***
Обгоревший ствол Гремучей ивы неподвижно стоит на фоне теплых красок осени. Красная, золотая и жгуче-оранжевая листва покрывает почти каждый квадратный дюйм двора вместе с чарами для распознавания непрошеных гостей. Развалины заросли буйной живой изгородью. Лианы, как жилы, тянутся по каменным обломкам, создавая живописную запущенность того, что осталось от замка. Гермионе кажется, что из этого пейзажа получилась бы красивая открытка. Если бы на него не было так больно смотреть. Она отслеживает ход своих мыслей, старательно избегая меланхолии прошлого. Она все еще может видеть веселящихся детей. Если закрыть глаза. Двор, наполненный смехом, сплетнями и невинностью. От залов, некогда пропитанных волшебством, теперь разит атрофией; это своего рода вторичное разложение оттого, что их так долго держат в тишине, хотя они должны звенеть жизнью. Теперь Хогвартс служит лишь тайным хранилищем и иногда убежищем для Ордена. Когда Гермиона спускается по одной из движущихся лестниц, которые поворачиваются с трудом, скованно и скрипуче, словно суставы испытывают сильнейшую боль, она вдруг ощущает покалывание магии на лице. Поднимает ладонь и касается мокрых щек. Странно. Она даже не почувствовала, что плачет. Она закрывает глаза, делает глубокий вдох. Ее ментальные стены дрожат. Это происходит с каждым ее приездом сюда. Словно Хогвартс, одинокий и опечаленный по поводу того, во что он превратился, говорит: «Спасибо, что заглянула, я рад, что ты здесь, никто больше не приходит». Магия ждет с распростертыми руками, даже после всех жестоких лет, чтобы хоть кто-нибудь из ее детей вернулся в ее объятия. Сегодня, когда Гермиона идет по коридорам, звук ее шагов отличается мягкостью и кротостью. В Хогвартсе просящий помощи всегда ее получает. И даже сейчас, безо всякой просьбы, помощь приходит как добрый дух, принесенный ветром сквозь тишину.***
— Ну и ну. Ты смотри, кого нелегкая занесла. Гермиона удивлена, но все равно улыбается Пожирателю смерти, который курит сигарету, прислонившись ко входу в подземелья — единственной части замка, которая осталась нетронутой. Какая странная удача, что он тоже здесь сейчас. Она видела Тео Нотта в самых разных состояниях. Как и у остальных членов отряда Снейпа, у Нотта выработались свои методы ведения войны. Там, где Драко действовал жестко и эффективно, Тео был хитрым и настойчивым. Гермиона за годы их знакомства всегда ценила его постоянство. Но сегодня перед ней изможденный человек, которого ей еще не доводилось видеть, — коротко подстриженные волосы, мешки под глазами. Два новых шрама вдоль виска. Он фыркает в ответ на ее хмурый взгляд, приподнимая уголок рта. — Я выглядел и получше, знаю. Рад тебя видеть, Грейнджер. — Взаимно. Что ты здесь делаешь? — она точно подбирает слова, а руки сами тянутся к зачарованным карманам пальто. Он наклоняет голову. — Навещаю. Как я понимаю, и ты тоже. Последние несколько дней были не самыми приятными. Просто хотел проведать наших влюбленных инвалидов. — Как она? Как они? В его глазах еле уловимо мелькает тень эмоций, но исчезает, не успев сформироваться. Тео лишь пожимает плечами. — Не очень. Особенно Блейз. У твоего мужа выходит пренеприятнейший Мандуканис. Уверен, ты в курсе. Так и есть. Воспоминания о Блейзе, истекающем кровью на полу Мэнора, свежи, как вчера. Протокол хорошо известен: подразделение должно защищать себя. Уличенные, скомпрометированные шпионы подвергаются атаке другими шпионами, напоказ. Для победы нужны и убийцы, и мученики. Тео быстро затягивается сигаретой. — Не пойми меня неправильно. Драко мастер своего дела, но чего бы я только ни отдал, чтобы вот так же лежать полумертвым и ничего больше не делать, клянусь всеми богами, — бормочет он со всей злобой, на которую способен, и она понимает его лучше, чем кто-либо. Они — главные шестеренки войны. Гермиона, шпионы, старшие члены Ордена выполняют всю грязную работу для достижения победы. Гермиона кивает, кашлянув. Наступает неловкая пауза для обмена любезностями, но они оба предпочитают промолчать, а затем: — Да, ну… Раз уж ты здесь, я хотела спросить… В отличие от Драко, Тео более деликатный и не подает никаких признаков того, что догадывается, о чем она может говорить. — Драко узнавал у тебя и Блейза что-нибудь обо мне после того, как принял Ретиненцию? Просил посмотреть ваши воспоминания о наших отношениях? — спрашивает Гермиона. Конечно, у нее есть свои подозрения. В каком-то смысле она уже знает, ведь если бы не они, Драко не имел бы доступа к некоторым воспоминаниям. Но Тео не реагирует на вопрос, делая последнюю затяжку, а затем гасит окурок носком ботинка. — Почему бы тебе не спросить его? Звучит почти обвинительно, и ей это не нравится. Гермиона смотрит на Тео с нескрываемым гневом. Он вздыхает, достает портсигар из пальто и спрашивает «Как поживаешь вообще?», засовывая новую сигарету в рот. Прикуривает ее от своей палочки, все еще опираясь о каменные стены, как можно более непринужденно. Он поворачивает голову, выдыхая дым. Его взгляд добрый и мягкий, искренне пытливый, и Гермионе хочется оставаться раздраженной. Но она всегда питала слабость к шпионам. — Бывало и лучше, — говорит она, подражая его беззаботности. Такой ответ — это одновременно и «спасибо», и настолько вежливое «отвали», на какое она способна. Тео грустно смеется. — Отлично. Ну что ж. Очень исчерпывающий ответ. — Я жива и работаю, — она улыбается шире, врет сильнее. — Это что-то да значит, нет? Для меня этого достаточно. — Неужели? Борясь с приступом раздражения, она смотрит на вход в подземелье и всерьез обдумывает возможность бегства. — Все замечательно, великолепно, просто превосходно. Что ты хочешь от меня услышать, Тео? Но ее поникший голос выдает больше секретов, чем ей хотелось бы. Уголки рта Тео резко опускаются вниз. — Если тебя это утешит, ему тоже не лучше. Ничуть не лучше. Ты должна это знать. Раздражение Гермионы перерастает в удивление. И, возможно, в гнев, боль и снова негодование. Она бы поняла, если бы могла считать собственные эмоции. Вдалеке, приглушенные стенами окклюменции, звучат отголоски разбитого сердца, которое она усыпила тем утром. — Спасибо, но есть причина, по которой я не спрашивала, — говорит она, проходя мимо него в подземелья. — А следовало бы, — бормочет Тео ей вслед. Гермиона делает вид, что не слышит.***
