День, когда все изменилось...

Ayuri... мой маленький крылатый ангел, спасибо тебе. Я предельно четко видел и слышал все, что произошло несколько минут назад. Это было реально. И это было правдой. Но я не мог в это поверить. Все выглядело словно затяжное фантасмагорическое представление, о финале которого меня только что оповестил опустившийся на сцену занавес. Но абсурдность и бессмыслица событий, столь эпично завершивших представленное действо, не позволяли мне подняться с кресла, и я в немом ступоре продолжал глазеть на струящиеся бархатные складки, растеряно ожидая появления конферансье, который с извинениями объявив о нелепом розыгрыше, сообщит, что через пару минут финал будет переигран. Но зрители, позевывая, уже потянулись к выходу. Их спины уносили с собой свет, а слабое эхо тихих переговоров постепенно растворялось в воздухе. Когда они переступят порог этого зала, их захлестнут ежедневные рутинные хлопоты, которые вскоре сотрут из памяти неприятную неудовлетворенность, оставшуюся после спектакля. С какой стати эта безликая толпа должна задерживать в воспоминаниях мимолетно подсмотренный отрывок чужой жизни. Оставшись один в кромешной тьме, я стискиваю пальцами подлокотники кресла. Наверное, тьма - это единственное, что роднит меня с миром, который, вопреки всему, продолжает свое движение в ее слепом безбрежном пространстве. Хотя для меня он давно прекратил всякое движение, сжавшись до размеров крошечной точки, замершей на пороге ее квартиры. Миллионы, десятки миллионов чужих лиц. Разве у меня есть хоть один шанс различить среди них ее черты?… Любой уголок земли мог прятать ее от меня. Где угодно. Но мне отчего-то казалось, что она здесь, в этом городе, быть может, даже через улицу отсюда. Но будь она сейчас хоть в соседнем доме, расстояние между нами чудовищно непреодолимо, будто бы она скрылась за пределами этой вселенной. Растворившись в неизвестности, она бесповоротно вырвала меня из своей жизни. Притворившись сном, она не оставила мне ни единой призрачной тени, ни малейшего намека на запах - ни одного, хотя бы едва различимого следа, словно бы ее никогда и не было. Жестокая, ты решила испытать мои силы? Плохая идея – они не является главным моим достоинством. Когда ты перестала меня ждать? Ждала ли за все это время хотя бы секунду? Только не говори, что исчезновение – твой ответ. Глупая. Глупая! Почему ты не подумала обо мне? Говоришь - не хочешь причинить боль, и что в итоге вытворяешь? Только и делаешь, что сводишь меня с ума. Когда ты рядом, когда ты далеко – всегда одно и то же. Похоже, ты умеешь думать о других не лучше, чем я. Куда мне теперь прикажешь идти? Изредка натыкаясь на беглые равнодушные взгляды снующих мимо людей, я уже многие минуты бесцельно бродил по узким дворовым дорожкам, петлявшим среди островков пожухлого газона, кое-где разбавленного небольшими пятнистыми клумбами. Дик, немного послонявшись рядом, вернулся в машину – помочь он мне не мог, а удовлетворить его неуемное любопытство я был просто не в состоянии. Взгляд с неизбежной периодичностью останавливался на доме, в котором ее больше не было. Он не отпускал меня - он знал, что мне все равно некуда идти. И стоило мне сделать от него пару шагов прочь, я тут же оступался и делал три в обратную сторону. Остановившись, я рассеянно посмотрел под ноги, ощущая на лице мягкие лучи ползущего к закату солнца. Сквозь тонкую подошву кедов проникало тепло, еще не покинувшее нагретый за день асфальт. Тепло, выплескиваясь из краев, переполняло все вокруг - трава, окна домов, машины, воздух, мертвые камни прожорливо вбирали его в себя с самого восхода. Но этому ненасытному миру все равно было мало - тепло моего тела тоже продолжало уходить в окружающее пространство. Мысли разрывали виски, но, кроме повышенного внутричерепного давления, они не приносили ничего. Моя голова сейчас напоминала комнату, до самого потолка заваленную грудой книг с девственно чистыми листами. Но, даже переворошив эту необъятную шелестящую кучу и отыскав в каком-нибудь старом потрепанном томике единственную разумную строчку, я все равно не успевал ее прочесть, потому что она тут же уползала со страницы