День, когда все изменилось...

Лето Последние полгода стали самым тяжелым периодом в моей карьере. Но я, решив идти до конца, не сдал свою позицию, когда все, кому не лень, набросились на меня, словно стая голодных гиен. Некоторые друзья, пытавшиеся ненужными раздражающими советами вправить мне мозги, без сожалений отправились в топку. Парни в группе, поначалу недовольно протестовавшие, позже все-таки приняли мою сторону. В итоге, получив поддержку лишь нескольких людей, я смог отстоять себя и свою группу. Упорно стоя на своем и растратив при этом кучу нервов, мы с парнями, наконец, смогли убедить продюсера пойти на уступки, и он, скрипя зубами, разорвал все отношения со злосчастной компанией, связь с которой обрекла нас на роль марионеток. Но вместе с этим мы потеряли несколько важных партнеров, в том числе, одну крупную звукозаписывающую компанию, что незамедлительно аукнулось – нам закрыли доступ к нескольким весьма престижным азиатским чартам. Зато в итоге, сбросив ярмо, тяготившее нас не один год, мы получили полную свободу, и, не смотря ни на что, недавно закончили запись нового альбома и в данный момент активно занимались его промоушеном, одновременно готовясь к длительному азиатскому туру, запланированному на осень. Именно так я об этом и думал. Безразлично. Просто констатируя факт, словно пересказывая сухую выдержку из газеты. Словно и не моя жизнь вовсе. Все наладилось, но мне было как-то… все равно. Только когда все осталось позади, я понял, насколько остервенело держался за проблемы, с нездоровым упоением стремясь погрузиться в них как можно глубже, и с каким ужасом распознал в себе разочарование, когда они ушли. Они действительно смогли меня отвлечь – пару раз мне даже показалось, что я практически не помню ее лица. Я слишком часто напивался в последнее время, и не останавливался, пока не доходил до состояния зеленых соплей. Вел себя, как последний кретин, ввязываясь в неприятности, пытаясь спровоцировать драки, был раздражительным и нарочито грубым. Я был себе противен и с трудом выносил сам себя, не говоря уже о других, и теперь все чаще оставался один. Я сидел за столом в своей комнате, абсолютную темноту которой разрывала лишь полоска света от айфона, лежащего передо мной экраном вниз. В очередной раз я попытался заставить себя убрать с заставки ее единственно имевшуюся у меня фотографию, которую я сделал, пока она спала. И в очередной, наверное, в сотый раз сбросил после набора ее номер… Чем дольше я сдерживал это мучительное желание, тем сильнее оно прожигало меня изнутри, каленым железом впечатываясь в сознание, проходило вниз по телу, постепенно превращая внутренности в куски обугленного мяса, клочок за клочком, слой за слоем испепеляя мою плоть, превращая ее в горстки блеклого серого пепла. Я не знаю, было ли ведомо хоть кому-нибудь из живущих это извращенное чувство, скрутившееся внутри куском колючей проволоки из отчаянной потребности и сумасшедшего помешательства, балансирующего на грани одержимости. Но оно явно не было предназначено для живого, дышащего тела, потому что слишком хрупкое и опасно уязвимое человеческое сердце не способно его вынести. Все, что я хочу – просто избавиться от этого, выдрать из себя этот ржавый комок железа, разрывающий меня на куски. Это ведь так просто – надо всего лишь протянуть руку и я услышу… я, наконец, услышу ее голос… просто спрошу, как дела… Почему я такой слабак… Я нашел в себе силы отпустить эту девушку, так почему же не могу вырвать ее из своих мыслей, почему так боюсь, что когда-нибудь смогу… Я был отвратительно жалок, вытворяя любые безумства, лишь бы стереть ее из памяти, но сейчас, болезненно погружаясь в воспоминания, упиваясь ее образом, какими-то призрачными бредовыми фантазиями, приносящими секундное иллюзорное успокоение, сейчас я был просто ничтожен. Схватив телефон, я целую минуту сверлил его напряженным взглядом, после чего, дрожащими пальцами отыскал в списке ее имя и нажал на