Преданность

Новость об их отношениях рассматривается как любая свежая информация: ее исследуют, анализируют. Вскрывают и раскладывают на военном столе, обсуждают до последнего нюанса, пока не оценят все возможные риски. Тонкс навещает ее, обнимает и спрашивает, все ли с ней в порядке. Такую же заботу Гермиона получает в письме от Флер и жалеет, что ей нечем ответить, кроме настойчивых заверений, которые превращают ее в чудовищную лгунью. Билл более прямолинеен. Она замечает его однажды, когда он с помощью заклинания ищет в поместье завалявшиеся бутылки. Она притворяется, что не видит его. Он притворяется, что не слышит, как она уходит. Чарли первым говорит с ней начистоту. — Ты уже обсуждала это с Аластором? Гермиона бросает на него короткий взгляд и возвращается к наблюдению за стажерами, практикующими контрзаклинание против Корриго. Чарли, командир этого отряда новичков, мрачно смотрит на нее, скрестив руки. По комнате разносится эхо неумелой любительской магии, что резко контрастирует с древностью бывшего кабинета Люциуса Малфоя. — Я не… Нет. Что именно? — Тебе следует с ним связаться. Ты и Малфой… Это может вызвать много осложнений. Она хмурится, оглядывая помещение и юных ведьм и волшебников — упрямых подростков, которых призвали за их страсть и убеждения, а не за их навыки, — отрабатывающих контрзаклинание против проклятия, которого они никогда не видели и не должны увидеть. — Я знаю. — А знаешь ли ты, что он потребовал у всех нас дать обет? Гермиона поворачивается к нему, встревоженная. — Непреложный обет? Для чего? — Чтобы сохранить ваш секрет, — поясняет Чарли, скривив рот от отвращения, вероятно, из-за необходимости говорить о Драко. — Сказал, что хочет убедиться, что ваша с ним связь не выйдет за пределы Совета. Он отличный шпион, но гаденыш может быть требовательным, когда хочет. Гермиона отворачивается. Глаза начинает щипать, и она глубоко вдыхает, отступая за стены своего разума. — И какое отношение это имеет ко мне? Что надо Грюму? — Он просто хочет получить более подробный отчет, Гермиона. Утаить от Ордена пятилетний брак — дело не маленькое. Можешь догадаться, старик немного расстроен, что нечто подобное прошло у него под носом, — усмехается Чарли, но потом смотрит на нее более серьезно. — И он хочет знать подробности вашего брака. Магия крови, Мэнор. Все. Если кто-то из вас будет скомпрометирован или пойман… — Ему не стоит об этом беспокоиться, — прерывает его Гермиона, пытаясь сосредоточиться на наблюдении за пока безуспешным выполнением контрзаклинаний. — Малфой не помнит о наших отношениях. Зелье надежно, я об этом позаботилась. Для Малфоя я просто еще один член Ордена. Нет никакого риска. Чарли некоторое время молчит. Гермиона помогает нескольким новобранцам с правильными движениями палочки, после чего он снова говорит. — А что будет, если попадешься ты? Есть причина, по которой мы не поощряем отношения внутри рядов, Гермиона. Это она тоже знает. Безусловно. Знала с самого начала, когда еще называла «Малфоем» мужчину, который станет впоследствии всем ее миром. Мужчину, который сейчас делает все возможное, чтобы дистанцироваться от отношений, о которых ничего не помнит и, скорее всего, даже не хочет вспоминать. На этот раз ее охватывает звенящая боль. Так резко и неожиданно, что она почти закрывает глаза. Ладони дрожат, и она скрещивает руки, чтобы спрятать их. Пальцы возятся с кольцом, она прячет и это. Гермиона смотрит на Чарли. Ему любопытно, да, но она не настолько глупа, чтобы поверить, что он заботится исключительно об Ордене. Она не слепа. — Никогда бы не подумал, что отобью тебя не у одного, а у целых двух Уизли, и тем не менее… — Заткнись и просто поцелуй меня, Малфой. — Тогда у меня есть свой пузырек, — Гермиона пытается улыбнуться Чарли. Надеется, что он не заметит, насколько принужденно ощущаются и ее улыбка, и последующая неестественная болтовня. Позже она отправляет длинное письмо Грюму, заверяя, что Драко не будет проблемой. Что не будет никаких нарушений безопасности от их теперь уже несуществующих отношений, потому что Драко — способный шпион, а она уже большая девочка. Грюм лишь кивает в ответ, когда она в следующий раз видит его в штабе. И несмотря на то, что это слишком похоже на последний гвоздь в гроб ее погибшего брака, Гермиона не скорбит. Наоборот, она прилагает все усилия, чтобы привыкнуть к новой реальности. В конце концов, выжить — значит приспособиться. А еще она не спит.