— Итак, до меня дошли слухи. Гермиона поднимает голову, отвлекаясь от предплечья Пэнси с окрашенными неестественным зеленым цветом венами, на которые направлен кончик ее палочки. — Какие слухи? — она возвращает внимание к больной руке, почему-то не в силах выдержать взгляд Пэнси. — Ты и Малфой. Обливиэйт, тайный брак и все прочее. Блейз много болтает после секса. Гермиона усмехается. — Правда? Она смотрит на Блейза, лежащего на кушетке в углу комнаты, без рубашки, половина его туловища перевязана крест-накрест белыми бинтами. Веселье быстро исчезает. Пэнси хватает ее за локоть и слабо сжимает. Гермиона наконец смотрит на нее. Через всю голову Пэнси тянется длинный мясистый шрам. Гермиона слышала о том, что Пожиратели смерти делают с предателями. Существуют ритуалы темных искусств, предназначенные для таких случаев. Сейчас нет ничего святого. Ни тело, ни разум. Ни сердце. Гермиона старается не смотреть на голову Пэнси, не сводя глаз с ее лица. Хотя впалые щеки и бледная кожа не намного лучше. Как и неровно отвисшая челюсть, после того как ее вывихнули и неправильно вставили обратно, чтобы Пэнси не могла есть. Все ее тело покрыто синяками, вены все еще светятся зеленым от всех проклятий. Тошнотворно ярким зеленым, таким, который не встречается у живых существ. Зеленым с другого конца цветового спектра. От девчонки, которую Гермиона помнит со школы, ничего не осталось. Пэнси сейчас — это кожа да кости, чудом возвращенные к жизни после того, как она чуть не умерла от потери крови. И все же Паркинсон снова сжимает локоть Гермионы. И улыбается так, как научилась за последние восемь лет. Надежда у всех выглядит по-разному. У Пэнси это похоже на добрую кривую усмешку. — Хватит об этом. Мы все еще здесь, так? Разве это не главное? Гермиона кивает, сморгнув внезапную пелену в глазах. — Мы все еще здесь. «Мы все еще здесь», — думает она. О себе и о Гарри. О том, что осталось от Ордена, несмотря на все потери в затяжной войне, которая, она надеется, скоро закончится. «Мы все еще здесь», — говорит она мысленному образу мужчины, который когда-то любил ее. Сегодня этого должно быть достаточно.***
— Привет. Перси поднимает взгляд из-за стола. Поправляет очки на переносице. — О, привет, Гермиона. Чем обязан? Она улыбается. Завтра на том же куске пергамента, на котором сейчас пишет Перси, не будет никаких пометок. Завтра Перси забудет о ее визите. Вместо этого он будет думать, что сейчас неделя до семнадцатого июня девяносто шестого — официального объявления того, что в последствии станет Второй магической войной. Но сегодня — не завтра. Гермиона входит в комнату общежития в подземелье Хогвартса, магически зачарованную так, чтобы выглядеть как старый кабинет Перси в Министерстве. Несмотря на то, что когда-то они были одними из самых важных людей Ордена, есть те, кто считает, что не следует выделять средства на защиту и размещение тех, кто подвергся Обливиэйту. В конце концов, никто не беспокоится о сопутствующем ущербе. Но не Гермиона. — Как дела? — спрашивает она, садясь в одно из кресел перед его столом. Так же, как она всегда делает, когда приходит в гости. Перси улыбается. Вокруг его глаз много морщин, которых не было восемь лет назад. Вдоль подбородка тянется шрам. Еще больше — вдоль спины. Она видела, как он их получил. Пообещала себе, что никогда не забудет. — Очень мило, что ты зашла. На его лице проскальзывают эмоции. Гермиона видит, как дрожит его улыбка, а затем он хмурится, как будто забыл что-то очень важное. Например, смерть матери, отца, сестры, братьев. Смерть самого младшего брата он не забыл. Его он еще и не оплакал. Гермиона старается держать себя в руках, наблюдая, как Перси борется с охватившим его волнением. Он был одним из немногих, кому пришлось принять первую партию до того, как зелье Ретиненция было доведено до совершенства. Это спасло его от дальнейших пыток от рук врага. Хотя цена оказалась так высока. — Э-э… Прости, понятия не имею, что на меня сегодня нашло, — бормочет Перси, переполненный непонятной печалью, которую он явно не понимает. Он хмурится, оглядывается по сторонам. Как будто очень старается вспомнить то, чего не знает. — В любом случае, — он качает головой, — я очень рад видеть тебя, Гермиона. Я… Это очень приятно. Перси снова улыбается. Его взгляд блестит, губы все еще немного дрожат. Гермиона улыбается в ответ, удивляясь, почему у нее щиплет глаза. — Я тоже рада тебя видеть, Перси. Она задерживается ненадолго, вспоминая, что, независимо от его состояния, он все еще здесь. Мы все еще здесь. Даже если этого недостаточно.***
