Фантом

У Венти голос нежный и ласковый, тихий-тихий совсем, сливающийся с шумом дождя за окном, убаюкивающий. Как мама на ночь сказки читает, невероятные, волшебные, рассказывает про вечную любовь и борьбу добра со злом, про ведьм и волшебников, рыцарей и принцесс, так и Венти плетёт свою собственную сказку. В этой сказке рушатся все каноны, потому что добро — вот оно, сидит прямо напротив и крутит косички на пальцы — не побеждает. Любовь — она сидит чуть левее и морщится, хмурится бесцветно так, безжизненно — не вечная и не до гробовой доски. И умерли они вовсе не в один день, потому что Венти — этот слишком храбрый, слишком отчаянный — умер гораздо раньше. Скарамучча думает, что в тот день Сяо на самом деле тоже умер, но всё ещё не понял этого. Голос у Венти нежный и ласковый… Скар понимает, что сказки призрака ему совсем не нравятся. Бездумно рассматривает плящущее на щеках Сяо мерцание свечи. Желтые блики перемешиваются с усталостью в янтарных глазах — они направлены на Венти. В них вообще всегда — Венти. Кажется, что Венти в жизни Сяо больше, чем самого Сяо. Он есть в каждой книге на полке и куске мыла ярком, розовом. Он мягким бирюзовым ворсом проходится по покрывалу на кровати. Он качает бутоны распустившихся сесилий в горшке на столе. Скарамучча не знает, какого это: любить человека, которого никогда не сможешь коснуться. Любить человека, который всегда рядом, но никогда не достаточно. Любить человека, который пожертвовал всем ради тебя, погиб и все равно не винит. Насколько же тяжелое чувство вины на плечах у Сяо, что он аж сгибается весь и смотрит волком? Будь на небе Венти, завыл бы. — Откуда в тебе столько храбрости? — фыркает, откидываясь на подушки. Смотреть на Венти больше не получается. Смотреть на грустного Венти тем более. Ловит взгляд Кадзухи — такой же грустный и отчего-то понимающий, печальный и теплый. У Кадзухи вообще всегда взгляды теплые и внимательные — Скарамучча невыносимо мерзнет и одновременно согревается рядом с ним. Просто фантастика. Самурай двигается ближе, заглядывает глубже, и метеоролог правда не понимает: «Зачем?». В тебе тоже растет и цветет такая же глупая храбрость и самоотверженность? Почему он вообще переживает о тех, с кем знаком чуть больше недели? — Это не храбрость, — тихо отвечает Сяо, и Венти аж дергается от неожиданности, — это глупость. Скар поджимает губы. За Сяо, что сейчас, что всегда, говорит чувство вины. Венти улыбается горько и досадно пожимает плечами. — Если бы меня вернули в прошлое, я бы не стал ничего менять. — Говорю же — глупость. Потому что Сяо поменял бы все. Он бы не пошел на это злополучное кладбище. А если бы и пошел, то не стал бы втягивать в это Венти, не позволил бы всему случиться. Не позволил бы погибнуть. Может, подошел бы сам, познакомился бы. Нет, не может, а точно. Он бы познакомился, тем более что Венти — солнце, и никогда бы не ответил на грубость грубостью. И уж точно не оттолкнул бы. Скарамучча, наверное, впервые за всё это время глядит в глаза Сяо и не недоумевает. Впервые действительно понимает, читает, видит всё, о чём так хмуро и угрюмо думает его… друг? Видит, как тот мечтает о невозможном. Как ломается каждый раз, когда ладонь Венти проходит насквозь. Она даже сердца не может коснуться, но отчего-то все равно трогает. Трогает так сильно, что оно уже задыхается в этой бешеной скачке. Видит, как захлебывается в чувстве вины, но за спасательный круг, как минимум, назло Венти не хватается, предпочитая идти ко дну. Видит, оттого и сжимает ладони в кулаки, слизывая кончиком языка горькую досаду с пересохших губ. Взгляд снова невольно ползет к Кадзухе. Луч света в темном царстве, блин. Хотя для Скара он скорее пятно на белоснежной рубашке. Слишком бросается в глаза. Хочется снять рубашку, застирать и забыть, но она, увы, самая