Снисхождение Метиды

Therefore I Am - Billie Eilish

Первые дни в Ист-Поинте жаркие и запарные: сдача нескольких предметов на академическую разницу, знакомство с соседями, замена держалки для душа. Периодически раскаленное солнце сжаливается над поникшим городом и уступает место братцу-ливню, после чего первые пожелтевшие листья стекают по лентам дорог и сбиваются в кашу у обочин. В такие дни Тэхен предпочитает отложить дела и забаррикадироваться в доме, где пусть и холод стоит собачий, но хотя бы не так промозгло, как снаружи. А с подключением вай-фая так вообще сказка, а не дом. Он идет на сделку с совестью, прилежно проходит первые пару уроков по французскому в обмен на сезон сериала, просмотренный с чувством выполненного долга. В один из таких дней, когда за обновленными занавесками по стеклу стекает ручьями, а вдалеке над елями раздается гром, он — три пары носков, два свитера — заваривает себе умопомрачительный чай, раздавив туда апельсин, покромсав клубнику и отшлифовав все медом. Вмиг становится уютней и теплей, и даже ругающийся под нос Сокджин, с которого в коридоре натекают лужи, не портит его настроя. — Кто посмел сожрать мою клубнику? — громыхает брат похуже, чем молния на горизонте, со всклоченными волосами и перекошенным лицом выглядит устрашающе. У Джина первые смены на работе, и пока непонятно, чего в нем больше — лени или предвкушения. — Ну тут только два варианта, — пожимает плечами Тэхен, усевшись прямо на барную стойку, заменившую им стол в кухне, и помешивая ложечкой в кружке, — Либо я, либо домовой. Вряд ли я, ты же меня знаешь. Сокджин настолько грозно упирает руки в бока, что становится не по себе. Тэхен не теряет самообладания и салютует ему кружкой: — Чаю? Чай старшего не успокаивает. Окончательно забив на оставшийся урок по французскому, Тэхен решает применить тяжелую артиллерию. Они пыхтят, матерятся, страшно потеют, но занимаются йогой в гостиной, а после того, как злость иссякает, принимают горячий душ и смотрят восемь серий «Гримм» кряду. Закутанный по уши в плед и напоенный чаем с клубникой, Сокджин добреет и млеет, что дает Тэхену повод прощупать почву. — Расскажешь, почему с Намджуном поссорились? — Нет, — ни секунды промедления. — Ладно. Он попытался. Постукивая пальцем по бортику кружки, Тэхен неуемно размышляет, что такого сделал бойфренд брата, раз тот драпанул аж на другой конец округа, бросив жизнь в столице, работу и сердобольного отца. Впоследствии они с удивлением обнаруживают, что в моменты зашкаливающего стресса начинают регулярно складываться в интригующие позиции перед плазмой, пока йог с ютуба с улыбкой командует процессом. В те дни, если не считать домашнего кинотеатра и йоги, развлечений у Тэхена не так много. Он шарахается по округе, фотографируя каждую вторую шишку и лужу, успешно динамит новых одногруппников и потихоньку учит предметы к академической разнице. Со скуки забредает в парикмахерскую и избавляется от выцветшего красного на волосах, отдав предпочтение классическому черному цвету. Тут же заказывает набор кислотных бандан и довольный вертится перед зеркалом, вороша обновленную прическу. После смены стиля желающих пообщаться в колледже прибавляется, так что он намеренно начинает пристально смотреть в глаза каждому, кто подходит пообщаться, потому что знает, как люди смущаются его диковинного зрачка. Даже больше, чем шрама. Его он, кстати, подкрашивает розовыми тенями, чтоб выглядел посвежее. Он все ждет, когда же люди начнут шарахаться, а они все подходят да подходят. Одногруппницы в конечном итоге даже зовут на ярмарку студенческих объединений, подкупив обещаниями показать античные экспонаты, которые хранит в своих недрах исторический клуб. Прежнего Тэхена не убедило бы даже это, но Тэхен, который заявил Сокджину, что хочет меняться, вынужден пойти. Он и идет. Ярмарка выпадает на один из дней, когда тучи над Ист-Поинтом рассеиваются, проливая на город солнце. В парке перед главным корпусом, там, где ели окольцовывают просторную поляну, разбивают стайки пестрых шатров, выставляют баннеры