«Дорогой, Драко. Ты — самое любимое и дорогое, что у меня когда-либо было, я прошу тебя не винить себя в случившемся: мой единственный сын сделал всё, что только мог. Я умерла давно, ещё в том самом лесу, и сколько попыток ты ни предпринимай, чтобы меня воскресить, — от Нарциссы Малфой осталась только тень. Ни один день за эти годы не принёс мне того, что я ощущала раньше. Лишь ты оставался моей единственной радостью всё это время, и я горда тем, что мой сын стал именно таким. Возможно, ты не почётный член Ордена Феникса, но ты тот, кто готов сделать всё ради своей семьи, и Тазетта теперь она. Прошу тебя продолжить то, что делаешь, чем живёшь. Ты нужен людям, которых забрал, нужен Гермионе, а она нужна тебе. Эта девушка позволила мне покинуть вас с теплотой на сердце, ведь я знаю, что ты будешь счастлив, и я прошу — не отторгай чувство, мой мальчик. Ты самый достойный из Малфоев, кого я знаю, и заслуживаешь того, что построил. Я люблю тебя и буду любить даже после смерти, мой Драко. С любовью, мама».
Малфой читал эти строки изо дня в день ровно по десять раз на протяжении двух недель, обещая, что каждый станет последним. Но утром Гермиона заставала его за этим письмом, в которое он вчитывался вновь. Слишком больно, чтобы отпустить. Она старалась не задавать ему вопросов, ждала, что он поговорит с ней сам, но Драко разрушал её план, удерживая чувства глубоко в душе. Он не желал ни с кем делить собственное одинокое горе. Нарцисса покинула его спустя несколько лет, хотя он сделал всё, чтобы подобного не произошло. Со смерти отца все его действия направлялись на её счастье. На то, чтобы мать ощущала себя в кругу семьи, всегда находилась в безопасности и ни в чём не нуждалась. Он не мог и не хотел верить в то, что всё напрасно, что она желала смерти всё это время, встречая его с улыбкой на лице в покоях. Драко отказывался принимать за правду самоубийство матери, произошедшее едва ли не на его глазах, — это становилось выше его сил. Сейчас проходил один из вечеров около камина, когда он сидел на диване, поглощал огневиски, думая о том, в какой момент должен был обратить внимание, чтобы сохранить ей жизнь. Он прокручивал данного рода мысли в своей голове каждый день на постоянной основе, словно мантру или молитву. Это пугало, заставляло переживать за него, беспокоиться всем сердцем. Теперь подобное стало персональной болезнью Гермионы со смерти Нарциссы — он и его горе. Она считала худшим — убивать себя, но теперь понимала, что ошибалась. Самое ужасное — видеть, как любимый тебе человек страдает, а ты не можешь сделать абсолютно ничего… — Не сегодня, — ответил он, когда она вновь подошла к нему, чтобы поговорить. Раньше Гермиона уходила спать и ждала, пока он придёт, всегда мокрый от душа и горячий от эмоций. Но сейчас она села рядом, подбирая ноги под себя. — Драко, я не могу понять твоей боли, но каждый день возвращаться к… — Это выход, — ответил он чётким голосом. — Губительный для того, что она так просила тебя сохранить, — произнесла Гермиона, кладя руку на его плечо. Малфой едко ухмыльнулся, словно психически больной человек, который знал и видел слишком много необъяснимого, чтобы слушать её. Хотя именно Грейнджер, вопреки всем действиям за последнее время, была с ним. Он делал ей больно после смерти Нарциссы: кричал, выгонял, говорил, что из-за неё мама умерла, из-за того, что Гермиона ощущала себя третьей лишней в их обществе. А после Драко обнимал её, извинялся, засыпал рядом с ней, прося прощения. Он утверждал раз за разом, что она самое дорогое, что у него осталось. Это являлось правдой. Как ни прискорбно, но, как правило, люди делают больно тем, кого любят, порой просто потому, что те хотят помочь. — Сообщество не имеет без неё смысла, — он поджал губы. — Ты интересовалась, что такое Тазетта? Гермиона пыталась понять это название, однако ни в одном языковом справочнике или словаре не могла найти возможного перевода данного слова. — Тазетта — класс цветов. Букетные нарциссы, — произнёс Драко. — Букет означал семью: я создал всё для неё, чтобы она находилась в безопасности, ни в чём не нуждалась и была счастлива. Он смотрел в глаза Гермионы так, словно выворачивал душу. «Семья для Нарциссы» — это означала мафия, которую он создал из пепла. — Лишь позже Тазетта стала пристанищем для тех, кто терял свою жизнь, кого предавали и отторгали. Она действительно превратилась в семью, но что значит букет без цветов? — Малфой словно опустошался с каждым словом, не в состоянии смириться. Гермиона села ближе к нему, убирая бокал и оставляя на щеке Драко еле ощутимый поцелуй. А после потянула его на себя, укладывая голову с волосами цвета снега на собственные колени. Она поглаживала его макушку, запускала пальцы в шевелюру и медленно массировала. — Человек жив до тех пор, пока жива память о нём, Драко, — прошептала она, смотря на языки пламени. — Мы не воскресим её, но можем продолжить то, что ты сделал ради неё, и навсегда оставить Нарциссу в истории магического мира, ведь в наших сердцах она будет до конца... Она говорила и после, Малфой долго слушал её слова, предложения, идеи и восхваления его матери, убеждаясь в том, насколько та оказалась права касательно Гермионы. Грейнджер заменила Нарциссу в Тазетте, позволила себя любить и сделать её советником. Она уже не была третьей и уж точно не являлась лишней, его Гермиона наконец-то, спустя несколько месяцев, находилась на своём месте.***
Первое, что она ощутила, когда проснулась, — тепло. Оно не исходило от огня, света, который падал сквозь панорамное окно, или одежды. Гермиона лежала на мягкой кровати, голова располагалась на широкой груди, её рука покоилась на его животе, а сам Драко обнимал её за талию, прижимая ближе к себе. Открыв глаза, она приподнялась, наблюдая за тем, как он спокоен и умиротворён. Прошло несколько недель со смерти Нарциссы, и ему, казалось, стало немного легче. Время не могло его вылечить, но оно притупило боль от потери, однако появилась новая проблема. С исчезновением миссис Малфой некому стало направлять Грейнджер на «верные» суждения в отношении мафии. И видя, как Драко остается тем же, Гермиона всё чаще ловила себя на мысли, с кем и где она оказалась. Малфой всегда представлялся разным. Он мог быть весёлым, непринуждённым в разговоре с приближёнными, а через две минуты его лицо словно покрывала маска холода — и он уже отдавал им приказы. Драко целовал её по утрам в кровати, говоря, что она прекрасна, обнимал её теми же руками, которыми накануне убивал. Он всегда становился для неё гранью — чем-то добрым и умиротворённым, но граничащим с жестоким и грубым. И ему это нравилось. Держать её в контрастах. Но Гермиона же терялась, стоя на грани добра и зла в собственном разуме, — она уже сомневалась, верное ли решение приняла. Сейчас он был обычным, спокойным, не чудовищем, коим кто-то его считал. Это ставило её в тупик. Отогнав от себя дурные мысли, она легко улыбнулась и потянула руку к его лицу, пальцами аккуратно убирая пряди, что лежали на лбу. А после коснулась губами его щеки, совершенно невесомо, при этом искренне улыбаясь. — Держу пари, что, когда меня нет, ты спишь с моим колдо, — прошептал Драко. — Спящим ты нравился мне больше, — буркнула она и попыталась встать с кровати. Малфой открыл глаза и притянул её, переворачиваясь и подминая Гермиону под себя. Он навис над ней, внимательно разглядывая то, с какой нежностью на него смотрят янтарные глаза. Казалось, что порой она сама забывала, с кем была рядом, кого любила и что он мог сделать с ней при должной мотивации. Иногда его боялись даже собственные друзья, а она, как в школе, никогда не испытывала страха именно к нему. Грейнджер волновалась в отношении Дафны, временами Нотта и тех людей, с которыми сотрудничала Тазетта. Но никогда не остерегалась его. Она могла ему хамить и не бояться умереть, её смелость граничила с безрассудством и отсутствием