нельзя было углядеть, – самые что ни на есть безмятежные кровавые пучины. Ююко могла только гадать, смотрела ли она на девочку теми же глазами, и если да – существовали ли они обе на самом деле? Две части одного целого, две копии одного целого: они, несомненно, видели друг друга, касались друг друга, но их взаимные взгляды продолжали тонуть в пустоте.       Девочка нежно поглаживала кисти Ююко, вела их в нужном направлении, и вскоре ладони безвольной принцессы сложили в молитвенном жесте. Девочка приблизила вплотную лицо, а затем бесшумно и невесомо поцеловала шершавыми губами сложенные в замок пальцы Ююко. Обе они застыли, почти не дышали – слова были излишни. В этом поцелуе было всё, что девочка могла поведать, поэтому она, подарив Ююко на прощание взгляд исподлобья, изящным движением – словно крылья у птицы – расправила свои руки. Радостно улыбаясь, она ждала поцелуя в ответ. Не от Ююко. От ветра. И тот подарил его.       Одного мягкого касания было достаточно, чтобы исхудалое, нагое тело ребёнка устремилось вниз. В свободном полёте птица не трепыхалась, не пыталась взлететь повыше, но хотела слиться с землёй. Не успела её спина коснуться мягкой травы, как девочка разбилась на множество сверкающих плоских осколков. Изнутри она и правда была пустой: ни растекающейся крови, ни блестящих на солнце внутренностей. Разглядывая то, что осталось от собственного отражения, Ююко приметила, как причудливо разлетелись кусочки стекла: сверху они напоминали закручивающуюся спираль, а в самом её центре что-то красным поблёскивало на солнце, напоминая рубин. Прежде чем подойти к источнику света поближе, она расцепила ладони, обнаружив на них ещё один подарок от призрака прошлого: самую малость помятый бутон ликориса. С такого расстояния он действительно напоминал кровавого паука. Лёжа на спинке тонкими лапками вверх, он покачивался на ветру, словно дёргался в предсмертных судорогах.       Ююко аккуратно положила бутон в левую руку и, слегка придерживая его пальцами, чтобы ненароком не сдуло ветром, направилась к манящему мерцанию в центре спирали. Под её ступнями трескались и хрустели останки девочки, но они не врезались острейшими краями в кожу, в сути своей мало чем отличаясь от первого зимнего снега. В этом мире – мираже, созданном внутри калейдоскопа образов, – всё наружное, что есть в человеке, не могло навредить, и только всё глубоко сокровенное могло оставить кровоточащие раны. Девочка, будучи полой, смогла оставить после себя только безвредную россыпь стекла, и не знай Ююко заранее, то непременно перепутала бы её с разбросанными причудливым образом лепестками цветов.       У ног Ююко лежал в окружении белоснежных ветрениц треугольной формы осколок – самый крупный из всех. С виду он ничем не отличался от остальных, и только когда принцесса подняла его правой рукой, она поняла, что именно сверкало красным: из осколка на Ююко продолжал смотреть глаз девочки. Она была частью этого мира, была воплощением кошмара, и у Ююко никогда не было ни малейшего шанса скрыться от её взора, но где же тогда был второй глаз? Принцесса быстро поняла – вот же он, в её левой руке. Ликорис, оставленный девочкой, был напоминанием, что она всегда продолжит за ней приглядывать.       Сложив пальцы горстью, Ююко соединила ладони, словно держала очередную найденную в библиотеке книгу. Пожелтевшие страницы не могли рассказать ей самого главного, но глаза никогда не врут, и даже мутная пустота внутри в них была правдой. Ююко постепенно подносила ладони ближе к лицу, склоняя голову всё ниже, а когда лепестки ликориса уже почти коснулись её ресниц, опустился мрак. Солнце скрылось за громадами пепельных облаков, позволив тьме проглотить поле целиком. Глаз внутри осколка округлился – зрачок сжался до крохотной точки, – и следом резко моргнул. Ююко вздрогнула, резко выпрямилась, а осколок, легко выскользнув из ослабевшей ладони, полетел вниз и вонзился острым краем в землю – в то же самое месте, где его подобрали.       Ююко взглянула на ладонь: на ней проступали мелкие как роса алые капли. Один из осколков, по которым она спокойно ходила голыми ногами, оставил на её руке глубокий порез, из которого жгучими струйками стекала липкая кровь. Девочка с лицом Ююко была пуста, но тогда чьё же это было сердце? И что важнее – чей на самом деле это был сон? Размышляя над двумя простыми вопросами, Ююко наблюдала, как пунцовые змеи сползали вниз по запястью, расплываясь по бледной коже, в точности повторяя узоры голубоватых под ней вен, а затем с острого локтя полился красного цвета дождь.       Капли его падали на траву, на землю, на цветы ветреницы, и одна из них, самая удачливая, упала точно на тонкую грань торчащего из земли осколка. Скатившись вниз, точно потёкшая на бумаге тушь, она застыла, стоило ей коснуться уголка отражающегося в нём глаза. Его тяжёлое веко опустилось, око смиренно сомкнулось, и капля, словно слеза, устремилась дальше к земле. Девочка плакала – вместе с ней плакала Ююко, и руки её изливались слезами крови.