***

Гермиона никогда не была из тех, кто сдается, но она вовсе не дура. Она тратит не более нескольких дней, пытаясь выяснить, почему или как зелье Драко лишило его воспоминаний о ней. Но на эти исследования нет ни времени, ни сил. Все надеются на скорое окончание войны, поэтому остальные занятия отходят на задний план. Однако изменить случившееся попросту невозможно. Его флакон удалил ее из его сознания, и не имеет значения, как и почему. Так случилось и тут уже ничего не сделаешь. Несколько недель Гермиона живет в пустом, бездумном пространстве топорной окклюменции. Она закрывается в своем кабинете, оттачивая новые заклинания и контрзаклинания, инструктирует членов Ордена по оперативной работе, посещает собрания Совета, где слушает бесконечные пересказы планов нападения, числа погибших, отчетов о новых темных проклятиях. Рон пытается спросить, как у нее дела; она лжет, и он знает, что она лжет, и они оставляют все как есть. Гарри слишком занят, чтобы нормально поговорить, но она все равно ценит его обеспокоенные взгляды, когда сталкивается с ним в Мэноре. Ее больше не вызывают на собрания, где присутствует Драко. Похоже, что Совет, по крайней мере, сочувствует ее ситуации. Хоть какое-то утешение. В полуживом состоянии постоянной окклюменции Гермиона часто ловит себя на странной мысли, как просто, оказывается, существовать в мире, где война отняла у нее мужа, даже не убив его. Когда Гарри и Рон отправляются из Мэнора в другие пункты, они не оставляют записок и не прощаются. В этой реальности чувства давно погасли. Драко тоже больше не появляется в поместье после того, как Грюм переезжает в коттедж «Ракушка», потому что подчиняется непосредственно ему. И хотя скоротечность всегда была частью их отношений, Гермиона все равно запирается в кабинете, когда узнает об этом. Считает каждый вдох и выдох, утопая в своем горе. Больше всего на свете она боится, что эти изменения могут быть постоянными. Она старается работать так же, как и всегда: эффективно, четко. Не думая ни о чем, кроме стратегий на ближайшие несколько месяцев. Поэтому она удивляется, когда однажды вечером — примерно через месяц после того, как Драко узнал об их печальных обстоятельствах, — она получает сообщение через обои своего кабинета. Крошечные цветочки рисунка на стене составляются в слова:       Убежище. Ты знаешь какое. В 11. Гермиона встряхивает затуманенной головой, проверяет старинные часы слева от себя — без десяти десять. Из-за задернутых плотных штор и недостатка сна и еды она не уверена, какие именно десять. Она все равно принимает душ и одевается. Выпивает чашку чая и только тогда замечает утренний свет за окнами. Около половины одиннадцатого она перемещается с помощью портключа в южный Лондон и дальше двигается пешком. Она уже знает Пекхэм как свои пять пальцев. Это было одно из их мест. По пути Гермиона вспоминает и переживает моменты прошлого — поцелуй на том светофоре, разговор под тем навесом. Его руки на ее талии, плечах, лице, потому что ее муж наслаждался каждым прикосновением и, будучи в разлуке, копил всю свою нежность для этих моментов в маггловском Лондоне. Вдали от мира волшебников они творили свою, особую магию. Гермиона передвигается по району под чарами невидимости. Убежище недалеко, и когда она входит в квартиру ровно в пять минут двенадцатого — Драко там еще нет. Вполне логично. Конечно же, он имел в виду вечер. И Гермиона поняла бы это, будь она в более рабочем состоянии. Но постоянная окклюменция, с ее-то уровнем мастерства, привела организм к минимальной продуктивности. Так что Гермиона смотрит на кровать