По велению её сердца

      Нельзя любить человека просто потому, что так велит сердце, да? Очень часто я слышала утверждения, что любят за что-то: за глаза, за душу, за улыбку или за деньги. Последнее встречается всё чаще. Особенно, когда ты взрослеешь и понимаешь, что в мире осталось так мало «просто так». А ещё любовь не может быть искренней и дружеской, да? Всегда ведь одолевает желание прыгнуть в кровать человеку. Мне все доказывали это, пока я свято верила в то, что всё это простые глупые предубеждения людей, неспособных мыслить шире.       Я привыкла прислушиваться к тому, что шепчет сердце, и куда меня это привело? В могилу. Но я не стану вас переубеждать в том, что нужно руководствоваться только здравым рассудком и холодным расчётом. От меня вы подобного не услышите, потому что я остаюсь верна мнению, что решения и действия по велению сердца — это лучшее, что может с нами случиться. Только так вы переживаете настоящие эмоции, теряете ощущение земного притяжения и взлетаете высоко к тёплым солнечным лучам. Минус в этом всём то, что потом очень больно падать. При падении ты ломаешь шею, позвоночник и крылья. И хорошо, если находится кто-то, кто не покривит душой и протянет тебе руку.       Мне бы хотелось, чтобы ты никогда не узнал, каково это — остаться лежать на земле, с переломанными и окровавленными крыльями, что когда-то были невинного белого цвета, а вокруг тебя проходит столько людей, но никто не поможет. Это ужасное чувство, оставляющее на языке горький привкус до последнего вздоха. Хорошо, что у меня этот последний вздох оказался не за горами.       Сейчас я наблюдаю за тем, как ты сидишь на диване факультетской гостиной, пропуская мимо ушей лепетания своей девушки. Твои мысли где-то далеко, заняты тревогой. Отчего же ты так тревожишься? Разве ты считал себя когда-то виновным в том, что тогда случилось? Мне казалось, что ты банально выше этого, ведь сам сказал мне, что «всякое случается и не стоит расстраиваться». Ты посчитал, что ничего страшного не произошло. Но разве предательство — это не страшно, Рон?       Не предаст тот, кто знает, насколько это больно. Вроде так мне говорила когда-то мама, но знаешь что? Это так не работает. Я бы с удовольствием предала тебя в ответ, чтобы ты понял, как это сжигает цветущие вишнёвые сады твоей души. Нет ничего ужасного в том, чтобы ждать, когда тебя предадут. Даже от Забини я в какие-то моменты ждала нож в спину, хоть и пыталась переубедить себя — заставить поверить в то, что он не причинит мне вреда. Он же пытался быть со мной настоящим — ему это понравилось, я знаю. А вот у нас тобой всё было иначе, Рональд. Ужас твоего поступка заключался в том, что от тебя я не ожидала предательства.       Ты скажешь, что не мог повлиять, что был не при чём, а я скажу, что ты просто выбрал стоять в стороне и смотреть на то, как на меня обрушилась раскалённая лава. Началось извержение вулкана, и ты струсил, оставил меня у самого подножья, а сам убежал. Это и есть предательство — ты предал мою веру в тебя, как в человека. Ты был таким хорошим, помогал донести мне книги из библиотеки, помогал освоиться с метлой и часто улыбался без повода — ты был человечным по отношению ко мне. Это же так важно в наше время — сохранять в себе хвалённую и необходимую для выживания человечность. После тебя я начала сомневаться в том, что в огромной толпе незнакомцев могут быть хорошие люди. Конечно, ты не стал последним моим разочарованием перед смертью, но уж точно стал запоминающимся эпизодом моей недолгой жизни. Можешь гордиться этим.       Как ты попал на Гриффиндор? Тебе тут точно не место, ну или я слишком идеализирую черты характера, которыми должен быть наделён истинный гриффиндорец. Ты же не единственный человек с красно-золотой нашивкой на мантии, который оказался в списке моих причин, но пока что рано ещё об этом говорить. Мне теперь противно осознавать, что я впустила тебя в свою жизнь, что привязалась к тебе и смогла полюбить. Да, ты не ослышался. Это была невинная и такая трепетная любовь, как к брату, как к очень хорошему и отзывчивому человеку.       