“Почему ты плачешь?”

      Вопрошал у неё кошмар. Ей не было больно, не было печально, но и не от радости были эти слёзы, как и не были они искуплением былых грехов. Порой слёзы просто текут – просто так, без причины, как будто напоминая, что в жизни ещё осталось нечто такое, ради чего не жалко проронить несколько слезинок. “Стоило насладиться солнцем, пока была возможность” – подумалось Ююко, ведь она давно поняла, что тучи уже не рассеются, не выглянут озорные лучи, и тьма вместе с кровью пропитают собой всё, до чего смогут дотянуться. Такова была неизбежность судьбы, созданной девочкой-призраком.       Резкая боль прокатилась по всему телу, и Ююко схватилась за запястье левой руки, пальцы которой напряжённо дрожали, дёргались и сжимались. Конечность предательски не слушалась, ощущалась чужой – неправильной, – и жжение было настолько невыносимым, что хотелось оторвать кисть целиком, обломать удерживающую её кость, лишь бы эта агония прекратилась. Кто бы мог подумать, что обыкновенный бутон ликориса, впившийся своим крепким стеблем глубоко в ладонь Ююко, способен был причинить столько мучений. Он прорастал всё глубже, используя плоть девушки как удобрение, пускал свои корни под кожу, а те в свою очередь обвивались вокруг костей и суставов, отделяя от них слои тканей и мяса. Он хотел слиться с Ююко, сделать из неё самый прекрасный бутон, и сколько бы Ююко ни сжимала окровавленной ладонью запястье, ей было не под силу остановить натиск извивающихся в ней корней.       Тело девушки взмокло от сильнейшего жара, пока пространство вокруг плавилось и искажалось от не прекращающегося в голове звона, из-за чего паучьи лапки ликориса казались как никогда полными жизнью. Ююко краем глаза видела, как обагрили ветреницу слетающие с её рук капли крови, как некогда белоснежные лепестки зажигались сказочным, но таким жестоким алым. Их жёлтые, впалые глазки потеряли былую солнечную яркость, налились цветом непроглядной ночи, и цветы, известные как анемоны, затанцевали в едином хороводе. Вскоре всё некогда белое в поле окрасилось красным; одна лишь побледневшая Ююко оставалась непокорна, но и она обязательно должна была расцвести.       Корни, не знавшие границ в своей свирепости, резвыми движениями проползли под цепкой хваткой Ююко и продолжили истязать её тело. Они, как разливающийся по жилам яд, втекали сквозь проеденные отверстия в красно-синих сосудах в поисках гоняющей кровь вазы – сердца девушки, из которого они пустят ещё больше стеблей, и ещё больше цветов раскроют свои бутоны. Они, как скопище мучнисто-белых опарышей, бурили изнутри её шею, руки и ноги, плели причудливые узлы вокруг её рёбер и позвонков. Они, как десятки ледяных игл, вышивали узоры паучьих цветов на её лёгких, отчего Ююко задыхалась, сжимала до боли челюсти, пока на губах пузырилась красно-розовая пена. Её тошнило, так сильно тошнило, что хотелось исторгнуть из себя водопад лепестков, пускай даже захлебнуться в них, но Ююко сдерживалась изо всех сил.       Уже не осталось внутри неё мест, куда не проникли бы длинные стебли-щупальца, полностью забрав контроль над телом принцессы. Сейчас она мало чем отличалась от куклы с проволочным каркасом, на который вместо глины налепили пласты человеческой плоти. Ююко ощутила, как что-то острое навылет пробило обе её ступни: корни ликориса желали оплести своей паутиной всё поле целиком.       Цветок за цветком паучьи лилии пробивались сквозь почву своими лепестками-жвалами, расцветали на глазах у Ююко, и в полуденном мраке они сияли по-настоящему чарующе. Перед ней стелился алым ковром чудесный сад, но он был соткан отнюдь не из сказок, поэтому не было смысла ждать принца, что прискачет на помощь принцессе, заточившей саму себя в башне. Посреди сияния множества оттенков крови ярче всего пышной вуалью лился во все стороны розовый свет. В месте, где никогда не должна была зацвести сакура, она цвела.       