вызов, но, не дождавшись гудков, торопливо отключился и, простонав от бессильной злобы, швырнул его на пол. Пролетев через всю комнату, он приземлился у ног Джеджина, замершего в дверях.. Бросив на меня удивленный взгляд, он поднял телефон, изумленно посмотрев на экран. - Это же… - Что тебе надо? – злобно огрызнулся я, выхватывая телефон из его рук. - Я… звонил менеджер - фанмитинг переносится на четверг, - неуверенно пробормотал Дже. Какая мне, к черту, разница?! Ненавижу это тупое орущее стадо. Я уже зол. Ни с чего. Ненавижу все это. – Ты чего в темноте сидишь? – покосившись на меня, он включил свет и двинулся в глубь комнаты. Проигнорировав его вопрос, я завалился на кровать, демонстративно повернувшись к нему спиной. - Хонки… - нерешительно проговорил Дже, садясь рядом. Заткнись. Умоляю, заткнись и проваливай. – На фотографии… это ведь она? - Отвали от меня. Я не собираюсь об этом говорить, - раздраженно дернувшись, промычал я в подушку. - Почему ты никогда не хочешь об этом говорить, ни разу за все время? – с обидой в голосе спросил Дже, толкнув меня в бок. Как же достал. Мерзкая назойливая козявка. Он что, душу из меня решил вынуть? – Ты же знаешь, что я могу понять тебя… по крайней мере, раньше всегда мог… Что с тобой происходит, Хонки? Это ведь из-за нее… - Уйди! Прошу тебя, не хочу больше слышать ни слова, - жалобно проскулил я, засунув голову под подушку. - Пожалуйста, Хонки, я не могу больше на тебя такого смотреть - ты все время только молчишь и злишься. Что же происходит… что тогда произошло между вами? – с мольбой в голосе Дже откинул подушку, пытаясь заглянуть в лицо. - Как ты меня достал! – я подскочил с кровати, разъяренно глядя на опешившего друга. – Ничего со мной не происходит! – воскликнул я, но вдруг ощутил огромную, просто пугающую пустоту, которая угрожающе поползла от стен, намереваясь полностью меня поглотить. Сопротивляться нет сил. – Я так устал, Дже… - привалившись к стене, я медленно сполз на пол. – У меня совсем не осталось сил… Я правда думал, что смогу, но у меня ничего не получается, - ощутив подступивший к горлу ком, я обхватил руками голову, сжав виски. – Я так старался, но ничего не могу с этим поделать… - приложив руку к груди, я с болью посмотрел на Дже. – Она прямо здесь, она выедает меня изнутри, понимаешь? – срывающимся голосом прошептал я. Сев рядом, Дже с тревогой смотрел на меня. - Так ты… любишь ее? Значит, все это время ты любил ее… - пробормотал он, скорее самому себе. Все, меня уже не остановить. - Я не знаю, Дже… Я не знаю, что это… Но это меня убивает. Порой мне кажется, что если сейчас же ее не увижу, то точно сойду с ума… Я не знаю, как до сих пор справлялся с этим, но больше у меня не осталось сил… - у меня перехватило дыхание и я, судорожно вдыхая воздух, почувствовал, что грудь сдавило что-то тяжелое, словно огромная гранитная плита придавила меня к стене, не давая расправить легкие, отчаянно требующие кислорода. В панике хватая ртом мелкие глотки воздуха, я сжал кулаки, изо всех сил пытаясь успокоиться. Мне хотелось кричать от собственной беспомощности, разрывая связки и легкие, упорно отказывающиеся слушаться, пробить грудную клетку и вырвать сердце, каждый удар которого отзывался во всем теле нестерпимой саднящей болью. Каждый мой нерв был будто оголен, и для меня все превратилось в боль. Дыша, словно загнанный зверь, я почувствовал непривычную резь в глазах и глумливо усмехнувшись, подумал, что сейчас разревусь. - Хонки… Хонки, ты чего? – Дже с беспокойством потряс меня за плечо. Пытаясь загнать назад выступившие слезы, я оторопело уставился на него, словно видел впервые в жизни. Мне казалось, что комната вот-вот взорвется от выходивших из меня чувств, но я, смутно ощущая что-то похожее на облегчение, не хотел останавливаться, пока этот поток полностью не иссякнет, пусть даже он сотрет с лица земли весь Сеул, я не мог больше удерживать его в себе. Я больше не пытался сдержать, катившихся по щекам