и столы, и широкая, казалось бы, поляна стремительно становится похожа на тесный муравейник. Повсюду снуют блестящие от жары лица, мелькают разноцветные футболки с логотипами, в воздухе стоит запах самодельного печенья, сладкой газировки, затоптанных еловых иголок. Тэхена слегка придавливает ощущением непричастности к этой большой и сплочённой студенческой системе, где каждый знает свое место, а он шароебится от шатра к шатру, опасаясь, как бы его не раздавили. Попутно глушит желание уползти в свою пещеру и повеситься на бандане. Взгляды липнут к нему как паутина вовсе не из-за того, что он новое в относительно небольшом колледже лицо. Но все же из-за лица. Девчонки, вынудившие прийти, быстро рассредоточиваются по периметру, примыкая к своим, и Тэхен, побродив от стола к столу, собирает стопку флаеров, угощается выпечкой и вежливо отказывается от предложения записать вместе тикток. Даже за деньги — хер поймешь этих студентов. Обилие незнакомых людей вскоре начинает придушивать, и так как к бдсмщикам Тэхен себя не относил, удовольствия он решительно не получает. Познакомившись с достаточным для нервного срыва количеством человек, он решает по тихой свалить, пока одногруппницы не пронюхали, что он болтается без дела. Именно в этот момент, бочком пробираясь к выходу, он натыкается на шатер исторического клуба, приткнувшийся в самой жопе события. Согнувшись в три погибели — что, похоже, вошло в привычку, — в теньке под огромной пушистой елью сидит розоволосое чучело с перьями в качестве элемента декора и читает мангу. Первая мысль Тэхена — ретироваться, пока его не заметили, но у Юнги, похоже, не только бабка-ведьма, но и третий глаз. Потому что он вскидывает в сторону прибывшего лохматую башку ровно тогда, когда Тэхен разворачивается в противоположном направлении. — Какая встреча, Шото Тодороки! — орет Юнги, размахивая книжицей, и Тэхен с натянутой улыбкой оборачивается к нему, пойманный с поличным. Закатив глаза и скрепя сердце, он сдается и подходит к столу, на котором в хаотичном порядке разложены предметы древности — или то, что ими притворяется. Вряд ли бы люди со здравым смыслом доверили бы Юнги присматривать за чем-то имеющим ценность. — Привет. — Мы меньше недели не виделись, а ты уже имидж сменил. Хмыкнув, Тэхен берет в руки искусно вырезанную из дерева игрушку-лошадку. Она дышит на ладан и грозится самоуничтожиться прямо на ладони, и это не самый худший исход: хотя бы разнообразит программу. — Хотел, кстати, спросить, ты как цвет волос поддерживаешь? — спрашивает вполне искренне. Ядерно-розовый на голове Юнги выглядит так, словно ему нипочем и вода, и солнце, и отсутствие ухода. — Дружище, это мой натуральный, — тот тянет себя за прядь с самодовольной ухмылкой. — Пиздишь, — Тэхена не так-то просто пронять. Юнги мог быть ебанатом, но не волшебником. — Отвечаю! В школе заставляли закрашивать, родители даже в церковь водили, когда увидели, что розовенький я даже там, — не стирая с лица улыбки, он кивает на ширинку джинсов. Тэхен решительно ставит сказанное под сомнение, но, присмотревшись, понимает, что либо Юнги подкрашивает корни каждую неделю, либо… Он хмурится и поджимает губы. От него ожидать можно чего угодно. Тэхен все еще помнит, как Юнги разнес кабинет химии в попытке превратить воду в вино. Тот выдерживает драматическую паузу и заливается смехом: — Дьявол, ну ты и лицо состряпал… Расслабься, я пошутил. О, явился. Чего так долго? Сначала Тэхен не понимает, кому адресовано последнее, а потом подскакивает на месте, когда прямо над ухом звучит хрипловатое: — Проблемы возникли. Он дергается и стремительно оборачивается, чуть не вписавшись плечом в подошедшего сзади человека. Заметив его неловкость, Юнги паскудно хихикает, в то время как сам Тэхен негодует, почему не услышал шагов. — Что там? Вопрос Юнги звучит одновременно с негромким — Привет. И Тэхен не обращает решительно никакого внимания на ржущего отаку — он слишком занят тем, чтобы удержать свое сердце в грудной клетке, и заходится оно в неистовом ритме отнюдь не из-за испуга. Над