Удавка

      Сугробы растаяли окончательно, и Галина Николаевна утратила способ безопасно тушить окурок.       Казалось бы, ситуация стала лучше: пылающая красная точка пикировала сразу в мокрое, но лужи никогда не бывали чистыми. Если мутная, окрашенная смоговой взвесью вода окажется подёрнута тонкой бензиновой плёнкой, то загорится от сигареты. Рогозина как видела воочию инфернальное пламя, бегущее по асфальту, угрожающее испепелить и голый газон, и двор, и машины на парковке, уничтожить, как низовой пожар съедает подлесок.       Она подумывала заказать на вайлдберрис карманную пепельницу, чтобы всё потушенное и непотушенное уносить с собой, сохранять под контролем, иначе она рисковала провести полжизни, разглядывая, есть ли цвета побежалости на какой-то конкретной луже или нет. Но в отзывах на товар писали, что пепельница маленькая, и фильтр не влезает, а той, что побольше, в наличии нет. Так что в арке неподалёку от ФЭС (Рогозина привязалась с утра курить дважды, до и после поездки за рулём) Галина Николаевна две минуты возилась со шнурками на ботинке, выбирая, какая лужа выглядит наиболее надёжной. Она прищуривалась или наоборот, пыталась шире открыть веки, мышечным усилием зафиксировав их немигающими на несколько секунд, но всё без толку. Глаза не заслуживали доверия Галины Николаевны, могущие упустить что-то важное или разглядеть не так, как оно есть на самом деле.       Одна лужа казалась менее подозрительной, чем все остальные. Рогозина выпрямилась, трудно схватываясь за колени, убедилась, что с высоты роста лужа выглядит приемлемо все ещё, и закурила. Дым не брался в горло, будто расставленное трубкой для ФГС.       В обеденной сидела Валя, впервые с лета, отпивая эспрессо в маленькой фигурной чашке и что-то листая в телефоне.       — Как я рада тебя видеть здесь... — с облегчением вымолвила Галина Николаевна, и даже тревога на несколько счастливых мгновений оставила её. — Я так соскучилась по твоей светлой голове за этим столом.       Валя неопределённо качнулась, все ещё дуясь из-за показательного вскрытия.       — Ну и сердись, только не уходи, — по-прежнему тепло говорила Рогозина, замечая вторую чашку — пустую, небрежно невымытую. — Кто тебя вытащил?       — Тебе не понравится, — вполголоса ответила Валя. — Он человек чести, Галя, не то что... в общем, я одобряю. Ты знаешь, рыбак рыбака... я разбираюсь в людях.       Галина Николаевна, как в студенчестве, заправила Вале за ухо вьющуюся прядку.       — Щекотно, — якобы недовольно отозвалась та, улыбаясь под нос.       Рогозина вошла в кабинет с кружкой дрянного растворимого кофе, донельзя утомлённая сегодняшним ритуалом в арке. Савелий пружинисто сидел на стуле, хотя обычно разваливался мешком с мукой.       — Какая же задница с парковкой по утрам… — воодушевлённо начал он.       Галина Николаевна осуждающе вздохнула ещё на «заднице».       — Честным людям приходится парковаться за два квартала и топать по весенней слякоти пешком.       Он эту речугу два квартала и сочинял, что ли? Бедлам какой-то.       — Я созерцал удивительнейшую картину в подворотне по югу от конторы…       Рогозина пролила кофе на белую столешницу — спасибо, что не на блузку. Савелий, как ожидав этого, кинул в пятно скомканную салфетку.       — И хочу продемонстрировать вам любопытнейший эксперимент. Не спорьте, повышение квалификации входит в мои должностные обязанности и в ваши, кстати, тоже. Как вы знаете, горит не бензин…       Рогозину прошило спазмом.       — …а смесь его паров с кислородом, — невозмутимо продолжал Савелий, — и только от газофазного пламени. Которым является, например, зажигалка или спичка. Сигарета, которой не затягиваются, тлеет, а не горит, не является источником открытого огня и не может поджечь пары бензина. В две тысячи тринадцатом году опыт провели четыре тысячи раз, но пожар так и не случился. Мы попробуем парочку, на чапман ваниль. В нижних лабораториях.       — Савелий, у меня куча дел…       — …на которые положен болт, — выпалил он. — Вы ничего не теряете, даже времени — его оплачивает государство, которому мы служим. Соглашайтесь, — мягко, моляще попросил он, и ругаться из-за его выражений расхотелось.       — Кофе остынет.       — Вы пролили. И он невкусный. Горчит.       Галину Николаевну захолонул страх, заложило грудь и уши. То есть, они сейчас пойдут и будут делать страшные вещи? Специально? Обесценивая все усилия, которые она прикладывает, чтобы избежать катастрофы?       — Нет, — категорично ответила Рогозина.       — Лаборатории ФЭС великолепно оборудованы, — с готовностью возразил Савелий, — датчики измеряют все существующие показатели, миллион реле, сработка до критического параметра, системы предотвращения и ликвидации любого нештатного случая…       — И это всё ещё не повод совать голову в пекло.       — Я буду стоять в лабораторной камере, под вытяжкой, а вы вообще вне. Что угрожает любому из нас?       Рогозина надсадно молчала.       — Пойдёмте, — после паузы подвёл Савелий, раздвигая купе.       Он по привычке шёл первым, толкая тяжеленные двери — ФЭС вынесла бы и чернобыльский взрыв, если не стены, то двери точно. Галина Николаевна плелась следом, кляня свою глупость. Чудовищная ошибка, безрассудство и безумие… Ладно Савелий, но она…       Савелий, прикладывая пропуск, оглянулся на неё с крохотной ободряющей улыбкой. В лаборатории он сунул ей в руки дежурный халат.       — Так как у нас серьёзное научное исследование, я надену очки-маску, хоть это и бессмысленно…       Да! Потому что это не спасёт тебя, когда всё взорвется, загорится любая одежда, заблокируется затвор, и ты не сможешь выйти из отсека, на моих глазах сгорая заживо — а я в Чечне такое уже видела, и не дай бог. Всё, что мне останется, — вина и бессилие, а тебе — могильная плита после худшей смерти из всех возможных.       …должно быть, всё это пропечаталось у Рогозиной на лице. Савелий сочувственно сжал её предплечье.       — Какие-то чуваки из Америки баловались четыре тысячи сигарет и не пострадали, вот и со мной ничего не случится.       …чуваки…       Савелий выбрал нужные образцы, зашёл в прозрачную кабину, сложив на демонстрационном столе асфальт, воду, размешанную с порошком-имитацией высохшей грязи, сверху плеснул бензин.       — Режим вытяжки «уличные условия». — Савелий показал пальцем на дисплей вверху; микрофон процеживал его голос от интонаций. — Я стою около лужи, на ней гарантированно бензин. Его совсем чуть-чуть, меньше десятой процента паров в воздухе, поэтому закурить безопасно и здесь, — что Савелий и сделал.       Галина Николаевна думала, что вряд ли засвидетельствует зрелище более развязное, чем танец красного боди в том клубе, но Савелий, курящий в халате на пиджак и нелепых оранжевых очках, твёрже вреза́лся в память.       — Ну, есть, — прокомментировал он, выпыхивая дым вокруг губ. — И я бросаю в лужу.       Галина Николаевна едва не поседела за этот миг, как наяву видя огонь, хлопком заполняющий ка…       Ничего не произошло. Абсолютно ничего.       — Вот, — торжествующе вскинулся Савелий. — Пожалуйста. Я повторю, а лучше сделайте сами, халат уже на вас.       Рогозина суматошно отшатнулась.       — Так как вы не курите, — Савелий хохотнул про себя, туловищем высовываясь к Галине Николаевне, — затягиваться будете спринцовкой или могу я.       