инстинкта самосохранения. Поэтому он не мог её отпустить, даже если бы хотел — она стала не только напоминанием о прошлом, Гермиона принесла прошедшее и забытое к нему в жизнь. Те ощущения, те эмоции, что он переживал тогда, от неумолимого счастья до полной эйфории, торжествовали в нём, когда она находилась рядом. И замечая её гонения в правильности собственного решения, он всё чаще понимал — эту проблему нужно устранить. — Мисс Грейнджер, за такие слова могут и язык отрезать, — предупредил он. — Уверена, мой язык тебе ещё пригодится, — ухмыльнулась Гермиона и подняла руку, еле касаясь пальцами его кожи, медленно проводя по телу. — Знал бы, что кроется в твоей голове, лет десять назад, ты оказалась бы в моей постели значительно раньше, — ответил Драко. Она склонила голову набок, а после её ладонь полностью легла на его грудь в области сердца. Грейнджер чувствовала, как оно бьётся. — Только ли в постели? — она невинно похлопала ресницами. Малфой уже собирался ответить ей что-то колкое, как она приподнялась на локтях и коснулась его губ своими. Поцелуй вышел нежный, умиротворённый, не наполненный страстью или желанием, лишь спокойствием и теплотой. — Ты обещал сегодня интересное, — прошептала Гермиона, оторвавшись от него. Драко ухмыльнулся и встал с кровати, подходя к большому зеркалу в полный рост и поправляя свои волосы. — Увидишь свою первую комиссию, — ответил он, разглядывая её в отражении. Гермиона также поднялась с постели, сводя брови к переносице. — Комиссия? — уточнила она. Драко взял со стола палочку, накладывая очищающее заклинание, а после взмахнул ею, призывая одежду. — Монтегю не выполнил приказ и был наказан за это, — спокойно произнёс он, застёгивая пуговицы на рубашке. — Однако есть моменты, когда прямого нарушения нет, но мы не получили того результата, которого ждали. В подобном случае проводится комиссия, где мы определяем судьбу того или иного. — Вроде Визенгамота? — Гермиона вопросительно выгнула бровь. Малфой кивнул. Она же была поражена услышанным, события до сих пор слабо укладывались в её голове, а новая информация всегда порождала вопросы. — Значит, преступники — нарушители закона — располагают собственным судом? — ещё раз проговорила она. — Правосудие есть везде, Грейнджер, — ответил ей Малфой, подходя ближе. — Разница лишь в том, кто его вершит. Драко был полицией, судом, правосудием и чуть ли не Господом Богом в Тазетте. Его неоспоримая власть, которая в представлении Гермионы уже не знала границ… — Комиссия состоит из меня, капо и Блейза, мы разбираем нарушение, а после путём голосования приходим к решению, — завершил он. — Сегодня ты будешь в первом ряду. Малфой ушёл, кинув напоследок время и место проведения, и Гермиона опустилась на кровать, прокручивая в голове новую информацию. Ей казалось честным, что у них есть суд, что они наказывали тех, кто нарушал их законы и договорённости. Но при всём этом она пыталась отгонять от себя мысли о том, что они сами являлись преступниками. Постепенно Гермиона старалась смотреть на мир иначе, каждому действию давать понимание, зачем оно совершено. Так было легче. Монтегю убили не за то, что он нарушил омерту, а за то, что из-за него пострадали люди, — так она оправдывала его смерть. Стефану отрезали руки за то, что он воровал с ладони, которая давала ему еду, — таким образом Гермиона трактовала его судьбу. Феликс был мёртв, потому что пытался убить десятки, — то, что сделала с ним Дафна, казалось честным и верным. Понятия добра и зла, чёрного и белого давно начали расплываться перед Гермионой в один лишь серый цвет. Не было плохого или хорошего, правосудия или его отсутствия. Были ситуация и отношение к этому. Каково оно — решают собственный опыт и степень субъективности. Всё слишком сложно и одновременно с этим до одурения просто. Грейнджер выстраивала своё отношение ко всему только после понимания фактов. Поэтому сейчас подобная комиссия сулила ей серьёзную войну с внутренним правосудием.***
