стройным рядом сверхлюдей

      В конечном итоге, Тэхен тормошит замороженного внезапным открытием Чонгука и тащит того к выходу, чтобы проводить до тойоты личного водителя и пожелать всего того, что только может прийти на ум за те тридцать четыре секунды, пока твой далеко не ловкий друг пытается втиснуться в дверной проем автомобиля и пристегнуться: начиная с «хорошего дня» и заканчивая «долгими летами, заботливыми внуками и добротной пенсией».       Как видите, Ким Тэхен хорошо играет на опережение, и я не буду удивлен, если узнаю, что у него составлен подробный план на несколько лет, где по пунктам — даты, координаты и род занятий, которыми они будут с Чонгуком заниматься в будущем.       Пересказываю свои размышления Юнги, неторопливо разминающему себе в кашу грецкие орехи.       — Наверняка он действительно существует. План, — кивает, зачерпывая ложкой медовую патоку и наблюдая, как меланхолично стекает на кашу струя. — За две недели Чонгук суммарно шесть часов своей жизни посвятил тому, чтобы выораться из-за Тэхена. Из них восемьдесят процентов времени он провел в моей студии. Их драма мне теперь роднее, чем история Императрицы Ки, — переводит на меня свой выразительный взгляд. — А я пересматривал ее трижды.       — С каких пор отправить своего клона пересматривать сериалы автоматически означает, что их пересматривал ты? — смеюсь, подкалывая. — Не считается.       — Еще как считается. Мой клон, мои правила. Трижды — и точка.       Если говорить начистоту, то, будь у меня возможность создавать собственную копию, воспоминания которой после рассеивания возвращаются хозяину, то я бы тоже пользовался этим на полную. В четыре глаза можно столько разных фильмов осилить!       — Ладно, ладно, раз ты так этого хочешь, — пожимаю плечами. Возразить нечем.       — Хоби, — Юнги неожиданно откладывает приборы, сцепляет пальцы в замок и опирается на локти, глядя на меня с серьезностью. — Ты считаешь, это была хорошая идея?       — Подружить с Тэхеном Чонгука? — собеседник кивает. — Да, я думаю, хорошая.       — Почему? — он не напирает, не точит мечи и не меняется ни в голосе, ни в лице. По правде, он больше озадачен, чем обеспокоен, и точно не зол. Это вообще не про Юнги. Глубокое осмысление, гармония с собой и миром, желание прежде всего удостовериться и прояснить — первостепенное и перманентное, такое же, как уважение к чужому выбору и мнению.       Моим выбором было попробовать свести двух младших жителей лаборатории, чтобы они не чувствовали себя одиноко.       — Сейчас они больше ругаются, чем вместе проводят время, — продолжает Юнги, расписав под вопросом аргументы, сопутствующие его сомнению. — И, со стороны Чонгука, он слишком много энергии вкладывает в общение, чувствует себя очень пустым. А заполнить дыру чужой энергией не может. Ему не протягивают.       То, о чем я догадывался и сам, наконец-то приобретает краски и легкими масляными мазками вписывается в общую картину.       За три недели со дня заселения мы с Чонгуком достаточно хорошо наладили доверительные отношения, но по-настоящему близким человеком для парня становится именно Юнги. Рядом с ним бок о бок всегда идут умиротворенность, забота и мудрость, а еще — прямота, поощрение к бунтарству и неизмеряемая земными величинами любовь к иронии и сарказму: то есть ко всему, чем полон Чонгук, Юнги проявляет родительское снисхождение и искреннюю готовность помочь в любом из вопросов. Новенький привязался к хену, и это, ясно как день, взаимно, еще с того случая, когда только прибывший парень по настоянию Сокджина сидел на карантине и строгой диете, а Мин создал клона и послал его в бункер передать несколько пачек чипсов.       С позиции Юнги, Чонгук — это младший брат, и понятно, почему он заинтересован в том, чтобы второй начал чувствовать себя в привычной нам обстановке также комфортно.       — Мы не смогли нормально обсудить это после его заселения, — начинаю я, поднимая глаза в потолок, и неосознанно потираю ключицы, вспоминая события трехнедельной давности. Краем замечаю, как кивает мой друг. — Но тогда, скорее всего, в разговоре не было бы особой пользы, потому что мы оба не так хорошо его знали, — еще один кивок. Ловлю чужой взгляд. — Я наблюдал за ним это время и кое-что понял. Я думаю, ты тоже это заметил, но Чонгук очень медленно и неохотно вписывается в наше маленькое общество. Настолько, что надо бы положить руку на сердце и сказать по факту: не «медленно и неохотно», а «откровенно плохо и ужасно».       Это тяжело признать, потому что, вроде как, Чонгук не без проблем, но по собственной воле раскрывается перед Юнги, прислушивается к моим советам и обращается к старшим за помощью. Лучше, чем ничего, хочется сказать, чтобы не быть пессимистом, но глядя на пейзаж издали, реальность не обнадеживает: Тэхена он терпит, Намджуна — избегает, к Сокджину у него всегда клыки, а с Чимином не знаком и вовсе.       Чимин не появляется в этих стенах уже месяц, и мне бы очень не хотелось делать необоснованных заявлений, что с появлением Чонгука это как-то связано… однако, это тема отдельная и решается не нашей волей.       В нашей воле — признать:       — У Чонгука может быть множество причин не идти на контакт, и они все будут весомыми, имеющими силу и ощутимо влияющими на решения, но ни одна из них не сможет отменить того факта, что в совокупности все его поступки наталкивают на вывод, что Чонгуку наша компания не сдалась, и вообще ему все это не интересно.       Юнги выглядит удивленным. Он, вероятно, даже не допускал такой мысли, так как держит в уме все доводы и объяснения от самого Чонгука. Поэтому всерьез задумывается. Моя точка зрения для него — резко полярная альтернатива.       — Не хочу, чтобы ты считал, что я предвзят, просто потому что я очень люблю Тэхена, — мотаю головой. Язык тела вторит языку разума. Мой слушатель повторяет, говорит, что даже не думал о таком. — Я правда люблю Тэхена, видел, как он рос, заканчивал школу, поступал в универ, влюблялся. Но я также знаю, что он среди нас самый осоловелый, — то есть тот, на которого будешь смотреть в упор, но все равно покажется мутным, невыразительным, как проекция мира в глазах пьяного или больного. — Тэхен по природе яркий истероид-манипулятор. Кажется, что делится всем и со всеми, держит свои желания и мысли на поверхности, но на самом деле это далеко не так. Он тот, кто постоянно требует внимания, не ощущает стыда за махинации над чужими чувствами, давит на совесть и берет упрямством. То есть, я это к тому, — делаю собирающий жест, как бы подвожу итоги, — что весьма осведомлен о его методах, знаю, что с ним тяжело. Он не сахарный и совсем не лапочка. Однако это не означает, что у него вместо мозга солома и вместо сердца — камень. Тэхен может быть на удивление понимающим и тактичным, но только тогда, когда ты говоришь ему о своих эмоциях напрямую и еще пару десятков раз сверху напоминаешь, чтобы железобетонно схватилось и закрепилось в памяти, — пальцы правой руки собираются в кулак. — Тэхену до звания идеального — как пешему туристу-американцу до великих китайских стен, но он такой же человек, как мы, и очень нуждается в особом подходе и понимании.       Я делаю перерыв и предлагаю Юнги налить чай, он соглашается, а я продолжаю свои размышления, пока перебираю на кухонных полках пакеты с сухими ароматными листьями и завариваю их в стеклянном чайнике с корицей и мятой.       — А Чонгук, — достаю с полок кружки, конфетницу и сахар, ставлю на стол. — Может ему это понимание дать. Но это только в том случае, если перестанет концентрироваться исключительно на самом себе. Не хочу быть голословным, и это не обвинение. И глупому будет ясно, что прежде Чонгуку вряд ли доводилось взаимодействовать с большим количеством людей и долго. Однако, несмотря на ощутимую изолированность от внешнего мира и социального пространства, он имеет хорошую базу элементарных принципов человеческих взаимоотношений. Ты же слышал, как он разговаривает: и про взаимное уважение, и про лимиты дозволенного, и про личные границы с Тэхеном они уже проговаривали.       