В безумном вихре вишнёвых лепестков раскидистая вишня исполинских размеров озаряла затянутый густыми облаками небосвод столбом растекающегося розового света. На секунду Ююко даже забыла о рвущейся из глотки боли, ведь эти могучие ветви она ни с чем не могла перепутать. Сайгё Аякаши в своём полном цветении – вид, лицезреть который она давно потеряла надежду. Солнце сгинуло посреди штормовых туч, но вместо него звездой сего мира стал могучий демон: теперь его, и только его благоговейное сияние будет провозглашать начало и конец всего живого. И раз новым солнцем по праву считался Сайгё Аякаши, то и укрытое цветами Ада поле стало ничем иным, как самим небом: бескрайним космосом, где в алых хлопках рождались всё новые и новые звёзды ликориса. В залитой маревом багряно-розовых волн вселенной Ююко Сайгёдзи была одной-единственной планетой, вся жизнь которой вертелась вокруг неистово цветущей звезды.       Правая рука Ююко затряслась: из вздутой раны начали выползать скользкие, измазанные в её собственной крови стебли, раздвигая мокрые стенки плоти. Зелёные трубочки окольцовывали пальцы, сдавливали и расправляли, чтобы создать как можно больше места. Вскоре из кровоточащей щели, внутри которой пульсировали, сжимались и разжимались изорванные мышцы, высунулись первые лепестки. Они, вымазанные в крови, были неотличимы от лап вылезающего из тёплого яйца паука, и вот, на обеих её ладонях гордо возвышался ликорис – цветок берегов Хигана. Словно ритуальные костры, жаждущие жертв, словно вымазанные в крови невинных короны королей Ада, словно нечто внеземное, бесконечно далёкое от привычной реальности, способное существовать лишь внутри космоса, рисованного красками из иных миров, они, как ничто другое, были воплощением того самого греха, который Ююко всё никак не могла вспомнить.       Получившие полную власть над телом девушки корни расправили её согнутые в локтях руки, и та, как кукла с проржавевшими шарнирами, не могла пошевелить собственной шеей: ей наказано было смотреть только вперёд, чтобы она совершенно точно ничего не пропустила. Ююко ждал финал – последнее действие в кошмарной пьесе из трёх актов, – и следом так же внезапно, как появился Сайгё Аякаши, в ослепительной вспышке сверкнула молния в сопровождении оглушительного рокота грома. Она, словно божественное копьё, вонзилась у самых корней Сайгё Аякаши, и когда белый свет рассеялся, Ююко смогла разглядеть вдалеке расплывчатый силуэт стоявшего к ней спиной обнаженного человека.       Высокий рост, широкие плечи и стройный стан выдавали в нём немного худощавого мужчину, в чей острый силуэт вгрызались тени от льющихся на него потоков света, в красно-розовом месиве которого Ююко не сразу заметила, что его коротко подстриженные волнистые волосы были того же цвета вишни, что и у неё самой. Незнакомец плавно, до неестественного медленно и тягуче повернул голову, и в его красивом профиле прокрадывалось нечто до жути знакомое. Улыбка скользнула по его губам, и Ююко могла только гадать, какой взгляд скрывала за собой длинная густая чёлка. В новой вспышке молнии мужчина исчез, а на его месте стоял кто-то другой, уже более знакомый. Больше не девочка, но молодая девушка: фантом Ююко с довольной ухмылкой смотрел на другую себя.       