«Ты нужен был мне, даже если все вокруг твердили обратное».
Хисын устало трёт глаза, откидывается на мягкое водительское сиденье и тяжело вздыхает, ощущая привычную дрожь в руках. Голова начинает трещать, будто бы напоминая, что не способна одновременно вместить в себя столько различных мыслей, а Ли просто не может перестать думать. За последние дни — а может быть, месяцы или годы — произошло столько всего, из-за чего, кажется, дышать стало намного труднее, а спокойно жить — тем более. Хисын держится, делает вид, что всё хорошо, когда на самом деле потихоньку тонет, пытаясь схватиться хоть за кого-то или за что-то. В машине пахнет сладкими, безумно приторными духами, которые неприятно кружат голову и вызывают рвотные позывы. Хисын морщится, зажмуривает глаза до лёгкой боли и ловит себя на мысли, что если сейчас же не выйдет на свежий воздух, то уснёт прямо здесь, в мерзко пахнущем салоне, забыв о проблемах, которые ждут его с распростёртыми объятиями. Ли снова открывает глаза, бросает взгляд на огромное здание больницы и чувствует, как сердце начинает прыгать от страха, пытаясь найти себе место. На этой парковке всегда страшно. Хочется сделать всё что угодно: заплакать, закричать до срыва голосовых связок или развернуться и просто уехать — лишь бы не сидеть здесь, мучаясь от ожидания и собственной боязни. Из машины безумно страшно выходить, и Хисын бы с удовольствием остался в ней, если бы не люди, которые его ждут. Ради них он борется с собой, натягивая на лицо маску спокойствия и оказывая максимальную поддержку, в которой они нуждаются. Телефон, что лежит рядом, начинает настойчиво вибрировать, привлекая внимание и вытягивая Хисына из пучины адских мыслей. Он делает глубокий вдох, поправляет лохматые волосы, зачесывая их назад, и ещё раз трёт лицо руками, чтобы окончательно разогнать накатившийся страх. На экране высвечивается «Сестрёнка», и Ли слабо улыбается, готовясь снова возвращаться в жестокую реальность, которая в его случае именно такая. — Где ты ходишь? — родной голос окутывает теплом, становится, безусловно, легче. Хисын окончательно собирается с мыслями, забирает с задних сидений необходимые вещи и выходит из машины, вдыхая свежий воздух, который был так необходим. Он точно убьёт Чонхи за её противные духи, как только представится возможность. — Захожу в больницу, — произносит Хисын, с трудом открывая массивную дверь и морщась от запаха, тут же ударившего в нос. Пахнет медикаментами, дезинфицирующими растворами и моющими средствами, которыми, кажется, уже давно пропитались стены — да и не только — этой больницы. Люди, которые здесь лежат, живут этими запахами, а Хисын, не так часто приходящий, готов вывернуться наизнанку, лишь бы сделать глоток свежего воздуха. — Ты где торчал всё это время? Хисын здоровается почти со всеми, проходя мимо зала ожидания и подходя в стойке регистрации, где его встречает приветливо улыбающаяся девушка. Она узнаёт его сразу, замечает, что тот разговаривает по телефону, и просто кивает в сторону лифта, начиная записывать что-то в необходимых документах. — Отвозил Ганса в клинику, — Ли нажимает на кнопку вызова лифта и оглядывается по сторонам, замечая всё больше знакомых лиц, улыбающихся ему. У кого-то горят глаза больной надеждой, а у кого-то совсем ничего нет. Пустота. Это не пугает, нет. Хисын на практике часто сталкивался с таким, проникая в душу каждого человека, обратившегося за помощью, и анализируя, с какой скоростью гниёт тот или иной внутренний мир. Но здесь, в стенах больницы, всё ощущается совсем по-другому. Атмосфера давит. — Или себя? — на том конце провода раздаётся короткий смешок, и Хисын закатывает глаза. Ему почти тридцать, а над ним всё ещё подшучивает собственная сестра, которой он, к сожалению, ничего не может сказать. Вообще, наверное, эти едкие, но безобидные подколы — часть их некрасочной жизни. Именно они заставляют иногда звонко смеяться, улыбаться до потрескавшихся губ и забывать обо всём плохом. Да, то, что гложет почти каждую секунду, никуда не исчезнет, но зато станет намного легче дышать. А Хисыну кислород необходим, иначе, как ему кажется, он скоро задохнётся от давления, что сжимает с разных сторон. — Возможно, и себя тоже. — Всё с тобой понятно, — Хисын знает, что девушка улыбается. — Смотри не лопни от счастья. Чонхи отключается, особо не предупреждая, и Хисын, наконец, заходит в на удивление пустой лифт, как-то напряжённо выдыхая. До девятого этажа ехать где-то пять, а может быть, десять секунд, но Ли всё равно хватается за поручни, закрывая глаза. Нет, он не боится лифтов или замкнутых пространств. Его пугает неизбежное будущее, которое вот-вот наступит. Оно сдавливает ему горло, перекрывая доступ к кислороду и заставляя мучиться от фантомных болей. Иногда, просыпаясь по ночам в холодном и липком поту, Хисын думает, что ещё немного — и его окончательно засосет в это болото. Но он всегда твердит себе, что нужно продержаться совсем чуть-чуть, и может, тогда наступит долгожданный покой и вернётся потерянное счастье. Десять секунд проходят быстро, двери лифта открываются, и Хисын выныривает из пучины мыслей, делая ещё