По велению её сердца

      Прости, что мне приходится рассказывать о тебе. Мы оба знаем, что ты не заслуживаешь этого, но мне бы хотелось подарить тебе своё последнее воспоминание. Молю Мерлина, чтобы оно было счастливым, если такое вообще возможно. Прости, что вот так ушла и не сказала тебе последнее «прощай», хотя обещала. Мне кажется, что я бы просто не смогла этого сделать — струсила бы в самый последний момент. Ты же говорил мне, что я не похожа на трусишку, потому всё случилось вот так.       Если бы мне пришлось рассказывать о причинах, почему я всё же дожила до своих семнадцати лет, то ты бы там точно оказался, но это не так интересно и увлекательно. В подобном списке всего бы оказались две причины, но ты это и так прекрасно знаешь. Поэтому, я назову тебя своей причиной номер четыре, как очень прямолинейный намёк на то, что ты должен продолжать жить дальше. Живи, чтобы доказать мне, что я совершила глупость, когда полоснула острым лезвием себе по руке. Тебя же это всегда так забавляло — доказывать мне мою неправоту.       Всё, что мне подарила смерть — это возможность ощутить себя твоим ангелом-хранителем. Я так люблю наблюдать за тобой, когда ты сосредоточенно пишешь свои конспекты по нумерологии или читаешь новый параграф по прорицаниям. Хоть мне и необязательно дышать, я всё равно задерживаю дыхание, только бы не помешать тебе. Мне так не хватает тебя, что невозможно подобрать слов. Я бы многое отдала, чтобы ты снова погладил меня по голове и громко рассмеялся, когда мои необузданные кудри превратились бы в львиную гриву.       Я вижу, как часто ты смотришь на мою фотографию, когда никого рядом нет. Неужели ты не чувствуешь меня? Я же стою прямо у тебя за спиной, проглатывая раз за разом ком в горле. Говорят, что призраки не чувствуют боли, потому что давно умерли — это неправда. Не верь этому глупому утверждению. Нам тоже бывает несказанно больно. Мне хочется сказать тебе, что я не умерла, что я продолжаю жить в твоём сердце, но у меня нет такой возможности. Только из-за того, что в моей жизни был такой человек, как ты, я не стала после смерти каким-то мстительным и обозленным духом. Ты убедил меня, что есть светлые люди. Очень жаль, что мы с тобой не успели поговорить в последний раз до того, как меня не стало.       Я очень виновата перед тобой за то, что по возвращении в Англию, первой новостью для тебя стало известие о моей смерти. Ты не заслужил такого отношения к себе. Ты никогда не причинял мне боли, а я вот так тебе отплатила за твою доброту. Прости меня, пожалуйста, мой милый друг. Мне должно быть стыдно за то, что ты сейчас переживаешь, потому что в этом есть моя вина. Я обвиняю всех вокруг в том, что они меня подвели к бездонной пропасти и толкнули в спину, но чем я лучше? Я сделала то же самое по отношению к тебе. И мне остаётся только просить тебя, чтобы ты не упал, чтобы удержался и отошёл от края.       И сейчас я вижу, как ты снова закрылся в себе, снова поднялся на Астрономическую башню и пытаешься оградиться от всего мира. Тебя сковывает печаль и злость. Ты знаешь, что лежит в твоей коробочке синего цвета — твоего любимого цвета. Ещё бы ты не узнал мой почерк… Это же ты приучил меня делать красивые завитушки, потому что так смотрится эффектнее. Прости меня, что напомнила о себе, что полезла острым невидимым ножом в гниющую глубокую рану. Я никогда не заслуживала тебя, Тео. Мне несказанно повезло с тобой. И знаешь, я очень рада, что эта дружба осталась для тебя чем-то ценным даже спустя месяцы после того, как меня не стало. Ты — самый потрясающий человек в моей жизни. Ты так отчаянно боролся за мою жизнь даже тогда, когда я перестала за неё хвататься.       