Они во всём были идентичны, начиная с плавных изгибов тела, заканчивая характерными чертами лица. Копия Ююко как бы насмешливо, по-лисьи щурилась, и в то же время смотрела не без заботливой жалости. Подняв одну руку, она приставила к сложенным трубочкой губам указательный палец. Не раздалось характерного “чш-ш-ш”, но мир подчинился, погрузившись в тишину. Даже если бы горло Ююко не сдавливали тугие стебли ликориса, при всём своём желании она бы всё равно не издала ни единого звука: хозяйка кошмара потребовала беспрекословного молчания, ведь пришло время последней подсказки. Она отняла палец от губ, вытянула руку и плавными движениями принялась писать в воздухе чёрным огнём слова.       Водя пальцем, словно кистью, девушка выводила горящими чернилами строки стихов давно почившего поэта – последнее напоминание для Ююко.

“О, пусть я умру Под сенью вишневых цветов”

      Точки не было, как и не было окончания у пятистишия. Вероятно, Ююко большего и не заслуживала. Ей осталось разве что выжечь на сердце эти две строки, чтобы не забыть их по пробуждении. Письмо достигло адресата, и больше принцессу здесь ничего не держало – пришло время опуститься очередному занавесу, и почётная роль, как обычно, была отдана фантому из прошлого. Она махнула рукой, и огненные иероглифы накалились до предела; чернила, словно магма, закапали на сухую траву, и пару искр спустя вспыхнуло жёлтое пламя.       Земля завыла, и волны огня окатили поле, достигая самого горизонта, линия которого плавилась в их неистовстве. Яростная стихия со всей своей ненавистью целиком накрыла демона-сакуру, признавая его новым солнцем этого мира. Розовая листва, розовое сияние – всё обращалось в пепельный цвет, пока языки пламени, словно адские черти, кружились в дикой пляске на скрипучих ветвях. Огонь не пощадил и хозяйку кошмара, кожа которой давно почернела, сливаясь с обугленной корой вишни позади. Но, несмотря на всё, она продолжала улыбаться.       Пожар сожрёт её плоть, превратит её тело и кости в прах, а ветер развеет их по ветру, как забытые воспоминания, и всё равно уголки её губ не опускались, даже наоборот – поднимались только выше. Хоть она и спаслась из злополучной комнаты, ей так и не удалось скрыться от неминуемого наказания, но не это было важно. Она умрёт, превратится в сыпучее ничто, но такова была судьба фантома из снов – исчезнуть вместе с первыми лучами солнца. Только одно было важно: лишь бы Ююко запомнила, лишь бы Ююко вернулась обратно, утащив с собой заветный ключ.       Посреди пожарища не горели только ликорисы, продолжая подсвечивать красным сиянием густые клубы непроглядного дыма. Для них бушующий огонь был сытнее любой влаги, любого проливного дождя, и именно поэтому огонь не мог коснуться Ююко, отравленную изнутри этим адским цветком. До самого конца она была обязана наблюдать, запоминать последние мгновения комнаты, девочки-призрака, Сайгё Аякаши и широкого поля. В животе её что-то бурлило, вздымалось буграми и рвалось наружу, устав томиться в телесной темнице. Ююко откинула голову, почувствовала, как надувается шея, переполненная стеблями, а затем раскрыла рот в немом, беспомощном крике.       Она расцветала, распускалась, как самый прекрасный цветок. Ликорисы, как же много их было, насытились раскалённым огнём, горячей кровью, пустыми мечтами и устремились на волю через рот, через ноздри, через её глазницы. Зловонное, дымное небо, ярко горящие кроны Аякаши – всё перед ней постепенно исчезало в лепестках, что застилали глаза. Под конец Ююко видела, как чудесно растекалось по округе растопленное золото, как с новой силой рассекали черноту небес лезвия пламени, но вскоре исчезло и это. Только звенящий треск бил по ушам – забитые цветами ноздри всё равно уже не могли почувствовать ни тяжёлый запах тлеющей травы, ни опалённой коры, ни сгоревшей плоти. Ничего, кроме воя огненного моря.       