с выцветшими полосатыми простынями и тут же падает на нее, чтобы просто отдохнуть. В следующее мгновение она, задыхаясь, просыпается. Сонливость вмиг улетучивается, и, охваченная паникой, она поднимает палочку. Шепчет «Люмос» и видит, что в кресле рядом с кроватью сидит Драко и наблюдает за ней. — Ч-что?.. Что ты… — Ты хоть понимаешь, что проспала в неохраняемом убежище целых десять часов? Слова звучат спокойно, почти покровительственно, но Гермиона отчетливо слышит в них тревогу. Это выводит ее из оцепенения, и она садится прямо. Свет заклинания озаряет часть комнаты и черты его лица. Она отмечает потемневшее небо за окном. Драко, закинув лодыжку на колено, держит руками палочку за оба конца. Его одежда, черная одежда Пожирателя смерти, сливается с темнотой. А расслабленная поза противоречит напряженности его взгляда. Он всегда выглядел грозно, и, когда он был ее мужем, Гермиона находила это привлекательным. Теперь это лишь добавляет остроты ее боли. Она трет ладонями лицо и приглаживает растрепавшиеся локоны. — Который час? — ее голос звучит ужасно хрипло, даже для ее ушей. — Девять. Вечера, позволь добавить. Той половины дня, когда я намеревался встретиться с тобой. Она поднимает голову и натыкается на изучающий ее взгляд. — Почему ты не разбудил меня? — Зачем мне тебя будить? — спрашивает он, выглядя искренне встревоженным этим вопросом. Гермионе требуется мгновение, чтобы собраться с мыслями. Его присутствие выбивает из колеи, несмотря на то, что она чувствует себя более отдохнувшей, чем за последние два месяца. Она включает лампу на ночном столике, откладывает в сторону палочку. Садится на край кровати, скрестив ноги. Смотрит на противоположную стену и, наконец, решается спросить: — Зачем ты хотел встретиться? Она поворачивается к нему и тут же отводит взгляд. Предпочитает уставиться в окно. Он не отвечает сразу. Но Гермиона чувствует его. Его движения скованны, и краем глаза она видит, как он ерзает. Неуверенность неестественна для него, однако он быстро приходит в себя, выпрямляется и убирает палочку. Он ищет что-то в кармане своей мантии, и Гермиона снова поворачивается, чтобы взглянуть на него. Легче, когда он не смотрит в ответ. — Я тут кое о чем размышлял, и у меня… есть несколько пробелов, с которыми, я надеялся, ты могла бы мне помочь. Он достает дневник из драконьей кожи и открывает на первых страницах, заполненных его аккуратным мелким почерком. По взмаху руки в его длинных пальцах появляется перо. Он откидывается на спинку кресла. — Если ты не возражаешь, — добавляет он после паузы, наблюдая за ее реакцией. — Вовсе нет. Драко возвращается к открытому блокноту, и она видит, как он, прищурившись, изучает написанное в желтом свете прикроватной лампы. — Тебе, наверное, стоит надеть очки, — подсказывает Гермиона. Он переводит взгляд на нее. Она лишь пожимает плечами. — Ты… носишь очки. Очки для чтения, — поясняет она, не слишком задумываясь о том, почему это похоже на разглашение тайны. — Большую часть времени они тебе не нужны, но… ты пишешь очень мелко. Так что пользуешься ими, только когда пытаешься читать и писать в своих дневниках. Что-то ненадолго меняется в выражении его лица. Он моргает, сжимая челюсть. Это выглядит почти как грусть, что-то до боли ей знакомое, но оно исчезает в мгновение ока. Драко медленно закрывает блокнот и убирает перо, после чего опирается на колени, наклоняясь вперед. — Не ты ли поспособствовала тому, что у меня есть очки для чтения? — спрашивает он, и картина начинает проясняться. Гермиона кивает. — Я… Да. Я диагностировала твое зрение и сделала очки. Они