В эту ночь я разобью все ваши сердца. Хотя нет, не так. Вы сами наконец-то разобьёте их, впустите туда осознание того, насколько прогнила ваша душа. Мне бы хотелось верить, что это убережёт кого-то от вас в будущем, что вы в следующий раз задумаетесь прежде, чем причинить кому-то боль. Так моя смерть будет казаться не совсем бессмысленной.       А как тебе кажется, Рон? Твой пустой взгляд выдаёт тебя. О чём ты думаешь? Часто ли вспоминаешь о том, как я просила тебя о помощи, как смотрела заплаканными глазами в твою сторону? Наверное, тебе кажется, что справедливее было бы, если бы этот шар получила Лаванда, да? Ведь это она тогда сорвалась на меня, начала привселюдно унижать и кричать в лицо о том, какая я бездарная бесполезность, но нет. Ты мог всё это остановить, мог успокоить свою девушку, но решил стоять в стороне, словно это тебя не касается. Всё началось с тебя, мой дорогой Рональд. И ты это знаешь, хоть так и не признался в этом.       Видишь ли ты в глазах Лаванды мои глаза? Заплаканные карие глаза. Этого я не знаю, но зато слышу, как порой среди ночи ты бормочешь моё имя. Я тебе снюсь, а ты даже не догадываешься, что я сижу рядом, у твоей кровати. Я провожу пальцами по твоим устам, с которых слетает моё вымученное и обречённое имя. Ты чувствуешь этот холод? Мне хотелось бы верить, что да. Почувствуй, как холодно под землёй.       Ты виноват, Рональд. Презумпция невиновности к тебе не применяется, как бы не хотелось. Да мне и не хочется, чтобы у тебя была возможность оказаться оправданным — это было бы несправедливо по отношению ко мне, обесценило бы мою смерть. Я ведь имею право требовать к себе справедливого отношения хотя бы после смерти?       В гостиной так громко, что моментами начинает закладывать уши. Симус орёт о том, что его бросила Джинни, а Джинни орёт о том, что Финниган — простой сопляк, неспособный на какие-то серьёзные поступки ради своей девушки. Кто-то кричит о том, что завтра первым занятием почему-то поставили Зельеварение, хотя его вообще не должно быть в среду. Лаванда пытается рассказывать ему о том, что посиделки с Пэнси Паркинсон провалились, потому что сама же слизеринка, которая собрала их всех вместе, через пятнадцать минут куда-то исчезла. Давно уже гостиная Гриффиндора не напоминала Косую Аллею перед началом нового учебного года.       Рон тяжело вздыхает, сдерживая себя из последних сил, чтобы просто не сорваться на навязчивую и безмозглую Браун. Она начала его неистово раздражать. Похоже, что за лето он просто отвык от того, какая порой Лаванда бывает душная — её всегда много, это всегда не в тему, но он вынужден терпеть. Сорваться на неё означает поставить под сомнение собственный выбор, так ведь? Откуда и когда в нём появились эти идиотские замашки касательно выбора? Нет, он точно знает, кто привил ему это, но просто не хочет думать о ней. Прогоняет эти мысли, чтобы не начать опять злиться, хотя прекрасно осведомлён в том, что ему никогда не удавалось закрыть образ Гермионы за какой-то дверью в голове — она всегда возвращается.       — Ты вообще слушаешь меня? — Лаванда касается его руки. — Я кому это всё рассказываю?       — Тебе хочется кому-то рассказать — мои уши для тебя свободны, — грубо отвечает Рон. — Что-то не так?       — Толку мне от этих ушей? — недовольно возмущается Браун. — Я с таким же успехом могу пойти поговорить с Полной Дамой.       — Ну иди и вешай ей лапшу на уши, — он отталкивает от себя девушку и встаёт с дивана.       Лаванда точно обиделась. Даже не нужно смотреть на неё, чтобы понять это. Рон уже выучил все замашки и привычки своей девушки наизусть, хотя не ставил себе это за цель, просто она была очень предсказуемой. Она такая простая, скучная и пустая — в ней нет ничего из того, что раньше выделял для себя Уизли в девушках. Почему они всё ещё встречались? Наверное, только из-за того, что Лаванда — удобный и безотказный вариант. С ней почти не бывает каких-то проблем. Как может сделать проблему та, в голове которой вата?       