ним возвышается, — что редкость с тэхеновым-то ростом, — атлетически сложенное тело, тесно скованное белым хлопком, и эта теснота непростительна ровно настолько, чтобы не оставить простора фантазии. Тэхен сглатывает, путешествуя взглядом выше, пока не достигает смольных волнистых прядей, пирсинга в нижней губе и брови, созвездий родинок и двух глубоких воронок на месте глаз. Засасывает его мгновенно. Юнги вещает как из-за стеклянного купола, которым Тэхена накрывает, отрезая от внешнего мира. — Это и есть мой братан Чонгук! Не кровный, слава Вельзувулу. Да и плевать Тэхену, в принципе, чей он брат, а чей сват. Не плевать на то, как на него смотрят — изучающе, добро, пристально, не плевать на запах, тронувший нос. Не пахнет чем-то конкретным, если не считать вездесущих еловых иголок. Приятно, как будто даже знакомо пахнет другим человеком, который по некоему стечению обстоятельств подходит слишком близко. Близость наталкивает на мысли. О холодной стороне подушки жаркой ночью, о случайно найденной в кармане мелочи, об ощущении, с которым лопаешь воздушно-пузырьковую пленку… — Привет. Тэхен, — кивает и представляется до того спокойно, словно не сравнивает Чонгука про себя с мурлыканьем прилегшего на грудь кота, первым кусочком любимого блюда и теплым песком на вечернем пляже. Воздух становится плотным как после грозы. Кашлянув, Тэхен делает шаг назад, врезаясь бедрами в стол, и оборачивается к Юнги, лишь бы только не играть в переглядки с новоприбывшим. А тот все ржет. — Реально не помнишь, что ли? Тэхен недоуменно мотает головой, мол, а помнить-то что? Юнги тут же принимается копошиться в поисках телефона, перебирает многочисленные карманы и приподнимает стул, все это — под перекрестком двух взглядов. Растерянный — Тэхена, невозмутимый — Чонгука. — Братан, надо показать ему фотку, — бормочет он, выуживая телефон из травы, куда тот упал, видимо, чтобы больше никогда не принадлежать распиздяю вроде Юнги, но план провалился, — Опачки, знакомо? Прямо под нос Тэхену суют экран с открытой фоткой двух пацанят в школьной форме — посреди спортзала. В одном из них он мгновенно признает расплывшегося в улыбке Юнги, — щеки съедают глаза, оставляя тонкие щелки, — а вот второй экземпляр выглядит лишь отдаленно знакомым. Тэхен приближает лицо, оборачивается на Чонгука, потом снова — в телефон. На фотке у него и волосы короче, и лицо круглей, и рост как у гнома. Ни пирсинга, ни забитой татуировками левой руки, — ох уж эти короткие рукава футболки, — ни трещащих по швам на бедрах черных джинсов. — А ой, — хмурит брови, проведя зрительный анализ, — Ты тоже с нами тогда учился? Стены столичной школы узнаются куда быстрее. Юнги чуть ли не плачет от смеха. — Учился, ну нихуя себе! Чонгук за тобой бегал как я на курилку в перерывах, — он картинно взмахивает рукой, — То есть отчаянно. — И вот обязательно тебе? — сам Чонгук бросает на Юнги уничтожающий взгляд, но не выглядит смущенным ни на толику. Когда обращает глаза к Тэхену, в них — ни грамма неловкости, в них — выражение, которое фигурально спускает Тэхена на велике с высокого холма — так, что сосет под ложечкой. Старательно контролируя калейдоскоп эмоций, который может отразиться на лице, Тэхен закусывает губу и где-то в момент, когда зубы надрывают кожу, вспоминает, как в самом деле отшил мелкого Чонгука, что был на полтора года младше. — Ну какие парни тебе нравятся? — Никакие. Мне люди как вид не нравятся. — Ну что-то же есть? Вкусы? Предпочтения? — Блять! Ну слушай: высокие, подкачанные, с волосами подлинней и кучей татух. А ты не дорос еще. Как ни прискорбно, сейчас эти позиции к тебе отношения имеют мало. Как ни прискорбно, прямо сейчас над Тэхеном нависает олицетворение каждого из пунктов, приправленное пирсингом и голосом с хрипотцой. Волнение странного рода охватывает тело. Трепет схожий с тем, что ощутила Персефона за мгновение до того, как разверзлась земля, и Аид умыкнул избранницу в свое царство. Персональный Аид Тэхена прищуривается, и взгляд его обещает как минимум «таинственное и волшебное