Одержимость

      С самого начала мне не нравились бессмысленные сеансы психотерапии. Я очень быстро избавился от необходимости их посещать. Стоило мне состроить из себя скорбящего, рассказать о том ужасном чувстве вины, что преследует меня, как Джеймс Шерман — психолог, назначенный мне судом, принялся меня «исцелять». Две недели я должен был выполнять список совершенно идиотских заданий, а также вести дневник, но что примечательно, в течении этих двух недель, я был избавлен от необходимости посещать сеансы. Таков уж был авторский метод Джеймса Шермана имени самого себя.       Он разглагольствовал о нем почти все время нашего общения. Самовлюбленный доктор планировал систематизировать метод и опубликовать учебник для практикующих клинических психологов с описанием бесценной методологии. Для него я был лишь подопытным, а он для меня оказался небольшой раздражающей обязанностью, от которой не терпелось избавиться.       Я написал дневник за день до сеанса, и стоило мне вручить тетрадку в руки доктора Шермана, как он тут же заявил, что опубликует часть содержимого в своем учебнике, если сочтёт нужным, и готов был противостоять любым моим возражениям, но таковых не оказалось.       Я восхищался его проницательным умом и профессионализмом, ведь сразу увидел в нем эту потребность. Он видел только себя, и даже, если бы постарался не смог бы добиться от меня и доли правды, которая состояла из абсолютного равнодушия и капли тоски.       Пожалуй, я бы мог назвать свои чувства к смерти брата тоской. Каждый день я вспоминал о том последнем разговоре, который состоялся между нами, и все больше осознавал, что наше с ним прощанье состоялось совсем не так, как мне представлялось. Да, Крис должен был умереть в ту ночь в любом из возможных раскладов. Но ему в очередной раз удалось меня ошарашить. Да так, что мне не пришлось сильно сожалеть о содеянном.       Я никогда прежде не видел его в таком состоянии. Его неуправляемая ярость смешалась с безумной радостью. Его глаза горели, словно бы впитали души замученных им людей. Он вошел в дом, как раз в тот момент, когда я готовил на кухне кофе для Медисон. Я не ждал его, уверенный в том, что уборка территории займет намного больше времени.       Он завалился на кухню в полной уверенности, что я насытился Медисон и теперь очередь за ним. Он будто бы забыл наши с ним разговоры о ней, о моем откровении и настаивал на том, чтобы я отвел его к ней, размахивая её перчаткой от костюма Фредди Крюгера.       Я ужаснулся услышав, что он собирается сделать с моей Медисон. Пытался его успокоить и проговорить все то же самое, что и многие разы до этого, приправив все это подтверждением её ко мне ответных чувств, но все это было без толку. Никогда прежде, такого не случалось, чтобы мои женщины переходили к нему и до меня дошло — он говорит все это специально.       Я очень разозлился, между нами завязалась драка. Я планировал все не так. Я готовил для него речь, но все это растворилось в кипящей лаве ненависти, что он вызвал во мне. Мне пришлось удивиться его нечеловеческой силе. Он орал на меня, называя предателем. Мой разум тоже затмила ярость. Я не позволил бы никому притронуться к Медисон, тем более ему, зная, что он может сотворить с её прекрасным телом.       В самом начале нашего пути, я занимался уборкой. Уничтожал улики, которые он оставлял и поражался откуда в его слабом мозге водятся такие изощренные способы издевательств над человеческим телом. Он обрушивал всю свою ненависть на этих женщин. Он насиловал их, иногда даже посторонними предметами, набивая нутро до отвала, всем, что только могло подвернуться под руку. Бывало он растягивал пытки на несколько суток, пока они не умирали в жутких мучениях.       Было пару раз, когда он калечил жертву. Например, Мегги Карпентер он отрезал руки, а после изнасиловал. И его совсем не беспокоило, что она истекла кровью и умерла и сношался он по сути с трупом… По правде говоря узнав об этом я испытал отвращение к нему и много позже узнал, почему он сделал это. Он спокойно ответил, что она отрастила слишком длинные «клешни» и ему надоели её попытки оцарапать его.       Было время, когда он решил, что мертвые девушки — лучшие. Он даже описывал мне сладость теплого неподвижного тела, его податливость. Он рассказывал, как легко ему было в обществе молчаливой любовницы, ему не приходилось выслушивать ругательства и бесконечные вопли, мольбы о пощаде и уверений в том, что они никому не расскажут. Он проделывал жуткий акт соития, как хотел, использую, что хотел и они принимали эти извращенные ласки безо всяких протестов. Одно его не устраивало — тела быстро портились. Их хватало всего на несколько раз, а потом они приобретали ужасающий вид и запах, твердели протестуя движениям, становились куклами, холодными и неприступными. Он злился, рубил их на мелкие части, орал и снова и снова обзывал предательницами.       