Вечером Гермиона возвращается в Мэнор почти в том же состоянии, в каком покинула его. Изможденной, замкнутой и почти равнодушной, учитывая, как хорошо ее окклюменция держалась весь день. И хотя ее магия больше не истощается с каждым часом, усталость все еще копится в теле. Она уже не знает, чем это вызвано, да ее это и не особенно волнует. По большому счету, это вообще не имеет никакого значения. Надеясь поработать еще немного перед сном — и опасаясь, что содержимое ее подавленного подсознания снова выльется в кошмары, — Гермиона направляется прямиком в библиотеку. Через окна просачивается серебро, и она бродит среди полок и стеллажей в лунном свете, фокусируясь на работе, на недавних указаниях для Дублина и своих текущих задачах в качестве создателя заклинаний Ордена. Ходят слухи о разработке врагом нового рунического проклятия, так что требуются определенные меры противодействия. А еще нужно пересмотреть протоколы защитных чар и ресурсы для обмена сообщениями. Куча стратегий и планов — ее вклад в победу. Ведь они так близки. Возможно, даже слишком близки. Гермионе кажется опасным в это верить, какими бы ни были постановления Совета. Они приближаются к разгадке последних крестражей, а Ливерпуль — это та точка невозврата, которой все ждут. Надежда слишком сильна, слишком страшна, чтобы даже размышлять о ней. И прекращение многолетней борьбы — это действительно конец. Гермиона игнорирует все мысли о том, что будет после, закрывает свой разум даже от предположений о том, какое будущее может ждать ее после войны. Она не смеет задаваться этим вопросом из-за пустоты, которая, несомненно, будет ждать ее, когда все закончится. Она потеряла слишком много. Она знает, что после всего этого у нее ничего не останется. На самом деле, внутри нее уже зияющая рана, лечить которую у Гермионы нет времени. Она как раз собирается отложить несколько томов, когда чувствует легкий холодок вдоль позвоночника. Инстинкт срабатывает раньше, чем она успевает подумать. Она отшвыривает книги в сторону, разворачивается, вскидывая палочку, и бросает невербальное Протего. Однако инстинкт включается не только у нее. Одновременно со своим заклинанием она слышит бормотание Экспеллиармус и роняет палочку на пол. В панике Гермиона отступает к шкафам… Но бра в библиотеке вспыхивают мягким теплым светом, и Гермиона выдыхает, увидев его. — Чтоб тебя, — шепчет она, закрывая глаза и чувствуя, как паника рикошетом проносится по конечностям. — Ты… Мерлин, как ты меня напугал! — Прошу прощения, я не хотел. Она все еще переводит дыхание, едва в состоянии говорить от испуга, но, когда открывает глаза, Драко уже поднял ее палочку и протягивает ей рукояткой вперед. Он стоит неподвижно и хмурится, глядя на нее. — Спасибо, — вздыхает она, забирая палочку. Драко убирает свою в кобуру на боку. Он избегает ее взгляда. Смотрит в сторону, почесывает бровь. Выглядит мрачным и отстраненным. — Я… — он сглатывает, стоя так близко, что ее глаза могут проследить за движением его кадыка. — Я хотел поговорить с тобой. Ждал в твоем кабинете, но… ты так и не появилась. Гермиона тоже хмурится. И напоминает себе: он — незнакомец. Человек без воспоминаний — это просто кто-то другой. Но сейчас от него будто волнами исходит напряжение. И ей интересно, замечает ли такое кто-нибудь, помимо нее. — Я была на задании, — говорит она. — В Хогвартсе, доставляла противоядия для Пэнси и Блейза. Он кивает. Поднимает голову, встречаясь с ней взглядом — его серые глаза поглощены темнотой, — и быстро отворачивается, сжимая челюсть. — Можешь уделить мне пару минут? Если тебя не затруднит.***
Сидя напротив него перед камином в библиотеке, Гермиона понимает, что Тео был прав. Драко выглядит неважно. Тревожность на лице, крепко сжатая челюсть, взъерошенные волосы. На темной рубашке — пятна крови, высохшие и покрытые коркой, как ее глаза сегодня утром. Гермиона размышляет, не пропустила ли она все эти признаки прошлой ночью, когда была под действием огневиски и зелий. Или, возможно, это недомогание появилось недавно. А вот налитые кровью глаза — это что-то новенькое. Она терпеливо сидит в кресле с высокой спинкой и ждет его. Драко устраивается на краю такого же кресла напротив нее, наклоняясь вперед и опираясь локтями на колени. Взгляд прикован к огню в камине. Он отстукивает ногой беспокойный ритм. Ей интересно, осознает ли он. Это всегда дурной знак. Мысленно Гермиона укрепляет свое спокойствие. Уйдя от нее накануне, он уже явно выразил свое к ней неприятие и презрение. Поэтому, что бы он ни хотел сказать сегодня, хуже быть не может. Это просто еще одна часть войны. А она хороший боец. Всегда была. — Кстати, спасибо за урок, — бормочет Гермиона. Драко переключает внимание на нее. Его нога замирает. — Окклюменция, — уточняет она. — Я усыпила их, как ты сказал. Это… очень странно, если честно. В хорошем смысле. Все это время я делала это так ужасно, что твое предложение сработало довольно неплохо. Я и не подозревала, что именно так должна ощущаться правильная окклюменция. Он неопределенно хмыкает — не то соглашаясь, не то возражая. А потом улыбается самой печальной улыбкой, которую она когда-либо видела. — Не за что, — тихо говорит он, не глядя на нее. Как он ни старается замаскировать свои эмоции, на его лице читается беспокойство, граничащее с отвращением. Он пытается найти и подобрать слова, морщится, когда так и не может их произнести, и возобновляет нервные постукивания ногой. — Что бы там ни было, просто выкладывай, Малфой, — ее голос звучит спокойно, несмотря на дрожащие ладони на коленях. — Обещаю, я выдержу. Только когда его взгляд падает на ее руки, она понимает, что крутит кольцо на безымянном пальце. Драко поднимает голову, вздыхает, резко проводит ладонями по лицу. И это так похоже на него — на того взволнованного чистокровного блондинистого мерзавца, на того придирчивого, раздражительного, невыносимого, любимого мужа, — что