День, когда все изменилось...

С помощью замечательной Ayuri Nakato. На следующий день, как я и ожидал, ничего не изменилось, и я, впустую растратив все нервы, в конце дня набирал номер только для того, чтобы окончательно в этом убедиться. На самом деле, не сдержав данного себе обещания, я еще утром позвонил в авиакомпанию и забронировал билет. С парнями проблем не возникло - с удивлением приняв мою, немного виноватую благодарность, они не стали ни о чем спрашивать, отчего я почувствовал себя еще большей скотиной, и твердо пообещал себе в скором времени обо всем им рассказать и извиниться. Чувствую, извиняться мне придется долго. Но я не мог сейчас думать об этом. Менеджер. Заметив его недовольное лицо в толпе стаффа, прямым курсом двигаю к нему. Отмолчаться от причин, по которым мне так срочно понадобилось менять, по его словам, «с чудовищным трудом составленный график», я даже не надеялся. Врать было бессмысленно, потому что этот коршун с самого дебюта парит над нами и знает практически о каждом шаге. Что говорить, если он, как мамочка долгие годы будит нас по утрам… Поэтому мне пришлось рассказать правду. Выворачивать перед ним душу я не собирался, поэтому та правда о которой я говорю, весьма относительна. Но мне нужно заставить его в нее поверить. Что я могу сказать об этом человеке? Плотный приземистый мужчина средних лет. Абсолютно непробиваемый, этакий робот-надзиратель. Любимые выражения – «сначала работа, а потом все остальное», «на обед нет времени», «когда закончим, тогда и выспитесь». Ах да, и еще «парни, разве у вас есть что-то важнее работы?». Да, черт побери, есть! Теперь есть… Пронять его не способно было даже мое талантливое нытье, в котором, кстати, мне нет равных. Правда, он мог быть настоящей душкой. Временами. Когда все шло по плану. Но, упаси Господь, если что-то или кто-то покусится на его священный график! Мда. Сейчас мне способно помочь только настоящее чудо. Я знал, что при любом раскладе меня через несколько часов уже не будет в Корее, но, все-таки, неприятностей хотелось избежать – парням и так из-за меня пришлось не сладко. С первых слов смотрит на меня, как на самого злейшего врага. Кажется, чудо меня не спасет. Набираю воздух и со взглядом побитой собаки начинаю долгое и проникновенное повествование. Гордость, что ты там бормочешь? Чем-то можешь помочь? Нет? Тогда засунься подальше и не мешай. Не думал, что будет противно. Стараюсь не касаться своих чувств, сжимаю их глубоко внутри. Выходит какой-то нелепый карикатурный стеб. Добавляю в голос побольше отчаяния, а во взгляд – вселенской тоски. Еще хуже. Плевать, потому что он не замечает фальши. Продолжаю развозить сопли и жалобно скулить. В полнейшем замешательстве смотрит на меня и не знает куда деться. С трепетным торжеством ловлю в его взгляде сочувствие, цепляюсь за него мертвой хваткой и давлю, давлю, давлю… Выжимаю слезинку. Смотрит с таким ужасом, словно у меня по щеке ползет таракан. Я молодец – превзошел сам себя. Трясет головой и сокрушенно вздыхает. Я почти не верю своим глазам. Машет рукой и велит мне отправляться ко всем чертям. То есть туда, куда я только пожелаю. Подрываюсь и поспешно сваливаю, пока он не передумал. Однако, на последок кричит мне в спину, что если не вернусь через два дня, то поеду в Антарктиду петь песни пингвинам. Радостно соглашаюсь и вылетаю за дверь. С некоторых пор я люблю пингвинов. Не успев ничего осмыслить, запрыгиваю в машину, в которой уже лежит небольшая сумка с минимумом вещей, и на всех парах мчусь в аэропорт. Звонок. Из груди вырывается стон. Неужели так быстро передумал? Может, сказать, что я уже в самолете? Бред - он знает, что я не успел бы даже доехать. Неохотно, ох как неохотно отвечаю. Облегченно вздыхаю, когда он говорит, что найдет кого-нибудь, чтобы встретить меня в аэропорту. Как заботливо. Искренне его благодарю. Застревая где-то в горле, сердце возбужденно подпрыгивает в такт моим шагам, пока я торопливо иду по идеально отполированному полу зала аэропорта, вибрирующего от нескончаемого людского потока. Пытаюсь сунуть в маленькое окошко документы, но девушка по ту сторону почему-то не хочет их брать, объясняя мне что-то с вежливой улыбкой. Я раздражаюсь, и только с третьего раза до меня доходит, что регистрация еще не началась. В зале ожидания размером с футбольное поле и яблоку негде упасть. Не припомню, чтобы когда-нибудь видел здесь такое количество народа. Такое ощущение, что половина Сеула разом решила покинуть Корею и разлететься по всему свету. Люди сидят вплотную в окружении своего багажа, кто-то читает, кто-то сидит, с отрешенным видом глядя в одну точку, кто-то разговаривает. Приглушенный гул, время от времени разрываемый громким смехом, эхом отлетает от стен, скапливается где-то под потолком и волной проходит через меня. Это нескончаемое жужжание, словно бы нарастающее с каждой секундой, раздражает. Прислонившись к стене, вставляю наушники и довожу громкость до верхней отметки. Совсем нечем дышать – тяжелый маслянистый воздух с трудом