один глубокий вдох. Такими темпами ему скоро понадобится кислородная маска, не более. Выйдя в широкий и довольно пустой коридор, Ли осматривается, не замечает никого и направляется к огромной прозрачной двери, внутри которой кипит своеобразная и немного пугающая жизнь. Он поправляет торчащие в разные стороны волосы, на всякий случай ещё раз закрывает и открывает глаза, будто в таком случае что-то обязательно должно поменяться, и, перехватив документы и один маленький пакетик поудобнее, заходит внутрь, тут же сталкиваясь взглядами со многими сотрудниками этого отдела. Привычная дрожь окутывает всё тело, но Хисын не обращает на неё никакого внимания, шагая в нужную сторону. Главное — не утонуть. Проходя мимо приоткрытых палат, он слышит, как кто-то беззвучно плачет или, наоборот, смеётся, в коридоре снуют туда-сюда чьи-то родственники, а сзади, на регистрационном посту, привозят кого-то на носилках, начиная заполнять необходимые документы. Гул стоит неимоверный, будто кто-то с кем-то ругается, отчего кажется, что достаточно широкий коридор вмиг начинает сужаться. Мимо проходит мальчик, наверное, лет семнадцати, замечает Хисына и улыбается так ярко, что мужчину на секунду ослепляет. На его теле болтается достаточно свободная футболка без каких-либо надписей или рисунков, прикрывая неимоверную худобу, а на слабых ногах — Ли видит, как тяжело ему даются простые шаги — белые шорты со множеством карманов. Лицо, хоть и без бровей и ресниц, выражает столько искренних эмоций, сколько, наверное, Хисын никогда не видел. А на дне карих глаз не та явная печаль или смирение, нет, там что-то более радостное, весёлое и, самое главное, счастливое. Если можно было бы, то Хисын бы прямо сейчас упал на холодной пол, свернулся калачиком и начал кричать, чтобы сорвать голосовые связки и перекрыть шум в голове. Тяжело держать себя в руках, когда всё вокруг норовит разрушиться. Просто невозможно думать о чём-то постороннем, чтобы как-то отвлечься. Мальчик проходит мимо, и Хисын через несколько секунд слышит звонкий женский голос, который тут же тонет в громком плаче. Она, кажется, множество раз целует его, вызывая у подростка смех, и повторяет, как сильно любит. Ли не поворачивается. Просто улыбается тому самому месту, где несколько минут назад проходил мальчик, и чувствует, как сердце снова трескается. Действительно, свершилось что-то хорошее. Но, к сожалению, не у него. — Ли Хисын! — его окликает знакомый голос. — Подождите! Хисын слышит, как к нему стремительно приближаются, поэтому сам поворачивается, натягивая самую новую улыбку из всего своего потрескавшегося арсенала. — Здравствуй, — мужчина в белом, аккуратно выглаженном халате, поверх которого небрежно висит стетоскоп, останавливается возле Ли и протягивает ему руку для приветствия, доброжелательно и искренне улыбаясь. Хисын в очередной раз пробегается взглядом по внешнему виду мужчины, практически ни на чём не зацикливаясь и даже не запоминая деталей. Но, наверное, это своего рода традиция, сформировавшаяся в голове, и Ли, не сделав этого, весь день будет ходить на нервах. В глаза в первую очередь бросается бейджик голубого цвета, на которым красивым шрифтом выцарапано «Со Тэмин. Хирург-онколог». Под белоснежным халатом скрывается тонкая на вид чёрная футболка, а снизу — обычные джинсы и кроксы синего цвета. Хисын бы ни за что не дал этому мужчине тридцать один год, потому что выглядел он на все двадцать. Блондинистые волосы часто падали на карие глаза, а широчайшая улыбка, кажется, никогда не сходила с лица. Они были почти одного роста, но Хисыну почему-то всегда казалось, что на фоне него, он — маленькая букашка, доживающая свои последние дни. — Здравствуй, — на удивление тихо произносит Ли, пожимая невероятно тёплую ладонь, которая, по сравнению с его, кажется, готова воспламениться. — Я сегодня поздновато: отвозил собаку в клинику, а потом к другу, — Тэмин понимающе кивает, внимательно разглядывая Хисына, который буквально всеми частичками тела чувствует эти пронзительные взгляды. — Как она? — Вчера госпитализировали, сейчас состояние стабилизировалось, несколько часов назад очнулась. Спрашивала тебя, — сердце начинает предательски стучать, вызывая очередную боль. Хисын грустно улыбается, кивая в знак благодарности. Даже если он не показывает эту боль, что раздирает изнутри, она всё равно видна абсолютно всем, кому хоть капельку не плевать на него. — Хисын, — голос по-особенному нежный, тёплый и поддерживающий. В нём нестрашно раствориться, но Ли не станет, потому собирает все свои силы в кулак и снова смотрит на Тэмина. — Дай знать, если нужна будет помощь, — и протягивает руку, хлопая по напряжённому плечу. Ли не находит в себе силы сказать даже банальное «спасибо», а мужчина, чувствуя мелкую дрожь под ладонью, понимает всё без слов, потому не напирает. Каждый, кто когда-либо лежал в этом отделении, оставлял частичку боли, питая стены, койки, мебель и, самое главное, души людей. Здесь было пролито немало горьких слёз как родственников, так и пациентов со сломанной жизнью. Да, бывали случаи, когда получалось вытаскивать с самой, казалось бы, безвыходной