в глазах непонятно почему начинает щипать. — Н-нелегко об этом… спрашивать, так что я просто… — теперь на его лице читается отвращение. — Мне нужно знать, что ты будешь честна со мной, Грейнджер. Драко тяжело, напряженно смотрит на нее. Почти умоляя, если ей не мерещится. Она кивает, готовясь к худшему. — Конечно. — Я когда-нибудь изменял тебе? Гермиона моргает. Смысл слов доходит не сразу. — Что? Черты его лица меняются. Он хмурится, сжимает губы в плотную линию. Щиты его окклюменции падают. Глаза приобретают оттенок яркой, глубокой печали. — Я тебе изменял? — тихо и покорно произносит он. — Был неверен? Вопрос звучит как болезненное признание, покаяние и непрощение. У нее перехватывает дыхание. — Н-нет. Драко… Нет. Нет, ты… никогда. По крайней мере, я не думаю… Ты бы не стал, это не похоже на тебя, что бы ни навело тебя на… Осознание прерывает ход ее мыслей. Воспоминания. О ее кошмаре. Который он, должно быть, видел прошлой ночью. Тот самый кошмар — наблюдение за темноволосой женщиной через полуоткрытый дверной проем. Даже сейчас Гермиона видит перед глазами эту сцену: безликая другая, стоящая на коленях, голова покачивается вверх и вниз. Выражение откровенного удовольствия на лице Драко. А потом он замечает, что Гермиона наблюдает за ним, и спрашивает, не хочет ли она присоединиться. Должно быть, она плохо скрывает свои эмоции, потому что он считывает их и приходит к собственным выводам. — Чертов Салазар, — в отчаянии он снова проводит рукой по лицу. — О чем я, твою ж… О чем я думал… — он замолкает и смотрит в сторону. Во всем его облике читается глубокое негодование, он стискивает зубы так, что на скулах выступают желваки. Гермиона никогда не видела его в такой ярости. Это ошеломляющее зрелище. Ей требуется слишком много времени, чтобы понять его реакцию. Он думает, что изменял ей. — Это не так. Она едва слышит себя, слова вылетают изо рта с незнакомой интонацией. Он почти не реагирует, продолжая смотреть мимо нее. Его гнев ощутим, он просачивается в его дрожащие пальцы, напряженный позвоночник, избегающий ее взгляд. Гермиона предполагает, что это чувство вины. Или злость оттого, что тебя заставляют вспоминать прошлое, за которое ты не хочешь нести ответственность. — Малфой, ты не был мне неверен. Я обещаю. Он обдумывает это, упираясь языком в щеку. — Но ты ведь не можешь знать наверняка, правда? — вздыхает Драко и смотрит на нее, а затем быстро отводит взгляд, словно обжегшись. Откуда ей знать? Пожирателей смерти отправляют на задания по всему миру. Их не бывает по несколько дней, недель, иногда месяцев. Шпионы должны сохранять свое прикрытие. Она бы никак не узнала. И все же. — Я знаю. Просто знаю. Он снова бросает на нее короткий взгляд. Ее окклюменция мешает верно читать его эмоции. Она надеется, что он хотя бы посмотрит на нее. Что сможет увидеть ее искренность. Некоторое время они оба молчат. Гермиона старательно отгораживает свой разум от бурлящих внутри чувств, словно пряча их в непроницаемый контейнер. Она рассматривает его, неосознанно задерживая взгляд на лице. И если ее глаза тайком следят за его пальцем, поглаживающим в раздумье нижнюю губу, если она упивается образом его напряженного взора вдаль, если ее сердце громко стучит в своей клетке при воспоминании о его запахе, отдаваясь пульсацией между ног, то что тут поделать? Разум силен. Сердце спит. Но тело, к сожалению, помнит. Драко не удовлетворен ее ответом. — Что же тогда я видел? — спрашивает он, хотя она так надеялась, что этого не случится. — Я знаю, что видел прошлой ночью в твоем сознании. Ты смотрела, как меня… ублажает другая женщина. Это было мерзкое… — он обрывает конец предложения, нервно выдыхая. — Что это было? — Эмм… Ничего. Это не воспоминание, могу сказать тебе точно. Должно быть, какой-то… Не знаю, выдуманный сценарий. Или что-то в этом роде. Магия была ужасно непредсказуемой, — отвечает Гермиона, внезапно завороженная огнем в камине. Это не совсем ложь, но она надеется, что он на это купится. Он не верит. Его протяжное «хмм» еле слышно. Он откидывается на спинку кресла, закидывая лодыжку на колено. Снова проводит пальцем по губам, теперь слегка изогнутым вверх, как будто он хранит секрет, который должен ее заинтересовать. Ее сердце скачет, в голове проносятся самые непристойные его образы. — Я когда-нибудь говорил тебе, что ты отвратительная лгунья? — тихо спрашивает он. — Уморительно, — Гермиона закатывает глаза. — Из тебя получился бы ужасный шпион. Не то чтобы я допустил тебя к подобной работе… — Какое бы оскорбление ты ни придумал, боюсь, ты опоздал на шесть лет, — парирует она по привычке, сдерживая улыбку. Веселье в его глазах замирает. Он снова отводит взгляд. Это похоже на поражение в игре, правил которой она не знает. Эмоции беснуются внутри ее окклюменции. Наступает тишина, и они оба медленно тонут в незавершенности. Между его бровями образовывается небольшая складка, когда он раздраженно хрустит пальцами. На руке поблескивает фамильный перстень. Его удрученное состояние напоминает ей о шестом курсе. Он выглядит неважно. Гермиона вздыхает. — Если хочешь знать, — начинает она, преподнося ему еще одну самообличающую откровенность, — это был кошмар, который приснился мне несколько дней назад. Я… не знаю, откуда он взялся и почему, он точно не основан на реальных событиях. Но… я полагаю, ты знаешь, что кошмары часто являются… — Продуктом длительного воздействия темных искусств, да. У меня они тоже бывают. — Ну вот. Ты хотел знать. — Это повторяющийся кошмар? — Нет. Снился мне только раз. Он хмурится еще больше. — И из всех возможных вещей, которые могла