Самый дождливый день в году

Почему совершённые ошибки люди привыкли осознавать спустя какое-то время? У всех оно разное: кому-то хватает пяти минут, кому-то нескольких часов, кому-то ночи, как и Дазаю. Но думать обо всём он стал уже выйдя из квартиры, застёгивая рюкзак на крыльце и проклиная погоду, она ужасно не вовремя преподнесла густой снегопад, сквозь который не имелось никакой видимости, всё белое, небо и земля, а нос кололо от беспощадного холода. За такие условия отвечают не свои собственные желания, зато порой погода молча и без единого слова описывает состояние души: вой ветра, всё ледяное и хрупкое, сильно давит и болит. Сугробы вновь появились, хотелось просто утонуть в одном из них, не вставать до весны, а может просто отрезветь и прийти в чувства, после этого разворачиваясь и идя обратно. Но Дазай предпочёл поменьше слушать назойливое сердце и поддаваться здравому смыслу, он заключался в немедленном уходе. Это не только ради себя, в конце концов. Было ли лицо Чуи в момент их ссоры и точного отказа – самым худшим в этой ситуации или же свой необдуманный поступок уже занял первое место не просто между ними, но и в принципе среди всех решений – чёрт его знает. Он выглядел более, чем грустно, каждый миллиметр лазурных глаз кричал о том, что нужно одуматься, пальцы дрожали, но парень всё равно старался взять за руку, возможно прижать к себе и показать, что он рядом, какое бы дерьмо там не произошло. Это было мерзко с его стороны – врать, отталкивать, бросать, но Дазай снова, как маленький ребёнок, готов забиться в угол от страха, который не одним килограммом опускается на сердце постоянно, в любой момент существования. Он ведь потерял бы его при других, ещё куда ужасных обстоятельствах и никогда бы не смог простить себе весь осуществлённый в правду ужас. Конечно же Осаму тоже привязался, получал от рыжего прилично, расстраивался так или иначе, но это столько чувств и эмоций, резкий – смешавшийся во что-то хорошее – всплеск. На шее мелкие синяки после того, как его общипали в ответ, нос до сих пор побаливает по причине прямого попадания в него острым локтем, у Чуи прям талант – размахивать своими конечностями, при этом делая всё в свою выгоду, успевая даже его отгонять, когда требуется. Бесстыжий и злой, но такой прекрасный со своим блестящим взглядом, он похож на утреннюю росу и горячий песок на огромном пляже, до которого не достаёт море. Накахара – как пение птиц, сидящих на ветках, их невозможно бывает разглядеть. Но при этом он подобен некогда белоснежному холсту на старом мольберте, поверх разбрызганы пятна, ярко-красные и жёлтые, как лучистое солнце, которые смешиваются между собой и дарят оранжевый оттенок. Его волосы.. Никогда в жизни – ни в Японии, ни в Америке – парень не встречал кого-то именно с таким оттенком волос. Огненные, мягкие, вились подобно языкам пламени между пальцами, отдалённо несли запах шоколада из-за шампуня, а иногда спелых яблок. Весь такой живой, чудо, размером в сто шестьдесят сантиметров, такой полюбившийся, родной мальчик, от которого сердце хотело петь и сбрасывало с себя слои пыли, ликовало, чтобы потом опять закрыться, оставив тьму вокруг себя. Это ошибка только Дазая и, если бы он мог – сделал всё, лишь бы не попадать в нынешнюю ситуацию. Тогда они не сблизились бы, даже при факте, что сложные и смешанные между собой чувства появились ещё после той ночи, когда удалось уснуть спокойно, обнять грудью и всем телом одеяло, укрываясь вторым. Он прислушивался к шорохам из динамика и это усыпляло, работало, как магия вне волшебного мира. Очень легко ценить каждую маленькую, сделанную по чистой искренности деталь. Шатен помнит, как переживал из-за разговора с братом в кафе и так насторожился, услышав самые страшные вести, которые могут донести, а через минуту его уже преследуют, кто-то знакомый, но не особо надёжный. В надёжности удалось убедиться потом, когда явился посреди спокойного дня в квартиру, нескромно прося о сложном одолжении, представляя, о чём подумают родители