и обречённой ситуации, радуя и даря второе дыхание, но таких, к сожалению, было очень мало. Люди иногда не замечают каких-то болезней, поражающие где-то там, внутри, весь организм, потому и вылечить таких крайне сложно. Последняя стадия рака — это то, что убивает почти всех. Мать Хисына — не исключение. — Она тебя ждёт, — Тэмин кивает в сторону самой дальней палаты, поворачиваясь на чей-то оклик. Медсестра, что до этого сидела на дежурном посту, начинает что-то объяснять врачу, используя медицинские термины, и Хисын совсем выпадает из этого мира. — Мне нужно идти, но ты пиши, звони или заходи, если нужно будет что-то обсудить. Шарик лопается, и он будто бы выныривает из созданного врачом мира, теряясь в пространстве без помощи рядом и больно ударяясь о твёрдую поверхность. Тэмин уходит, скрываясь за дверью, в которую недавно зашёл Хисын, и мысленно, без каких-либо слов, словно обещает вернуться. Ли снова делает глубокий вдох, пережив лишь малую часть всей беды, и, наконец, с невероятной слабостью в ногах направляется туда, куда изначально держал свой путь. Его немного потряхивает, но он собирается с силами, прежде чем зайти в до боли родную палату, пропитанную любимым запахом. Хисын теряется, но потом широко улыбается, когда слышит чуть хрипловатый смех, что смешивается с кашлем, и громкие возгласы. Голос сестры, кажется, узнает каждый находящийся здесь человек, не говоря уже о её красочных рассказах. Хисын по привычке закатывает глаза, делая это с чистой любовью в слабом сердце. — Ну что, опять тебе всякие небылицы рассказывает? — Ли смеётся, улавливая удивлённое выражение лица матери, что с трудом поворачивает голову в его сторону. В до безумия красных глазах начинает плескаться то самое полноценное счастье, а улыбка становится в два раза шире. Вокруг койки стоят капельницы и специальные электроприборы, контролирующие сердцебиение, а рядом, развалившись на маленьком кресле, сидит Чонхи, также радостно улыбаясь появлению третьего члена их скромной семьи. Хисын подмигивает ей, ловит привычную ухмылку бордовых губ и проходит внутрь, чтобы оставить вещи на маленькой тумбочке, заваленной всяким хламом. — Почему ты приехал? А как же работа? — слабый, немного хрипловатый голос заставляет Ли замереть на пару секунд, чтобы потом вновь взять себя в руки и закончить начатое. — Всё в порядке, я сегодня не работаю. Чонхи, распуская белоснежные волосы, что до этого были собраны в маленький, совсем хиленький пучок, встаёт с кресла, поправляет лямки чёрного платья и взглядом карих глаз указывает Хисыну занять её место. Она находится в больнице почти с самого утра, и Ли прекрасно знает, как тяжело ей сдерживать себя, чтобы банально не заплакать. Сам такой же. Хисын раскрывает руки для объятий, а Чонхи, как обычно, усмехается, но всё равно падает в родную теплоту, прижимаясь как можно ближе. Ли чувствует, как всё её тело вмиг расслабляется, и широко улыбается, нежно поглаживая спину. От неё также пахнет чертовски приторными духами, но только теперь Хисын не морщится, недовольно хмурясь, а наоборот, поглубже вдыхает этот запах, забивая им лёгкие. Когда Чонхи немного отстраняется, Ли поправляет её торчащие в разные стороны волосы, заправляя за ухо, и наклоняется, оставляя нежный поцелуй на лбу. Девушка лишь кивает в знак благодарности и грустно улыбается, кивая в сторону женщины, что всё это время за ними наблюдала. На её губах застыло счастье. — Я схожу в уборную, а вы пока поговорите, — Чонхи оставляет Хисыну нужное спокойствие, забирает крошечную сумку, что до этого лежала на койке, и выходит из палаты, прикрывая за собой дверь. Воцаряется угнетающая тишина. Она начинает немного давить, но Ли знает, что это ненадолго. — Она устала, — тяжело произносит женщина, смотря на прикрытую дверь. В голосе — боль. Но не та, что мучает её уже на протяжении долгого времени, а та, что возникает из-за чувства вины и начинает карябать дряблое сердце. Хисын подходит к койке, присаживается в кресло и берёт тоненькую, совсем бледную ладонь, что безвольно лежит на мягкой поверхности, в свои тёплые руки. Здесь ему спокойно, но одновременно тревожно. Кажется, что с минуты на минуту что-то должно произойти, а что именно — неизвестно. Ли грустно улыбается, наклоняется немного вперёд, слушая тяжёлое дыхание женщины и ощущая её внимательный взгляд на себе, и целует настоящий холод, кажется, лишенный всякого кровообращения. Снова оставляет частичку безмерной любви и благодарности на этой хрупкой ладони, которая с каждым разом дрожит всё больше. — Как ты себя чувствуешь, мам? — сглатывает дурацкие слёзы, потому что не время. Он обязательно сломается, рассыплется и разобьётся на множество осколков, когда будет наедине, но сейчас, перед человеком, за чьё здоровье Хисын молится по ночам, не стоит этого делать. — Уже полегчало, можешь не беспокоиться, — в глазах плещется невозможная теплота, и Ли хватается за неё, словно за спасательный круг. — Не нужно было приезжать, я бы и сама справилась. Тем более у тебя работа, а у Чонхи — учёба. «Можешь не беспокоиться». «Не нужно было приезжать». Хисын не представляет свою жизнь без данных