Прости, что мне не хватило сил без тебя. Я просто не выдержала, хотя ты так просил меня в своих письмах быть чуточку сильнее. Ты так часто повторял мне, что я — твой свет во мраке, но оказалось, что лампочка из меня так себе. Не знаю, как ты следовал за мной, если я умудрилась так быстро заблудиться без тебя. Несколько месяцев разлуки меня сломали.       Прямо в этот самый момент я вижу, как ты начинаешь плакать. Я сижу рядом с тобой, положив голову на твоё плечо и тоже плачу. Хорошо, что ты не слышишь моих всхлипываний, иначе бы непременно начал меня успокаивать. Это плач по велению моего сердца — мёртвого и холодного сердца. Ты всегда протягивал мне белые платочки с нашивкой своих инициалов, дабы вытереть слёзы с моего лица — у меня была целая коробка твоих платочков. А что я предложила тебе взамен? Коробку с магическим шаром, где хранится последнее живое воспоминание обо мне. Я ужасно с тобой поступила. Прости меня за это, Теодор.       Помнишь, как ты учил меня варить оборотное зелье? Или как мы с тобой ночью сбегали из замка, чтобы посидеть на берегу Чёрного озера? Я тоже всё это помню. За это можно было любить свою никчёмную жизнь — за моменты, подаренные тобой. Но я пойму, если однажды ты решишь всё это забыть. Будь я на твоём месте, то наверное, так бы и сделала. Лучше Обливиэйт, чем постоянные воспоминания о том, кого не можешь больше обнять.       Или тот урок астрономии, помнишь? Ты учил меня различать созвездия. Вы тогда с Драко долго надо мной смеялись, когда я просто не могла увидеть этого чёртового Дракона. Хотя, мне кажется, что Малфой обиделся на меня в тот день. Ты привил мне любовь к звёздам, Тео. Ты — моё созвездие улыбки. А я — твоё созвездие чистоты и невинности. Это был наш с тобой никому непонятный секрет, который я унесла с собой в могилу, а ты продолжаешь хранить под рёбрами.       Отчасти я рада, что тебя не было в Хогвартсе той весной. Мне было бы тяжелее, если бы ты всё это видел и слышал. Да, ты бы защитил меня, дал отпор и Паркинсон, и Блейзу, и Рону с Лавандой, но от душевных шрамов не уберёг бы. Я бы не хотела, чтобы ты видел меня в том состоянии, в котором меня оставляли эти люди.       Я так сильно скучаю по тебе, мой милый Тео.       Он оставил её на один семестр. Четыре месяца. Он просто был вынужден её оставить, а вернулся как раз к похоронам. Прошло ещё четыре месяца после церемонии прощания с ней, а Тео до сих пор помнит, как коснулся её холодной бледной руки, как крышка гроба закрылась и что-то внутри оборвалось. Он в каждом письме спрашивал у неё, как жизнь и что нового, а Гермиона писала, что всё хорошо и она очень соскучилась. Нотт был рад, когда все дела в Америке наконец-то разрешились, и ему дали добро на возвращение в дождливую и сырую Англию.       Он вернулся в Хогвартс во второй половине того злосчастного дня. Тео опоздал всего лишь на несколько часов.       Теперь он сидит на Астрономической башне и плачет, хотя парни не должны плакать. А что делать, если рана внутри больно жжётся? Тео достаёт из кармана коробочку синего цвета, а следом — небольшую потёртую фотокарточку, с которой ему улыбается Гермиона. Она всегда так стеснялась своей улыбки, хотя выглядела очень мило. Теперь это напоминание об ошибке, которую допустил Нотт — он поверил в то, что всё хорошо, хотя знал, что это самая лживая фраза во всём мире.       