обнаружить магия, она выбрала тот единственный раз, когда тебе приснился кошмар о том, как мне делает минет другая женщина? Как ты думаешь, почему? Гермиона лишь мельком смотрит ему в глаза — неумолимые осколки серого — и отворачивается. — Не знаю, Малфой, почему бы тебе не спросить у магии? — Ты ведь понимаешь, что окклюменция прошлой ночью была предназначена для того, чтобы скрыть воспоминания? Гермиона не отрывает взгляда от камина. Ей не нравится такой ход мыслей. Она бездумно теребит рукой воротник рубашки, а затем опускает ладонь на кольцо на груди. — В итоге магия вытащила кое-что из подсознания. В частности, то, что ни один из нас не хотел, чтобы другой нашел, — добавляет Драко. Она чувствует зарождающуюся дрожь в конечностях. — Послушай, Малфой, — она заставляет себя встать, — я сегодня очень устала, так что если ты… — Почему ты не хотела, чтобы я это видел? — продолжает он, тоже поднимаясь с места. На пределе терпения Гермиона проводит обеими руками по лицу. Потом смотрит на него. Он снова напряжен. — Ты ведь умный парень, — говорит она, внезапно чувствуя себя еще более измученной. — Уверена, ты можешь догадаться. Она пытается повернуться, чтобы уйти, не желая больше рисковать своей окклюменцией, но Драко быстро шагает вперед и преграждает ей путь. — Почему ты не хотела, чтобы я это видел, Грейнджер? Он стоит так близко, и ее глаза находятся на одном уровне с его подбородком. Она видит, как вздымается и опускается его грудь, видит пятна засохшей крови на его черной рубашке и легкую щетину. Эмоции бьются о ее ментальные стены, пытаясь разрушить структуру. Она сдерживает их. Это реагирует ее тело. Только тело, предающееся воспоминаниям. — Потому что я не хотела этого делать, ясно? — Гермиона с трудом сохраняет самообладание. — Я не хотела объясняться с кем-то, кто не помнит или не понимает. И кроме того, я же не лезу в твои… пожирательские… — она замечает его усмешку, — дела, когда у меня есть свои вопросы… — Никто не мешает тебе спрашивать. — Предпочту отказаться, спасибо. — Почему? — Потому что! Потому что я могу не пережить ответы. Потому что ты меня больше не знаешь. Потому что, потому что, потому что… Но нет более очевидной причины, чем прерывистое дыхание от его близости, запаха крови, пота, ветивера и его самого, проникающего в ее стены. Тесно, навязчиво, невыносимо. Сердце бешено скачет, разум отключается. Что-то яростное бушует за грудной клеткой. Потому что, когда я закрываю глаза, я все еще чувствую твой вкус. — Потому что… Это все, что срывается с ее губ. Она поверженно опускает голову. Замечает его напряженные руки по бокам, прежде чем он прячет их в карманы. Драко наклоняется к ней, ловя ее взгляд. — Отчего же, Грейнджер? Почему ты не можешь спросить меня? Хрипловатый, низкий голос — это почти слишком. В вопросе звучит искренность, за которую она когда-то боролась. Гермиона делает вдох и, все еще не смотря на него, признается: — Потому что потерять тебя однажды уже само по себе тяжело. Мне не нужно слышать это снова и снова. Между ними воцаряется неестественная тишина. Гермиона, наконец, решается взглянуть на него, но видит, что он смотрит на нее с такой открытой печалью… Нет, с жалостью. Он смотрит на нее с жалостью. Во всяком случае, так ей кажется. Это ведь не может быть ничем другим? Гермиону охватывает крайнее отвращение к себе. — Мне надо… — она криво усмехается. — Прости, это было… слишком… Тебе не следует… Я пойду… Но еще до того, как она успевает сорваться с места, он хватает ее за плечи. Она снова смотрит на него. Жалость все еще читается на его лице. — Впусти меня. — Что? Серые воспаленные глаза внимательно изучают ее. Он моргает, сглатывает. Во взгляде вдруг появляется какая-то странная уязвимость. — Впусти меня. Только еще раз. Пожалуйста. — Зачем? — шепотом спрашивает Гермиона. Он сжимает ее плечи. — Я не… Я не могу сейчас найти слов. Он произносит это, содрогаясь, словно против своей воли. Ее стены сильно трясутся, ее собственное удивление и растерянность лишают всяких мыслей. — Пожалуйста, — хрипит он. На лице все то же выражение глубокой печали. Теплый полумрак библиотеки придает моменту святость. Драко стоит так близко, и ей кажется, что она чувствует его дыхание на языке. Если бы только она могла поддаться своим желаниям, закрыть глаза и сжать его окровавленную рубашку, прижаться ртом к его губам, снова ощутить вкус его кожи, возможно, тогда… Возможно, тогда ей не было бы больше так холодно. — Хорошо, — вздыхает она. Драко тут же затягивает ее в свой разум…***
Тьма. Но знакомая. Размытый туман. Все затянуто дымкой, и чувствуется тошнотворно сладкий запах… — О да… Гермиона уже слышала это, видела прошлой ночью. Чувствовала. Но то, что вчера казалось неоднозначным, беспорядочным, неясным, теперь вырисовывается отчетливее. Медленно, в какофонии ощущений, возникает воспоминание. А еще она вдруг понимает, когда это происходит: вскоре после того самого совещания Совета. После того, как он узнал, что забыл об их браке. Драко лежит на кровати в роскошной комнате, окутанной темнотой и сыростью. На стенах висят обожженные картины, лунный свет пробивается в щели между тяжелыми портьерами. Тьма гнетущая, скрытная, а воздух пронизан заглушающими чарами. Его ощущения становятся ее ощущениями. Постепенно Гермиона начинает испытывать то же, что и он: тяжелое дыхание, жар и пот. Ее сердце бьется все сильнее. — Ты можешь уйти. Если это будет слишком. Можешь уйти в любой момент, — слышит она Драко из настоящего. Но его слова едва улавливаются в окружающем ее воспоминании. Так же, как Омуте памяти, Гермиона наблюдает, как