Разливаю темную прозрачную жидкость по стаканам, сажусь на свое место. Достаю из маленькой, но глубокой глиняной тарелки шоколадку и разворачиваю обертку.       — Но Тэхен, я напоминаю, не тупой. Он все это понимает, — кладу сладкий шарик за щеку, неторопливо катаю в паузах между словами языком. — И сейчас и у него, и у меня создается ощущение, что Чонгук использует эти знания по большей части не для того, чтобы как-то исправить ситуацию, а как мощные предлоги не пускать Тэхена внутрь того купола, который он создавал все эти годы, чтобы не чувствовать свою уязвимость от изоляции и одиночества. Действительно, Тэхен не прав, шпионя за Чонгуком, здесь я не спорю. Но бегать от человека, искренне желающего с тобой подружиться? Дать иллюзию социальной связи, но держать на расстоянии вытянутой руки?       Здесь Юнги кладет руку на подбородок, прищурившись, скользит фалангами по верхней губе. Еле заметно кивает, допускает, анализирует.       — Чонгук создает впечатление человека, который первый заикнется о том, что в любых отношениях важно в первую очередь очертить личные границы, но при этом сам их никогда не выставит. А Тэхену приходится выслушивать все это, ломать мозг, абсолютно не понимая, какими тропами к Чонгуку подступаться, и в итоге делая это так, как считает наиболее логичным и правильным с позиции своего мировоззрения, а не с позиции мировоззрения Чонгука. А последнему, естественно, такой подход не нравится, и провоцируется очередной скандал. И он не был бы бессмысленным, если бы был единичным, а так — это просто игра в одни ворота. Чонгук думает, что они не смогут сойтись, это пустая трата времени, и изводится, а Тэхен, он никогда не покажет тебе этого ничем и не скажет вслух, очень сомневается в себе, но продолжает пытаться, потому что без Чимина ему очень тошно и он правда искренне хочет понравиться Чонгуку.       Когда я останавливаюсь, на пару минут повисает тишина, призывающая еще раз обо всем подумать. Чай пьется неторопливо, заходами между прогоняемыми в голове обстоятельствами и идеями о том, как дальше будет складываться наше общее будущее.       Юнги вспоминает утренний инцидент:       — Все может быть и не так плохо, — делает глоток, заглядывая в напиток и покручивая кистью, чтобы погонять чаинки. — Сегодня Чонгук услышал Тэхена и пригласил на ужин.       — Я тоже так думаю, — сминаю в кулак фантик, в другую руку забираю ручки грязных кружек и иду к раковине. — По факту все, что им нужно, это чуть больше понимания друг к другу, в случае Чонгука — еще и к самому себе, а самое главное — им нужно время.       Именно в этот момент, пока Юнги подает мне тарелки из-под каши и вытирает крошки от орехов тряпкой, а я наношу на губку и вспениваю мыло, на кухню заходит Ким Сокджин, таща в руках убогий (я смогу слепить намного лучше) пластмассовый кашпо с растением, опознать которое с одного беглого взгляда сможет только памятливый на разного рода информацию Намджун.       — Время? — риторически вопрошает, поудобнее перехватывая немаленькое растение и двигаясь в сторону большого окна над деревянной столешницей. — Кому-то тут нужно время? По-моему, время тут нужно только мне, поэтому если у вас есть парочка лишних часов в сутках, — он умело умудряется одновременно и ворчать, и искать лучшее положение горшка, придирчиво передвигая по миллиметрам. — Ну или парочка лишних годов, — как финальный штрих, Сокджин пару раз на градус прокручивает кашпо, а затем переводит очень говорящий взгляд на Юнги. — Ну или парочка лишних рук… С радостью бы их принял! Но это так, — демонстративно отмахивается, — в качестве бреда предложение, вдруг Мистер Узумаки захочет заняться хоть чем-то еще, кроме уборки и походов в круглосуточный за чипсами и раменом…       Когда Сокджин и Юнги впервые встретились, Юнги был блондином и пришел в лабораторию в мятой оранжевой футболке, по-модному обесцвеченной выбеливателем. Но по сути, шансов не было бы даже в том случае, если бы он имел фиолетовую кожу и был одет как хипстер.       