***
Это утро выдалось хуже любого из предыдущих. Галина Николаевна собрала в узелок мусор, завязала, и двенадцать раз проверила наличные деньги после этого. В её голове поселилась новая мысль: раз большую часть суток она пребывает в невменяемом состоянии, то способна засунуть купюры в мусорное ведро, перепутав с обычными бумажками. Помимо прочего, никотин и алкоголь в её крови провоцировали жажду, но пить воду Галина Николаевна могла только тремя глотками, не больше и не меньше. Перед тем, как поставить стакан на поднос, она прикасалась подушечкой пальца к дну с внешней стороны. Она не могла внятно объяснить, что именно плохого с ней случится, если она не сделает этого, но тревога при малейшем отступлении от ритуала билась молотом в глазах и горле, и Рогозина трогала стакан. Ей представлялось, как отец видит с небес, до чего она докатилась, и молчаливо осуждает её трусость. Войну пройти хирургиней, похоронить мужа, столько лет допрашивать матёрых уголовников — и чокнуться из-за какой-то мелочи. Кто-то что-то не так сказал, и у Галочки протекла башня. Рогозина старалась прерывать повторения, чувствуя затылком укоряющий взгляд отца, но страх затоплял её, лишал воли, и она срывалась, проделывая ритуал полностью, без мельчайшего отступления. Галина Николаевна ненавидела, когда кто-то выходил в подъезд, пока она таращилась на свою входную дверь, стоя пролётом ниже. Тогда ритуал нарушался, как у мусульман омовение, и все хождения, прикосновения и дополнительные прокручивания замка приходилось начинать заново. Сбоку указательного на правой руке образовалась мозоль от бессмысленного вжимания головки ключа. Рогозина подумывала установить сигнализацию, но потом поняла, что тогда проверять придётся ещё и её — и отбросила эту идею. Ненавидя себя и весь мир вокруг, Рогозина ввалилась в ФЭС, стряхивая снятыми кожаными перчатками снег с пальто. Сегодня аппетитные пищевые запахи перебили даже лютую химозину средств дезинфекции, въевшуюся в каждую тряпочку, досочку, панельку. Аромат источали коробки пиццы, занимающие полстола в обеденной. — У кого день рождения? — вымолвила Галина Николаевна, заливая кипятком чайный пакетик. — Ни у кого, — с набитом ртом ответил Тихонов. — Петрович в отставку подал, проставляется. Вам чего положить, Галина Николаевна? — Положи вкусного, я Вале в морг отнесу, она ж поди опять не выходила. — Вале Андрей отнёс уже, поешьте сами. — Я завтракала, Иван, может быть, позже. — Позже нечего будет, Галина Нико… — вдогонку крикнул Тихонов, но дверь за Рогозиной уже закрылась. С Кругловым Галина Николаевна столкнулась, выходя из кабинета. Она не хотела тратить и без того скудные силы на лицемерное прощание и бочком собиралась протиснуться вон, сославшись, что спешит в теневую. Но Николай Петрович имел иные планы, цепко ухватив её под локоть. — Галя, на пару слов, — и втолкнул её обратно. Рогозина часто и мелко дышала, плечом притиснутая к стеклянной забелённой перегородке. Круглов не отступал, в свойственной манере не давая ей пространства, лицо его, размягчённое всеобщим вниманием и будущим отдыхом, казалось лишённым всех мускулов. — Столько всего между нами было, вспомни, Добинск, киллер этот, Токарев или как его, ты Лизу нашла и пистолет вытащила из моей руки, ты не можешь выбросить из памяти все эти годы... Рогозина отпихнула его папкой в грудь. — Все эти годы стоило мне дать слабину, как ты тут же тянул одеяло на себя! Возьми хоть тот конченый пансионат с сектантами: что ты мне сказал? Что ты будешь за нас решать, ты мужчина и тебе виднее! Тебе виднее кого-то не меня на таких условиях, ищи халдейку, чтобы в рот заглядывала! Игрек-хромосома не предполагает априори ни ума, ни чести. У Вали душа воина, а у тебя — труса, ты ранил меня тогда, когда я сильнее всего нуждалась в помощи, и пытаешься стребовать моей милости, надавить на жалость! Круглов молчал, серо-голубые глаза Галины Николаевны били молнии. Она выдохлась, пошатнулась, мутно моргнув пару раз. — Тебе предлагалось место консорта, одно твоё слово — и мы могли