материализуется кровать с балдахином, но в то же время ощущает кожей прохладу простыней. Он лежит на спине, брюки расстегнуты, член в руке. Гермиону внезапно охватывает неистовое, дикое желание, не принадлежащее ей. Ее бросает в жар от вида Драко, который водит сжатым кулаком по своему стволу ровными, размеренными движениями. На его бледной коже блестят капельки пота, глаза закрыты, грудь тяжело вздымается. Она чувствует его возбуждение, когда он ласкает себя с таким сдержанным напряжением. Дыхание Гермионы сбивается, сердцебиение учащается. — Ты можешь уйти… — Нет, подожди… — на выдохе просит она, не зная, что еще сказать. Понимая только, что не хочет уходить. Она даже не может оторвать взгляд. Горячая пульсация внизу живота усиливает ее восприятие воспоминания: движение и ощущение его руки, крепко обхватившей член, скользящей вверх и вниз. Ритм в тишине. Влажные, непристойные звуки. Драко стонет. Затаив дыхание, она наблюдает, как его большой палец нежно поглаживает головку члена. Ее взгляд прикован к легкой складке между бровей, когда он выкручивает руку так, как, она знает, ему нравится, его рот приоткрывается, волна удовольствия проходит через него… И через нее тоже. Она чувствует все. Как пот выступает на его коже. Как пальцы дразнящее сдавливают член в погоне за наслаждением. Как ее собственное тело горит, а между ног вдруг образовывается ноющая пустота… Она не знает, как долго его разглядывает. Знает только остроту его желания в каждом напряженном вздохе. — Черт… да… Гермиона смотрит, как ее муж, задыхаясь и потея, предается самоудовлетворению на шелковых простынях. Потребность — крайняя степень его возбуждения — видна в деталях: его одежда и ботинки все еще на нем. Расстегнутый ремень висит на брюках, и пряжка звякает каждый раз, когда его бедра резко дергаются. Он даже не потрудился раздеться. Драко чередует яростные движения кулака с почти вялой медлительностью, как только пульс начинает учащаться. Он задерживает свой оргазм. Сама мысль воспламеняет все внутри, и Гермиона почти теряет сознание от силы своего желания. Тело помнит. Оно прекрасно помнит склонность Драко к продлению удовольствия. — Вот так. Вот… Да, любимая. Черт, дорогая… Посреди звуков его резких вдохов и сдержанных стонов к Гермионе приходит внезапное понимание. И если она сосредоточится, то в ее воображении возникнут слабые образы языка на коже, блуждающих пальцев… Эмоции и ощущения каскадом наваливаются на нее через его воспоминания: привкус соли от пота во рту, тоска, что-то тяжелое на сердце, горечь и чувство вины. Это желание, но и отчаяние… Догадка потрясает ее, едва не разрушая ментальные стены. Теперь воспоминание имеет смысл. Чувство вины, нерешительность… Он думает о ком-то. Ее муж мастурбирует, фантазируя о женщине. И Гермиона уверена, что не о ней. Иначе почему он так расстроен, так виноват? Должно быть, это его признание. Его способ рассказать ей. Перенести разговор о его прошлом в их настоящую реальность, чтобы смягчить удар. Ее окклюменция начинает давать трещины. Она не думает, что ее стены смогут выдержать здесь еще хоть минуту. — Грейнджер, подожди, почему ты расстроена?.. Она с силой вырывается из его головы, не обращая внимания ни на что другое. Если Гермиона и умеет что-то делать, так это быстро соображать.***
Вот только ее муж быстрее. Ее сознание стремительно возвращается в тело. Драко держит ее за плечи, и они оба тяжело дышат. Он толкает ее назад, прижимая к полкам книжного шкафа и подходя невыносимо близко. — Нельзя… — выдыхает Драко ей в лицо, его глаза закрыты, — не надо… выходить из чужого сознания… так резко… — Пошел ты. Гермиона упирается руками ему в грудь, чтобы оттолкнуть, но он хватает ее за запястья, прижимая ее ладони к себе, и она чувствует, как быстро стучит его сердце. — Почему… — начинает он, но вопрос остается незавершенным, когда его вдруг накрывает осознание. Они стоят вплотную друг к другу, едва дыша после того, как только что пережили вместе очень интимное воспоминание. Кажется, он понимает это так же, как и она. — Нет… не… — но слова снова застревают в горле, и он шумно сглатывает. Гермиона чувствует, как его нос касается ее носа. Ее ресницы дрожат. Голова кружится от накрывающего ее тело тепла, и она утопает в этом ощущении, надеясь лишь на силу притяжения, чтобы не упасть. Желание пульсирует между ног, окутывает легкие, держа в заложниках ее кислород. Сердце громко колотится, дыхание сбивается окончательно. Бабочки в ее животе порхают, разрывая его на кусочки… — Гермиона? Ее имя в его устах — акт насилия. Она быстро моргает, не может видеть ясно, не знает, не понимает, что происходит… Она заикается на вдохе, когда чувствует поцелуй на своей щеке. Только тогда она замечает свои влажные ресницы и привкус соли на губах. Тело — предатель. Ее руки начинают сильно дрожать. Драко тут же накрывает их своими, сильнее прижимая к груди. Он тоже судорожно дышит. Просто два потерянных человека, страдающих от нехватки воздуха. Утопающих друг в друге. Он слегка приоткрывает рот, обдавая ее кожу горячим сбитым дыханием. — П-почему ты плачешь? — сдавленным голосом спрашивает он. — Я не знаю. Она должна что-то почувствовать. Хоть что-нибудь. Вокруг только холод. И жар, по всему телу. Жар оттого, что она только что смотрела на него, думающего о другой женщине. Жар от воспоминаний о том, как он вдавливается в нее всем своим весом. Жар от буйства ее эмоций, сопротивляющихся окклюменции. Жар от горючих слез за закрытыми веками… — Почему ты хотел, ч-чтобы я это увидела? Он замирает. Гермиона слышит только его неровное дыхание и чувствует дикий