сверстника. Наверное, слегка приятно было от мыслей, что за ним пошли действительно потому, что волновались. Если уж Чуе удалось всё увидеть – состояние тоже, конечно же, не могло никак ускользнуть, а оно было нервным, резким, что после у него получилось наговорить глупости. Вечно всё портит и раньше самостоятельно страдал из-за этого, а теперь подвергает боли старшего, трубку не беря, лишь бы не слышать заплаканный, вероятно, голос. Рыжий чуть ли не плакал и в тот момент. Ему бы тоже хотелось любым способом облегчить боль, но это сложнее, когда рану совсем не видно, ни одно лекарство не способно всё исправить, может быть только алкоголь смог бы отвлечь ненадолго, но тогда он опустится ниже некуда из-за собственных усилий "помочь" себе. Всё, что хотел и мог сделать – вернуться и признать свою неправоту. Всё, что он сделал в итоге – снял комнату на две ночи, не обдумывая детально дальнейшие шаги. Ещё бы немного – и вовсе ходить разучился, летал бы, плыл по воздуху, окрылённый невероятным чувством, которого так сильно боялся и боится до сих пор: ничего не началось, ничего не было, а Осаму успел сделать больно, возможно всё намного хуже и он расковырял старую, зажившую рану. Вполне признаёт всю свою вину, но пока правда ничего не может сделать. Может, но Дазаю хочется, чтобы конец был счастливым, для этого надо подождать. Терпение висит над огромной пропастью, готовое в любой момент сорваться и рискнуть этим один раз ради мимолётного счастья – глупо. Лишь бы только потом не было поздно и от него не отвернулись, как сделал он. Накахара способен так же, ещё безжалостнее и резче опрокинуть то, что не построено даже, в крайнем случае один фундамент существует, и то с трещинами. Представлялось всё не так, это же просто смешно, что бы сказал Огай, узнав причину, по которой он так плохо выглядит? По первому виду – словно в самом деле три недели подвергался безжалостному насилию. Если и насиловали кого-то, то лишь одну душу, которая сейчас – он точно чувствует – рвётся к нему. Так странно, но юноша действительно ощущает связь, крепкую и болезненную, не желая её обрывать и при этом же жалея, что вообще позволил нити завязаться. В отеле холодно, а может это кареглазый не в состоянии согреться из-за плохих мыслей со всех сторон. Не помогают и два одеяла в придачу с покрывалом, довольно тёплым на вид. Люди реагируют на деньги машинально, им плевать на то, будет ли тебе действительно комфортно, но они попытаются сделать всё, когда ты просишь и выдвигаешь карточку вперёд. Поэтому и ужин был подобающим, и сам номер не то, что бы тянет на королевские покои со всеми нужными удобствами, но тоже хорош, в одиночестве такое менее важно, вообще-то, либо же бывает наоборот. К сожалению, пропущенный парень видел, долго ломал себе голову и ходил из одной стороны в другую, сжимал телефон и не знал, что с ним делать. Пальцы так и тянулись перезвонить, за вечер мог бы набрать, как минимум, раз десять, если бы не вынуждал себя передумать ради какого-то там блага, оно казалось со временем не таким важным. Вернее, нет, это важно, потому что переживает за юношу. За всю прекрасную семью, которая, будь их отношения правдой – приняла бы всё и даже волновалась за их дальнейшее будущее. Из Коё замечательная мать, она хорошая женщина, чем-то похожа на Офелию. Разница в том, что одна из них всё делает искренне, из чистой любви к своим детям, а другая просто обречена на это и мало о чём жалеет. А отношения Чуи с братом так вообще – идеальный пример двух идеальных людей. Старший вредным иногда бывает, но с возрастом они не перестали ладить, как он и Сакуноске. Ох, точно, он так погрузился в немые страдания, что забыл позвонить ему. — Привет, я ушёл, всё нормально. — Уверен, что всё нормально? — его тон вовсе не звучит так, будто тот волнуется. Осаму прекрасно знает, к чему эти бестолковые вопросы, они очень раздражают. — Что мне делать дальше? — поэтому игнорирует, встаёт с кровати и убирает ненужные, раскиданные вещи. — Сиди там и не высовывайся лишний раз, это ведь