всегда в твоей мантии. Я подарила их тебе на… нашу первую годовщину. Теперь она понимает, почему он попросил о встрече. Стертые из памяти их шесть лет вместе могли размыть не одну деталь его жизни. Мерлин, это будет трудно. Им предстоит многое обсудить. Она наблюдает за Драко, который задумчиво и сосредоточенно смотрит в окно. Боль возникает из ниоткуда. Гермиона закрывает глаза и подавляет дрожь, пытаясь укрепить окклюменцию. — Ты плохо спишь. Она распахивает веки и видит, что он хмурится. Его взгляд опускается на руку, которую Гермиона прижимает к груди, чувствуя под пальцами кольцо. — Над твоей окклюменцией нужно поработать. Вот почему ты не можешь заснуть, хотя явно истощена, — говорит он. Голос низкий, твердый, уверенный. И затем с кривой улыбкой добавляет: — Тот, кто тебя учил, очевидно не особо старался. Его юмор такой же, каким она его помнит. Она усмехается, и он тоже. Однако это совершенно не помогает утолить ее мучительную тоску. — Есть вещи, о которых я хотел бы узнать, обо мне и… наших отношениях, — продолжает он, потирая ухо и глядя на ковер, словно ему не по себе. Гермиону забавляет мысль, что Драко Малфой сейчас может испытывать неловкость. Но он опять смотрит на нее, что-то обдумывая, и медлит. Она пытается поймать его странный взгляд, который ускользает от нее, как песок сквозь пальцы. Драко встает и с неожиданной поспешностью застегивает пуговицы своей мантии. — Если ты не против, я хотел бы составить расписание, — засунув руки в карманы, произносит он, вновь обретая самообладание. — В скором времени мы готовим серию атак на ливерпульский штаб, как, я уверен, тебе… — Я в курсе, — перебивает она, тоже вставая. — Да, так вот, Лестрейнджу и его пособникам не так уж много останется для создания новых проклятий. И я не особо буду нужен в течение следующих нескольких месяцев, пока разрабатывается стратегия. Три месяца, может быть, пять, если Робардс сможет раздобыть… — Малфой, я в курсе, — повторяет она, потому что он бормочет без остановки, и это настолько мило, что она почти забывает, как именно его называть. Он замолкает, уставившись на нее. В уголках его рта закрадывается улыбка. Гермиона прикусывает внутреннюю сторону щеки. На краткий, ничего не значащий миг она позволяет себе смотреть на него. И скучать по нему. И ощущать истинное счастье оттого, что он жив. Это место тоже принадлежало им. Эта низкая кровать, полосатые простыни, слабый желтый свет лампы. Обхватив руками ее грудь, он двигался позади нее и шептал признания ей в шею. Тяжело дыша, он доводил до третьего оргазма после того, как у нее хватило ума заговорить о возможности того, что кто-то из них не увидит конца войны: — Я не смогу… не прощу тебя, Грейнджер. Если… потеряю тебя, я не… Она стонала с его именем на губах, пораженная одной-единственной, самой страшной мыслью: они не переживут потери друг друга. — Тебе лучше уйти, — говорит она, глядя куда угодно, только не на него. — Просто… пришли мне сообщение. Я отвечу на твои вопросы. Ты знаешь, как со мной связаться. Он наклоняет голову. — Вообще-то, нет. Пришлось долго выяснять, где ты находишься. Даже Уизли удивился, что я спрашиваю. Гермиона вздыхает. Она почти забыла, что у них были довольно бурные разногласия по поводу ее роли в Ордене. Ее отстранение от оперативной работы — это деталь, о которой Драко не помнит. Даже с учетом того, как упорно он боролся за это с Советом. Если подумать, только благодаря ему, вероятно, Гермиона до сих пор жива. Кажется, что она так же неосязаемо вплетена в его настоящее, как и он в ее прошлое. — Это… долгая история. Как-нибудь в другой