Когда всё обратили в пепел, когда осталось лишь выжженное пепелище, в сером мире, куда вновь вернулась знакомая синева с редкими клочьями тёмно-серых облаков, ветер убаюкивал гордые цветы ликориса. На израненной грехами, измазанной кровью земле ничего другого прорасти и не могло.       В самом центре возвышалось над всем, что уцелело, обмякшее тело Ююко, руки которой безвольно свисали, качаясь из стороны в сторону. За пышными цветами паучьих лилий спряталось лицо, и если бы не знаменитые волосы цвета вишни, то никто бы не смог признать её. Она стала им – главным достоянием алого сада, и пускай сакуре, как чужеродной иллюзии, не было суждено зацвести в этом поле, посаженные в сердце Ююко семена ликориса, наконец, проросли.

***

      В своих покоях лежала принцесса призраков, впервые за много дней открывшая после долгого сна глаза без тревоги на сердце. Больше не рвалась на тонкие лоскуты безмятежность поместья Хакугёкуро, больше облитое холодным потом тело не липло к белым простыням мягкого футона. Любые беспокойства и страхи – всё было сожжено цветущим огненными цветами кошмаром.       В свободном от забот тумане разума Ююко ярко-ярко мигали золотистым, точно прорывающиеся сквозь тьму лучи рассвета, две строки, подаренные ей девочкой... нет, уже прекрасной в своей неуловимой загадочности девушкой-призраком. Ююко, потерявшая всякую веру в чудо, начинавшая забывать, кто она есть на самом деле, загорелась небывалой решимостью, что находила отражение в её взгляде. Теперь же, безо всяких сомнений, она знала, что ей нужно было делать, что нужно было искать всё это время. Её ладони коснулись пола, и под ними засияло нежно-розовым свечением; мгновение спустя магические волны подняли принцессу в воздух, и та, как вспорхнувшая в небо бабочка, плавно опустилась на вскинутое вместе с ней одеяло.       Глядя на постукивающего клювом по ставням жаворонка, Ююко в очередной раз задумалась о несправедливой участи тех, кому не суждено вернуть однажды утраченное. Улыбнувшись, она махнула рукой, и вспыхнувшие из ниоткуда бабочки раскрыли окно, позволяя приятной прохладе разлиться внутри комнаты; полупрозрачные занавеси из шёлка, как паруса, развевались в направлении утреннего ветерка, а бесстыжий жаворонок радостно залетел внутрь покоев повелительницы Мира Мёртвых. Сделав пару кругов вокруг Ююко, он уселся на комоде рядом с зеркалом, в котором совсем недавно отражался фантом из кошмаров; рядом с его тонкими ножками лежал незаменимый и горячо любимый веер принцессы. Взмах ещё одной руки – новая бабочка захватила веер и принесла его прямо в ладонь Ююко; та тут же раскрыла его.       Пейзаж на рисунке не изменился. С чего бы ему меняться? Он, как и любое другое воспоминание, неизменен, по-настоящему бессмертен. Даже если разломают, разорвут и выбросят в топку, где тот сольётся с песочной чернотой, его мимолётная форма, его незабываемый образ и чувства, что он собой олицетворял, уже навсегда стали частью Ююко. Она провела рукой по бумаге – от самого начала до самого конца – с надеждой, что солнце-таки достигнет второй половины. — Ещё немного. Ещё совсем немного... — сказала Ююко, но не в пустоту. Она обращалась к закрытой комнате, к бескрайнему полю, а также к потерянной части самой себя. — Ёму!       И десяти секунд не прошло, как сёдзи раскрылись. В проёме стояла главная садовница в тёмно-синей юбке и белой рубашке. — Что случилось, госпожа? — беспокойно спросила она, явно ожидая давно ставший привычным ответ. — Моё кимоно, — но ответ оказался куда прозаичнее. — Если оно ещё сушится, то другое моё кимоно. — Голубое с белым узором?.. — неуверенно уточнила Ёму. — Голубое с белым узором! — звонко добавила Ююко. — А ещё подай завтрак в библиотеке, будь добра.       