Это не Гермиона, с которой Рону приходилось включать мозг и быть кем-то больше, чем просто вратарём квиддичной команды. Он был уверен в том, что в какой-то другой жизни они могли бы быть лучшими друзьями или даже кем-то ближе. Эта девушка была в его вкусе: умная, утончённая, весёлая и настоящая, без какой-то фальши в поступках и голосе.       «Не думай о ней! Просто не думай, Рон!»       Но как это было возможно?       Он заходит в спальню, громко захлопывая за собой дверь, но вот к кровати подходить не спешит. Знает, что под красной подушкой лежит маленькая коробочка золотистого цвета — напоминание, послание из прошлого с дурным и пьянящим вишнёвым привкусом.       Ему почти удалось забыть о ней, заставить её остаться в том злосчастном июне, но вот она опять вернулась к нему со своими дарами смерти. Для Уизли Смерть теперь имела лицо Гермионы Грейнджер — бледное, холодное и мёртвое. Он был бы рад её не знать, но судьба решила иначе. Часть её навсегда останется у него под рёбрами, как бы Рон не пытался это выдрать из своей груди. Не было и дня, чтобы он не думал о том, как бы сейчас поступила Гермиона, что сказала бы и какое бы замечание сделала ему.       Без неё ему сложно. Было непросто и тогда, когда они перестали общаться, но стало невыносимо, когда в июньское утро, перед самым началом летних каникул, по школе пронеслась новость о том, что в ванной старост было найдено тело Гермионы Грейнджер. Это случилось через две недели после того, как она в последний раз с ним заговорила. Её смерть стала более болезненным ударом, чем молчание, в котором он был сам виноват.       Рон садится на кровать Гарри, не решаясь сесть на свою. Можно было бы просто выбросить эту коробку, но нет. Это последнее напоминание о ней. Он ещё не знает о том, что две похожих коробки уже открыты, а причины озвучены. Пока что Рональд даже не догадывается о том, что внутри, потому что зациклился на почерке Гермионы, которым выведены слова на крышке:

Преданная тебе, я была предана тобой в ответ

      Он пытался не считать себя виноватым в том, что случилось. Это не он её ударил, не он ей кричал о том, что она — последняя шлюха Хогвартса. Это же был не он. А за поступки своей девушки он не в ответе. Рон до сих пор пытается верить в эту очевидную чушь, чтобы не загнать себя в ментальную камеру сознания, в которой хранятся все слова, напоминающие ему о Гермионе. Там и её рассказы о семейных поездках во Францию, её лекции об отличии разных целебных настоек — там всё, что он так внимательно слушал, улавливая каждый звук из её уст.       Но времени мало. В любой момент в спальню могут войти. Рон всё же встаёт с кровати Поттера и откидывает свою подушку в сторону. Золотистая коробочка выглядит красиво — Гермиона упаковывала их с особенной старательностью, делая для каждой живой причины индивидуальное оформление.       Внутри всё тот же шар с перламутровой дымкой.       А вот он не узнаёт гостиную Малфой-Мэнора, потому что никогда тут не был. Уж с кем, а их с Драко друзьями точно не назвать. Зато её он узнал, как же иначе? В красивом нежно-розовом платье, которого он прежде никогда на ней не видел, с очаровательной застывшей улыбкой на бледном лице и добрыми карими глазами. Она уже очень давно на него не смотрела так по-доброму — без ненависти и осуждения.       — Привет, Рон, — её голос звучит так, будто бы откуда-то издалека. — Ты явно долго не думал, когда потянулся рукой к шару.       — Это виденье?       — Нет, — улыбается она. — Это воспоминание, только не в привычной его форме. Но это неважно, ты всё равно не запомнишь.       Этот вечно серьёзный тон, когда она начинает о чём-то рассказывать. Да, он скучал по ней. И, кажется, только сейчас начал понимать, насколько сильно.       — Я уже и не думал, что когда-то вновь тебя увижу живой…       — А я и не живая, Рон, — отвечает она, и по щеке скатывается солёная слеза. — Я давно умерла уже.       — Я не хотел, чтобы всё так случилось, Гермиона.       — Но ты же предал меня, Рон. Помнишь, как я смотрела на тебя? Я глазами молила тебя вмешаться, заступиться за меня — сделать хоть что-то, но не стоять просто в стороне, словно это тебя не касается.       — Гермиона, я не…       — Ты не хотел? — резко перебивает она его. — В твоём понимании ничего такого не случилось? Мне не было из-за чего расстраиваться, да?       — Лаванда бывает порой очень вспыльчивой… Не стоит все её слова принимать близко к сердцу.       — Ты всё ещё пытаешься оправдать её, Рон? — она делает шаг к нему на встречу. — Ты всё ещё считаешь, что в этом есть какой-то смысл? Даже моя смерть не натолкнула тебя на мысль, что ты предал меня своим молчанием? Я была предана тебе, как своему другу, как человеку, который был готов меня понять, а ты предал меня в ответ, Рональд Уизли. Ты прав, дело совсем не в Лаванде.       Он слушает её, но даже не понимает, что это не её мысли и слова — это то, что он не решался озвучить последние месяцы. Рон — предатель. Он предал, похоже, единственного человека, который улыбался ему просто так, чтобы поднять настроение, а не ради чего-то. Она не смотрела в его глаза, на цвет волос или то, что он играет в квиддич — Гермиона была с ним рядом просто так.       — Я пытаюсь оправдать не её, а себя, — выдаёт Рон и делает тоже шаг к ней. — Я не хочу верить в то, что ты ушла из жизни по моей вине. Ты не понимаешь, каково это — жить с чувством вины.       — Да, ты прав, я этого не знаю, потому что я больше не живу. Но в чём-то ты прав — я действительно ушла из жизни по твоей вине, хочешь ты в это верить или нет.       Ему не хочется это слушать. И смотреть на неё уже не хочется, потому что на правду редко когда нравится смотреть — очень часто она выглядит безобразно, пугающе и порочно. Пусть даже и облачена в нежно-розовое платье.       — Нет, Гермиона! Люди не умирают из-за того, что кто-то за них не заступился!       — Да, но ты не был просто «кем-то», Рон. Ты был тем, кому я верила и доверяла, кто мог меня спасти, протянуть мне руку и вывести на свет, но ты предпочёл стоять в стороне. Ты предал меня, Рональд Уизли! Пойми наконец, что я решила полоснуть руки не из-за того, что какая-то истеричка назвала меня шлюхой, а из-за того, что от меня постепенно отворачивались все, кому когда-то было дело до меня. Ну, или мне так просто казалось, что им есть до меня дело.       — Мы могли поговорить с тобой, Гермиона… Но ты решила, что самый простой способ — это покончить с жизнью.       Его голос дрожит на последних словах. Он прежде ни с кем не говорил о ней, не произносил всё это вслух. Рон всё ещё не принял тот факт, что Гермиона Грейнджер умерла.       — Мы уже не могли с тобой поговорить, — она делает несколько шагов назад, увеличивая пропасть между ними. — Ты сказал своё последнее слово, когда промолчал в тот день, когда отвернулся от меня, будто бы я вмиг стала для тебя пустым местом. Так выглядит предательство, Рональд Уизли. Мне бы хотелось сказать, что я желаю тебе никогда не познать его горечи, но лгать не стану.       Шар разлетается на сотни мелких осколков прямо у него в руках, а вместе с дымкой исчезает и её образ.       Он не верит голосу в своём сердце, который твердит о том, что он облажался, что он виноват в том, что случилось. Рону просто не хочется взваливать на себя такой непосильно тяжёлый груз, как вина в чьей-то смерти. Но это факт, который нужно принять и только тогда, возможно, станет немного проще.       — Я не хотел, Гермиона… — очень тихо приговаривает Уизли, сжимая в руках острые осколки.       Мне тоже не хотелось умирать, и сейчас я говорю не о том недоразумении, которое в газете назвали «трагедией». Конечно же нет. Но ты просто должен смириться с тем, Рон, что ты — моя причина номер три.