лучшая в его гардеробном арсенале, а сегодняшний вечер слишком важный, чтобы надевать другую. Возможно, Скарамучча просто не хочет ничего менять. Уже не хочет. Проходил в этой рубашке весь день и привык. Не такое уж это пятно и надоедливое. Самурай слушает внимательно, изредка хмурясь, да пальцами невесомо поглаживает рукоять своей катаны. На Венти глядит тепло и грустно, на Сяо — болезненно и хмуро, кивая самому себе неизвестно отчего. И весь он такой неземной, эфемерный, воздушный, что грудь внезапно сдавливает, и воздух заканчивается. Метеоролог на мгновение даже понимает все эти чувства, что испытывает Сяо — о семеро, он действительно каждый раз так страдает? — рядом с Венти. Руки чешутся заправить выбившиеся из хвостика пряди за уши, может, щелкнуть по носу так, чтобы просто пошкодничать, повредничать, сдавить пальцами щеки или наоборот растянуть их в стороны. Да что угодно, лишь ощутить не могильный холод, а тепло, то самое, что плещется в рубиновом взгляде. Скар отворачивается, кусая губу. Сяо только лишь больше мрачнеет, глядя на него. У них тут и правда какой-то клуб полумертвых собрался, и все, главное, мертвы по-разному. Для красоты картины не хватает доски Уиджи и немного материальности для Венти и Кадзухи просто, чтобы провести ритуал и призвать наконец-то настоящего мертвеца. Впрочем, за всеми этими сказками и рассказами Венти, все они забывают о самом главном. Это «главное» запахом гнили вторгается в дом, даже не постучавшись. Его в полумраке-то и не особо видно, а, если учитывать, что двери все оно дружно игнорирует, то только сама бездна знает, откуда теперь выскочит фантом, как клоун на пружине из коробки. У Кадзухи взгляд кленовый смешивается с аметистовым Скара, сплетается, взволнованный, поднимая со дна радужки темную взвесь волнения и напряжения. Рука — вся в бинтах — тянется к щеке почти по инерции, забавной такой, которая давно должна была исчезнуть за годы скитания по Тейвату. Но ладонь все же тянется. Скар тоже. Оба замирают от осознания чуть не случившегося. Метеоролог прикрывает глаза, злобно стискивая зубы. Кадзуха растягивает на лице виноватую улыбку, торопливо одергивая руку. — Не нервничай, — да Скар если и нервничает, то только из-за тебя, нематериальный ты самурай, под боком. Точно не из-за фантома, тем более что последний активно пристает к Сяо — он игнорирует его со вселенской скукой на лице и вздыхает. Возможно, вздыхает слишком сильно. Пламя свечи жалобно дергается. И потухает. Скар давит испуганный и нервный вздох, внезапно ощущая себя чуть ли не голым. До этого голыми он ощущал только Сяо и Венти и то потому, что они открыли души. Вывернули наизнанку, а вместе с этим вывернули наизнанку и Скара. Сидели сломанные такие, грустные, но до трогательных слез храбрые, мужественные и влюбленные. Скар не любит метафоры, но тогда ему действительно показалось, что они словно обнажены. Слишком ранимы и слишком любят, слишком многое открывают. Сейчас, когда сердце заходится в бешеной скачке и шумит в ушах от испуга, нет времени думать о каких-то там историях прошлого и секретах. Перед глазами сгущающийся мрак, и даже сквозь зашторенные окна не проходит ни капли света. Лишь дождь барабанит в стекло, гремят молнии где-то над крышей. Тихое шипение, гадкое такое, предвкушающее отскакивает стен, разбиваясь на эхо. Впрочем, Скарамучча почти его не слышит — лишь удары сердца, ускоряющегося с каждой прожитой во тьме секундой. Треск электричества за окном. Вспышка молнии. Неоново-пурпурный цвет на мгновение освещает комнату, и Скар действительно почти давится вдохом. Снова темно, а в памяти всё ещё заплывшие белёсые глаза перед лицом. Смотрят в никуда, мертвые. И жуткие. Шевелиться страшно. По виску катится капля пота. Скар уверен, что он сейчас похож скорее всего на наркомана, со