просто? — Да, вполне, но.. — Что? — Мне нужно позвонить ещё одному человеку, она, должно быть, сильно переживает. — Ты достаточно облажался, не рискуй. Как всегда. Указывает на ошибки первым делом, не думая о чувствах. Неудивительно, что и он порой совершенно о них не заботится, делая так, как считает нужным. Такое ощущение, что это брат хочет от него избавиться, но, по его словам, хочет вовсе не он, а кто-то другой. Проблема в том, что не виднеются ни мотивы, ни причины, ничего, этого человека Осаму в лицо-то плохо помнит, о характере знает по кратким рассказам и ему не страшно. Он мог бы испугаться того, что в самом деле улетит, не увидевшись вновь с Накахарой, с которым потом не получится увидеться вообще. И за Люси – тоже переживает, в отличие от остальных она по-прежнему в неведении, если кто-то ей не рассказал, но весьма сомнительно. Это уже какой-то совсем отдельный путь, путь не в будущее с дверями, а словно бы на съёмочную площадку, где являться главным героем – не так уж и круто, в его-то положении. С каких пор жизнь похожа на банальный кинофильм с открытыми угрозами в свой адрес? И надо смеяться или плакать, всё-таки? Почти везде концы счастливые, а тут всё не так, от расставания с Чуей до полного одиночества. И вроде вот они, только что вместе ложились спать, перед этим хорошенько облив друг друга разными издёвками, чисто любя. Получается, кареглазый умеет любить, в итоге, просто неправильно, нужно рассмотреть приоритеты и.. Позвонить, например? Да, от подобного может стать как лучше, так и больнее, но это единственное желание, которое держалось прошедшее время вплоть от момента, когда он отвернулся от старшего в квартире и пошёл к входной двери. Всего один гудок и тишина после, она длится около тридцати секунд, пока не прерывается приглушённым всхлипом по ту сторону. И Осаму в этот момент садится в кресло, поджимая колени и кусая кончик пальца, прислушиваясь. Стало ещё холоднее, в комнате горит всего одна лампа на тумбочке и легче закрыть глаза, но тогда сразу возникает образ определённого человека. Не трудно догадаться, какого именно. — Чуя, — аккуратно зовёт, боясь сделать слишком громкий вдох или выдох, — ты слышишь? — Слышу, ещё не настолько оглох, — хрипло шепчет в ответ, всё прерывается шорохами. — Извини, что.. Не знаю, я просто.. — Прекрати, это мне не стоило, всё равно уже не было смысла. — Нет, смысл был, ведь даже если я улечу обратно домой— — Я говорю не об этом, можешь уезжать, куда душе угодно, — кажется, он усмехается. У Дазая с каждым словом получается всё меньше улавливать суть. Он шумно сглатывает и качает головой, выражая непонимание, будто бы возможно увидеть жесты. — Я выиграл. — Что? — Деньги. Ну, по мне так они мои, я просто покажу Люси ту фотку, где я обнимаю тебя, пока ты спишь и.. Хах, да, ты же не в курсе, что я фоткал тебя спящим. Что происходит? — Погоди, я не совсем понимаю, о чём ты говоришь сейчас. — Мы поспорили с ней ещё тогда, в ноябре, когда познакомились, — он говорит более расслабленно, а темноволосый бегает глазами по полу, слабо вздрагивая от холода. — На семьдесят пять долларов. Я сказал, что смогу увести тебя. Был ли смысл отвечать что-либо? Вероятно, нет, потому что и доходит не сразу, и как-то совсем слова не выходят от болезненного кома в горле. Но проходит пару минут молчания, во время которых никто так и не подумал отключаться. Тот поход в кино и совместные места, поцелуи в щёку, звонки, вообще все признаки внимания были.. Ничем более, чем попыткой влюбить в себя или Осаму чего-то не уловил? Нет, этого быть не может, он же видел всё, Чуя вёл себя не равнодушно даже тогда, когда Монтгомери не было рядом, глупо и бессмысленно, он сейчас пытается оправдаться или.. Нет, серьёзно, что происходит? — То-есть.. Я тебе не нравлюсь? — Нет. — Ты пытался удержать меня, когда я уходил. Накахара молчит. — Ты только что это придумал, чтобы не выглядеть нелепо? — Можешь сам спросить у неё, если ты всё-таки дал знать, что живой. — Чуя, не смешно, — но при этом младший нервно усмехается, зарываясь