и, словно испуганный таракан, забивалась в щель между переплетами. Разум предательски ускользал от меня – еще немного, и за ним нужно будет оправлять свору поисковых собак. Я отчаянно нуждался хоть в каком-нибудь подобии плана. Любое действие, любая попытка действий – что угодно, лишь бы выйти из этого тупого оцепенения. Именно поэтому первая мысль, с тугим скрипом просочившаяся в мою голову, не была подвергнута ни единой толике осмысления. И к тому моменту, когда я все же ограничил степень ее бредовости космическими масштабами, ноги уже торопливо вывели меня со двора и пересекали улицу. Эта безумная мысль маячила в голове, заставляя ускорять шаг, разгоняя сердцебиение. Меня гнала глупая, практически бесплотная надежда, заполнившая собой все. И пока она пульсировала в венах, меня не волновали мелочи, вроде реальности. Разглядев вдалеке предмет своей цели, выглядывающий из-за старого обшарпанного здания, я мгновенно сорвался на бег, но, не рассчитав расстояние, не успел вовремя затормозить и с размаху впечатался в его дверь, но, к счастью, удачно выставленные вперед руки, помешали моему лицу встретиться с гладко отполированным деревом. Переведя дух, я рванул ее на себя и застыл на пороге. Взгляд скользнул по помещению, на долю секунды задержавшись на спинах покупателей, стоявших у прилавка. Этого времени было достаточно для того, чтобы ее не увидеть. Продавщица сладостей улыбнулась и жестом пригласила меня внутрь. Пальцы соскользнули с ручки, и дверь, медленно проплыв перед моим лицом, беззвучно заняла свое привычное положение. Опустившись на корточки, я запрокинул голову, прислонив ее к неровной кирпичной стене. Глаза закрылись, и тело отчаянно умоляло оставить его в покое. Оно хныкало словно пятилетний ребенок, уставший слоняться с родителями по магазинам, и просило бросить его тут, прямо на тротуаре. Но разум отказывался потакать его детским капризам, настойчиво требуя от меня действий. Их спор не был долгим. Дьяволенок в моей голове заискивающе прошептал свой единственный несокрушимый аргумент. Он предложил надежду. Снова. Пресекая протесты, он поспешил заверить, что статистика ее оправданности, также как и степень ощутимости не имеют никакого значения, потому что позади себя она не оставляет ничего, кроме отчаяния. Тело проскулило что-то еще, но я уже брел прочь, ощупывая ногами смутно знакомую дорогу. Я следовал маршруту, пройденному мной лишь однажды. Кафе с броской вывеской, магазинчик, выкрашенный в ядовито-желтый и лавка с замысловато переплетенной спинкой у его входа… Из-за нагромождения цветных пятен, различных силуэтов, рваных линий и очертаний, соединявших пространство в сплошную пеструю картинку, взгляд лихорадочно выхватывал знакомые детали. Мгновенно заполнив собой всю улицу, врезаясь в глаза острыми углами и красками, ставшими вдруг чрезмерно яркими, они нависли надо мной, выставив вперед свои бока. Словно боясь остаться незамеченными, они беззвучно кричали, что знают меня, а я знаю их. И вдруг напряженное гудение, вибрирующее в воздухе все это время, оборвалось громким хлопком, и кто-то, уцепившись за грудки стальной хваткой, оторвал меня от земли и бесцеремонно зашвырнул в прошлое. В тот день октября, который, махнув по моей жизни жирной полосой, навсегда перечеркнул того меня, которого, как мне теперь кажется, никогда и не существовало. Камня на камне не оставив от идеалов, к которым я стремился долгие годы, он стер в пыль все жизненные ценности, растоптал амбиции, порвал в клочья гордость и уничтожил все привычное понимание вещей. Выпотрошив и перетряхнув все внутренности, он собрал меня заново, но, забыв вернуть на место какую-то мелкую, но важную деталь, поставил мой мир на хрупкую источенную грань, на которой заведомо нельзя удержаться. Одно неловкое движение, и я горю в аду. Но по другую сторону – счастье, неподвластное человеческому пониманию. Такое необъятное и безграничное, что рвет изнутри сердце, потому что не может уместиться в его жалкой крохотной оболочке. Настолько нестерпимое, что кажется бредом. Только вот шагнуть в эту сторону все равно, что после прыжка упасть в небо. Но у меня появился шанс преодолеть земное