Ююко ловкими движениями рук развязала тонкий пояс, расправила плечи, и тринадцать бабочек разных цветов стянули с неё халат. Неаккуратно сложив его, они бросили халат в сторону Ёму, которая от удивления с трудом смогла поймать его. — Не слишком ли рано для ваших исследований? — спросила Ёму с растерянным и нелепым видом, пока гора одежды и наволочек в её руках росла на глазах: магические насекомые, ведомые одной командой, решили заодно закинуть в стирку вообще всё. — Госпожа Яма всё ещё не дождалась вашего отчё… — О, пусть я умру под сенью вишнёвых цветов, — перебили садовницу. — Вы… умрёте?.. — Ёму изумлённо вскинула брови.       Обнажённая Ююко, не желавшая замечать смятение на побледневшем лице своей садовницы, без лишних слов покинула комнату и направилась в сторону в ванны, пока Ёму замешкалась, будто не понимая за что ей браться: приготовить завтрак, набрать ванну, заняться стиркой или же навести порядок в покоях госпожи, в которых где-то на ширме всё ещё сидел любопытный жаворонок; он, забавно вертя головой, оглядывал парящих по комнате насекомых, не зная за которым погнаться в первую очередь. Даже после смерти он не знал большей радости, чем охота за чарующими бабочками госпожи всех мёртвых.       Когда отзвуки босых шагов совсем стихли, к Ёму пришло осознание; она сорвалась с места и поспешила за своей госпожой, прижимая верхушку свалившейся на неё горы тканей подбородком. — Постойте, что это всё значит? — пыталась она докричаться ей вслед. — Не хватает трёх строк, чтобы закончить пятистишие, — не оборачиваясь, ответила Ююко и остановилась. — И почему я сразу не додумалась, всё же было так очевидно! Перерыла столько трактатов, гримуаров и дневников в поисках упоминаний Сайгё Аякаши, и не замечала самого главного! Сакура, ну конечно же!       Что бы ни слетело с губ Ююко этим утром, оно лишь сильнее вводило Ёму в ещё большее замешательство. Шокированная беспорядочным и на первый взгляд бессвязным набором фраз, она приоткрывала рот, но при попытке что-то сказать тут же запиналась. На пятый раз у неё всё же получилось: — Пятистишие?.. Самое главное?.. Госпожа, я не поспеваю за вами…       Для Ююко всё и вправду было очевидно, так ей искренне казалось. Ощущая себя ребёнком, которому подсказали ответ к простейшей загадке, она просияла огромной радостью и гордостью. — Когда услышишь его целиком, ты тоже непременно поймёшь! — воскликнула она. — Даже сейчас такое чувство, будто я уже где-то слышала его, точно где-то видела! Поэтому нам нужно как можно скорее попасть в библиотеку!       Ёму неоднозначно промолчала, будто бы даже понимала, что имела в виду Ююко, но цельная картинка у неё всё никак не складывалась. В её голубом взгляде отчётливо читались тревога и беспокойство за дальнейшие решения госпожи, но Ююко, поглощённая думами о своей мечте, не замечала этого – её это даже не интересовало. За всё утро она ни разу не посмотрела Ёму в глаза, ведь не видела перед собой ничего, кроме закручивающейся спиралью лестницы, что вела к самому поднебесью.       Ёму оставалось только смотреть на удаляющуюся спину принцессы, а бельё в руках внезапно стало тяжелее груды острых камней. Ююко улыбалась, она была счастлива, и глаза её светились куда ярче, чем последние пару недель. Вот только Ёму никак не могла набраться храбрости сделать шаг вперёд за своей госпожой. Лестница, по которой шла Ююко, – действительно ли она устремлялась вверх? Вскоре половицы заскрипели под босыми ногами садовницы, а её призрачная половина печально поплелась позади всех; сколько бы она ни уговаривала, её человеческая часть наотрез отказывалась отдать ей хотя бы малую часть белья.       