На обложке Форнакса

      — Ты считала убитых?       Шепард усмехнулась, вспомнив свои шутливые соревнования с Гаррусом: «кто больше». С Кастисом ей и в голову не пришло заниматься этим баловством.       — Полагаю, я вас обошла. Смиритесь и примите поражение достойно.       — Шепард, ты сейчас смеешься надо мной, правда? Это так подходят к операциям в Альянсе? Тогда у меня есть для тебя плохие новости.       Они вышли из леса и остановились возле шаттла турианского корабля, огромной неповоротливой махины раза в три больше легкого Кадьяка.       — Сколько десантников должно было быть, Шепард?       — Откуда мне знать?       — Я называл цифру.       — Не припомню.       Кастис вздохнул,       — Тридцать пять. Детали важны, Шепард. Ты играешь в карты?       — Только не говорите мне, что почтенный полковник СБЦ в отставке еще и в покер поигрывает. Хотя тут у вашего народа большое преимущество. В таких играх вы рождены побеждать.       — Мне определенно нравится твоя характеристика. Но лесть тебе не поможет, иди считай трупы, Шепард. Вернешься и доложишь, как полагается.       — Не курить, Кастис. Иначе второй мой доклад ляжет на стол Солане. Как полагается.       Она не хотела уходить и оставлять его одного. Нехорошее предчувствие скрутило внутренности: дикий, панический страх за жизнь другого. Из памяти одна за другой, как карты из колоды в ловких руках Джокера, вылетали страшные воспоминания: летун и Гаррус, лежащий в луже крови; ищейка Коллекционеров, пробившая его броню и вгрызающаяся во внутренности; Гаррус, которого атакует с десяток хасков, и он с остервенением вбивает в их изуродованные кибернетикой тела лезвие инструментрона.       Ей не пришлось выбирать. Их уже окружили те, кого она не удосужилась вычислить в пылу сражения. В ее затылок красноречиво упиралось дуло винтовки, а Кастис, видя это, даже не пытался сопротивляться. На него обрушился град ударов, и Шепард только оставалось смотреть, как повторяется та история, что, в конечном итоге, и привела ее в Альянс.       Она смотрела на неподвижно лежащего возле шаттла Кастиса и проваливалась в свой самый страшный кошмар.       Отец лежит мертвый, глазами она видит родное тело, изорванное автоматной очередью, но разум еще не может осознать, что его больше нет. Рациональная часть отказалась ей служить, подвели и инстинкты. Ей нужно было бежать, нужно было прятаться, но вместо этого маленькая испуганная девочка скрутилась в жалкий комок на коленях возле трупа папы, истошно воя, не в силах справиться с пустотой внутри себя.       Любой крик будет услышан. На этот раз ей не повезло, и почуяли его трое зеленокожих пиратов, страшные четырехглазые чудища, которыми пугали родители, чтобы ребятня не убегала далеко в лес.       Им было плевать на то, что она была вся в грязи, где смешалась черная почва планеты, что стала их новым домом, что кормила их, и красная кровь человека, который дал ей жизнь, шестнадцать лет любил и оберегал. Батарианской саранче было все равно — они сожрали ее детство, за один день уничтожили то, что строилось годами. Ее хрупкие кости трещали, когда они смешивали ее с грязью.       К сожалению или к счастью, ни один мужчина в такой ситуации не способен сохранять достаточно самоконтроля, чтобы держать оружие как полагается. В тот день она сняла свою первую настоящую цель. Три цели, если быть точным.       Самый страшный день ознаменовал начало самого страшного года. Сиротский приют в заднице мира, где она училасть падать и снова вставать, вытирая кровь с лица. Выходя из него в день семнадцатилетия и направляясь к вербовочному пункту Альянса, Шепард твердо знала, что если и есть ад на земле, то он там, в милом двухэтажном доме за ее спиной.       Кастис не подавал признаков жизни. Всего лишь пятеро, она бы справилась с ними с закрытыми глазами, будь у нее хоть какое-то преимущество. И оно, кажется, появилось — четверо ушли, а пятый, целившийся в нее, сказал неожиданно мягко, будто почувствовав себя в безопасности:       — Поговорим, Шепард?       