путешествие». Знаменитое красноречие Тэхена завершает свое существование примерно под этим взглядом. — Нихуя себе, — таращится он во все глаза, машинально впихнув Юнги в руки телефон. Вдогонку вспоминаются причины, по которым он Чонгука когда-то отшил. Помимо тех, что включают в себя возраст и внешние данные — на них Тэхену регулярно плевать с высокой колокольни. Если они чужие. А вот поверить в то, что какой-то малец запал на него, имея глаза, которые могут смотреть — дело нелегкое. Тэхен и не поверил. Вот и устроил надоедливому пацаненку квест а-ля «иди туда, не знаю куда», только в отношении своих предпочтений. — В общем, я вырос, Тэхен. Не артрит подгибает его колени, не артрит. А ямочка, которая образуется на щеке, когда Чонгук улыбается. Глубокий взгляд из ощущений, сравнимых с контрастным душем, мгновенно обретает нотки детей, кричащих на борту самолета или протухшей устрицы на блюде. Вскрываешь панцирь, а там… в общем, вскрыться желает уже Тэхен. Он открывает рот, чтобы оттуда в автономном режиме вырвалось нечто неблагоразумное и обязательно матершинное, но Чонгук не оставляет ему шанса проявить красноречие и оборачивается к Юнги: — Понадобятся твои магические приблуды, — протягивает коробочку, которую Тэхен доселе и не заметил, слишком занятый тем, как Чонгук языком толкает штангу в губе. — Я тебе фея Винкс или кто? — тут же ощетинивается тот, но послушно встает и принимает подношение. Бормочет, уже рассматривая, — Моя специализация — травки всякие… — Вот из-за тебя все никак и не легализуют, — коротко смеется Чонгук, а вибрации расходятся по телу почему-то Тэхена. Приказав себе не сдавать позиции, он заглядывает через его плечо и с удивлением замечает музыкальную шкатулку. Она имеет форму небольшого комодика из светлого и темного дерева, и Тэхен сразу узнает в ней «Белую славу», стилизованную под восемнадцатый век. Сдерживаясь от того, чтобы вырвать драгоценность из загребущих лап Юнги, он жадно следит за тем, как тот прокручивает рычажок, запуская механизм. Интересно, какая мелодия там записана? А может, даже несколько… Съемный цилиндр? Тэхен погружается в свои мысли стремительно, как Икар возносился к солнцу, и не замечает, когда рука машинально хватается за предплечье Чонгука, из-за спины которого он кренится, чтобы все рассмотреть. Юнги оставляет в покое рычажок, откидывает крышку и… не происходит ровным счетом ничего. Под недоуменным взглядом Чонгук подает голос: — Первак взял посмотреть и не удержал. — Блять, скажи мне, что уже расчленил его, залил кислотой и сжег, — до того картинно Юнги стонет, что мурашки по коже бегут. Он умеет быть убедительным. — Фигурально. Физически он ушел на своих двоих с видом побитой собаки, — Чонгук только плечами пожимает, но быстро замолкает, когда его бесцеремонно отпихивают в сторону. — Дай глянуть, — Тэхен выхватывает шкатулку из рук Юнги слишком проворно, чтобы тот успел отодвинуться или дать по морде, и тут же принимается вертеть в руках с озабоченным видом, — Отставить смертоубийство. Могу ошибаться, но может стоит просто гребенку смазать, она от падения чутка сместилась. Старенькая модель, где ты нахуй раздобыл Ercolando? Юнги таращится на него как олень на фары машины, но в его взгляде больше восхищения, чем негодования. — Дружище, я в душе не ебу, что за заклинание ты произнес. Она фамильная. — Сможешь починить? Чонгуку нужно запретить приближаться к тэхенову уху, минимальное расстояние, с которого он выдыхает вопрос, раскрашивает кожу в пунцовый. Сделав шаг в сторону, Тэхен неопределенно дергает плечом: — Могу попробовать. Папа часовщик, — поясняет он, — Показывал всякие… приблуды. Пальцы по-прежнему оглаживают полированный корпус, ласково пробегаясь по высеченным завиткам, и реплику Тэхен произносит, любовно уткнувшись в антикварную шкатулку взглядом. Повисает молчание, и он вынужден поднять глаза, а когда поднимает… пауза не прекращается. А может, Юнги что-то говорит. Хотя, если так, его ведь сложно не услышать? Тэхен не слышит — он краснеет как девственница в первую брачную ночь, потому что Чонгук