поступает в легкие. Кровь, кажется, перестала циркулировать по телу, даже быстро бьющееся сердце не в состоянии разогнать кисель, скопившийся в венах. Как жарко. Хочется содрать противно прилипшую к спине футболку. Здесь что, не знают о существовании кондиционеров? Время тянется невыносимо медленно, кажется, что даже все многочисленные ночи, которые я провел, отчаянно призывая сон, они и то были более милосердны. Все чувства обострены до предела. Все, кроме моего мыслительного процесса, который, видимо, пошел в минус, возмещая излишнее возбуждение и нервозность. Потому что, несмотря на то, что я нетерпеливо подгонял время, смотря на часы каждые полторы минуты, умудрился пропустить начало регистрации. Подлетаю к стойке, возле которой уже нет ни одного человека, практически бросаю документы той самой мило улыбающейся девушке. Возвращая их, она произносит какую-то шутку. Я даже не пытаюсь улыбнуться. Когда же посадка? Пытаясь убить с трудом шевелящиеся минуты, слоняюсь по магазинчикам. Приобретаю пару милых безделушек, бутылку воды, которую тут же полностью осушаю и книжку, которую все равно не смогу читать. Когда же, наконец, начнется посадка?! Нервы совсем ни к черту – дергаюсь от каждого звука, раздавшегося из громкоговорителя. Но, когда слышу номер своего рейса, замираю в полнейшем ступоре. Вот ведь идиот. Протолкавшись в шевелящейся, словно огромная змея, очереди, захожу в самолет. Забрасываю сумку и откидываюсь в кресле. Долгожданная приятная прохлада и воздуха, вроде бы, достаточно. Почему же я никак не могу успокоиться? Сердце разгоняется вместе с ревущими двигателями самолета, тяжело набиравшего скорость на взлетной полосе. Я совсем не боюсь летать – за все годы это стало почти так же привычно, как поездка в неприметном черном фургоне, который неизменно поджидает нас возле общежития каждое утро. За окном иллюминатора мельтешат огни, сливаясь в сплошную размазанную желтую кляксу. Когда колеса грузного авиалайнера вопреки всем законам физики отрываются от земли, в голове всплывает воспоминание о маленькой птичке, чье сердце бьется со скоростью двадцать ударов в секунду. Кажется, что мое обезумевшее сердце по всем статьям решило обойти этот показатель, отстукивая сумасшедший ритм, заглушавший даже мои мысли. Огромные выбросы адреналина пытаются сорвать меня с места, тело порывается жить своей жизнью, отказываясь подчиняться сознанию. Я усмиряю свои пальцы, что-то хаотично отыскивающие в пустоте, сковав их тесными карманами джинсов. Кроме откровенной неконтролируемой нервозности, смутно различаю еще одно до боли знакомое чувство. К нему невозможно привыкнуть, его невозможно игнорировать, так же, как и отказаться от него. Когда сквозь застилающий глаза пот различаешь перед собой тысячи смазанных лиц, отзывающихся на каждое движение так, словно являются продолжением твоего тела. Когда каждым нервом ощущаешь малейшее перемены настроения раскинувшейся у твоих ног толпы и выжимаешь из связок то, что кажется уже невозможным, стремясь продлить этот невероятный момент, во время которого ты способен повелевать жизнями. Ради этого неописуемого, на раз сносящего крышу чувства эйфории я выхожу на сцену. Сейчас именно это чувство полностью овладело моим телом, вытеснив привычную пустую безысходность, прочно укоренившуюся в сердце. Я уже не мог вспомнить причин, по которым позволил себе попытаться вернуть свою жизнь. Я не помнил, как жил всего неделю назад, какие мотивы побуждали меня к жалким действиям, которые я совершал. Вся моя жизнь была искаженным отражением на поверхности пыльного кривого зеркала. Я не мог понять, что заставляло меня держаться за эту уродливую, извращенную картинку, которую теперь практически невозможно было рассмотреть. Все, что осталось позади, за бортом этого самолета оставалось невидимым из-за густых темных облаков. Только теперь, оторвавшись от того, что держало меня на земле, я понял, что все, что осталось внизу не значило ничего, оно было не важнее пыли осевшей на том самом зеркале. Лишь одно желание, которому я, наконец, позволил вырваться наружу, пожирало меня изнутри. Этот голодный зверь, поначалу недоумевавший от неожиданной свободы, истошно трепал мои внутренности, отчаянно требуя избавления. Я чувствовал это пульсирующее желание даже кончиками волос и практически мог потрогать пальцами. Один-единственный образ и одна-единственная мысль. Эта упрямая, раздражительная девчонка со слишком сложным характером. Она нужна мне. Эта храбрая трусиха, такая сильная и совершенно беззащитная, убийственно решительная и трогательно робкая. Я люблю этот маленький несносный клубок противоречий. Та, которая вечно выводит меня из себя, раздражает своим непонятным поведением, а молчанием просто сводит с ума… Я не могу без нее. Без этой неуклюжей девчонки с хрупкими плечами и испуганным взглядом, которая ураганом ворвалась в мою жизнь, перевернув все с ног на голову, которая с первой секунды заняла все мое сердце и исчезла, оставив в нем лишь пустоту… Я сделаю все, чтобы заполучить ее.