Один резкий поворот, и она должна была выбить винтовку из его рук, но чертов ублюдок оказался быстрее. Он успел отскочить и выстрелил ей под ноги, подтверждая серьезность своих намерений.       — Хорошее начало разговора. С кем имею честь?       — Капитан Растис. Мы с тобой уже говорили, помнишь?       — Капитан, значит.       На нее уставились внимательные оранжево-красные глаза. Шепард молчала, выжидая удобного момента. Только один.       — Не глупи. Сначала выслушай. Если ты беспокоишься о Вакариане, то не стоит. Мы его просто оглушили, он нужен мне живым. Предстанет перед трибуналом и ответит за все то, что сделал и собирался сделать, примет пулю в затылок и отправится в забвение.       Их прослушивали, и все их разговоры не были тайной. Шепард виновато закрыла глаза — она была слишком беспечна, и вновь приходится расплачиваться за свои ошибки, мнимые и действительные, тем, кто был ей дорог.       Но черт возьми, почему тогда Растис, зная об их плане, отправил своих солдат в ловушку? Или это как раз была его ловушка для них?       Жара становилась невыносимой. Спина стала мокрой, хотелось пить, в голову нещадно пекло, и эти страдания воспринимались как наказание за неудачу. Раннее утро закончилось — единственное время, когда она могла передвигаться под обжигающим чуждым солнцем. Вечером тут сохранялась одуряющая духота, а ночь была темна, хоть глаз выколи.       — Я уже отправил доклад, Шепард. Даже если ты ухитришься меня обезвредить, это не решит ничего. Только вопрос времени, когда Вакариана найдут и уничтожат. Вы даже можете попытаться захватить мой корабль, экипаж, возможно, даже подчинится, ведь суда над предателем пока не было. Но тогда Цецилия станет самым разыскиваемым судном во всей галактике. Ничего из того, что Вакариан тебе обещал, он сделать не сумеет.       Шепард как раз не была в себе так уверена. Здесь было жарковато даже по меркам турианцев. Если Растис мог стоять и часами молоть языком, то ей нужно действовать, притом побыстрее, иначе эта духовка сделает из нее тряпку, неспособную даже винтовку поднять.       — А знаешь, что будет с тобой? Ты погибнешь, а твой ребенок по закону отправится в приют, никому не нужный. Девчонка Кастиса слишком юна, чтобы о нем заботиться. А потом, в пятнадцать, он пойдет на передовую, уничтожать кроганов вместе с другими такими же, от человеческих женщин. Туда, куда детей достойных родителей никогда не отправят.       Решимость рискнуть таяла, как воск в плавильне. От жары было дурно, тошнило и подкашивались ноги. Она сейчас не боец. Шепард едва нашла слова для едкого ответа:       — Тебе-то что с этого? Нравится плясать на костях?       — Нет. Я наоборот хотел предложить тебе альтернативу. Даже не думал о таком, но, духи, идея Кастиса не так дурна. Война непопулярна, а ты можешь стать отличным символом. Знаком того, что наше дело — правое.       Ее издевательский смех вышел неестественным, наигранным, но Растис не распознал ее посыла. Он наклонил голову, озадаченный странной человеческой реакцией:       — Ты рада?       Сил держаться уже не было, оставалась только воля. И та была потрачена на последний ответ, перед тем, как обжигающий свет сменился тьмой:       — Пошел на…        ***       — Я не хотел тебя мучить. Я правда забыл.       Она лежала в темноте, и почему-то на боку. Щека терлась о жесткую ткань, а руки были скованы впереди.       — Ты никого не выслушиваешь до конца, Шепард, а зря. Я начал не с того. Я не умею говорить с людьми. Мне поздно меняться.       Поэтому и уложил на бок — чтобы не мешал ее несуществующий гребень и фантомные шпоры, а свести руки за спиной с его строением тела воспринималось как пытка.       — Херня. Судьба одного ребенка, кем бы он мне не приходился, ничего не значит по сравнению с судьбой целого народа.       В конце концов, ничего из того, чем Растис ее пугал, не сломало ее. Если ее ребенок будет хотя бы вполовину так силен, как его отец, он все выдержит.       Растис молчал. Когда он заговорил, его тон изменился, а голос стал звучать глубже.       — Хорошие слова. Тогда я готов на большее. Если согласишься сотрудничать — останешься в живых и увидишь, как растет твой ребенок. И я могу предложить тебе кое-что еще.       Его голос стал звучать странно уязвимо. Шепард не умела улавливать интонации субгармоник, но хватило и пауз между словами.       — Ты не можешь быть ему кем-то. Но могу быть я, если ты станешь кем-то для меня.       — Тебе это зачем?       — Поверь, я смогу извлечь из этого достаточно для себя. Привести такого союзника — большое дело. Но ты получишь еще больше. Совет, считай, в кармане у Иерархии, и тебя восстановят в статусе Спектра. Твоя забота о своем народе понятна, и так ты сможешь сделать для него куда больше.       Стать не яростной Томирис, а кроткой Эстер. Это была не ее роль, но послушать самонадеянного Растиса было по меньшей мере полезно, тот явно неплохо владел ситуацией и знал куда больше ее.       — Я не настолько хороша в политике.       — Я это понял, еще когда ты кричала на весь свет о Жнецах, а вокруг все смеялись. У тебя были все карты на руках, а коммандер Шепард шла напролом, как солдат.       — Я и есть солдат.       — Отличный солдат. Я тебя видел на поле боя, и ты была прекрасна. Но не это сейчас важно.       Глаза понемногу привыкали к темноте, и она могла видеть смутный силуэт напротив — так близко, что, казалось, руку протяни, и можно его придушить. Он совершил большую ошибку, оставив ее руки скованными впереди.       Но она продолжала слушать.       — Знаешь, Шепард, мне эта идея начинает нравится все больше. Я даже готов, духи… — Он вздохнул, словно набираясь мужества для дальнейших слов. — Я готов забыть о чертовом предателе и отозвать доклад. Пусть доживает спокойно в этой забытой дыре, раз он тебе так дорог. Хоть раз услышу снова его имя — отправится под трибунал. Я даже могу кое-что сделать для его девчонки, коль ты обещала ее опекать. Сейчас мои солдаты целятся в толпу людей, которую она так любезно собрала. Если это для тебя важно, я отзову их.       Шепард совсем забыла тех, о ком должна была заботиться. Сердце, бившееся размеренно, стало колотиться в тревоге.       — Не надо стрелять. Это мирные люди, они не представляют опасности.       — Тогда ты не будешь совершать необдуманных поступков, а я освобожу твои руки. Я не хочу тебя унижать. Пообещай мне.       — Даю слово.       Один щелчок, и ее руки стали свободны, и все же она оставалась связана. Шепард медленно попыталась сесть — голова уже не кружилась. Было темно, но она смутно узнавала очертания места, в котором находилась. Растис затащил ее в шаттл, где было прохладней, а солнце не угрожало сделать из нее вареную сосиску. Но те безоружные люди, которые находились под прицелами солдат Растиса, сейчас стояли на солнцепеке, сами не зная, что ожидают они ее решения.       — Знаешь, я готов к жесту доброй воли. Я отвезу человеческих беженцев подальше отсюда, это будет моей услугой тебе и знаком того, что все может быть иначе. Но ты тоже должна будешь думать впредь, Шепард. Сегодня ты убила того единственного, кого я мог бы назвать другом. Тот, кого ты походя назвала «две полоски».       — Он был военным и знал, на что идет. Я защищала своих людей.       — А я защищал своих. Среди беженцев нарастала паника, и во всех своих бедах они винили тех, кто их приютил. Разумеется, ты не знала о том, что они планировали вооруженный бунт. Для тебя все такое черно-белое, что я просто диву даюсь.       