стройным рядом сверхлюдей

      Тэхен, прилипший к Чонгуку, как ссохшаяся на деревянной поверхности парты жвачка, становится обыденной картиной, претендующей на звание «незыблемая традиция». Судя по всему, эти двое действительно поговорили, и как же жаль, что я не смог подслушать этого разговора: из библиотеки те сразу двинули в подземный бункер, потому что это, наверное, было предлогом Чонгука для того, чтобы наконец-то избавиться от ненавистного им костюма.       Моя плюшевость никак не соперничает с моей внутренней домохозяйкой. Всякий человек на планете, тайно или явно, обожает драму, а я обожаю ее больше всех, поэтому, если происходит что-то необычное, постоянно слушаю. К сожалению или счастью, я не настолько «ушастый», чтобы слышать сквозь несколько метров бетона и свинца. Но достаточно — для всего остального. Я сильно зависим от того, чтобы быть точно уверенным, что в стенах лаборатории дела идут относительно мирно и спокойно.       Чуть в меньшей степени я беспокоюсь за то, что кто-нибудь поскользнется на разлитом препарате и сломает ногу, и я солгу, если скажу, что не представил в своей голове одного конкретного человека.       Потому что что-то, хочешь ты этого или нет, всегда остается постоянным!       Но иногда случаются ситуации, которые кроме как «из ряда вон» никак больше не опишешь.       Например, когда Мин Юнги выходит из своей комнаты.       В лаборатории для нас, подопытных, предоставлены особенные условия: в обмен на разрешение вести на нас исследовательскую деятельность мы получаем возможность жить в этих стенах, если есть необходимость, а также получать любую помощь от государства, как вариант, при поступлении или трудоустройстве. Трудоустройство у них конечно, должен сказать, весьма своеобразное… но все же оформляется по законам трудового кодекса и, как положено, с зарплатой, а значит, имеет право на упоминание.       У нас есть ребята, которые живут в лаборатории, как дома, на постоянной основе, и у каждого на это есть своя причина. У Ким Сокджина, допустим, она прозрачна: он заведующий, а значит, тот, мимо кого не должна без разрешения перебежать из угла в угол крыса. На нем лежит ответственность за научный и медперсонал, приходящих-уходящих сотрудников, ход экспериментов и шестерых не самых образцово-показательных подопытных.       А у Юнги все просто. Он просто не хочет платить за аренду. «То есть, да, правильно ли я понимаю, лучше уточню, я смогу жить здесь сколько захочу бесплатно, а взамен нужно будет иногда участвовать в каких-то странных опытах или что-то типа того? Звучит, конечно, офигеть как сомнительно, но… Где подписать?» — и в этом весь Мин Юнги.       Неторопливым, шаркающим шагом подошвы его домашних тапочек скользят по ровному паркету, пока он предпринимает попытки не зевать. Шуршание прекращается — останавливается. Зачем-то легонько шкребет по стене ногтями. Разминает шею, потягивается, смачно зевает в последний раз и продолжает свой ленивый коридорный моцион.       — Гук-а, твое присутствие на моем завтраке сделает меня самым счастливым человеком в этом здании, пожалуйста, составь мне компанию!       Где-то на периферии восприятия я слышал, как к кухне, выполненной под темное дерево, подходили люди, но не особенно обратил на это внимание, централизуя свой слух на частном. Но когда объект, создающий звуковые колебания, находится рядом или непосредственно в поле зрения и экспрессирует, это часто сбивает концентрацию и я теряюсь в пространстве, словно выброшенный против воли из канала связи слушатель. Для управления своей силой нужна недюжиная сосредоточенность и годы труда для того, чтобы изучить себя и свои способности, открыв все грани. А это очень тяжело!       Я аудиал вот уже три года, но все еще не способен на многое. Я не могу воспринимать информацию одновременно из нескольких источников. Не умею абстрагироваться от внешних и внутренних раздражителей. Не понимаю, как можно без долгих часов тренировок отличить звук трескающегося дерева от обыкновенного щелчка пальцами.       Но, если говорить начистоту, каждый раз, когда смотришь на то, как неловко Чонгук передвигается в своем аляпистом скафандре и какие терпит из-за этого неудобства, любая проблема начинает казаться сущей мелочью.       Рядом с ним Тэхен, как и всегда, иначе он не был бы тогда Тэхеном, сверкает начищенной монеткой, в привычной манере одетый в сочетание несочетаемого, каким-то образом умудряясь делать это с такой гармонией и изяществом, из-за которого от зависти хочется выколоть себе глаз, чтобы не видеть. Кому-то просто от рождения дано делать все вокруг себя внезапно красивым (поскольку вряд ли ожидаешь, что спортивки могут так хорошо идти с свитером, а оно очень даже), и «кому-то» — это точно не мне, а самое забавное — по цветовой гамме к тэхенову аутфиту идеально подходит убийственно-желтый Чонгук.       От мысли о Чонгуке, как об очень экстравагантном аксессуаре, я нечаянно хрюкаю со смеху, торопливо прикрыв рот, но даже тогда перепирающиеся соседи меня в упор не замечают. Хотя не то чтобы я и моя овсяная каша с клубникой прятались!       — Если я буду тут с тобой рассиживать, то опоздаю к репетитору. Это тебе к третьей паре и торопиться некуда, а у меня школа, допзанятия, секция и вот этот вот хренов костюм! — возмущается Чонгук громко, чтобы было не так сложно распознавать месиво из слогов, спрессованных резиной. — Ты не считаешь это чутка несправедливым?       — «Чутка» — считаю, но в целом все не так уж и страшно! Я поем быстро-быстро, а тебя водитель отвезет, тут все равно недалеко, ты успеешь, — отмахивается Тэхен, потянув друга за собой, но резко отклоняется назад, едва ли не падая, потому что Чонгук остается стоять на месте. — Эй, а ну пошли!       — Без «а ну»! — вспыльчивость Чонгука чиркнула, как спичка по коробку, и зажгла в нем огонь недовольства с синими всполохами разочарования. — Что начинается? Тэхен, у тебя рыбья память? О чем мы с тобой говорили про личные границы и лимит эгоизма?       — Это не эгоизм! — Тэхен не согласен и, насколько может, пытается воспроизвести что-то наподобие зрительного контакта через окошко костюма. — Я уже выучил твое расписание, ты всегда выходишь чересчур рано и приезжаешь всех раньше, можно вообще-то и поступиться пару раз паранойей и посидеть со мной пятнадцать минут!       — Это называется привычка и расписание, а ты пытаешься без моего согласия себя туда, в них, вписать! — еще чуть-чуть, и Чонгук готов был начать скрипеть зубами, но в одну секунду жужжащее и плотное, как облако пчел, напряжение в миг падает и рассыпается по полу прыгающими юркими бусами, стоит только услышать лаконичное:       — Ребят, может, не прям в проходе?..       Юнги стоит позади парней, смотрит сквозь щелочки еле-еле открытых век и чешет шею. Волосы растрепаны и электризуются по бокам, и, ого, похоже, хен недавно сменил краску: вместо темно-древесного оттенка с пепельно-металлическим отливом на его голове обычный, спокойный угольный ворох.       Юнги, как человек и личность, имеет вот такую опцию: всегда разговаривает медленно, с расстановкой и низко. Уверенность и ровность голоса добавляют ему вес и особую силу, способную заставить толпу гомонящих и перевозбужденных людей замолкать, подбираться и вчитываться в полутона. Парни делают по шагу назад, пропуская сонного мужчину в белых домашних тапочках тихонечко дошаркать до дубового прямоугольного стола, за которым нахожусь я.       Чонгук, первый отошедший от минутной заминки, с заметно поубавившимся пылом берет Тэхена за плечо, и, наклонившись поближе, спрашивает шепотом, но с нажимом:       — Расписание мое выучил? Опять сталкерил?!       — Чонгук, я не специально! — с чистой, правдивой уязвимостью отвечает Тэхен таким же шепотом. Я вспоминаю о несчастной каше, начав двигать ложкой, зачерпываю и ем. Юнги подходит к плите и накладывает себе в тарелку из той же кастрюли, где лежат остатки овсянки. Вот жук. — Но ты вынуждаешь! Все вот эти твои разговоры про то, чтобы идти на уступки и… а сам раз за разом обещаешь мне, что мы вместе потусуемся, а потом сразу убегаешь куда-то, дела делать. Знаю я, что ты занят и это оправдано, но, — реплики вытягиваются в тонкую, дрожащую струну обиды. — Хотя бы вместе позавтракать? — совсем расклеивается. — Чонгук?       Чонгук очень-очень тяжко выдыхает. Ему есть, что сказать, на языке вертятся с десяток претензий, несостыковок, улик недобросовестных манипуляций и следов искусственно созданной виновности, но вместо этого всего — капитуляция с поднятыми вверх руками и смирившееся:       — Хорошо. Мы поужинаем.       Решается — как ныряет. Но если первый — на дно и в воду, то второй, наоборот, со дна на поверхность: тонкие длинные губы растягиваются в искренней, облегченной улыбке, с плеч спадает напряжение, брови приподняты, впрочем, настроение тоже. И, стало быть, на весь день, вплоть до ожидаемого ужина.       — Черт, ты бы знал, как же мало надо для счастья, — говорит Тэхен, а подсевший ко мне Юнги тихо фыркает, пробубнив под нос: «если только мало — это пара миллионов долларов», — тогда я вечером приду к тебе со снэками, куплю попкорна, и еще газировку, — энергично тараторит, перечисляя, — пока подумаю, что нам посмотреть, не забудь приготовить ноутбук…       — Так, стоп, стоять, какой ноутбук? — тормозит его Чонгук, пораженный этими скачками эмоциональных метаморфоз. Он за ними не успевает. — Какая нахрен газировка?       — Я думал о меринде, — задумчиво хмурится Тэхен, потерев нос, — но можно и колу, в принципе.       — То есть ты собрался есть со мной, пока я без скафандра? Ты тронулся? Ты как выжить после этого планируешь? — с каждым вопросом тон поднимается все выше и выше.       — Ой, да ладно кричать, Чонгук, — эти легкомыслие и непосредственность в мимике и жестах сказочно изумляют. — Стану невидимым. В таком состоянии через меня ни одно излучение не проходит; стекает как вода с капусты.       Если бы бедный парень мог хоть что-то показать нам сквозь свой костюм, то это были бы по-оленьи перепуганные, распахнутые глаза, полные недоверия, смотрящие на тебя, как на идиота-смертника, несущего полный бред. Но Чонгук, судя по всему, призадумывается:       — А жрать радиационные чипсы? — с паузой, — как собираешься?       — Чонгук, я же сказал, — Тэхен закатывает глаза, метафорично стряхнув со своего свитера капли влаги. — Стекает.       И это — та информация, которая заставляет Чонгука сломаться.       Наверное, Тэхен — первый человек в жизни Чонгука, имеющий возможность, ничего не боясь, проводить с ним время. Даже если будет при этом в буквальном смысле невидимым.