галоп его сердца под своими ладонями. — Мне казалось, это очевидно, — отвечает он. Его голос звучит хрипло. Что-то внутри нее надламывается. Кажется, Драко замечает это. — Прости… — он целует ее мокрую щеку, все еще прерывисто дыша. — Я вдруг почувствовал, что ты расстроена, я… Я не хотел смутить тебя или… У меня просто… Я не мог найти слов. Я должен был… прости. Он нежно проводит большими пальцами по костяшкам ее рук, лежащих на его груди. — Нет, это… Это не имеет значения, — бормочет она. Драко отстраняется, чтобы посмотреть на нее. Его кожа блестит от пота, губы влажные. Глаза открыты, и в них — весь ее мир. Какая разница, если он хочет других женщин, теперь, когда не помнит, как хотел ее? — Это совсем неважно, — тихо добавляет Гермиона. Но что-то пронзает ее грудь, пробиваясь сквозь стены острой болью. И она улыбается, потому что это правда. Это не имеет значения. Это не изменит того, как сильно она его любит. Похоже, ничто не может этого изменить. Ты все еще здесь. Она глубоко вдыхает, охваченная эмоциями, которые не удержать; они бурлят в ее груди, переливаются через стены окклюменции. Мы все еще здесь. Ее глаза покрываются пеленой так внезапно. Она почти не видит его сквозь слезы. Как и прошлой ночью, Гермиона не в состоянии понять выражение его лица. Он несколько раз моргает. Его глаза воспалены, но теперь, когда он так сильно хмурится, они кажутся еще краснее. Он снова сглатывает. А потом осторожно берет одну из ее рук, лежащую на его груди, и с мучительной медлительностью, не отрывая от нее взгляда, целует внутреннюю сторону ее ладони. В один миг наступает конец света. Ее тело помнит форму его губ. Оно просыпается от этих ощущений спустя столько времени. Его губы мягко касаются ее кожи, и она сдается, не в силах оторвать взгляд от жара в его глазах. Она чувствует, как он судорожно выдыхает через нос. Во рту у Гермионы становится сухо. Один поцелуй — прикосновение губ к коже, — и ее тело превращается в бездумное, безумное желание. Она закрывает глаза, переполненная ощущениями. Движение его губ погружает в транс. Дыхание больше не поддается контролю. А Драко продолжает медленно, вожделенно целовать ее ладонь, словно пытаясь впечатать в нее мысли, которые не может озвучить. Он тяжело и прерывисто дышит, и Гермиона вторит ему, другой рукой ощущая бешеные удары за его ребрами. Драко перемещает свой рот на ее запястье и в то же время делает шаг вперед, намеренно прижимаясь к ней всем телом. Она чувствует его твердую длину у своего живота. Гермиона распахивает веки и видит, что он уже наблюдает за ней. В серых зрачках нет ничего спокойного и собранного. Она тянет руку к его челюсти. Мурашки пробегают по ее коже от прикосновения к щетине. Он прижимается щекой к ее ладони, закрывая глаза. Его дыхание все такое же неровное, но теперь оно становится более учащенным. Совсем как ее собственное. Гермиона только сейчас замечает его румянец и исходящее от него тепло. С болезненным выражением лица Драко вдруг наклоняется к ней, касаясь ее лба своим. Он не двигается. Ему и не нужно. Они так и стоят, тяжело дыша друг другу в рот. Безуспешно пытаясь не утонуть. — Скажи мне остановиться, — хрипло выдавливает Драко. Гермиона лишь подается вперед, еще ближе к нему, чувствуя его возбуждение. — Черт, Грейнджер, скажи мне… Их губы встречаются безо всякого колебания, и она все вспоминает — как он по-хозяйски обхватывает ее руками, как притягивает ее к себе, ощущение его рта и ласку его языка. Тело помнит. Оно помнит его вкус, помнит тепло его объятий, помнит… Как быстро он может одной рукой расстегнуть пуговицы и молнию на ее джинсах. — Скажи мне остановиться, — повторяет он, поглаживая резинку ее белья. Она льнет к нему в ответ, развратно облизывая его рот, не оставляя места для неверного толкования, и чувствует, как изгибаются его губы. Гермиона упирается бедрами в его руку, зажатую между их телами, но его ловкие пальцы все равно проникают в ее насквозь промокшие трусики. Она всхлипывает, когда он скользит между ее влажных складок. Драко со стоном опускает голову на ее плечо. — Гребаный Мерлин… Серьезно? — его пальцы замирают. — Не… Не смей… — Гермиона покачивает бедрами, давая ему знак продолжать, и сминает в кулаках воротник его рубашки. Она не знает, что на нее нашло. Но это овладевает ею, убивает ее. Пропитывает каждый дюйм ее тела потребностью, настолько сильной, что ужасает своей интенсивностью. Носком ботинка Драко осторожно раздвигает ее ноги и наклоняется вперед, скользя пальцами внутрь и сгибая их. Ее колени едва не подгибаются от неистового наслаждения, вызванного этим действием. Он начинает двигать рукой, нажимая на стенки и одновременно лаская большим пальцем клитор. Отчаянно. Отчаяние — это единственное слово, которым можно описать ее ощущения от его прикосновений и ласк. Отчаяние от безысходности, но и от неистовой нужды. Она понимает, что стонет, хоть и не слышит ничего за стуком своего сердца и громким дыханием Драко рядом с ее головой. Он прикусывает кожу у нее под ухом. — Боги, ты вся мокрая. Сжимая до синяков ее бедро, он оставляет дорожку открытых поцелуев на шее, медленно поднимаясь вверх, проводит языком по щеке и наконец находит ее губы. И целует с таким грубым, безудержным желанием, в то же время опуская руку ниже, чтобы глубже проникнуть в нее пальцами. Гермиона вскрикивает ему в рот. Дикое, непередаваемое наслаждение пронзает ее тело, и она начинает дрожать, пока Драко ритмично и настойчиво попадает в нужную точку. Удовольствие накатывает волнами с каждым толчком, не давая ей отдышаться. — Черт, Гермиона, твою ж… Она едва успевает