Его слова не меняли для нее ничего. Предложение Растиса было диким, неприемлемым, противоречило всей ее сути. Да всего год назад она уже сдавливала бы его трахею обеими руками, но сейчас слушала, потому что…       Дьявол, слушала, потому что он был прав.       Разум признавал в его словах какую-то извращенную логику. То, чего она была лишена напрочь — выждать, смириться, подстроиться под обстоятельства, изучить ситуацию и мягко менять ее. Но сердце было не согласно. Оно возмущенно разгоняло кровь по ее венам, кровь, в которой все еще бурлил дух битвы. Руки начинали дрожать, и Шепард понимала, что сейчас она просто не в силах владеть собой. Зря она вообще согласилась на этот разговор.       Он повозился, стаскивая перчатки, и обхватил своими ее дрожащие от ненависти кисти. Ей хотелось выть — снова это тошнотворное тепло, выворачивающее наизнанку душу.       — Мне нужен твой ответ сейчас. Идешь со мной — сохраняешь много жизней и получаешь возможность сделать хоть что-то.       — И ты будешь спокойно смотреть на то, как я буду бороться за жизни людей?       — Разумеется, нет. Я буду говорить тебе, как это делать правильно. Иначе ты снова повторишь свой трагикомический путь от спасительницы Цитадели до пособницы террористов.       — Я не хочу, чтобы ты меня касался.       Он отпустил ее руки, но с такого расстояния Шепард увидела, как жвалы Растиса мелькнули по бокам, растянувшись в улыбке.       — Я буду уважать твое желание. Думаю, со временем ты сможешь привыкнуть ко мне, а я — к тебе.       — Люди говорят: стерпится — слюбится.       — Все может быть, Шепард.       Они поднялись на ноги, и Шепард понимала, что должна что-то сказать. Ее голос отказывался слушаться. Она все хватала ртом воздух, не в силах смириться. Говорить она не могла, и вместо этого молча протянула руки в знак согласия, чувствуя, что проваливается в ад.       Дверь шаттла распахнулась, и стремительно мелькнувшая серая тень вырвала ее из падения в бездну. Шепард успела лишь отскочить, не до конца понимая, что происходит. Когда она услышала звуки хрипов и ударов, то лишь попятилась, не веря в происходящее.       Кастис оказался таким же крепким сукиным сыном, как и Гаррус, а самонадеянный капитан, наверное, не озаботился тем, чтобы его связать. Ей оставалось лишь надеятся, что он будет достаточно силен, чтобы выиграть и в этой драке, ведь видит Бог, помочь она не могла. Даже будь у нее в руках оружие, в этой темноте она рисковала попасть не в того, а вмешавшись, Шепард могла пасть жертвой единственного неосторожного удара когтями по шее.       И это мог быть удар не обязательно Растиса. На границе ее сознания мелькнула мысль, что тьма — благословение, ибо скрывает то, что людям видеть не стоит. По звукам происходившего там Шепард понимала, насколько кровавой, жестокой и поистине звериной была схватка. Когда она услышала отвратительный, мерзкий треск, то в ужасе прикрыла рот, не зная, чей последний хриплый вздох только что прозвучал. Она уже начинала себя винить за то, что просто стояла в оцепенении, как ей показалось, целую вечность.       Но схватка длилась меньше минуты перед тем, как один из дерущихся упал. Когда она услышала хриплый голос Кастиса, то готова была взорваться от счастья:       — Я же обещал, что буду рядом. Я жив, Шепард.       — Я знаю. И я обещала быть рядом до конца.       Когда он ее обнял, Шепард лишь положила голову ему на грудь, дрожа, как загнанный олененок. Ее щека коснулась раскаленного металла, и этот жар был ей приятен.       — Кастис, люди в опасности. Этот подонок сказал, что отправил своих солдат их уничтожить.       В молчании он бережно взял ее руку и положил на свое лицо, наклонив голову и прижавшись пластинами к ее ладони. Жест, полный тихой нежности, заставил ее замереть в нерешительности. Его лицо было все покрыто липкой, горячей кровью — черт, похоже, он просто перегрыз горло бедолаге Растису. А потом Шепард поняла, что именно он хотел ей сказать.       