быть любимы, счастливы, — продолжила Рогозина севшим голосом, — но ты жаждал власти над всем сущим, и надо мной в том числе. Рассчитывал править не вместе со мной, а вместо меня, иначе я не знаю, зачем ещё было лезть в газеты! Нашёл каких-то писак в субботу! Что, не по голове оказалась монаршая корона? Или не по зубам? Николай Петрович брезгливо сморщился. — Ты чокнутая, Галя, вообще неадекватная. Какие-то короны, кулуарные интриги... мы простые люди, а ты и вовсе такая, что даром не берут. Я принял тебя, как есть, и всё мало. — Принял? Я не сирота, а семья — не приют. Выметайся прочь, ни видеть, ни слышать тебя не хочу. Скатертью дорога, хоть женись на своей даче!***
ФЭС дребезжала в предвкушении: Султанов заказал постоянный пропуск на имя Корвуса Савелия Сергеевича и прислал приказ о его зачислении в штат на место Круглова. Видимо, не судьба Галине Николаевне самой выбирать зама, что первого, что второго протежировал главк. Она одна осталась равнодушна к горячей новости, мельком взглянув на личное дело. Очередной хлыщ в погонах, младше её на шесть лет, проку ждать не приходится, лишь бы под ногами не путался. Зато лаборантки на ресепшене разузнали абсолютно всё: от Венеры в Скорпионе до аллергии на лактозу, и сейчас готовились встречать молодого холостяка свеженакрашенными губами, подвитыми волосами и колготками со швом сзади. — Ой, девочки, он же родился в год Дракона, это значит… Рогозина так и не узнала, что это значит, проследовав к себе. Верят же люди во всякую чушь, не то что она, девятикратно наклоняющаяся над газовой плитой минимум дважды в сутки. Однако так просто от сплетен избавится не удалось: то и дело оживала настольная рация, передавая взволнованный шёпот от КПП до тира, паутиной оплетая все помещения, кроме морга и кабинета Рогозиной. Та, осатанев слушать догадки и фантазии коллег, вырубила динамик к чёртовой матери. Спустя час или два дверь плавно откатилась в сторону, на пороге возник силуэт, на фоне неестественно-белого света люминесцентных ламп вызывающе окрашенный ярким чёрным. Рогозина с трудом не отшатнулась; рассудок отказал ей окончательно, опознав в госте странного мужчину из её бредовых галлюцинаций. — День добрый, Галина Николаевна, — и голос приметный, как надтреснутый. — Кажется, неполадки со связью: бедная секретарша никак не могла вас добиться. Я представлюсь сам: Корвус Савелий Сергеевич, подполковник, отныне заместитель главы ФЭС. Он протянул ей руку, Галина Николаевна привстала с места и пожала её, нацепив дежурную улыбку. — Рада знакомству, Савелий Сер… — Савелий, — отмахнулся её зам. — Без отчества. — Я не приму того же, — помедлив, ответила Рогозина. — Пускай, — Савелий выгнул губы уголками книзу и выговорил как-то особенно чётко, — Галина Николаевна. Я вас перебил, не так ли? — Располагайтесь, обсудим текущие дела. У нас четырнадцать следствий, пять горящих… Галина Николаевна исподволь поглядывала на его лицо, по сторонам обезображенное шрамами — при своём колоссальном медицинском опыте Рогозина не могла разобрать, чем они оставлены. Стеклянная гладкость, бледность внатяжку зажившей кожи наталкивала на мысль о химическом ожоге, однако ровные, почти симметричные росчерки... от кислоты или щёлочи осталось бы пятно, а не линия. Савелий не замечал её ищущего ответ прищура — либо умело делал вид, не обостряя ситуацию. Галина Николаевна благодарила высшие силы, что Савелий достался ей в помощники, а не в подозреваемые: она не представляла, как смогла бы допрашивать его, находясь под быстрым, по-птичьи дёрганым взглядом. Её пугали его глаза, сплошь чёрные, как ягоды или бусины — зрачок сливался с радужкой, и всё вместе производило на Рогозину угнетающее впечатление. Сейчас взор его лежал на желтоватых бумагах, сшитых в неповоротливые папки, и так Галине Николаевне дышалось гораздо легче. — В среднем, каждое расследование удлинилось на тридцать-сорок процентов с тех пор, как Круглова к земле потянуло, — Савелий неприятно усмехнулся. Рогозина лишь вздёрнула краешек губ: очевидно, справки