пунктов. Он делает это не потому, что его кто-то заставляет, каждый раз умоляя. Нет. Он делает это потому, что сам является частью маленького, немного грустного и печального мира. Эта женщина вырастила его, поставив на ноги и воспитав должным образом, никуда не ушла, когда было слишком тяжело, а теперь улыбается, даже если всё тело ноет от боли. Хисын обязан ей собственной жизнью. — Ты нас не обременяешь, поверь. Я готов каждый день сюда приезжать, если захочу, мам, — Ли снова оставляет мягкий поцелуй, будто бы таким образом передавая ей какую-то силу. Как же ему хочется, чтобы она вновь встала на ноги, начала активно двигаться, бегать, прыгать и просто наслаждаться жизнью. Но, к сожалению, это всего лишь мечты. — Хорошо, — слабо кивает, продолжая наблюдать за Хисыном. Они не виделись где-то три дня, но, вглядываясь в тёплые глаза напротив, Ли понимает, что всё равно очень сильно соскучился. Ему катастрофически не хватает того времени, которое им выделено изначально. — Что с Гансом? Чонхи сказала, что появились осложнения, — спрашивает совсем тихо, из-за чего Хисыну приходится напрягать слух. — Как я давно не видела этого пса. Соскучилась уже. — С ним всё нормально, не переживай, — Ли улыбается. — Хочешь, привезу его как-нибудь? Глаза женщины забавно округляются, а брови ползут вверх. Хисын смеётся, падая головой на мягкую поверхность больничной койки. Тёплая кожа соприкасается с немного прохладной простыней, вызывая какой-то облегчённый выдох. — Ты хочешь, чтобы Тэмин нас окончательно убил? Мне уже кажется, что мы ему надоели. Видя, как Хисын тихо посмеивается, женщина пользуется моментом, вырывает слабенькую руку из хватки Ли и, с трудом поднимая, касается его лица, замирая на какую-то секунду. Сил нет даже для банальных поглаживаний, поэтому она лишь согревает ледяную кожу, пытаясь таким образом передать хоть какую-то частичку своей любви. — Неправда, он нас, кажется, полюбил, — касание электрическим током проходится по всему телу. Хисын также поднимает руку, накрывая ею ладонь матери. Вечная мерзлота. — Я могу всё что угодно сделать, ты только скажи, мам. — Твоего присутствия достаточно, Хисын, — в глазах застывают слёзы. Ей тяжело их сдерживать. — Просто береги себя и Чонхи, а на Ганса я и так могу посмотреть. По фото. И Хисын кивает, в душе крича от раздирающей боли.* * *
Утро следующего дня встречает Хисына неожиданной пасмурной погодой, из-за которой палящее солнце потихоньку скрывается за тёмными и немного пугающими тучами. Он выходит на улицу, вдыхает запах мокрого асфальта и устало прикрывает глаза, с трудом держась на ногах. Хочется поскорее вернуться домой, принять холодный душ и заснуть крепким сном, желательно до следующего утра. Но ему ещё ехать за Гансом в другой конец города, забирать лекарства, что заказал Сонхун, разбирать переполненную почту и хоть немного, но убраться дома. Дел много, а вот сил совсем нет. Тэмин, которого Ли встретил несколько минут назад, выходя из палаты и проходя мимо регистрационного поста, пообещал приглядывать за матерью до прихода Чонхи и сразу же сообщать о каких-либо изменениях в самочувствии. Он выглядел совершенно бодро и не помято, в отличие от Хисына, который целую ночь не мог никак уснуть. Мыслей было слишком много, потому они несколько часов путались между собой, словно ругаясь и устраивая хаос. Ли думал о матери, Чонхи, Гансе, работе, друзьях, и, кажется, где-то даже мелькал Сонхун. По правде говоря, мысли о Паке — это единственное, что как-то успокаивает Хисына в такое тяжелое время. Стоит только нарисовать образ парня в голове, как всё плохое уходит на второй план. И вспомнив про обещание, данное Сонхуну вчера в клинике, Ли достаёт телефон из кармана, улыбается чему-то своему в голове, замечает, как подрагивают пальцы, пытающиеся найти нужный контакт, и чувствует себя подростком, который впервые влюбился. Сердце, само собой, начинает биться в два раза быстрее, вызывая у Хисына усмешку. Да, так он себя не чувствовал уже очень давно; ещё со времён старшей школы. Когда гудки медленной патокой заполняют сознание, Ли, кажется, перестаёт дышать, боясь услышать женский голос, оповещающий, что абонент вне зоны действия сети. Ему будто бы жизненно важно рассказать Сонхуну последние новости, уловить искреннюю поддержку и наконец успокоиться. Без этого в последнее время никак. — Да? — на том конце раздаётся безумно сонный голос, ласкающий слух. Сердце делает кульбит, будто бы ругая Хисына за его спешку. Мог ведь чуть позже набрать, а не в пять часов утра. — Хисын? Что-то случилось? Чувствуется волнение, заползающее под кожу и заставляющее широко улыбнуться. Перед глазами почему-то предстаёт вымышленный образ помятого Сонхуна, волосы которого забавно растрёпаны, на щеке красуется красный след от подушки, а взгляд — немного расплывчатый и рассеянный. Хисын бы хотел увидеть эту картину вживую, получше рассмотреть каждую деталь и запомнить волшебный образ на длительное время. — Доброе утро, простите, что разбудил, просто хотелось поделиться с Вами хорошими новостями, — Ли чувствует себя ребёнком, которому резко захотелось что-то рассказать, а ждать