пальцами в волосы. — Я же нравлюсь тебе. — Почему тебя вдруг вчерашнее волнует? Я сказал же, что к чему, стал бы я названивать тебе или звать гулять просто так, ни с того, ни с сего? Мне нужны были эти деньги, — выдыхает, следом цыкая. — Господи, Осаму, ты идиот. — И звонил ты мне недавно для объяснений? А голос у тебя заплаканный. Хватит врать, я не настолько идиот. — Нахуй иди уже, окей? — шепчет, отчего губы поджимаются. — Ты съебался и всё, сейчас ты что сделать пытаешься? — Я завтра подойду к твоему дому, часам к трём, — поднявшись, начинает ходить по помещению, перебирая пальцами пижамную футболку. — Спустишься. — Нахуя? — В лицо мне скажешь всё то, что сказал. — Когда я не говорил тебе в лицо всё, что думаю? Нашёл, чем напугать, боже, — как-то раздражённо шепчет. Он завершает вызов, ничего не отвечая. Сердце сейчас перешло на новый, пугающий ритм: колотится, как в последний раз от негодования и страха того, что сказанное им – правда. Но в эту правду весьма трудно поверить, даже гадать не стоит, почему именно. Каждый взгляд, посвящённый ему и каждый вздох во время посиделок плечом к плечу вызывает всё, что угодно, но только не сомнения, которыми Накахара здорово наградил, считая это каким-то весёлым. Играть на чувствах – не круто, потому что это оставляет огромные отпечатки внутри сознания и души. Их не отмыть ничем, клеймо на всю жизнь – не даёт забывать, насколько жестоки порой бывают те, кто так любим. А, возможно, и легче будет, окажись всё розыгрышем, перетерпит и улетать проще. Не станет заботиться о том, что отставил здесь что-то ценное. Нет, бред, рыжий в любом случае навсегда останется чем-то ужасно дорогим его памяти. Время, проведённое с ним – тоже оставило след, такой хороший, слегка болезненный, если надавить, но от него бы Осаму никогда не захотел избавиться. Так уж суждено, что о ком-то приходится вспоминать с грустной улыбкой. И придётся завтра рискнуть. Не слишком сильно, ведь много времени не займёт, хотя там, как получится. На этот раз нет определённых, продуманных заранее слов или этапов действий, просто пора прислушаться к тому, кто пытается достучаться сейчас. Громко, быстро, не желая успокаиваться до принятия горячего чая перед большим окном с выходом на высокие здания, верхушек которых не видно, сам он – внизу. Главное, что метель к утру успокоилась и наверняка она последняя, как и сегодняшний февральский день является последним, завтрашнее пробуждение по ощущениям будет таким же, но немного другим. Снег пропадёт с ровных дорог так же быстро, как появился ещё недавно. Весной иная атмосфера, дарящая надежду на светлые дни впереди, но свой первый курс Осаму так и не закончит, судя по всему, точно не в Бостоне, отчего грустно как-то. Буквально на днях будто не желал появляться там, вечно опаздывал и проклинал всех, кто поддержал эту идею, но мнению свойственно меняться в связи с обстоятельствами. Например, он бы не встретил голубоглазого, если бы не город – так и не понял бы, почему люди стремятся увидеть тех, кто им дороже любых драгоценностей со всего света. Будь это чистая любовь или нечто похожее на неё – она прекрасна до момента, пока всё не может испортиться. Поэтому Дазай мчится так быстро, насколько справляется со своей дыхательной системой, очень подводит частенько. Лица людей мелькают, становятся неважными и неинтересными, впереди встреча, которую пришлось ждать целую ночь, завалившись спать поздно. И он не опаздывает, без десяти три, а подъезд перед ним. То, что Чуя не вышел – сразу понятно, но настроя, на удивление, не сбавляет, пусть строит из себя гордого столько, сколько его вредной натуре угодно, такое не прокатит. Он знает этаж и квартиру, прекрасно запомнил позолоченные цифры на тёмной двери. Не стучится, спокойно входит в прихожую и снимает обувь. Сегодня чёртов понедельник и рыжий должен был вернуться с пар. — Ты совсем страх потерял, а? — а вот и он, собственной персоной, с пультом в руках и в разных носках. — Ахуевший. Если ты жил тут какое-то время – вовсе не значит, что можно