Гермиона. Гермиона. Гермиона. Гермиона.       Только она в его голове, когда он находится в трезвом состоянии. Но долго так продержаться ему не удаётся — это начинает сводить с ума, провоцирует на гнев и злость, выворачивает нутро наизнанку и ломает снова. Кости не успевают срастись, как боль внутри заново всё разносит на мелкие щепки. И казалось бы, уже пора смириться, принять эту трагедию, сделать наконец первый шаг вперёд, но у него не получается. Тео просто застрял на одном месте — на холодной мокрой траве, в своём чёрном костюме — на похоронах у Гермионы. Часть его души осталась там до самой смерти, а возможно, что эта боль будет преследовать и в следующих всех жизнях. Он всегда будет чувствовать себя виноватым за то, что не смог её спасти.       Да, вот так оно и получилось. Те, кто действительно приложили руку к тому, чтобы Грейнджер взялась за острое лезвие, считают это инфантильным и тупым поступком недалёкой гриффиндорки, а он — человек, который не чаял в ней души и готов сейчас отдать всё, лишь бы она оказалась жива, испытывает неподъёмный груз вины на плечах. Ничего изменить уже нельзя, но Тео никогда не смирится с этим.       — За что? — он смотрит ей в глаза на потёртой фотокарточке. — Почему ты не будешь ближе, чем на фото? Ты предала нашу дружбу, Гермиона… Ты же мне обещала, что всё будет хорошо.       Он достаёт из кармана небольшой прозрачный флакончик, на дне которого виднеются маленькие драже.       — Будь ты жива, ты бы непременно начала меня отчитывать за это, — горько усмехается Нотт. — Как ты там любила повторять? Что это призрачное облегчение, что мне только кажется, что становится легче? Нет, Гермиона. Это не призрачное облегчение.       Тео откупоривает флакончик и через секунду на ладошке лежит четыре маленьких таблетки белого цвета. Он несколько секунд внимательно разглядывает их, словно видит впервые, а потом без колебаний закидывает их в рот и закрывает глаза. Нужно посчитать до ста, а потом отсчёт сам прервется в крепких объятиях дурмана.       — Я признаю, Грейнджер, что наркотики — это плохо, нехорошо… — тихо шепчет Нотт, распластавшись на холодном полу Астрономической башни. — Но кошмар, в который превращает мою жизнь чувство одиночества… и твоя смерть… О нём даже думать страшно.       Он знает, что если бы не Гермиона в своё время, то от него бы давно уже ничего не осталось — его бы убила страсть к наркотикам. Это она вытащила его со дна бездны, которого он достиг очень быстро. Только Грейнджер продолжала бороться с ним ради него же… А потом её не стало, она умерла, не оставив никакой записки, никакого объяснения. И всё началось по новой.       Поначалу Тео позволял себе это по субботам. Чувствовал, как боль ненадолго покидала пределы тела, снова появлялось желание жить и творить всякую хрень. Это разгоняло беспросветную тоску на дне его души — он даже смог сойтись с Пэнс, которой на него плевать на самом деле, но родители счастливы. Это снова начало входить в привычку после четвёртой субботы. Тео было хорошо, но он начал принимать и по вторникам, по средам… И всё! Крышу снесло. Он снова погряз в этой пучине постоянного бреда.       Больше некому спасать бедного слизеринского мальчика. Его спасательный круг сдулся — его отчаянная гриффиндорка умерла четыре месяца назад.       Но ведь она снова напомнила о себе. Передала эту красивую синюю коробочку. Её можно открыть, пока отсчёт до ста не истёк.