Они находились в кабинете Малфоя. Блейз сидел около Драко на стуле, просматривая документацию. Пэнси располагалась на одном из диванов и отправляла патронус с поручением. Дафна и Тео ворковали напротив неё, обсуждая открытие нового клуба под покровительством Нотта. Драко восседал на своём кресле, перекидывая взгляд с одного члена группировки на другого, словно изучая их. — Всем привет, — произнесла Гермиона. Она прикрыла за собой дверь и села рядом с Пэнси, та ей кивнула и продолжила говорить с волком, что стоял перед ней. Малфой бросил на Грейнджер короткий взгляд и даже ухмыльнулся, словно ожидая её реакции. — Кормак Маклагген, не так давно прошедший обряд инициации, обвиняется в распространении информации о Тазетте в рядах авроров, — произнёс Забини, осматривая всех собравшихся. Все прекратили что-либо делать, будто мир остановился. И все уже не являлись просто людьми — они стали капо мафии. У Грейнджер перехватило дыхание. Она в принципе не была осведомлена о том, кто и когда входил в состав группировки. Поэтому имя некогда однокурсника заставило её удивиться и даже забеспокоиться. Взгляд Гермионы уже метнулся к Драко в тот момент, когда дверь открылась и внутрь вошли двое мужчин, которые под руки держали самого Кормака. Они толкнули его в центр комнаты, и тот рухнул на стул, со страхом в глазах озираясь. — Комиссию можно считать открытой, — произнёс Блейз и кивнул солдатам выйти прочь. Маклагген оглядывался по сторонам. Он находился в змеином гнезде и не знал, где искать помощи или спасения. Он посмотрел на Тео и Дафну, после на Малфоя и Блейза, взгляд переместился на Пэнси, а далее его рот приоткрылся, словно хотел выругаться, увидев Гермиону. — Грейнджер? — не веря, произнёс он. — Поттер тебя обыскался уже, а ты тут? — Я бы на твоём месте больше беспокоилась о себе, — ответила Гермиона. Ей не хотелось слышать имя друга, а тем более говорить о нём. Почему? Он был напоминанием о прошлой жизни. — Маклагген, я напоминаю, что внутри Тазетты ты обязан говорить только правду, — произнёс Забини подобным морозу голосом. — Если солжёшь, это будет приравнено к нарушению омерты и караться смертью. «Почему они не используют Сыворотку правды, чтобы выявить истину?» Пэнси встала с дивана и внимательно посмотрела на Кормака, после сложила руки на груди крестом и медленно обошла его по кругу. — Три дня назад один из членов Тазетты видел тебя, когда ты покидал клуб «Океан», — произнесла Паркинсон. — Через несколько минут после тебя оттуда же вышел сотрудник Аврората. Ты говорил с ним, находясь в клубе? — Нет, — ответил Маклагген. Несмотря на то, что капо разговаривала с ним, Кормак продолжал крутиться на стуле, постоянно оглядываясь на Гермиону, словно ища в ней такую необходимую поддержку. Когда-то она бы сделала всё, чтобы ему помочь, однако теперь её положение связывало руки, не позволяя совершать ничего, что могло выглядеть некорректным. Почему-то факт, что она находилась в отношениях с тем, кто являлся здесь законом, не позволял ей даже подумать о нарушении. — Две недели назад ты был по поручению в Косом переулке, где также некоторое время присутствовал с этим же аврором в одном помещении, — говорила Пэнси.— Он следил за тобой? — Понятия не имею, — продолжал Кормак. — Он часто ходит за мной везде. Думаю, что следит, но я не предоставлял ему информации. Следом шло много вопросов. Они звучали ото всех сидящих, за исключением самой Гермионы, которая просто наблюдала. Окружающие уточняли у Маклаггена всё: от цвета одежды аврора и до того, что он делает, когда приходит домой. Беседа плавно становилась допросом, и страх Кормака можно было ощутить даже за километр. В какой-то момент Грейнджер даже стало его жаль, ведь, возможно, это всё являлось сущим совпадением — и он хотел, чтобы его слова не вывернули иначе. Впрочем, к её удивлению, никто даже не пытался подобного сделать. — Мистер Малфой, — у двери показался юноша. — На