подходящего времени — невозможно. — Я могу набрать чуть позже, если Вам сейчас неудобно. — Нет, нет, всё хорошо, — тараторит Сонхун, а Хисын слышит, как тот начинает улыбаться. — Рассказывайте, мне правда очень интересно. Я переживал. Сердце предательски отбивает быстрый ритм, танцуя на рёбрах грудной клетки. Хисын, жмурясь от ярких красок перед глазами, запрокидывает голову назад и снова, в миллионный раз за сегодняшнее утро, улыбается. Сонхуну хочется рассказать всё, что тревожит душу. Сонхуну хочется открыться, растормошить потаённые чувства и наконец сделать глубокий вдох. Сонхуну хочется сказать многое, но это «многое», к сожалению, застревает в горле по определённым и весьма веским причинам, не позволяя сорваться с языка. — С мамой всё хорошо, её вовремя госпитализировали, оказали необходимую помощь, и теперь она в порядке, — на одном дыхании проговаривает Хисын, устремляя взгляд на людей, что направляются в больницу. Никто не обращает на него внимание, плавая в сонных мыслях и не желая идти на работу. — Она спрашивала о Вас, просила передать пламенный привет. — Я обязан как-нибудь с ней встретиться, хочу лично познакомиться, а не через Вас, — Сонхун тихо смеётся. — А то как-то неудобно. И у Хисына в голове тут же, воя от волнения и мигая красным цветом, всплывает: «Прошу, только успей». Времени может быть слишком мало; даже меньше, чем кажется изначально. Никто до сих пор не знает, чем закончится сегодняшний или же завтрашний день. А страх, что можно не успеть даже попрощаться, всё больше сковывает крепкими цепями. — Да, она бы с радостью Вас увидела, — тяжёлый вдох, а затем более-менее спокойный выдох. — Вы ей нравитесь. «Наверное, как и многим», — мелькает где-то в мыслях. — Я с четверга по понедельник буду отдыхать, — начинает как-то неуверенно Сонхун, а Хисын замирает в предвкушении, ожидая дальнейших слов. По телу ползёт предательский холод, что смешивается с прохладным ветром предстоящего дождя. — Если Вы будете свободны, мы можем съездить в больницу. И Ли снова становится нечем дышать. Даже свежий воздух не помогает, а будто бы, обхватывая шею, начинает душить. Их общение держалось только на клинике и Гансе, и даже на банальное предложение выпить чашечку чая в самой ближайшей кофейне Пак, виновато опуская голову, отказывался. Хисын никогда не давил на него, потому что не имел права и прекрасно понимал причину таких действий, однако где-то в душе всё равно было немного обидно. Обидно, мерзко и паршиво. Но кто он такой, чтобы жаловаться? Правильно, никто. Остаётся только проглатывать жгучую обиду и делать вид, что всё хорошо. — Да, конечно, я только с радостью, — произносит Хисын, практически не скрывая счастья, отчего слышит, как Сонхун усмехается. — Не смейтесь надо мной, я действительно рад провести с Вами время и заодно навестить маму. — А кто смеётся? Я просто удивлён, как одно моё согласие может Вас осчастливить. «И не только одно согласие. Целое, кажется, существование», — слова мелькают яркими вспышками в голове, пытаясь выбраться наружу. — Это маленькая победа для меня. Вас же никуда не выведешь, — и снова слышит усмешку по другую сторону экрана, которая отдаётся дрожью по всему телу. Хисын знает все ответы Сонхуна наперёд и что творится у него на душе, потому грустно улыбается, поднимая взгляд к хмурому небу. Тучи затягиваются всё сильнее и сильнее, перекрывая чистое полотно. — Просто это не для меня. Я не любитель такого. — Тогда что Вас интересует? Воцаряется гробовая тишина, сквозь которую пробивается тяжёлое дыхание Сонхуна. Хисын мысленно ударяется головой о стену, плотно закрывая глаза. Не нужны все эти вопросы, когда всё и так понятно. Только лишняя трата времени и потеря какого-то авторитета в глазах Пака. — Вы знаете, что меня интересует, — произносит Сонхун с явной улыбкой на губах. — Мне нужно идти. Спасибо, что позвонили, я и вправду переживал за Вашу маму. Я напишу Вам по поводу нашей встречи чуть позже. И отключается, услышав «до скорого» от Ли. Пузырь тут же лопается, Хисын немного наклоняется и выдыхает. Руки начинают дрожать вдвойне сильнее. Он только что всё испортил. Какой же дурак.* * *
Джей безумно красивый, когда спит. И эта красота выражается не в мелко подрагивающих ресницах, острой линии челюсти или растрёпанных волосах, что после душа, так и не высохнув до конца, торчат в разные стороны. Нет. Дело совершенно не в этом. Чонвон, как всегда проснувшись чуть раньше, наслаждается неким умиротворением, что поселилось в гостиной, пропитывая собой стены. Ян, кажется, сам до краёв заполняется непривычным и долгожданным покоем, что в какой-то момент начинает чувствовать, как дыхание перестаёт быть обрывистым. Он делает спокойные вдох и выдох, смотря на Джея. Они заснули довольно поздно, потому что обсуждали новости, произошедшие за последние несколько дней, а Чонвон, соскучившись, пытался заполучить как можно больше тепла и внимания, потому обнимал Джея, впитывая в себя его привычный и родной запах. От него немного несло горькими сигаретами, но даже на это Ян закрыл глаза. Ему впервые за несколько лет было всё равно. А сейчас, слушая равномерное дыхание