Он часто придумывал что-то новое. Исключение — женщины похожие на Дину, с ними он проигрывал свой излюбленный сценарий: связывал, лизал, насиловал и душил. В таких случаях, мне приходилось доделывать грязную работу за него, уродовать трупы, сжигать или растворять в кислоте.       Таким образом полиции трудно присвоить этим убийствам звание «серийные». Мало кого им удалось отыскать, но парочка все же была обнаружена несколько лет назад. Портреты остальных все еще украшают доски объявлений в полицейских участках разных мелких городков штата.       Единственное постоянное — это убежденность Криса, что все они предали его. Он был уверен, что каждая оказывала ему знаки внимания, а потом удивлялся, когда они противились его грубым ласкам.       Он шел за ними. Охотился, как волк, настигал в темных переулках и пытался спариться словно животное. Когда получал отпор, злился и бил по лицу, вез в укромное место и там творил мерзкие для моего понимания вещи.       Для меня ценность каждой жизни, что отнял я или он была всегда равна нулю, однако мы с Крисом очень сильно отличались в наших способах и мотивах. Он напоминал мне безмозглого зомби, жаждущего плоти. Его вело безумие, похоть и ненависть, в то время, как я руководствовался справедливостью.       В этом прогнившем до основания мире с самого начала правила несправедливость и ложь. Большинство людей относятся ко лжи как к неизбежной данности, мол, «вся наша жизнь игра». Ложь льется на наши головы с экранов телевидения, с интернета и радио, с газет и книг. Ложь управляет нашей жизнью. Многие лгут сами себе, опасаясь заглянуть в собственную душу и познать себя.       Я не могу избавить все человечество от лжи. Не могу исправить того, что было и того, что ждет нас в будущем. Я прекрасно осознаю, что во мне, как и Крисе тоже живет эта жажда — безумное и яростное желание убивать. И мне стоило немалых усилий совладать с этим. Я трансформировал этот порок в силу, которую обратил во благо. Мой карающий перст касается только тех, кто этого заслуживает, кто сеет ложь, кто отбрасывает тень под которой все живое гибнет, кто не имеет цели кроме как паразитировать — на отбросов этого мира.       Мой брат тоже стал моей мишенью. Не принадлежи он моему роду, я бы разделался с ним уже давно. Он обманывал меня не раз и не два, а я прощал его надеясь, что когда-нибудь он исправится. Я был рядом с ним, когда он творил невообразимую мерзость, я помогал ему избежать наказания. И за все это он отплатил мне ненавистью к Медисон.       Она сразу не понравилась ему. И я счел это хорошим знаком. Однако он лез ко мне с расспросами, высказывал свое мнение о ней, обзывал её, просил меня о ней забыть. Только после долгих разговоров по душам, он дал мне слово, что не будет мешать нам. А что же теперь? Получается все его слова были ложью? Мало того, что он, как никто подходил под звание «отброс», так он оказался еще и лжецом.       Я высказал ему это во время драки, пытаясь не только физически, но и морально надавить на него. Я не знал, что Крис может разозлиться еще сильнее… Обычно, когда я прибегал к подобным уловкам, он тут же менялся в лице, становился похожим на того парня, чьи билеты в кино на глазах у всей школы порвала Дина Купер.       Но в этот раз, он схватил меня, уставившись прямо в глаза и сказал:       — Так вот как ты ко мне относишься? Я по твоему отвратителен? Я ведь подражал тебе, я хотел быть тобой! — говорил он. Мне казалось, что вместо знакомого мне Криса со мной говорит кто-то другой. Ни его искаженное лицо, ни сила, что внезапно стала преобладать в его щуплом теле, никогда не принадлежала Крису. Даже голос казался мне чужим. Я ощущал как он проникает в меня, пробуждая что-то болезненное, что-то страшное внутри. Я застыл, все мое тело оцепенело. Крис продолжил:       — Я любил тебя и восхищался! Я ухаживал за тобой, когда ты нуждался во мне, я был единственным во всем этом проклятом мире, кто всегда тебя понимал! Даже ту твою сторону, о которой ты предпочел забыть! Но ты предатель, ты точно такое же дерьмо, как и твоя шлюха!       Он швырнул меня в стену. Я ударился головой и мир вокруг погас. Когда я очнулся, его слова все еще вертелись в моих мыслях, они казались мне странными и до сих пор кажутся. Это были последние его слова адресованные мне, и мне придется гадать, что они значат, вероятно до конца своей жизни.       