притяжение. Все случилось тогда, в тот самый октябрьский день. В день, когда все изменилось. Погладив пальцами воздух, я почти ощутил тепло ее кожи… В смешении разогретых терпких запахов витал, едва ощутимый аромат орехового мокко… я вспомнил, как дышал им, уткнувшись в ее висок. Долгие месяцы я искал и не находил в лицах прохожих ее черты. Но сейчас, словно в приступе безумного наваждения, повсюду видел отпечатки истерзанного воспоминаниями образа. Я не знал, были ли на самом деле у той маленькой брюнетки глаза того же оттенка горького шоколада, или же я смотрел на мир сквозь мутную полупрозрачную пленку с оттиском ее облика, который, смазывая реальность, накладывал на все свои бесконечно близкие очертания. Закрыв глаза, я попытался избавиться от мучительного помешательства и, приказав себе смотреть только под ноги, уперся взглядом в асфальт. Но как издевка мира, решившего всю сегодняшнюю порцию глумливых насмешек посвятить моей скромной персоне, апофеозом творящегося безумства стал звонкий переливчатый смех, взорвавший воздух в паре метрах от меня. Захлебываясь чистой искренностью, знакомые нотки свободы порвали пространство. Дернув голову в сторону этого звука, я тут же обнаружил его источник. Девочка-подросток в центре небольшой стайки школьниц что-то возбужденно рассказывала своим подружкам, слушавшим ее с немым восхищением на лицах. Не обратив на меня внимания, они прошли мимо и скрылись в подземном переходе. Меня вдруг охватила чудовищная злоба на весь белый свет, безостановочно игравший на моих нервах, словно черт на барабанах, зверски дразня призрачными запахами, звуками и тенями того, что было от меня вне досягаемости. Похоже, этот гребаный мир забавляет моя жалкая беспомощность, и он не оставит меня в покое, пока окончательно не втиснет в шкуру умалишенного. Пока я на чем свет стоит костерил весь земной шар вместе с ее создателем, прихватив заодно свою судьбу, глупость и бессилие, успел напрочь забыть, почему уже несколько минут вкопанным столбом стою на верхней ступеньке лестницы, ведущей к спуску в метро. Ища ответ, с какой, собственно говоря, радости я намеревался спуститься в зловонное подземелье, приветливо разинувшее передо мной свою пасть, я осмотрелся по сторонам, и, скользнув взглядом поверх мельтешащего в несколько рядов потока машин, по другую сторону дороги заметил высокий металлический забор, стискивающий в своих объятиях небольшой островок зелени. Я, наконец, понял, куда вели меня воспоминания. Перескакивая через две ступеньки, я спустился под землю. Кажется, что воздух сохранился здесь со времен постройки самого перехода, и люди, возможно, дышали им еще целое десятилетие назад. Сырые сквозняки не разгоняют стоящий здесь запах, лишь добавляя ему привкус многовековой плесени, приносимый ими из еще более далеких глубин. Сжимая кулаки, чтобы бетон и мрамор не высосали из моих пальцев остатки тепла, я быстрыми шагами преодолел каменный коридор, позволяя тошнотворной затхлости заполнить только пятую часть легких и, выйдя на улицу, сразу же уперся в большие ворота, открывающие вход в парк. Шагнув в просвет между железными створами, я напряженно замер. Сюда не проникало ни единого звука города – шелестящее дыхание деревьев было самым громким из того, что доходило до моего слуха. Город перестал играть со мной, оставив призрачные миражи, поселившие в моей душе сумасшедшую неразбериху, за пределами парка. Каждый мой осторожный шаг вглубь этого странного места, будто отдельно существовавшего от мира, все сильнее порождал во мне какое-то необъяснимое предчувствие, что сейчас, уже через несколько мгновений произойдет то, о чем я боюсь сказать даже в собственных мыслях. Сердце совсем перестало биться, и даже деревья замерли, затаив дыхание. Вокруг не было ни души, но на меня словно были направлены взгляды сотен любопытных глаз – казалось, что все вокруг напряженно дожидается свершения какого-то фееричного события, с минуты на минуту обещанного в программке театрального представления. Я снова перенесся в храм Мельпомены, только сейчас, вместо зрительских рядов, занимал сценические подмостки. И какая-то необъяснимая уверенность, расправившая во