наводились обоюдоостро, и Савелий тоже не терял времени даром, пока женская половина ФЭС, эксплуатируя служебное положение ненадлежащим образом, выясняла, есть ли у новенького квартиры, машины, дети и кольцо на пальце. Кстати, кольцо действительно было. Но не обручальное, серебряный перстень с ониксом и рунами по ободку. — Как я полагаю, это связано с бедной административной поддержкой руководителя или её отсутствием, — Савелий вскинул подбородок, бесстыдно уставившись Рогозиной в лицо, цепляя её на гипнотический, потусторонний взгляд, как бабочку на иголку. — Ваша личная компетентность для меня неоспорима. — Я не люблю лесть. — Галина Николаевна подчёркнуто выпрямилась. — Это неправда, — просто и безапелляционно вставил он. Рогозина остоповала. Савелий не делал ничего такого, чтобы взывать к порядку, но и в рамки приличия его поведение не вписывалось. Этот холёный сукин сын впитывал её обескураженность, словно высшую похвалу, сочился самодовольством, и надменный изгиб его плеч как выпрашивал пл… Боже, с каких пор её стали посещать мысли о физическом насилии. Это неправильно, ненормально, она никогда такой не была. Никогда не одобряла кругловских методов дознания, да чёрт бы побрал Круглова вместе с его дачей, лучше бы остался он: Савелий вообще не разбери, что выкинет. Тот выжидал, скрестив ноги, жадно наблюдая перемены эмоций на её лице. И, чуть Рогозина уняла тревогу, выпалил контрольный в голову: — Я сопровожу вас в театр. — Что? — окончательно офонарела Галина Николаевна. Савелий, поднимаясь, взял с подсвеченной столешницы одну из папок. — Засы́пать яд в дым-машину — оригинальный ход. Я выберу разведку боем и поеду на место преступления. Рогозина хохотнула, заметно сбив с Савелия спесь. — Там всё на тысячу раз исхожено, собрано до последней шпильки. Что ты… вы… решил найти? Савелий вытянулся в струну, вновь принимая невозмутимый вид. — По зип-пакетам расфасовали улики, но не доказательства. Актёры — каста особая, по призванию не отделяющая истину от лжи; людей искусства запросто не пронять, здесь нужен эмпат, а не дуболом. Я по пути дядечку повстречал серьёзного, — Савелий фатово плеснул рукой, показывая в воздухе высокий рост и широкие плечи, — с серьгой в ухе — он выезжал? Галина Николаевна кивнула, стыдясь признавать сей факт. Савелий сложил мину «ну а что вы тогда хотели в таком случае» сведённо-изогнутыми бровями. — Я поеду вторым при вас, мне чужая слава ни к чему, — отчеканил он. — Весна на пороге, пора пробуждаться от спячки. Прятаться в кокон — тактика заведомо проигрышная, — Савелий скривился, — уж за полгода в этом можно было убедиться и лично. — На что вы намекаете? — оскалилась Рогозина. — Я говорю прямо. После интервью о шлюховатой экоактивистке о вас ни слуху ни духу, и я ни за что не поверю, что высовываться вам запретили сверху: вы сбежали по своей воле, используя удобный повод. — Повод? — задохнулась Рогозина, взлетая с места. — Да ты, султановский прихвостень, что бы понимал в… Савелий удовлетворённо сощурился, перекладывая папку под мышку. Рогозина осоловело следила, как он достаёт из шкафа её пальто, приглашающе раскидывая полочки. — Но внутри ещё что-то сердится, значит, все ещё впереди, — легкомысленно, вздорно проронил Савелий. Галина Николаевна, наощупь продевая руки в рукава, чувствовала себя полной дурой, семиклассницей, которую то ли обвели вокруг пальца, то ли развели на слабо. — У вас кишка тонка, Савелий, здесь работать, и эмпатию, и цитаты из Полозковой забудете через месяц. Я вас к Вале отправлю, в морг, завтра же, для ускорения процесса. Галина Николаевна развернулась, запахиваясь, и недоуменно вытаращилась на Савелия. Тот, казалось, сейчас лопнет, не сдержав смеха, искреннего веселья, смягчившего его черты. — Мне на роду написано не брезговать падалью, Галина Николаевна, или вы позабыли латынь? — пояснил Савелий, заметив лёгкую обиду в складках на её лбу. Ах да, точно. Ворон. Как же иначе. Ещё посмотрим, обладает ли фамилия чудодейственной силой или человеческая природа возьмёт своё.