слез. - Х-х-хонки… - прозаикался Дже, не зная, что делать, он испуганно глядел на меня. - Дже, скажи, как я мог надеяться, что смогу забыть ее… ведь я еще тогда, полгода назад, нет, еще раньше… когда вернулся в Корею, я уже тогда не мог без этой девчонки… Я ошибся… как же сильно я ошибся… Я ничего не понял… как дурак, я совершенно ничего не понял… такой самодовольный кретин, считавший свою жизнь идеальной, не позволявший никому нарушить ее никчемной идеальности, слишком самовлюбленный, чтобы допустить такую сильную привязанность, слишком гордый, чтобы позволить себе от кого-то зависеть… Даже в тот день, когда позволил ей улететь, когда все мои мысли были только о ней, я трусливо заставил себя поверить в ее слова, - я горько усмехнулся, закрыв руками лицо. – Я убедил себя в том, что неизбежно причиню ей боль… Сколько раз я использовал для расставания этот предлог… Но я всего лишь боялся… нарушить свою идиллию. Эти незнакомые чувства, слишком сильные и неконтролируемые… я не был готов к ним. Они изменили все привычное, перевернули меня, и я испугался впускать их в свою жизнь… Но что у меня теперь осталось? Вот она, моя жизнь, такая, какую я хотел, какую пытался сохранить… Дже, она не нужна мне. То, что мне надо… я сам от этого отказался… Чувства, впервые обретшие какое-то подобие формы, наконец, улеглись в моем сознании, и я, сломавшись под их чудовищным натиском, отбросил остатки своего тщетного сопротивления, с горечью признавая их полную, несокрушимую власть. Я неотрывно смотрел в пол, слушая дребезжащую тишину, словно пропитанную отчаянием от только что прозвучавших слов. - Позвони… скажи все это ей, - тихо проговорил Дже. - Как я могу, Дже? – вскинув голову, отчаянно воскликнул я. – Я сам отпустил ее! И как теперь, спустя полгода, когда она давно уже все пережила и вернулась к своей привычной жизни, как я смею напоминать о себе? Я упустил ее, и у меня нет права снова бередить ее чувства… - А ты уверен, что она уже забыла тебя? Уверен, что она вернулась к своей жизни? К нормальной жизни… Почему ты считаешь, что знаешь обо всем? Ты хоть раз предположил, что она может сейчас испытывать… что-то подобное? - Тогда почему она уехала? И почему ни разу не позвонила? – я действительно никогда не думал об этом, и слова Дже будто выбили почву из-под ног. - А ты дал понять, что хочешь, чтобы она осталась? Что ты ей сказал, чтобы она поняла, что нужна тебе? – воскликнул он, вопросительно подняв брови. Я ошеломленно уставился на Дже и не мог произнести ни звука. - Ничего… - в воспоминаниях пронесся тот злосчастный день, когда я в последний раз видел ее глаза, наполненные решимостью и болью, когда в последний раз держал в руках ее дрожащие пальцы, когда проснулся от ее нежных прикосновений… когда сбежал, оставив ее на пороге с растерянным и опустошенным взглядом, который тысячи раз, сжимая сердце, всплывал в памяти. Тот день, который я отчаянно проклинал и который бережно хранил в воспоминаниях. – Я ничего не сказал… - тихо пробормотал я, закрыв глаза. В голове, словно поставленные на повтор, раз за разом, крутились мои идиотские слова, которые я сказал ей на прощание, как отреагировал, когда услышал ее признание, что говорил, схватив тогда за руку… Я не сказал ей ничего. Ни единого слова, чтобы она узнала о моих чувствах. Я только спорил и злился на ее упрямство, найдя для себя наиболее подходящую причину ее отъезда, решив, что все слова являются не более, чем отговоркой, и она просто не хочет менять свою жизнь, отягощая себя такими отношениями. Как смешно – я, ни на секунду не задумавшись об ее чувствах, просто приписал ей свою трусость, потому что именно так мне было удобно, так было легче от нее отказаться. Убеждая себя, что думаю об ее жизни, я, в действительности, думал лишь о себе. Похоже, я никогда не научусь думать ни о ком, кроме себя. Возможно, она ждала… до последнего ждала, что я остановлю ее, но я до конца оставался слепым, трусливым дураком, смотрящим лишь на себя.