мне свои мощные крылья, твердо давала понять, что на этот раз я в силах изменить сценарий. Пара шагов, и в просвете между деревьями я вижу очертания серой лавки - той самой крайней лавки у пруда… Еще пара – и я могу разглядеть силуэт сидящего на ней человека… Один полушаг – на большее я не способен, потому что в долю секунды пространство сжимается вокруг и намертво стискивает мое тело. Горло раздирает подхваченный мной беззвучный крик Земли, стремительно уносящейся прочь от своей орбиты. Видимо, за всю жизнь ей до смерти осточертело это неподвижное скучное солнце, намертво привязавшее ее к себе непреодолимым притяжением. Но Земля, оказывается, тоже может быть упрямой и своенравной – ей надоело двигаться по одной и той же траектории, и она выбрала именно этот момент, чтобы отправиться на поиски нового, более интересного местечка. Прежнего мира больше нет. Я уже не помню, каким он был. И был ли вообще хоть какой-то смысл в сотнях миллионов лет его существования? Золотые пылинки, запутавшиеся в волосах цвета янтарного меда, купаются в прощальных солнечных лучах. Пульсирующий перед глазами образ миллиардами расщепившихся атомов оседает на моей коже. Жадно впитывая их всей поверхностью тела, я боюсь, что часть этих мерцающих всполохов поглотит окружающее пространство, и отчаянно стремлюсь перехватить и растворить в себе каждую мельчайшую частицу, витающую в воздухе. Весь, до последней несуществующей пылинки в волосах этот образ должен быть моим. Меня мутит от невыносимого головокружения, но я не останавливаюсь. Я слишком голоден, чтобы быть менее алчным и нетерпеливым. Я варварски раздираю ступни, прислоненные к земле мысками бледно-голубых кедов, вгрызаюсь в скрещенные лодыжки, рву в лоскуты складки белого хлопкового платья, нещадно терзаю потеряно опущенные плечи… Тысячелетие – ровно столько я мог разглядывать эту картинку. Но на ней нет ее лица. До адской агонии не хватает ее лица. Когда я сосредоточился и с усилием передвинул правую ногу немного вперед, на пару сантиметров сократив расстояние до моего сна, еще не отнесенного к категории реальности, как вдруг ее ладонь нырнула под волосы и, на секунду приподняв их, резко дернулась вверх. В промежуток времени между тем, как ее рука скользнула по шее и искрящаяся янтарная копна рассыпалась по спине и плечам, ее голова на мгновение повернулась в бок. Ее взгляд пробежался всего в паре метров от места, где стоял я, и, если бы я подал хоть какой-нибудь признак жизни, пошевелил хотя бы пальцем, а не стоял, сросшись с ближайшим деревом, то она несомненно заметила бы меня. Но об этом подумал не я, подобные мысли пригодились бы тому, в чьей голове присутствует хоть крупица разума – мне от них все равно нет никакого прока. Я вдруг увидел самую сердцевину всего сущего. Что происходит с людьми, когда им удается столкнуться с центром своего мироздания? Разве есть описание для чувств, которыми я сейчас захлебывался, отчаянно пытаясь не задохнуться? Как же, должно быть, глупо я сейчас выгляжу: этакий гипертрофированный маньяк с обезумевшим взглядом и тяжелым прерывистым дыханием разглядывает в свою жертву за секунду до нападения. Смахивает на затертый сюжет какого-нибудь рядового триллера. Но это снова не мои мысли. Когда же я смогу преодолеть эти жалкие метры? Можно ли надеяться, что когда-нибудь воздух станет менее плотным и позволит мне протиснуться через себя? Но это не имеет большого значения. Точнее это, как и все остальное уже не имеет никакого значения вообще, потому что ее спина вдруг отрывается от лавки, и она, немного помедлив, начинает поворачиваться в мою сторону. Так медленно, едва ли не мучительно, словно боится потревожить какой-то ужас, скрывающийся за ее спиной. Когда ее взгляд, не задержавшись ни на чем другом, коснулся моего лица, я вдруг увидел первые очертания нового мира. От глаз, в упор смотрящих на меня, стали расползаться незнакомые яркие краски. Они выводили контуры новых предметов и наполняли старые сотнями фантастических оттенков, которым еще предстояло придумать название. Хотя я еще не знал его, но уже любил этот вновь зарождающийся мир, в центре которого были глаза цвета горького шоколада.