Пальцы ощупывали бугорки шрамов, которые она часами гладила в ночной тишине раньше, в другой жизни. Ее пальцы опустились ниже, к шее и дрогнули, отыскав свежую рану, а потом обмякли, наткнувшись на созвездие старого ожога, светила которого сейчас взорвались перед ее глазами.       — Люди в порядке, Шепард. Я отправил туда Явика, Тали и новобранца. Отца забрали на Нормандию Вега и Аленко.       Это было чуть больше того, что она могла вынести. Колени задрожали, и эта дрожь, высасывающая из тела последние силы, стала распространяться на все ее тело. Мыслей не было, Шепард слышала чей-то чужой крик. ***       Больше он не хотел стоять во тьме, и за руку вытащил на свет ту, кого хотел увидеть целиком — и увидеть без прикрас. Сейчас темнота была для него такой же слепящей, как и для Шепард. Гаррус смотрел на нее, и к безумной радости примешивался яд, который обжег его еще там, на Нормандии, во время разговора с Кайденом.       Он был чертовски осторожен во всех своих разговорах с людьми, держа на уме сотни культурных, биологических и социальных отличий. Но брутальная драка с ублюдком Растисом задвинула на задворки сознания все эти установки, годами наработанные в СБЦ и во время службы на Нормандии. Сейчас в нем говорил другой он.       — Стерпится-слюбится? Люблю человеческие поговорки, а эту я не забуду никогда.       Она молчала и смотрела на него, дрожа. Визор слетел в пылу драки, и Гаррус не стал его искать, но и так было видно, как часто пульсирует кровь, как подрагивают крупные сосуды на ее шее. Он отогнал оба единых, но противоречащих друг другу желания — впиться в сладкое, уязвимое тело не то в поцелуе, не то в животном захвате и попытался достучаться до голоса своего разума. Разум собрал воедино обрывки ее фраз, лениво провернулся и выдал какую-то ерунду:       — Интересно, кому и что еще ты успела пообещать. Со мной ты не хотела торопиться, не правда ли?       Она решительно сделала первые шаги, как делала, впрочем, всегда. Произошло то, чего в его фантазиях не было никогда — она потянулась к нему с отчаянием и страхом в глазах, а он отвернулся.       — Обещания важны, Шепард. Я действительно плохо тебя знал.       Молча они шли сквозь лес. Он не различал дороги перед собой, и лишь споткнувшись, понял, что идет один. Только в этот момент нервный шок стал проходить, и он бросился назад по своим следам. Гаррус сам поразился тому, насколько неаккуратно он продвигался — среди ажурного плетения нежной листвы словно напролом ломилось дикое животное, оставляя за собой поломанные ветки и растоптанные дикие цветы.       В панике он стал искать визором живые цели, и нашел их, к своему удивлению, целых три. А потом услышал дикий вой, двухтональный женский голос, полный боли, злости и гнева. Когда к этому голосу примешался плач Шепард, дыхание сорвалось.       Его пальцы не касались земли. Он бежал легко, будто в детстве, снова на охоте с отцом, но толкал его не азарт и веселье, а настоящий ужас.       Шепард стояла возле турианки, прижимающей к себе труп солдата из отряда Растиса. Глубина звучания ее субгармоник кричала о крайней степени отчаяния. А потом он услышал отголоски физической боли, и понял, что турианка беременна. Шепард прижимала руки к лицу — духи, нет. Она впилась ногтями себе в лицо так сильно, что под ними показалась ее красная кровь, и ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы оторвать их.       — Мы уходим.       Она не приходила в себя. Гаррус сжал ее руки и приблизил свое лицо к ней так, чтобы Шепард могла видеть только его, и ничего больше. Ее голос, казалось, лишился даже скупых человеческих интонаций:       — Гаррус, посмотри на себя. Ты же весь в крови.       — Ты тоже.       