С учетом того, какие вещи Юнги покупает в гардероб, этого никогда не случится, но мечтать, как говорится, не вредно, а в какой-то степени даже весело представить Юнги хоть в чем-то, кроме черного и серого и изредка цветных футболок, над которыми в качестве эксперимента он колдует сам. Та же ситуация с Сокджином. Но если первый иногда меняет аутфит, то второй априори в белом халате, классических очках с черной оправой и свисающими с кармана перчатками из латекса. В его непоколебимом строгом образе ученого единственная переменная — штаны, которые иногда джинсы, а иногда треники, в зависимости от настроения, погоды и расположения планет в его астральной карте.       — Джин, это не клон, если что, — поворачиваюсь от крана, вытираю полотенцем чистую посуду, а затем передаю Юнги, раскладывающему все по местам.       — Правда что ли, — саркастирует наш заведующий, некоторое время любуясь своим зеленым товарищем. Его я здесь, кстати, раньше не видел… — Знаю я, что это оригинал, иначе бы я не сказал про Узумаки. Когда твои подколы доходят с опозданием в несколько часов, смак уже не тот.       — А ты, я вижу, — Юнги не остается в долгу и, скрупулезно осмотрев ложку и стерев крохотное пятнышко, отвечает, — принес очередное растение, которое Чонгук обязательно назовет уродливым.       — Нет, Юнги, моя калатея не уродливая, — чинно миролюбиво парирует Джин, приподнимая голову в философском жесте. — Уродливые — это результаты ваших анализов, которые нельзя отправлять начальству без слез, — мы с Юнги одновременно шепчем «ой». — А Чонгуку я вместо допзанятий советовал записаться к психотерапевту, но он послал меня к черту, а очень зря. Впервые вижу человека, впадающего в панические атаки из-за растений. Нормальные люди боятся змей или пауков.       На последок по-рентгеновски проницательно взглянув на Юнги, он вздыхает, желает хорошего дня и уходит по своим делам.       Сокджин — человек строгий, принципиальный и очень занятой, а в связи с специфичностью профессии на порядок категоричнее и организованнее любого из нас. Ему некогда сюсюкаться и нет нужды размусоливать, пытаясь объясниться. Он скажет: «Идем на опыты», — и не станет подбирать приятные синонимы, так как не стыдится правды и не скрывает ее от других. Его, бесспорно, уважают все люди, с которыми он работает, но далеко не все хотят с ним близко общаться из-за настойчивой прямоты и отсутствия желания «подстилать».       Но мы с Юнги очень его ценим. За годы знакомства я, Сокджин и Юнги стали, смею надеяться, друзьями, о коих с завистью говорят «лучшие», потому что за халатом ученого скрываются удобные и практичные свитшоты с кумамоном или мемами, за очками — добрые глаза с задорными искрами, а в душе строками программного кода прописаны аномальная любовь к астрологии (остается верить, что такая же ироничная, но мы этого никогда не узнаем), жалость ко всем обездоленным цветам и тонна беспокойства за лабораторию.       Для Сокджина лаборатория — не работа и не проект, а буквально целый мир, вокруг которого он вертится. Он готов рвать глотки за наши комфорт и безопасность, может убить за хорошее оборудование, и не постыдится нанять киллера, если хоть кто-то из высших инстанций посягнет на нашу свободу.       Лаборатория Ким Сокджина — одна из немногих на всем белом свете, куда люди со сверхспособностями приходят добровольно. Мы для него не подопытные, а семья.       Этого пока не очень хорошо понимают младшие. Но я верю всем сердцем, всем тем, что Чонгук называет «плюшевым», что однажды у них будет достаточно опыта, чтобы назвать нашу лабораторию вторым домом.