Я пустился по лестнице вверх, ворвался в комнату и не раздумывая всадил нож в спину брата. К своему несчастью, Крис не ведал во что ввязался, даже не мог себе вообразить, что значит для меня Медисон.       Что касается остальных, я убил только Леама и Бэки. Я убил их потому что они этого заслуживали и никогда не жалел и не вспоминал о них. Они смешались со всеми, кого я когда-либо убивал. Конечно, явись ко мне призрак любого из них, я бы назвал причины по пунктам, но в основном никогда не страдал воспоминаниями о жертвах. Каждая смерть была обдумана мною, я выносил приговор полагаясь на справедливость.       В общем куда там доктору Шерману. Он был будто незрячим и не увидел во мне ничего, кроме того, что я решил ему показать — на ходу сконструированную личность во всем положительную — защитника своей любимой, измученного совестью из-за вынужденного убийства, скорбящего о брате и друзьях. А вот я разглядел в нем его алчность, гордость и явный нарциссизм.       Не редко психологи сами страдают от ментальных проблем, так и Джеймс Шерман не стал исключением — нарцисс до мозга и костей, питающийся лестью и похвалой получил от меня то, чего так желал сполна. Кроме всего прочего, он проявил интерес к моей семье, а узнав кто мой отец, взял с меня обещание познакомить его с ним, как только он будет в Пайнвуде.       Мы попрощались с ним ровно через месяц после знакомства, когда я был грани от того, чтобы не прикончить доктора. Изливаясь вымученными благодарностями, подарил великому психологу Арманьяк де Монталь 1960 года выпуска за 500 долларов с запиской от отца, которую написал сам и подделал подпись. Он был очень доволен подарком и принял его безо всяких отговорок. Взамен, он вручил мне письмо-заключение и характеристику, в котором указал, что благодаря его авторской методике я иду на поправку с невероятной для подобных случаев скоростью, и что более не нуждаюсь в сеансах.       Конечно он обещал быть на связи, если вдруг мне снова станет грустно, и я пообещал ему связаться с ним. И я связался, только причиной стала Медисон, которая в силу своей слабости характера все еще тратила драгоценные часы на этот полнейший бред. К тому же, теперь пыталась и меня склонить к совместному сеансу у доктора Престон.       Доктор Шерман имел самую лучшую репутацию и влияние в своей сфере, к тому же он был личным психологом судьи Оакпоинта, стоило мне объяснить ему, что Медисон не подходит Миссис Престон, которая как мне кажется только усугубляет её состояние, как Джеймс тут же пообещал уладить этот вопрос.       — Я знал, что Престон не справится. И благо, она не успела навредить Медисон своими консервативными методами, в отличии от бедняги Лили, которая, между прочим, загремела в Оак Хиллз, после сеансов у миссис Престон!       Мы договорились, что я все же схожу на этот сеанс, а после доктор Шерман лично добьётся от Элис Престон письма заключения и я зайду к нему на следующий же день, чтобы его забрать и о чем-то переговорить. Я знал, что он воспользуется моментом и попросит меня о какой-нибудь услуге.

***

      Медисон и я пришли на сеанс в ровно назначенное время. Медисон постучала в дверь кабинета, что находился этажом ниже доктора Шермана. Низкий женский голос сразу же отозвался и пригласил войти.       Стоило мне обратить внимание на обстановку кабинета, я засомневался в компетенции его обладателя. Стены бежевого цвета, на полу большой цветастый ковер с длинным ворсом, стеллажи из прессованных опилок, наполненные томами со всякого рода второсортной литературой по психоанализу. В основном авторства Зигмунда Фрейда. «Боже, она фрейдистка, ну и цирк!» — подумалось тогда мне. На стене, рядом с репродукциями популярных картин, я заметил диплом государственного колледжа Хиллсборо и чуть было не рассмеялся в голос. Оакпоинсткий колледж был бы куда лучше, чем это учебное заведение.       Женщина в синем костюме из вискозы, с короткой стрижкой и крупных очках на пол лица восседала на безобразном кресле из кожзама. Она окинула нас своим проницательным взглядом и на несколько секунд задержалась на мне. Я, улыбаясь, глядел на неё в ответ, не отводя взгляда. Обычно, когда пристально смотришь людям в глаза они сразу же отводят взгляд, но миссис Престон не отводила. Вероятно, таким образом она проверяла меня. Бог знает, что ей это дало и как бы долго могло продолжаться, если бы Медисон не прервала нас, спросив её о чем-то.       