Моему сияющему созвездию

      — Ах, мой милый Тео! — она бросается к нему в объятия. — Что же ты творишь?       — Я не хочу отпускать тебя, Гермиона, — он начинает плакать, как маленький мальчик. — Если бы только это было правдой, а не твоим чертовым посланием и действием колёс… Мне так тебя не хватает, Гермиона. Я — ничто без тебя…       — Не говори так, Тео, — она тоже плачет, но продолжает крепко обнимать друга. — Ты — лучший человек, которого я знала в своей жизни. Тебе просто нужно чуть больше сил.       — У меня нет сил без тебя, Гермиона… Почему ты ушла? Почему заставила касаться твоей холодной кожи? Почему ты встретила меня с тишиной в груди, где должно биться сердце? Ты же знала, что я без тебя не смогу больше.       — Прости, Тео. Прости меня, пожалуйста, за это. Я пыталась выстоять, но ураган оказался сильнее. Я попала в бурю и не смогла оттуда выбраться.       Он отстраняется от неё и завороженно смотрит на бледную кожу, касается её волос и рук. Ей не идёт быть мёртвой — Тео не привык видеть её мёртвой, но это изменить нельзя. Его сердце разрывается на мелкие атомы каждую секунду, но это всё равно не убивает. Он всё равно продолжает оставаться живым, в отличии от неё.       — Это платье… Ты в нём… Почему ты выбрала его в тот день, Гермиона?       Нежно-розовое платье, которое никто до Тео не узнал. Конечно. Они ведь все видели его тёмно-красным, в кровавых разводах, хотя изначально оно было таким красивым. Это платье, в котором её нашли в ванной комнате старост.       — Я хотела быть красивой, — её карие глаза блестят из-за слёз. — Смертельная красота.       — Почему ты не дождалась меня, Гермиона? Я же писал тебе, ты же знала, что я приеду… Я так спешил к тебе, так сильно хотел тебя закружить в объятиях. Я так скучал по тебе, Гермиона.       — Потому что тогда я бы не смогла, Тео.       — Как мне жить дальше, Гермиона? Как жить с осознанием того, что я не успел тебя спасти? Я мог бы, но мне не хватило нескольких часов… Четыре часа разделили нас с тобой — раскидали буквально по разные стороны. Как жить, принимая факт того, что я виноват в том, что ты сейчас не рядом?       Нет. Нет. Нет.       Это не так. Гермиона падает на колени перед ним и начинает громко плакать, пока на платье скапывают солёные капли. Она не желает слышать этого. Это всё — его мысли, которые убивают Тео изнутри, не дают нормально жить дальше. Пока Грейнджер коллекционирует причины, из-за которых она решила умереть, то неосознанно стала сама причиной для своего друга.       — Не говори так, Тео. Я прошу тебя, не надо… Ты не виноват. Даже не смей так думать, слышишь меня? Ты не виноват в том, что случилось. Кто угодно, но только не ты, Тео.       — Где был Малфой? Гермиона, почему ты не пошла к нему? Как он допустил твою смерть?       — Это я допустила ошибку, Тео. Драко не смог бы её исправить.       Девяносто пять…       — Мне жутко тебя не хватает, Гермиона.       Девяносто шесть…       — Не вини себя, Тео. Ты не виноват. Прошу тебя, просто живи дальше.       Девяносто семь…       — Мне сложно справляться с этим миром без тебя.       Девяносто восемь…       — Я всегда рядом, Тео. Ты же чувствуешь это, правда? Я никогда тебя не брошу. Я всегда буду твоим ангелом-хранителем.       Девяносто девять…       — Сегодня ровно четыре месяца, Гермиона. Проклятое число.       Сто.       — Я всегда буду рядом, Тео.       Мир тускнеет. Её образ растворяется. Шар выкатывается из его руки, и боль отступает от сердца. Снова под кожей чувствуются острые осколки больных воспоминаний. Он никогда себе не сможет простить то, что случилось с ней. Как бы она его не просила об этом… Хотя, Нотт прекрасно знаком с этими шарами. Это даже не Гермиона с ним говорила — простая иллюзия, которая озвучивает его собственные мысли. Грейнджер больше никогда не заговорит с ним, потому что умерла ровно четыре месяца назад.       Сегодня очень красивая ночь. Яркая полная луна и так тепло. Осенью так бывает очень редко. Тео лежит с закрытыми глазами, пока по лицу скатываются горькие слёзы. Он так боится, что больше никогда не увидит её, что это был их последний разговор… Ему страшно, что пройдут годы, и образ Гермионы в голове тоже начнет меркнуть и выгорать. Он совсем не хочет забывать её, терять того единственного человека, который был способен на что-то похожее — на искренность и улыбку.       Ты — моя причина номер четыре, Тео. Но ты оказался в этом списке только потому, что я с тобой не попрощалась, как следует. Я лежу рядом с тобой и слышу, как бьётся твоё сердце… Оно становится таким тихим, практически неслышимым.       Тук-тук… Тук-тук… Тук…       — Скучала по мне, Грейнджер? — его голос слышится у неё за спиной. — Я по тебе очень сильно.