своим бешено мечущимся из одного темного угла в другой темный угол комнаты взглядом. Зрачок такой же чернильный и темный прячет всполохи молний на радужке, волосы, так и не расчесанные после сна, смятые и торчат в разные стороны. Пересохшие губы жадно пытаются ухватить хотя бы капельку воздуха. Пальцы сжимают наволочку, натягивают её до характерного треска ткани. — Не рви подушку. От невозмутимого голоса Сяо хочется истерично хихикнуть. — Тем более, что одну он сегодня уже разорвал, — весело поддакивает Венти. И Скарамуччу отпускает. Накатившая волна ужаса с морским шипением откатывается от берега. Дышать становится легче. В комнате все еще хоть глаз выколи, но отчего-то уже почти даже не страшно. Волнительно — да. Страшно — нет. Кадзуха совсем рядом, под боком, наверное, сжал бы ладонь поддерживающе, будь он чуть менее призрачным. Но самурай всё ещё призрак, оттого и может весело шептать на ухо всякий бред, пытаясь отвлечь Скара от всяких там фантомов, темноты, грозы и гнили. — Не бойся, ладно? А то будет досадно, если ты сейчас умрешь от страха. — Слышишшь меня? Скарамучча почти фыркает вслух, нервно так, истерично и инстинктивно поворачивается лицом в сторону голоса, теплого и ласкового. Кадзухе повезло, он может видеть в темноте. Хотя это не особо радует метеоролога, потому что он прекрасно понимает, как выглядит сейчас. Вряд ли его напряженное и перекошенное лицо хотя бы немного привлекательное. — Я не боюсь. — Ты меня видишшьь? — Как скажешь. Хочешь, стишок расскажу? — Я тебе, что, дед Мороз? — Ну, подарков в ответ я от тебя вообще-то не жду. Так рассказать тебе стишок? — Слышишшь? — Да пофиг. Самурай тихо смеется в ответ. И Скарамучча действительно надеется, что он прочитает стишок. Дурацкий, блин, стишок. Им что по десять? — Мы везде искали страх. Может страх сидит в кустах? Голос у Кадзухи слегка искрится весельем, и Скарамучче даже не трудно представить, как уголки его губ ползут вверх, складываясь в улыбку. — Видишшь? — Очень страшные кусты! Он вообще всегда такой спокойный и рассудительный, что у метеоролога легкий диссонанс. Самурай действительно сейчас просто дурачится? Зачем? — Но кусты… — легкая растерянность в голосе даже заставляет напрячься, и Скарамучча сам не понимает, в какой момент снова сжимает пальцами простыню до тихого треска. — Видишшь меня? Сяо фыркает где-то неподалеку. — Они пусты… Тишина. Скар недоуменно хлопает глазами, вслушиваясь в тихий смех призрака. — Ты бы видел свое лицо сейчас. Хмурится, складывая руки на груди и деланно отворачивается. Как будто мог разглядеть до этого лицо Кадзухи, ага как же. Но становится легче. Правда. Да, они сидят в темноте. Да, ему на ухо всё ещё продолжает шипеть фантом. Да, у него конкретно сдают нервы. Да, его пугает гроза. Но Сяо, Венти и Кадзухе с помощью каких-то нескольких фраз удается прогнать этот самый страх куда подальше. И даже развеселить. Легко так на душе становится, тепло. И благодарно. Скарамучча прячет лицо в ладонях, улыбаясь невыносимо горько. Сяо его не видит, у него нет той самой, волшебной кошачьей способности видеть в темноте так же хорошо, как и днем. Но он отчего-то чувствует. Вслушивается в нежный шепот Кадзухи и утопает в воспоминаниях. Они шелестом страниц проносятся перед глазами. Отчаянно хочется вцепиться Венти в руку, схватить за запястье и потянуть на себя. — Сяо? Ты в порядке? — Хей, смотри на меня. Я могу делать мертвую петлю в воздухе! — Ты меня видишшь? — Вау. — В твоем голосе ни капли восхищения! — Может, потому что я ни капли не восхищен? — Сяо! — Сяо, давай посчитаем солнца. — Ты меня слышишшь? — Что? — Ну смотри. Раз, — тыкает пальцем в небо над головой, — два, — себе в грудь, — три, — в грудь Сяо, — еще есть? — Сяо, ты меня слышишь? — Какой у тебя любимый цвет? У меня вот — бирюзовый. Розовый