Не успела Ююко ворваться в банный зал, как тут же вышла из него с неловким и ребячливым видом: никакой горячей ванны она для себя там не нашла. Ёму покачала головой и положила скомканное бельё рядом со входом. Вопрос, за что ей браться первым делом, разрешился сам собой. Попросив напоследок свою госпожу прикрыться хоть чем-то, она принялась исполнять свои обязанности.       Жизнь в Хакугёкуро продолжилась своим чередом, пусть и более стремительным, чем обычно. Пока Ююко принимала свою долгожданную ванну, бельё уже успели постирать и развесить во внутреннем дворике, завтрак был приготовлен и накрыт, комната хозяйки прибрана, и даже бедному жаворонку пришлось вернуться обратно в бескрайний сад, благо он успел наиграться с бабочками и разноцветными искрами на много сотен лет вперёд. На часах ещё не было полудня, но в библиотеке уже вовсю кипела работа. — Почему бы вам просто не обратиться к Юкари? — спросила Ёму. — Она всё равно ничего не скажет, будто не знаешь её, — отвечала с набитым ртом Ююко, одной рукой листая девятый по счёту сборник японских стихов, а в другой держа надкусанный онигири с копчёным угрём. — Стоит зайти разговору о моём прошлом или кошмарах, она делает такой невинный, но жутко раздражающий вид, что тошно становится! — Ююко недовольно размахивала ладонью с лакомством, временами чуть не заезжая липким рисом по носу стоявшей позади Ёму. — Это не знаю, то не знаю, ага! Так я и поверила!       Бабочки летали среди стеллажей и полок, выискивая нужные сборники, не забывая захватывать собой дневники японских фрейлин, богатые на изысканные и временами упущенные в собраниях всевозможных сочинений стихи. Их стеклянные крылышки звонко хлопали, заливая комнату тихим и мелодичным перезвоном, так сильно напоминавшим отзвуки кагура-сузу, а искрящаяся пыльца, слетавшая с их тонких лапок, мало чем отличалась от распускающихся летней ночью фейерверков. — Но это же просто стих. Какое отношение он имеет к вашему прошлому или Сайгё Аякаши? — Ёму всё недоумевала. — Мне кажется, что образы сегодняшнего сна мне знакомы – где-то я уже их видела. Нет, точно видела, просто забыла. Как и этот стих ощущается по-настоящему родным. Те же чувства я ощущаю, когда касаюсь своего веера, когда пою ту самую мелодию. Это не просто совпадение, не разыгравшаяся фантазия. Она… Нет, я ни за что не стала бы обманывать саму себя.       Взгляд Ююко бегал от строчки к строчке, страницы шелестели с такой скоростью, что сложно было понять, точно ли их содержимое читали. Но Ююко не нуждалась в этом – ей нужно было всего один раз увидеть, зацепиться краешком глаза за нужные слова, за нужные эмоции. Всё остальное было просто ненужной оболочкой – вынужденной формой, которую когда-то приняли сокровенные чувства поэтов древности. Ещё один сборник отлетел в сторону, где их подхватывала группа бабочек и откладывала в отдельную стопку. А затем ещё один, и ещё – кипа книг продолжала расти быстрее, чем Ююко успевала их пролистывать. Она проверяла каждое издание, версию каждого составителя, и отличий было предостаточно, но все до единого они были не тем, что она искала; когда пальцы начали перебирать одни и те же страницы уже по второму кругу, неприятное осознание медленно настигло Ююко. Тропа к цели, которую она успела мысленно проложить в своих наивных заблуждениях, оказалась совсем не такой прямой и ровной, как ей того хотелось бы. — Как же так?.. Чтобы ни в одном из сборников… во всей библиотеке Хакугёкуро… Бессмыслица какая-то! — Ююко гневно возмущалась и дрожащей рукой в седьмой раз перелистывала туда-сюда уже вовсю измятые страницы и без того потрёпанного временем сборника Кокинсю.       