Это было правдой — она была вся в брызгах крови, синей и ее собственной, алой, сочащейся из разодранного ею же лица. Ее новый приторный запах спорил с дерзким ароматом боя, тем самым, что всегда доводил его до безумия — не надо было прибегать к опыту следователя, чтобы понять, что тут произошло, и кто в клочья разворотил из дробовика почти три десятка турианцев.       Она будто опамяталась, вновь двинувшись дальше. Сейчас он должен был сделать первый шаг, или может стать слишком поздно.       — Что тебя так напугало, Шепард? Я слышал твой крик.       — Она беременна.       — Я заметил.       Шепард даже не пыталась руками защитить лицо от веток деревьев. Потрясение ее все же не покинуло, и женщина еще не до конца владела собой, хотя внешне казалась совершенно спокойной. Гаррус обогнал ее и пошел впереди.       — Я тоже. Тоже беременна.       Он остановился, как вкопанный. Жвалы разъехались сами собой, но она не могла видеть его реакции.       — Быть того не может. Вот это новость.       Он пытался сдержать истерический смех, но тот рвался наружу сам собой.       — Эй, Вакариан, а ведь у меня есть дробовик. И винтовка. Мне Кастис подарил.       — Ты меня не поняла, Шепард. Я получил твое сообщение, но даже не будь его, этот факт тебе скрыть от меня было бы тяжело. Достаточно подобраться к тебе поближе и принюхаться.       Он повернулся и словно увидел ее впервые. Она не шутила насчет оружия — на лице не было ни тени улыбки. Брови были сдвинуты, а губы сжаты — сердится. Она снова сделала шаг вперед, а потом улыбнулась и вцепилась в мандибулы, притягивая к себе. Вокруг никого не было, и теперь все казалось правильным — она покрывала его лицо смешными робкими поцелуями, повторяя снова и снова свое «ты жив».       Сколько прошло времени, он и сам не мог сказать, прежде чем они сумели оторваться друг от друга. Коммандер Шепард, кажется, вернулась к нему.       — Кого ты отправил к людям?       — Тали, Явика и турианского парнишку, которого мы подобрали с Цецилии.       — Удачно. Там чума, Вега или Аленко могли бы заразиться и притащить ее на Нормандию. А что с Цецилией?       — Нет больше Цецилии.        ***       Сердце ухнуло вниз, и Шепард сделала именно то третье, чего Гаррус подспудно от нее ожидал, сам не подозревая, за что ему прилетит. От ее резкого удара в грудь он вздрогнул.       — Сначала стреляешь, потом думаешь, а Вакариан? Что сейчас прикажешь делать с людьми здесь?       Он попытался отшутиться, и ее оправданная злость все же таяла, хватало лишь взгляда на того, кто призраком кружил вокруг нее все это время, а сейчас обрел плоть.       — Знаешь ли, они с кораблем Кайдена особо не церемонились, и со станцией, откуда мы Миранду забрали, тоже.       — Миранда жива?       — Жива. Эта женщина приручила даже твоего дружка Аленко, что ей какой-то занюханный патрульный корабль. Две ракеты, а на ней — ни царапины.       Новость была прекрасна сама по себе, а еще дарила надежду на спасение многим, кто тут рисковал погибнуть. Шепард купалась в океане радости, и казалось просто невероятным, что все те подарки, которые ей не дарили на Рождество с момента смерти родителей, были преподнесены сейчас самой судьбой.       — Шепард, все живы. На Нормандии все хорошо. Мы придумаем что-нибудь. Мы всегда справлялись со всем.       — Тогда почему ты на меня кричал? Я тогда была в таком шоке, что не понимала толком, что ты имеешь ввиду. Знаешь, я ведь успела тебя похоронить.       — Знаю. Поэтому и сердился. ***       В молчании леса звучал тихий голос, полный печали, и горькие слова отравляли вечерний воздух, напитанный ароматами цветов:       — Это твой отец, дитя мое. Смотри на него, ведь больше ты его не увидишь. Его убили твои враги.       Голос женщины был усталым и срывался на свистящий шепот, прерываемый поверхностными вздохами. В ответ прозвучала тихая трель младенца, которая словно придала той силы, и она продолжила свою нехитрую речь:       — Ты вырастешь и станешь сильным. Ты сможешь поднять оружие, и ты отомстишь.       Война никогда не кончается.