И он уцепил пальцами белую ткань, жёсткую от хлорки и глажки, вовлекая Рогозину внутрь.       В кабине шумела приточка, и бензином не пахло. Дыхание отражалось от полипропиленовых боковин. Рогозина отрывисто вытащила сигарету из пачки в руках Савелия, переняла зажигалку и остановилась. Тот выжидающе глянул, чуть исподлобья.       — Искра, — нерешительно объяснила Галина Николаевна.       — Процент, — лаконично отбрил Савелий, постукивая ногтем по приборной панели. — Содержание паров ещё ниже, чем у меня.       — Я не умею. Только от кнопки.       Савелий резковато вернул зажигалку, выщелкнул пламя и поднёс выше. Рогозина прикурила, не смотря на него, и ей стало неловко выдохнуть вплотную. Она мялась по-дурацки.       — Вот поэтому взгляд твой жаден, и дыхание — как прибой, — выдал Савелий, опираясь плечом о стенку.       Рогозина прыснула, тонкими струйками разливая дым.       — Опять ты за своё, Савелий... вы.       Тот приподнял бровь.       — Давай уже на ты, Галина Николаевна. Язык не поворачивается.       — Как знаешь, — и она разжала пальцы, дёрнувшись в сторону.       Вторая почти целая сигарета плавала в радужной луже.       — С этим можно ужиться, — пространно сообщил Савелий. — Эгосинтония, жизнь в гармонии с расстройством.       — В гармонии?.. — ошалело повторила Галина Николаевна.       Она боялась назвать то, что происходит. Оранжевый взгляд Савелия читался почти ласковым.       — Сделай себе новый кофе, а лучше сходи к Вале, у неё приныкана Неспрессо в тумбочке. Я уберусь и в театр, поедешь?       — Возьми Гранина, — пробормотала Галина Николаевна. — Мне твои актёры в печёнках сидят.

***

      — Чапман ваниль, пожалуйста. Они бывают тонкие?       — О-о-ох, ванили нет, — русая девчонка-кассирша улыбнулась из вежливости. — Есть вишня, тонкие и толстые. С утра был еще шоколад, но его быстро разбирают.       Рогозина скрипнула зубами, свистяще втягивая воздух. Эту диавалевскую гвоздичную дрянь даже не купить без приключений… стоп. Почему диавалевскую?..       — Тогда вишню. Только тонкие. Сколько они стоят?       Савелий. Чапман курит Савелий, и только в больных фантазиях Рогозиной его лицо носит другой человек. Человек ли?..       — Сто восемьдесят. У вас будет без сдачи?       Галина Николаевна, под беспрестанные заигрывания «купите кильку, рогатка в подарок» выгребла в монетницу всю мелочь из кошелька. Пачка была лёгкой, короче, чем эсси со стекляшкой, но красиво оформленной, в эпохе Штатов сухого закона. Пожалуй, эти сигареты можно даже не пересыпать в портсигар: инсульт Галина Николаевна как-нибудь стерпит.       В квартире Рогозина расположилась на кухне: в конце концов, не зря же людям запрещают пользоваться пламенем на балконе, а как она теперь знала эмпирически, в момент затяжки огонь считался открытым. Закон взялся из трагедии, а не пустоты, и становится причиной беды Галина Николаевна себе позволить не могла. Табак тлел терпким, по-особенному отдавал антикварной библиотекой или картинной галерей со старыми, временем выеденными картинами, но затяжка труднее проходила сквозь плотно ссыпанный стержень. Рогозина выбрасывала что-то больное из сердца, туша сигарету в стекло. Будто худшая часть судьбы покидала её с разлетающимися пепелинками.       В итоге получилось даже лучше. Вишня не юлила специями для рождественской выпечки, оставляя сладкий, неприторный привкус, долго сохраняющийся в бальзаме для губ. Галина Николаевна даже взяла вторую сигарету, зачарованно любуясь потоком дыма, уносящим из горла печаль.       И так Рогозина становилась чуть ближе. И сама на себя сердилась за необходимость причастности.