заметить, что его бедра двигаются в такт его пальцам, что сама она громко стонет, когда Драко обхватывает ладонью ее лицо. — Гермиона… А потом он снова впивается в ее губы жадным поцелуем, сильнее прижимая руку к ее промежности, массируя клитор и сгибая пальцы внутри так, как ей нужно, чтобы взорваться. Наслаждение пронзает ее насквозь — жестокое и беспощадное. Спина выгибается дугой, из груди вырывается прерывистый, отчаянный стон, дыхание сбивается, Гермиона получает такую мощную разрядку, что едва не теряет сознание. Блаженство разливается по всему телу, пока Драко продолжает трахать ее пальцами. Она постепенно приходит в себя, обмякая в его руках. Видит, что пот стекает по его лицу, ощущает его твердость на своем животе и чуть подрагивающие бедра. Его пальцы замирают между ее ног. Рубашка помялась там, где она держит его за воротник. Она давно не чувствовала себя так… спокойно. И все же: — В-внутри. Пожалуйста. Я хочу тебя внутри, — шепчет она. Оргазм служит лишь напоминанием. Даже сейчас тело умоляет о большем. Ее разум покинул сцену, сердце затихло и молчит за стенами. Это говорит тело. Это тело берет все, что может получить. — Я хочу… Хочу тебя… пожалуйста. Пожалуйста, Малфой… пожалуйста. Он отстраняется и смотрит на нее. Гермиона не понимает, почему его брови нахмурены, хотя он все еще тяжело и часто дышит. Все еще прижимается к ней, и его пальцы внутри нее. Рука, которой он обхватил ее спину во время оргазма, тянется к ее лицу. Гермиона знает: он что-то ищет. Его взгляд скользит по ее чертам. Он по-прежнему хмурится. Он до боли нежно водит большим пальцем по ее щеке. Ей интересно, что он видит, что вызывает такое обеспокоенное выражение на его лице. Дай она себе волю, она могла бы задуматься, нравится ли ему то, что он видит? Находит ли он это приемлемым? Будет ли думать о ней хоть иногда, доставляя себе удовольствие? Как бы то ни было, ее окклюменция не позволяет ей развивать подобные мысли. Через какое-то время он сглатывает. — Ты применяешь окклюменцию. Гермиона моргает. — А какая разница? Никакой. Все это уже неважно. Больше нет… Но что-то меняется в нем после ее вопроса. Гермиона словно со стороны наблюдает за тем, что происходит дальше. Драко вытаскивает руку из ее трусиков, оставляя влажный след на ее разгоряченной коже, и кладет ей на бедро, под свитером. Его влажные пальцы резко контрастируют с жаром, который они только что приносили. Она снова чувствует холод. Но на самом деле — ничего. Ничего, кроме своего тела и бездумной потребности вернуться к той черте, к которой только он мог подвести ее… Они оба переводят дыхание. Гермиона наблюдает за румянцем на его коже. Он всегда краснел слишком быстро, постоянно. А потом Драко медленно наклоняется к ее лицу и оставляет целомудренный поцелуй в уголке рта. Он чуть слышно и почти болезненно стонет от этого прикосновения. Застегивает молнию на ее джинсах и возвращает руки на ее бедра, слегка сжимая. Он все еще хмурится. Смотрит вниз. — Не так, — шепчет он, уткнувшись ей в щеку. Вспотевший и неудовлетворенный. Кончики его пальцев впиваются в ее кожу. — Не так, — повторяет он и вздрагивает, прижимаясь к ее лбу. Как будто она могла не услышать его в первый раз. Потому что ему очень нужно, чтобы она знала. Не так. — Что это значит? — Это значит, что я хочу… — но он стонет, когда она непроизвольно трется о него, и крепче обхватывает ее бедра, останавливая ее движение. И вот откуда Гермиона знает, что это значит. Драко сглатывает. — В смысле, я не… я не думаю, что… — он вздыхает, смущенный, расстроенный. — Черт возьми, что со мной происходит… Она отодвигается в сторону и отходит от него. И он позволяет ей. Его руки падают по бокам. Он снова смотрит на нее с грустью, с жалостью, сжимая кулаки. Пальцы его левой руки все еще блестят от ее возбуждения. Она не может перестать смотреть на них. Она не знает, что в ней не так, раз он не хочет трахнуть ее как следует, но полагает, что он имеет право на свои предпочтения. — Все в порядке, — говорит она. — Я понимаю, правда. Она может ошибаться, но что-то похожее на панику отражается на его лице. — Подожди. Грейнджер, подожди, я не имел в виду… — Спокойной ночи. Гермиона аппарирует из библиотеки прямо в свою комнату. Запирает дверь и быстро накладывает несколько антиаппарационных чар для надежности. Она слышит, как он появляется за ее дверью. Слышит, как он подходит к ней и стучит. Как зовет ее по имени. Она добавляет еще и заглушающие чары. Долгое время Гермиона не двигается. И размышляет, нормально ли, что она почти ничего не чувствует после того, как ее муж во второй раз отверг ее. Или, возможно, что она отказывается что-либо чувствовать, усыпляя эмоции за своими стенами, не желая разбираться с ними. Ее окклюменция остается твердой, подавляя все переживания. Гермиона объясняет себе все произошедшее сегодня тем, что ею командовало тело. Ничего больше. Это неважно. Не имеет никакого значения. В конце концов она осознает, что тело — само по себе монстр. Со своими когтями, со своим голодом. Она должна справиться с этим. Орден зависит от нее. Гермиона играет ключевую роль в войне, которая с каждой неделей все ближе к завершению. Она должна найти способ перенаправить потребности своего тела, не вызывая ненужных осложнений. Должна найти способ отвлечь себя от поисков встречи с ним — теперь, когда снова ощутила его вкус. Нельзя быть такой рассеянной, не на данном этапе войны. Руководствуясь этой логикой, она идет к своему рабочему столу. Достает пергамент и зачарованные чернила. Ей требуется не более минуты, чтобы написать послание Грюму: Верните меня на фронт.