раз, — отвечает она. — Но я всегда в Мэноре. Пожиратели смерти считают, что мы захватили поместье, поэтому больше не пытаются туда соваться. Ты убедил их, что это настоящая крепость. Он хмыкает. — И кто с тобой? — Прямо сейчас? Колин и Падма базируются… — Нет, я не об этом, я знаю о ротации. Кто остается там с тобой? Она таращится на него. — Никто, Малфой. Только я неизменно размещена в Мэноре, потому что моя работа не требует переездов. Я уезжаю, если меня вызывают, но дислоцируюсь я там. Гермиона всегда делала все возможное, чтобы быть единственным постоянным обитателем поместья в вечно обновляемом составе членов Ордена. Согласно протоколу, большинство из них разбросаны в виде сети по всей Магической Британии, и лишь немногие критически важные игроки постоянно находятся в каком-либо одном месте. Она является таким игроком. Драко долго смотрит на нее. Она ждет, когда он откроет рот, тяжесть его мыслей почти выплескивается через нахмуренный лоб. Он явно хочет что-то сказать; что именно, она не знает, но недовольство ясно написано на его лице. Однако она чувствует облегчение, когда он оставляет эту тему. Его молчание и кивок означают, что он готов отложить этот вопрос, как бы его это ни раздражало. — В любом случае… уже поздно. Я не хочу тебя задерживать, — бормочет она. — Если это все. Он прав. Ее окклюменция никудышная от слишком частого и неумелого использования, а когда он стоит в двух шагах от нее, работа, требуемая для сохранения самообладания, заставляет ее сердце биться быстрее. И боги — как же изнурительно держать себя в руках. Драко снова кивает и поворачивается к выходу, но останавливается у самой двери. — Как… Как я тебя раньше называл? — тихо спрашивает он через плечо. — Хм? Он поворачивается к ней. Держит руки в карманах, смотрит на нее так, будто они все еще посреди разговора. Будто он не собирался уходить. — Ты делаешь такое лицо, когда слышишь, как я зову тебя по фамилии. Гермиона возмущенно задыхается. — Неправда! Внезапная ухмылка озаряет его лицо. — Ой ли, Грейнджер? — Я… Она слишком поздно распознает подколку и покрывается румянцем, слыша его тихий смешок. Она тоже усмехается. Она почти забыла, как ему нравились эти маленькие, украденные моменты веселья, когда они были наедине. Скорее всего, это лишь призрак умерших привычек. Последовавшая за этим тишина успокаивает. Гермиона позволяет себе встретиться с глазами, которые, возможно, не помнят ее, но все равно смотрят на нее с добротой. Или вежливо, или дружелюбно. Если бы не усердная окклюменция, возможно, она смогла бы распознать точнее. — «Грейнджер» сойдет, Малфой, — говорит она с легкой улыбкой. Он кивает, но не удовлетворен. — Так я тебя называл? — спрашивает он. — Да, — отвечает она. — Иногда. Драко наклоняет голову, смотрит на нее с любопытством. — А как еще? Шквал воспоминаний: Дорогая, любимая, милая. Дерзкий львенок, невыносимая ведьма, зубрила. Гермиона. Малфой. Моя. — Я расскажу тебе в другой раз, — шепчет она, и ее улыбка угасает. Неистовое горе заглушает все внутри. Он снова кивает. Его улыбка тоже исчезает. — Тогда в другой раз. Возможно, это инстинкт, но он внезапно делает шаг к ней. Гермиона вздрагивает, преданная собственным телом. Он отступает. Теперь между ними лишь тяжелая тишина. Драко морщится и бросает хмурый взгляд на ее левую руку, а потом отворачивается и направляется к выходу. Он больше не оглядывается. Гермиона стоит неподвижно еще несколько мгновений после его ухода. В отличие от первого раза, сейчас ее не тошнит. Она делает глубокий вдох и снова поднимает руку к груди — к кольцу, лежащему у ее бьющегося сердца.