так— — Заткнись, пожалуйста, — скидывает и пальто на пол, двигаясь к нему. Брови прелестно хмурятся, Накахара говорит что-то явно угрожающее, в какой-то момент и пультом готов замахнуться, что прекрасно видно по приподнятой руке. А у него всё чудесно, потому что парень снова перед ним, совсем рядом, такой привычно злой и милый, пятится назад, пока не врезается спиной в тумбочку. — Ты, кажется, просил меня об одолжении. — Чего, нахуй? Губы буквально врезаются в чужие за какую-то несчастную секунду, за такое время невозможно осознать что-то в полной мере, но это же Чуя. Реагирует моментально: протестующе мычит, толкает в грудь и сжимает пальцами ткань водолазки, давно уронив то, что было в руке, на пол. А Дазай наслаждается даже без намёка на то, что его будут целовать в ответ, потому что сейчас старший похож на бомбу, которая в любой момент взорвётся и уже бешено подаёт сигналы о данном этапе. На секунду приоткрывает глаза и видит, что чужие открыты. Оба замирают и хватка становится слабее, свои руки тоже опускает на локти с оголённых плеч, майка почти не скрывает их. Ему дышат в щёку, слишком агрессивно и горячо, вот-вот начнёт кричать и выплёскивать весь гнев, может просто ударит разок и уйдёт, вариантов куча, в такой-то ситуации они обширные. Но ничего не происходит, тот лишь в очередной раз упирается ладонью в тело напротив, опускает голову и вытирает губы. Стоит подобрать нужные слова после такого поступка, но и Осаму нечего сказать кроме того, что жалеть он ни о чём не будет. — Я хочу тебя, блять, уебать, — шепчет, скользя свободной рукой за шею, наклоняя обратно к себе. Он тоже дышит тяжело, объясняя это неожиданным свойством полученного адреналина. Впервые кого-то в жизни пришлось поцеловать вот так вот спонтанно, захотелось ведь. Рыжий тянется к лицу, больно сжав волосы на затылке, но младший выпрямляется обратно, закрывая рот ему ладонью, за что получает ещё один недовольный взгляд. — Как-то противоречиво, Чуя, не находишь? — руку нервно отбрасывают, снова пытаются оттолкнуть, в итоге врезаясь в края мебели и шипя ругательства. Брыкается, как всегда. — Целоваться лезешь? — Отпусти, гандонище, я тебе врежу. — Я даже соскучился по этому. Чуя всё-таки добивается своего, встаёт на носочки и обвивает холодную шею такими же холодными руками, чтобы подтянуться повыше самостоятельно и впиться в губы ещё одним поцелуем. Он теперь хотя бы похож на нормальный, оба выполняют свою роль, прижимаются сильнее к друг другу, дабы ощутить близость на максимум, отдаваясь этим ощущениям с головой. Было бы глупо начать сравнивать, кто целуется из двух рыжих лучше, учитывая обстоятельства, но Дазай знает, что он просто в восторге. Ласкает предоставленные губы вдоль и поперёк, старший случайно смахивает с тумбочки фотографию в рамке от того, что его вдавливают сильнее. Он кусается, беспомощно и тихо мычит. Если бы Поль застал эту картину – вероятно, застрелился. Не скажешь в обычный день по ним, что может произойти что-то вроде того, что происходит сейчас, когда шатен обхватывает руками талию, успевая глотнуть воздух в перерывах, равных миллисекундам. Зверство какое-то. — Ты.. — кое-кто с красными щеками не выдерживает первый, отстраняется и прячет лицо в груди, стараясь обнять покрепче, — значит, ты сначала сваливаешь посреди дня со словами о том, что тебе на меня поебать и нужно лететь в Японию.. — Но я не говорил, что— — Блять, лучше бы съебался, — ударяет по спине и затихает. Темноволосый кладёт голову прямиком на чужую и старается отдышаться, не сопротивляясь на этот раз, так нельзя. Куда лучше ответить такими же объятиями, слушать, но упускать каждое сказанное слово, они не прекращаются, как он не устаёт так долго ругаться? — Ну всё, прекращай, — понижает голос и улыбается, обратно опустив веки. — Я тут. — Ты потом опять уйдёшь. — Не уйду. — Ромео недоёбанный, чтоб ты в подъезде пизданулся, — всхлипывает со смешком. — Сказал же, что не уйду. — И надеюсь, тебя сожрёт соседская собака. — Мне достаточно одной, рыжей такой. — Ахуевший..