тоже люблю, но бирюзовый… он такой красивый, прямо загляденье! — Ты меня видишшь? — Черный. — Черный? Сяо, у тебя любимый цвет мрачный. Ты в курсе, что, если будешь чаще улыбаться, то все перестанут от тебя шугаться? — Ты не шугаешься. — Слышишшь меня? — А мне нравишься ты и без улыбки. — Замолчи. — Не могу, иначе ты снова будешь нервничать и дергаться. А какой у тебя любимый фрукт? — Сяо! Венти кричит почти на самое ухо, и Сяо вздрагивает, загнанно оглядываясь. — Что? — Что? Ты серьезно? Я тебя уже минуты три докричаться не могу, — призрак устало вздыхает под боком. Сяо даже не нужен свет, чтобы увидеть, как Венти морщит нос и недовольно кривит губы. — Фантомы ушли, зажги свечу, пожалуйста. Тянется рукой к зажигалке, ориентируясь на подсказки призрака. Чиркает. Маленький огонек вспыхивает, освещая уставшее лицо и мокрые от непролитых слез глаза. Скарамучча теряется, удивленно оборачиваясь к Кадзухе — его лица, почти не видно, но метеорологу срочно нужна поддержка. Видеть Сяо таким — странно. И страшно. Свеча вновь вспыхивает. Комната снова озаряется пляшущими тенями да золотистыми бликами. Все досадно молчат, обеспокоено поглядывая на притихшего Сяо. — Венти. — М? — призрак кидает любопытный взгляд на сползающего с кровати метеоролога. — Ты сказал, что с детства видишь фантомов. — Ага. Это семейное, — нервно смеется. — Тогда… почему бы нам не спросить, что происходит, у твоих родителей? Сяо удивленно вскидывает голову, врезаясь напряженным взглядом в как будто даже побледневшее лицо Венти. — Что…? — Может они знают больше, чем ты? — Они мне всё рассказали… — А вдруг не всё? — Вряд ли там будет что-то полезное. — Ты просто боишься, — Венти нервно оборачивается к хмурому Сяо и досадно кусает губы. — Нет, я- — Потому что ни разу к ним не ходил, да? — Нет- — Ты даже не сказал, что с тобой случилось? — Скар вопросительно вскидывает бровь. Венти теряется окончательно. — Нам всё равно надо куда-то уехать. Если есть хотя бы малейшая возможность, что твои родные что-то знают, то давай воспользуемся ею. Голос Сяо успокаивает, взгляд — упрашивает. — Да с чего вы взяли, что это все связано с фантомами? — Серьезно? — Скар возмущенно фыркает. — Сяо, скажи, их всегда тут было столько много? — Нет. — Венти когда-нибудь чувствовал холод? — Нет. — До этого были такие погодные аномалии? — Нет. — Всё ещё хочешь сказать, что это никак не связано с фантомами? Венти кусает губу, пряча лицо в ладонях. — Я не знаю, что сказать родителям. — Не переживай, я сам всё скажу. У Сяо лицо такое, будто он себя заживо хоронить собрался. — Нет! Ты такой чуши наговоришь, что тебя взашей оттуда выгонят! Нет! — Просто скажу правду. — У нас разная правда! — Нет. — Да! — Нет. — Да! Скарамучча тяжело вздыхает и устало трёт пальцами переносицу. Эти двое становятся просто невыносимыми, стоит им из-за чего-то сцепиться. Оба упрямые — невозможно. Оба влюбленные — жуть. И каждому нужно выгородить друг друга. — Венти уже согласился, — Кадзуха снова подкрадывается незаметно, кивая головой на отчаянно спорящих упрямых дураков, — просто ему тяжело с этим смириться. Подожди немного, они успокоятся, и поедете. — Поедете? — напряженно переспрашивает Скар, вскидывая удивленный взгляд на самурая, — а ты? — А зачем ехать мне? — Вдруг мы там узнаем что-то важное? Кадзуха смеется неверяще. И головой так качает, ласково, снисходительно. — Мертвых к жизни не вернуть. Скарамучча знает. Сжимает губы, борясь с растущим в душе разочарованием. Прекрасно знает. Но почему от этого так больно? — Пожалуйста, — вздыхает, — поехали с нами. Кадзуха лишь тяжело вздыхает, примирительно кивая головой. Это все так неправильно. Так ужасно неправильно то, что он совсем не может сказать «нет», когда Скарамучча просит. Особенно, когда просит с таким аметистовым отчаянием в глазах.