пялится на него так беспардонно и открыто, что от возмущения дар речи пропадает. Он, мать его, даже голову чуть склоняет к плечу — черный локон касается кипенно-белой футболки. И снова трогает языком свой блядский пирсинг, словно задумался. Пойманный в капкан его взгляда, Тэхен поначалу теряется. Теряться — одна из его наиболее ненавистных привычек, так что он сиюминутно приказывает себе найтись. Он, может, и покоцанный, но настолько бесстыдное внимание к своим дефектам не жалует. — Я понимаю, что рассмотреть, конечно, очень интересно, но ты так вылупился, словно… — Ты с годами намного красивее стал, — опять эта ямочка. — Ну не у меня же на глазах! — орет Юнги сивой кобылой и вскидывает руку, чтобы шутливо стукнуть «братана» по плечу, а тот перехватывает запястье парня, не разрывая зрительного контакта с Тэхеном. Юнги дергается и шипит, пытаясь вырвать руку, а Чонгук даже не смотрит в его сторону, когда отпускает. Вспышка ослепляет Тэхена ровно тогда, когда недовольный Юнги начинает бурчать что-то о приличном поведении. Колледж остается далеко или это Тэхен улетает далеко от колледжа, определить конкретное местоположение слишком сложно, когда он оказывается со всех сторон стесненным темными деревянными панелями, словно его запихнули в музыкальную шкатулку; в нос забивается запах пыли и чужой близости, спина упирается в стенку, а в самого Тэхена упирается атлетически сложенное тело. Это Чонгук. Он наклоняется непозволительно близко для того, с кем Тэхен «познакомился» десять минут назад, и слишком напористо рассуждает о кровожадности, а Тэхен говорит о галочках. Ему жарко, ему тесно, ему сладко. И нихуя не понятно. Пульс подскакивает, будто ему не девятнадцать, а опасные девяносто, кровь вскипает, расстояние сокращается... Тэхен моргает, и видение сменяется реальностью. Колледж на месте, шатер, стол, шкатулка в зоне досягаемости. Чонгук держит дистанцию, но улыбается, и у него расширившиеся зрачки. Слов без мата не остается. Это что сейчас, нахуй, такое было? Для чистоты эксперимента Тэхен делает несколько глубоких вдохов и промаргивается, но картинка остается прежней. Темнота, интимность и шепот не существовали в реальности, но все равно успешно повергли его в состояние ахуя. Если это — продукт жизнедеятельности теряющего контроль над происходящим разума, то что ему делать? Чонгук смотрит так, будто читает мысли. Он может читать его мысли? Нужно думать о чем-то отстраненном. О числах. Загадать число? Восемь. — Восемь. Тэхен дергается и оборачивается к Юнги с ошарашенным взглядом. — Что, блять? — Все всегда загадывают восемь, — тот паскудно скалится, прокручивая в пальцах прядь волос со вплетенными перьями. — Я не загадывал. — Да? Ну ладно, я так — на поржать. Лицо такое страшное сделал, будто проверяешь, не читает ли кто-то твои мысли. Настает очередь Тэхена таращиться на него как на восьмое чудо света, но негодования в нем все-таки больше, а восхищения нет совсем. Его вытесняет ужас. — Припизднутый отаку… — Без «отаку», пожалуйста. Взяв секундный тайм-аут на то, чтобы прийти в себя, Тэхен намеренно избегает смотреть на Чонгука, и обращается к Юнги вновь: — Посмотрю, что могу сделать, — он кивает на шкатулку, до побеления костяшек стиснув ее в пальцах, — Куда потом принести? — В «Меньшее зло», я в основном там обитаю. Отваром потом напою, — он мечтательно возводит глаза к небу, — Или не отваром. Я реально разные травки сушу… — Юнги. Странное дело, но в этот раз, когда Чонгук произносит с нажимом имя, тот и правда затыкается, пусть и не выглядит довольным этим событием. После короткого неловкого молчания Тэхен кивает. — Ладно. Меньшее зло, так меньшее зло. Пусть ему и кажется, что сам Юнги — очень, очень большее. — Тогда пока, — он спешит ретироваться, преследуемый прицелом чужого взгляда до победного. — Еще увидимся, Тэ, — как будто мало одного прицела. И отчего-то кажется, что они реально увидятся. Даже если сам Тэхен этого не захочет. Боже, блять. Он, конечно, не Персефона, но создается впечатление, что в скором времени и его в Ад да утащат.