входе в поместье вас требует глава Аврората. Все переглянулись между собой. Драко в последний раз посмотрел на Кормака, а после лениво встал из-за стола и направился к выходу, все остальные также последовали за ним. — Присмотри, — бросила Пэнси, кивая на Маклаггена. Все скрылись за дверью. Гермиона поерзала на диване, стараясь не поднимать взгляда на Кормака. Он же скривился в противной ухмылке и оглянулся прямо на неё. — Как ты докатилась до этого, а, Грейнджер? — он склонил голову набок. — Сидишь тут с детьми Пожирателей смерти, словно своя. Тебя совершенно не колет, что из-за них… — Заткнись, Маклагген. Я не намерена с тобой разговаривать, — грубо ответила Гермиона. — Лучше подумай о том, что с тобой сделают, если всё окажется правдой. — Даже если меня убьют здесь, то хотя бы за правое дело, — признался он, и Гермиона посмотрела в его глаза. — Ты же умная девочка. Должна понимать, что это, — он обвёл пальцем помещением, — неправильно. — Явно не тебе судить, что здесь правильно, а что нет. — А если их сейчас посадят? Кто будет об этом судить, Грейнджер? — издевался он. Гермиона встала с дивана и подошла ближе к Кормаку. В душе заиграл огонь злости, ведь он вполне мог привести сюда авроров, и, вероятно, в данный момент на тех, кто принял её, дал новую жизнь, надевали наручники. От этой мысли ей захотелось сию же минуту заставить Маклаггена мучиться, ведь он едва ли не прямым текстом признавал, что обвинения верны. Сострадание исчезло, когда угроза показалась такой ощутимой. И если раньше Тазетта была волком, а Гермиона боялась за овец, то теперь места изменились — и она искренне переживала за тех, кто убивал. Конец её палочки коснулся горла Кормака, Грейнджер возвышалась над ним, смотря прямо в глаза и ища там подвох или блеф. Так её учили Драко и Тео. — Я уже вижу заголовок — «Гермиона Грейнджер: путь от принцессы гриффиндора до пожирательской подстилки», — продолжил Кормак. А это уже задело её самолюбие. — Круцио! — заклинание вырвалось само по себе, машинально. «Он не знал. Не понимал того, что мне пришлось пройти, что пережить. Он не испытывал даже толики того, что я, оказавшись на улице, — без семьи, друзей и близких. Тазетта дала мне шанс начать сначала, дала любовь, семью и ощущение дома. И будь все её члены хоть в сотый раз преступниками, я бы встала на их сторону». Эти мысли буквально прорвались в её голову, и Гермиона поняла, что подобное слышала от Нарциссы. Кормак вскрикнул и повалился на пол, а со стороны коридора послышались шаги. В комнату вошёл Малфой, осматривая скулящего от боли Маклаггена. Взгляд Драко метнулся на Гермиону, а та сжала палочку в руках и поджала губы. — Он признался, что виновен и что врал, — выдохнула она. — Полагаю, на этом комиссию можно считать завершённой.***
Драко сидел на диване в своей комнате напротив камина, на бёдра он положил подушку. Гермиона свернулась калачиком рядом с ним, опрокинула голову на мягкий материал и мирно посапывала. Малфой перебирал пальцами её пышные волосы, поглаживая макушку и иногда касаясь плеч. Сегодня для неё был ужасный день, который он сам и спровоцировал, прекрасно понимая, насколько ей тяжело это может даться. Он замечал, что даже спустя столько времени Гермиона продолжала сомневаться в правильности своего выбора. Часто Драко видел подобное у других участников Тазетты — разница в том, что её состояние его чрезмерно волновало. Малфою было слишком важно, чтобы она ощущала себя комфортно, счастливо и улыбалась каждое утро. Ради неё он даже разыграл спектакль с Кормаком, чья вина уже давно была доказана. Маклагген под Империусом идеально выполнил роль катализатора, толкая Гермиону к выбору, который она сделала и теперь считала правильным. Больше не будет терзаний, переживаний. Его девочка наконец-то будет счастлива с ним, её не будет тревожить совесть или прошлое. Грейнджер была светом для него, который не хотелось терять. Она — единственное дорогое, что у него осталось.