За окнами давно вечерело. День пролетел незаметно, и поднос с остатками ужина под боком у принцессы напоминал об очередной неудаче. Собирая грязную посуду и подливая ещё немного зелёного чая в опустевшую чашку, Ёму взяла поднос вместе с чайником в руки. Она навещала госпожу в течение всего дня, сколько позволяло ей время, и в свободные минуты ни на секунду от неё не отходила, стараясь в меру сил помогать ей с поисками, но по итогу все их старания оказались тщетными. — Госпожа, вы уверены, что не сами сочинили его? Может, это был своеобразный прилив вдохновения? В последнее время вы только и думаете то о своём прошлом, то о Сайгё Аякаши, то ещё о каких-то ужасах, вот ваше воображение и сочинило небольшой стих, — всё пыталась найти разумное, наиболее рациональное объяснение всему Ёму. — Конечно, я думала об этом, — раздражённо ответила Ююко с нехарактерной для себя жёсткостью, — вот только если я и сочинила его, то точно в прошлой жизни. Но знаешь, это многое бы объяснило. Кто-то явно не хотел, чтобы хоть что-то в Мирё Мёртвых напоминало мне о моём прошлом… — вполголоса произнесла Ююко, догадываясь о том, кто мог стоять за этой идеей; от этих мыслей пальцы её сжались в кулаки. — И всё же я уверена, что автор этого стиха не я. Можешь назвать это чутьём, интуицией, чем хочешь, но поклясться готова – это не я.       Ёму не смогла ничего ответить: спорить с Ююко в таком состоянии было бесполезно; в худшем случае неосторожные слова попросту ранят её. Не осталось больше в Мирё Мёртвых ни людей ни ёкаев, способных помочь им, – только безвольные, немые призраки, сотни лет как позабывшие свои имена, что уж говорить о событиях тех далёких дней. И ведь ещё совсем недавно был кое-кто, способный помочь Ююко. Сакура и сорока раз не отцвела с тех времён, но сердце не отпускало чувство, что было это бесконечно давно. Ёму вцепилась пальцами в левый рукав рубашки, поджала губы и с досадой нахмурилась. — Отец любил поэзию. Будь он здесь сейчас, то непременно что-нибудь бы да подсказал, — и Ёму еле слышно всхлипнула. Не то от грусти, не то от обиды, не то из-за вопиющей несправедливости судьбы, продолжавшей вставать на пути её любимой госпожи.       Но этими словами Ёму, сама того не осознавая, направила мысль Ююко в нужное русло: принцесса замерла, а затем начала нервно тереть ладонью сначала лоб, а следом и макушку головы, прижимая к ней длинную чёлку. — Да… Если бы он только был здесь, — пробормотала она. — Здесь нам никто не может помочь, но ведь помимо этого мира… Всё именно так, Ёму! — Ююко резко вскочила со стула, от чего стол пошатнулся, и небольшие стопки книг обрушились друг на друга.       Если воспоминаний о некогда живых не осталось в Мире Мёртвых, то, быть может, они ещё остались в Мире Всё-ещё-живых. Ответ, который искала Ююко, был спрятан далеко за узорами барьера Мира Мёртвых – там, где жаворонки ещё в состоянии спеть свои утренние песни. Принцесса посмотрела на Ёму и мягко опустила шершавые от перелистывания стольких страниц ладони ей на плечи. В широко распахнутых алых глазах Ююко продолжал сверкать буйным пламенем пожар, и это самое пламя словно бы касалось своими языками розоватых щёк растерянной Ёму, обдавало её напряжённое тело необъятным жаром. Под тяжестью этого взгляда Ёму боялась сделать даже лишний глоток воздуха. — Ёму, — громко обратилась к ней Ююко, — ты должна отправиться в деревню людей!       Книга, верхним переплётом свисавшая с края стола, под силой тяжести поползла ниже, пока не сорвалась и с глухим ударом не плюхнулась на пол. В тишине, где было слышно только взволнованное дыхание принцессы призраков, Ёму смогла выдавить всего одно слово: — Сл… слушаюсь?..