Сеанс начался с непринужденной беседы «не о чем» и плавно перетек в попытки вытянуть из меня мнение о состоянии Медисон, с уклоном на то, что она недостаточно ровно стоит на ногах, чтобы принимать решение о совместной жизни. Все это время Медисон молчала, и я начал злится на неё. Однако четко осознавая, что мне во что бы то ни стало нельзя показывать этого, ведь женщина в дешевом костюме того и добивается, я запрятал злость глубоко в себя.       Все её дурацкие вопросы я изворотливо проигнорировал, засыпая своими в ответ. Я был на высоте и поставил её в тупик. Что самое ужасное, я четко осознал, что миссис Престон посчитала, что я каким-то образом воздействую на Медисон, управляю ею. Нет, это просто уму непостижимо! Ведь очевидно же — всё в точности наоборот! Это она завладела моими мыслями и управляем ими. Это из-за неё я вынужден сидеть и выслушивать завуалированные обвинения и всячески отражать нападки!       Но я держался изо всех своих сил, хотя мне очень хотелось придушить эту суку. Меня очень взбесило, что доктор выразила беспокойство о том, что Медисон не может перед ней раскрыться и поинтересовалась у меня, рассказывала ли она о своих ощущениях в связи с потерей друзей.       Да, на кой черт мне её ощущения в связи с этой потерей? От постоянного перетирания этой темы, ей было бы только хуже! Ох уж эти сердцеведы! Как же они наконец не поймут — их уже давно раскусили. Теребить свою рану можно всю жизнь, при этом, не вылезая из кабинета психолога. Вот ведь как удобно? Загоняешь человека в угол и заставляешь его снова и снова нырять в пучину болезненных воспоминаний, не забывая брать оплату за сеансы.       Я пытался избавить Медисон от грусти всеми возможными способами, зачем бы мне нужна была эта депрессивная кукла? Мне нужна её страсть. Я хотел вдоволь наполниться ею. А грусть и глупые ни к чему не ведущие разговоры просто бы отняли у меня такую возможность, да и ни к чему бы не привели. Я избавил Медисон от этого за пару недель…а эта тварь хотела растянуть процесс на годы.       К слову о поведении Медисон. Она сидела и отмалчивалась, внимательно прислушиваясь к моим словам, будто была заодно с доктором. Меня же расспрашивали о её чувствах, черт побери! А обо мне никто из них не беспокоился! Я ведь, на минуточку, потерял брата. Я вынужден был убить его ради Медисон, но что это в сравнении с тем, что Медисон лишилась подружки, да?       Я мечтал о том, чтобы задушить их обеих в этот момент, представляя, как они обе корчатся от боли, задыхаются, как их лица синеют, глаза полные ужаса выходят из орбит, ноги скрючиваются, из глотки вырываются сдавленные крики. И я отлично осознавал, что это гнев вырывается наружу и мне необходимо приложить все усилия, чтобы снова запереть его. В конце концов Медисон ни в чем не виновата. Она слишком слаба сейчас, чтобы противостоять влиянию Престон. Надеюсь, когда мы уедем и она немного развеется, придет в себя и снова станет прежней.       Благо Медисон присоединилась к выводящей из себя беседе, когда я сказал, что мы хотим начать новую жизнь, как только сдадим последние тесты.       Стерва настаивала, говорила, что это очень поспешно. В этот момент я не выдержал. Мне показалось, что само пространство наполнилось напряженными эмоциями. Надменный взгляд этой сучки из-под очков, забрал последние осколки моего терпения. Я сделал глубокий вдох.       Мои слова, словно молнии, разрезали воздух, сотрясая всю комнату. Я высказал ей все что думаю, о ней, её компетенции и о том, что все её потуги меркантильны — видно же хочет проводить дополнительные сеансы, которые не входят в медицинскую страховку Медисон. Я пригрозил ей жалобой. И заставил выписать нам справку об окончании сеансов и сделанных выводах.       Я обязательно вернусь за ней когда-нибудь, она лжет несчастным людям, которые обращаются к ней за помощью в надежде ощутить облегчение, а эта сука только и делает, что сосет с них деньги, в прочем как и Джеймс. Они оба обманщики.       Мы вышли. Медисон молчала, сминая в руках бумажку, которую не могла получить уже месяц. А я справился за какой-то час.       Престон почти сразу после нашего ухода связалась с доктором Шерманом, который выслушав её негодование по поводу его пациента, только и сделал, что высмеял её устаревшие методы и пообещал подарить свою методичку — путеводитель для психологов по его авторскому методу лечения посттравматического стрессового расстройства. Он перезвонил мне в тот же вечер и пересказал разговор, уверив меня в том, что проблем с ней больше не будет. А характеристику на Медисон он уже забрал и ждет меня завтра в любое удобное для меня время.