Пака, хотелось зарыться пальцами в его растрёпанные волосы, чуть наклониться и оставить нежный поцелуй на сухих губах. Чонвону хотелось показать, насколько он скучал по нему. Без Джея в этой квартире невероятно пусто, одиноко и больно. Будто бы яркая жизнь, созданная в самом начале отношений, потихоньку потухает, стоит кому-то только выйти за порог и не вернуться. И Чонвон почему-то снова надеется, что такого больше не произойдёт. Наивно? Очень. Но по-другому не получается. Сколько раз он плакал в эти подушки, с трудом засыпая в полном одиночестве? Сколько раз жертвовал своим сном, лишь бы Джей ответил на один из тысячи звонков? Сколько раз радовался шорохам в коридоре, думая, что Пак вернулся? Сколько? Сколько? Сколько?.. Наверное, не сосчитать. — Я чувствую, как моя кожа начинает гореть от твоих взглядов, — хрипловатый голос заставляет тут же вернуться в реальность, отгоняя все плохие мысли прочь. Чонвон промаргивается, дабы дурацкая пелена исчезла, и улыбается, пододвигаясь чуть ближе. — Плохо чувствуешь; я даже не смотрел, — Джей усмехается, приоткрывает слипшиеся глаза и находит взглядом Чонвона, неотрывно разглядывающего его. Тот находится в ничтожных сантиметрах, отчего становится не по себе. Совершенно неожиданно. — А сейчас что делаешь? — чтобы отогнать навязчивые мысли, Пак вытаскивает руку из-под одеяла, поправляет спутавшиеся волосы и только потом протягивает её к лицу Яна. Чонвон замирает, словно сейчас должно произойти что-то ужасное, и даже, кажется, перестаёт дышать. Это всё дурацкий страх, что начинает сказываться на психике. Ян боится, что всё происходящее — иллюзия, сон или фантазия, а Джей до сих пор находится за пределами этой квартиры. Однако Пак вполне реально аккуратно касается горячей щеки Чонвона, очерчивая указательным пальцем скулу. Ян закрывает глаза. Удовольствие разливается по всему телу, буквально парализуя. Чонвон ластится к руке так охотно, чем вызывает слабую улыбку у Джея. Что-то внутри с громким звуком трескается. — Я не хочу, чтобы ты уходил сегодня, — тихо произносит Чонвон, открывая наверняка сияющие от безумного счастья глаза. Он готов даже не пойти на работу, лишь бы подольше полежать вот так вот в привычной и родной обстановке, греясь прикосновениями и тёплыми объятиями. Однако прекрасно знает, что Джей точно не будет прогуливать один день ради него, потому уверяет себя не расстраиваться раньше времени. Это всего лишь пустяки. — Обещаю вернуться пораньше, — произносит Пак, даже не задумываясь, что таким образом поселяет огромную надежду в душе Яна. Тот кивает, впитывая в себя это обещание и уже зная, что будет думать об этом весь день. Помолчав некоторое время, рассматривая друг друга в слабом свете солнечных лучей, Чонвон делает глубокий вдох, а потом наклоняется ещё ближе, чтобы почувствовать горячее дыхание Пака на своих губах. Сердце до невозможности сильно ударяется о грудную клетку, руки дрожат, а мысли путаются между собой, не позволяя адекватно оценивать ситуацию. Чонвон просто хочет, как раньше, действовать и не опасаться последствий, однако сейчас совсем не может взять всю силу в кулак, потому боязливо выдыхает: — Можно я поцелую тебя? Джей усмехается, перемещает руку на шею Яна, начиная слабо поглаживать её. — Я даже зубы не чистил, — выдыхает в приоткрытые губы, вызывая слабый смех у Чонвона, и чувствует, как напряжение, сковавшее его тело, тут же куда-то исчезает. Ян наконец-то расслабляется, и Джею становится спокойнее. — Мне ли не всё равно? Пак не успевает что-либо ответить, как в его губы впиваются настойчивым, но таким умоляющим поцелуем. Чонвон закрывает глаза, ныряя в то, по чему скучал все эти дни, а Джей, поддаваясь лёгким касаниям и горячему языку, неосознанно рассматривает, как мелко подрагивают длинные ресницы Яна. «Действительно скучал», — проносится в мыслях, а учащённое сердцебиение, что слышится и ощущается каждой частичкой тела, только подтверждает данный факт. Чонвон мягко покусывает нижнюю губу Пака, боясь причинить боль, а затем заботливо, так, как делал это всегда, целует в самый уголок, прерываясь на секунду. Горячее дыхание обжигает кожу, когда Ян прислоняется лбом к щеке Джея, погружая их в тишину. «Но почему я не скучал?».* * *
На белоснежную плитку падает алая кровь, оставаясь грязным и никем не замеченным пятном. Она пачкает чистую обувь, новую белую рубашку и совсем немного чёрные классические брюки. Люди, стоящие вокруг, давят своими криками, мельтешением и весельем, застывшим в глазах. Телефоны в их руках то появляются, то снова куда-то исчезают. Они будто бы ловят подходящий момент, но когда он наступает, то не успевают и вновь прячут смартфоны в глубоких карманах, грустно выдыхая. Джейк знает, что буквально через несколько минут эти видео, сделанные с разных ракурсов, заполнят всю социальную сеть, а его (и не только) имя будет мелькать ещё очень долгое время. Он ухмыляется, одновременно хмурится из-за резкой боли, что прошлась по голове тяжёлым молотком, поднимает руку, измазанную в крови, и стирает алую жидкость, что норовит вновь упасть на пол, стекая по губам. На языке играется вкус мерзкого железа, хочется