feel like home

      это всегда было очевидным и простым.       думается, что даже мои отточенные до мелочей маски трескались, когда я смотрел на него. ни он, ни я никогда не ненавидели друг друга по-настоящему. знал ли он об этом? я не знаю.       чуя наивен, и беспомощен в своей наивности. тонет в ней, и при этом чувствует себя также естественно, как рыба в воде. да и я представить его другим не могу — это был бы уже не он.       и, черт возьми, несмотря на все слухи, плотские утехи меня никогда не интересовали. я был влюблен лишь раз, и был влюблен в искренность его эмоций, во взгляд, в котором в моменты настоящей злости бушевал шторм. точно такой же, что иногда терроризировал моря близ йокогамы. я был влюблен в голос. в запах, в его собачью преданность.       я не был влюблен в его отвратительную способность, я не был влюблен в то, как он истекает кровью после того, как поразил сотни врагов. я не был влюблен в пустой неосмысленный взгляд. я не был влюблен в хруст костей, когда порча ломала его целиком и полностью.       тело — оболочка, и мне кажется, что он был бы гораздо привлекательнее, если бы являлся некой сущностью, эфемерным и бестельным существом. яркой дымкой, сочетающей в себе все оттенки красного.       красный до сих пор ассоциируется у меня только с ним. это цвет чуи накахары, и на всех остальных он смотрится неправильно. я бы хотел запатентовать эти краски лишь для него одного.       был ли я его достоин? я склоняюсь больше к «нет», чем «да». у нас одинаково черная кровь, одинаковые поломанные судьбы, и понимание друг друга это то, что развивалось до победного на протяжении трех лет. жаль, но он все ещё слишком особенный для такого неособенного меня.       его особенность совершенна и неповторима. клянусь, нет ни одного человека, хоть как-то способного перенять его манеру или движения. может потому, что чуя — собирательный образ совершенно противоположных друг другу людей. коё, верлен, я, огай, куча его друзей, чьих имен я давно не храню в памяти. а может потому, что природа просто захотела воссоздать олицетворение независимости, силы и величия, буквально выковав шедевр современного искусства.       я не умираю от самоненависти сейчас, но тогда — да. я бы хотел иметь красивое тело и красивую душу, чтобы он просто на меня посмотрел. я был жадным до его внимания ублюдком, и, кажется, даже немного сожалею об этом. я, вроде как, причинял ему боль, просто потому что по-другому не умел. каждый человек, хоть как-то причастный к воспитанию меня, как к машине для убийств личности делал мне больно. так или иначе. методы воспитания в мафии жестоки, но в криминальном мире по-другому не получится.       чую это не затронуло, потому что он воспитал себя сам.       первое время я не мог смотреть ему в глаза. он был подобен темному падшему ангелу. сам его образ было единственным, что выводило меня на слезы. до сих пор не знаю, слезы чего это были — боли, страха, благоговения или счастья.       я хотел себя контролировать ради него, но он сам и срывал тормоза с меня. сколько людей я запытал, крича и задыхаясь при нем? запах крови и сырости подвалов из памяти выветрился, а вот голубые глаза шестнадцатилетнего мальчика, смотрящие на меня с непониманием и презрением — нет. он ненавидит бессмысленные убийства, которые я приносил рядом с ним. никто не учил меня справляться со своими эмоциями, никто не говорил, что люди — не пушечное мясо, которое я могу использовать взамен психотерапии, черт возьми. я должен был дойти до этого сам, но сделал это слишком поздно.       он любил красные мальборо. терпеть не мог кнопки на сигаретах, ведь так они становились приторными, отрезвляющий вкус табака мерк на фоне химозного ментола или вишни. я не любил сигареты. но любил его запах, и хотел пропитаться им полностью. он виновник моей никотиновой зависимости, но я ни о чем не жалею. единственное, я всё-таки перешел на винстон. он не окунает меня в прошлое, и правда расслабляет.       он любил огонь, и моим последним символическим подарком был именно он. сложно сказать даже мне, почему его тяга к огню была такой явной. может, потому, что он ассоциировал себя с ним, а может потому, что в жарких языках пламени, в пепле и золе он находил умиротворение, в отличие от ледянющего моря, чей соленый запах забивается в легкие, холодный бриз обжигает дыхательные пути, а попав в воду выхода уже нет — лишь идти на пустынное дно.       я взорвал его машину, сжигая вместе с нею свои чувства. я забыл на некоторое время о нем. я зациклился на смерти одасаку, и это моя ошибка, ведь я до сих пор гнию изнутри из-за этого. люблю ли я его сейчас? вопрос интересный. я могу сказать, что влюблен в те воспоминания, потому что они не черно-белые. они заставляли меня жить. но прошло четыре года, и он должен был поменяться. я его уже не знаю. может, он перешел с мальборо на сладкий чапман, может, он переехал в новую квартиру у моря и сидит на балконе часами, вдыхая морской воздух. может, вместо шторма в его глазах сейчас айсберги. и пахнет он больше не порохом вперемешку с металлом, а элитными одеколоном и сыростью. сейчас, это человек, который был вынужден знать меня, а я — его. — держи, анэ-сан. — дазай ставит точку на пергаменте, небрежно складывая письмо в несколько раз. — я хочу, чтобы ты отдала это чуе. — ладно. — спустя долгую паузу кивает пока еще пленница, пряча доверенное в рукава кимоно. — по-хорошему, мне бы его прочесть сначала — я должна знать, что отдам своему подопечному. — он уже взрослый мальчик. — слабо улыбается дазай. — и может постоять за себя. но могу сказать, что там нет ничего, что касалось бы дел мафии или агенства в целом. — я тебе доверюсь, дазай-кун. — коё плавно встает, растрепав чужие каштановые волосы. — потому что он всегда доверял и доверяет тебе, даже если ты этого не всегда заслуживал.       осаму не отвечает. лишь чувствует, как какая-то часть его ноши отступает, как груз теряет свой вес, как один из слоев льда дает трещину. он даже не хочет, чтобы чуя ему отвечал этой ебаной голубиной почтой, но как же хорошо от осознавания того, что он открыл последнюю свою тайну именно ему. все карты раскрыты, ходы закончились. дазай может это назвать концом партии между ними двумя.