побыстрее сплюнуть куда-нибудь слюну либо запить всю смесь водой. Переносица пульсирует, и становится будто бы нечем дышать. На рубашку уже всё равно. Джейк отдал последние деньги, заработанные чистым трудом, чтобы купить новую одежду, но теперь она была благополучно испорчена, а спасти её, скорее всего, вряд ли возможно. Кажется, со стороны он выглядит максимально нелепо и уродливо, но ему, честно говоря, плевать и на пожирающие взгляды, и на камеры повсюду, и на крики. От всего этого лишь кружится голова, но не более. — Ты серьёзно выясняешь своё отношение ко мне на глазах у всех? — пелена не даёт сосредоточиться на определённом объекте, всё пляшет перед глазами, но Джейк находит в себе силы, чтобы хотя бы примерно понять, где стоит его собеседник. Удар, что прошёлся ровно по переносице, был сильным и совершенно неожиданным. В какой-то момент Джейку даже показалось, что кости раздробились на несколько маленьких кусочков, проникая глубоко под кожу и вызывая сильнейшую боль. Но перелома точно не было, Шим это знал. Через несколько секунд пелена перед глазами исчезает, и силуэты людей становятся более отчётливыми и различимыми. Джейк чувствует, как воздух от давления со стороны потихоньку начинает заканчиваться, и расстёгивает две верхние пуговицы, задевая кожу пальцами и немного пачкая её. — А ты, блять, серьёзно продолжаешь игнорировать мои слова? Джей зол. Он выплёвывает слова, кричит, чтобы, видимо, ещё больше народа столпилось вокруг них, и хмурится так сильно, что на лбу набухают вены. Его рука, что прошлась по переносице Джейка, немного измазана в крови, а одежда белее и чище некуда. Они стоят в ничтожных сантиметрах друг от друга, Шим чувствует, как сильнее закипает Пак, дрожа всем телом от неимоверной злости. Его потряхивает из стороны в сторону, отчего Джейк как-то победно усмехается. — Что ты хочешь этим добиться? Думаешь, я перестану общаться с ним? Твои слова для меня ничего не значат, Джей. Ты продолжаешь говорить в пустоту. Ты только тратишь моё и своё время, — произносит Шим, смотря в бешеные глаза Пака. Там пляшут черти, а он только подливает масло в огонь, заставляя бесов водить хороводы. Людей вокруг становится слишком много, и Джейк удивляется, как их ещё не разняли. — Ты плохо на него влияешь. Его учёба скатывается на самое дно, — Шим снова усмехается, чувствуя, как злость потихоньку заполняет каждую частичку тела. Рядом нет того, кто бы смог успокоить одним лишь присутствием. И, наверное, это даже к лучшему. Джейк не хотел бы, чтобы Сонхун, будучи невероятно чувствительным, увидел, как два самых важных человека в его жизни снова ссорятся, дополняя всю картину кровью и ударами. Однако Шим понимает, что видео, снятые с разных ракурсов, уже распространились, и Пак в скором времени будет стоять здесь, с осуждением и волнением в глазах поглядывая на них. Эта ссора — не его инициатива. Проблема Джея состояла в том, что он не способен был контролировать свои эмоции и чувства, держа их крепко под замком. Всё выливалось наружу, стоило Джейку только появится в его поле зрения или побыть несколько секунд рядом с Сонхуном. У Пака срывало крышу. — Для него важна учёба, и он бы мне точно сказал, если бы я мешал, — произносит Шим, снова утирая непрекращающуюся литься из носа кровь. Джейку не хотелось обсуждать Сонхуна на глазах у всех студентов, но Джей не оставлял другого выбора. За прошедшие два месяца на его лице появилось как минимум три очень больных синяка, которые явно не добавляли внешности какой-то изюминки. Шим не намерен был терпеть такое отношение к себе, потому и стоял сейчас здесь, пытаясь что-то доказать. — Он тебе ничего не скажет, потому что думает, что ты уйдёшь, — как-то грустно говорит Джей, опуская злые глаза к полу. Воцаряется непривычная тишина, и даже, казалось бы, бесконечные перешёптывания сводятся на нет. Издалека доносятся чьи-то быстрые шаги, и Джейк замирает, глядя на Пака, злость которого, кажется, потихоньку испаряется. Его напряжённые до этой секунды плечи опускаются, а сам он делает маленький шаг назад. — Ты не нужен ему, Джейк. Он с тобой только потому, что нашёл некое спасение от всего дерьма, творящегося в жизни, — потухший взгляд вновь поднимается на Шима, проникая в самую глубь души. — Перестань, блять, давать ему ложные надежды. — Разве это не хорошо, что он нашёл спасение? Что в этом плохого? Какие ложные надежды я даю, Джей? — Джейк делает большой шаг вперёд, практически лишая их тех жалких сантиметров, что служили неким ограждением. На пол падает капля крови, но Шим уже не обращает на неё никакого внимания, сосредотачивая взгляд на Паке. — Не решай за него, что ему нужно, а что нет. Ты ведёшь себя словно маленький ребёнок, у которого отняли любимую игрушку. Другого сравнения я дать не могу, — выплёвывает Джейк, замечая периферическим зрением, как к ним кто-то стремительно приближается. И как только Шим отвлекается, прислушиваясь к разговорам, Джей немедля вытягивает руки вперёд и со всей силой толкает Джейка в грудь, отчего тот, не удержав равновесия, падает спиной на холодный пол, перепачканный кровью. Резкая боль пронзает позвоночник, и парень жмурится, на секунду закрывая глаза. В коридоре тут же поднимается невероятный гул. Некоторые, одумавшись, наконец начинают подходить чуть ближе, дабы, если драка продолжится, попытаться остановить этот цирк. — Я тебя предупредил один раз, ты не послушал. Предупредил второй — ты даже внимания не обратил, — сквозь зубы проговаривает Джей, возвышаясь над лежащим Джейком, который в миллионный раз удивляется такой быстрой смене настроения и поведения. Сбоку показывается знакомая иссиня-чёрная макушка, которая, расталкивая толпу, приближалась всё ближе и ближе, что-то недовольно бурча. Джейк тихо и с некой болью выдыхает, совсем не думая, что увидит здесь Ники в его же выходной день. На Джея окончательно становится всё равно, и даже слова, что он с невероятным усилием произносит, проходят мимо ушей. Шим готов уже полностью забить на эту ссору и принять поражение, лишь бы Пак отстал от него. Больше нет никаких сил спорить с ним. Хочется умыться холодной водой, куда-нибудь на пару минут прилечь, закрывая глаза, и подождать, пока боль, что растеклась по всему телу, утихнет. — Предупреждаю в последний, — Джей пытается казаться крутым, но выходит крайне нелепо, отчего уголки губ Шима снова ползут вверх. Какой же бред он несёт. — Если Сонхун не может отшить тебя, это сделаю я. Последние слова, пропитанные ядом, буквально вылетают из уст Джея, и он наконец-то делает шаг назад, замечая Ники. Тот выходит в самый центр, ошарашенно поглядывая то на Шима, то на Пака. Джейк не видит всей картины, но знает, что на лице Ники через несколько секунд поселится безумная злость на сложившуюся ситуацию. — Какого чёрта здесь происходит? — Рики окидывает раздражённым взглядом ухмыляющегося Джея и подходит ко всё ещё лежащему на полу Джейку, протягивая тому руку. — Ваша драка, которую сняли на видео, дошла до деканата. Вы вообще в своём уме? — Это не твоё дело, Ники, — Джей разворачивается, наклоняется, чтобы взять толстовку, что лежала до этого на полу, и, наконец, обращает внимание на собравшуюся толпу. Все тут же опускают головы, будто бы минуту назад восторженно не пялились, периодически снимая происходящее на телефон. — А вы что, всё ещё здесь? И после его слов, смеясь и перешёптываясь, толпа потихоньку начинает рассасываться, освобождая место и снижая давление. Джейк, хватая за руку Рики, поднимается на ноги, благодарно кивая и чувствуя, как сильно кружится голова. Отряхивать одежду смысла нет — вся в грязи и крови. — Это моё дело, потому что Джейк — мой друг. Ники хмурится, поглядывая на Джея, которому, кажется, становится абсолютно всё равно на происходящее. Тот лишь вымученно, но саркастично улыбается, а потом, заметив знакомый силуэт где-то вдалеке, произносит: — Как же похуй. И удаляется, оставив их наедине. Ему навстречу бежит взволнованный Сонхун с телефоном в руках, и Джейк закрывает глаза, пытаясь собраться с мыслями. Пак обязательно подойдёт к ним, но что выдавить из себя — другой вопрос. Рики хлопает Шима по плечу, как всегда ободряюще улыбаясь. — Надо было ему тоже нос сломать, — произносит он, вызывая у Джейка слабый смех. Глаза неотрывно продолжают следить за Сонхуном, что останавливается возле Джея, и они негромко начинают переговариваться. Джейк ничего не слышит из-за шума в ушах, но даже так может заметить, что Пак выглядит крайне расстроенным и недовольным. Его привычно красивый и сияющий взгляд с такого дальнего расстояния, кажется, наполняется невероятной злостью. — Ну, или тут всё обойдётся и без нашей помощи, — говорит Рики, кивая на Джея и Сонхуна. Джейк мысленно соглашается с его словами, прекрасно зная характер Пака. — Когда же этот парень успокоится, а? Риторический вопрос незаметно испаряется в воздухе, когда Джейк резко сталкивается со взглядом Сонхуна. Тот смотрит пристально, оценивающе и даже немного мягко. Шим по привычке, совсем неосознанно, поднимает уголки губ вверх, а после снова чувствует резкую боль в области переносицы. Да, удар был сильным. Наверное, наполненный всей то ненавистью, что копилась внутри у Джея на протяжении нескольких недель. Сонхун хмурится. Сонхун толкает одной рукой Джея в грудь, отчего тот, немного пошатнувшись от удивления, делает шаг назад. Сонхун, не слушая бормотание друга, сокращает расстояние в два счёта и, что-то коротко выплюнув, даёт оглушительную и резкую пощёчину. Звук тут же эхом разносится по коридору, и люди, которые не успели до конца разойтись, снова начинают оборачиваться, перешёптываясь с друзьями. Джей хватается за покрасневшую щеку, устремляя взгляд на напротив стоящего Сонхуна. — Хватит лезть в мою жизнь, Джей. Почему ты вообще решаешь, что я должен делать, а что нет? — слова врезаются острыми стрелами в сердце, и становится как-то не по себе. — И не трогай больше Джейка, иначе уйдёшь из моей жизни ты, а не он. Покрасневший от злости Сонхун в последний раз окидывает взглядом затихшего Джея и удаляется, оставляя Пака наедине со своими разъедающими мыслями. Позади через несколько секунд раздаётся до боли нежный голос, пропитанный волнением и заботой: «Ты в порядке?» И снова, в миллионный раз, эти слова адресованы не ему. Не Джею.