Well, you only need the light when it's burning low Only miss the sun when it starts to snow Only know you love her when you let her go
Only know you've been high when you're feeling low Only hate the road when you're missing home Only know you love her when you let her go
— Послушай, тебе стоит оставить Мидорию-куна в покое. — Но я хочу поговорить с ним, Киришима! Объяснить, почему не рассказывал про болезнь, и просто увидеть его. Мне нужно увидеть его и сказать обо всем. Отпихивая в сторону спешащих по своим делам статистов, Кацуки быстро шагал по коридору. Киришима еле поспевал за ним, извиняясь за грубые тычки своего партнера и строя зубастые рожицы. В Агентстве было непривычно шумно и многолюдно — в последнее время количество злодеев поубавилось, а масса праздно шатающихся героев наоборот увеличилась. Если бы компанией руководил Кацуки, то уволил бы больше половины: вместо того, чтобы заполнять отчеты и придумывать стратегии о том, как стать лучше, те болтали обо всякой ерунде и загораживали проход. Пнув паренька в желтой кепке, он свернул к кабинету, в котором должен был сидеть Деку. — Подожди, — Киришима цапнул его за плечо, не позволяя идти дальше. Гневно и раздраженно Кацуки повернулся: — Чего еще? — Тебе это не понравится. Губы друга продолжали шевелиться, а слова, что тот произносил, доходили до мозга так медленно, будто не хотели быть понятыми. Слова, которые Кацуки никогда бы не хотел услышать. Задрот начал встречаться… с Половинчатым? Ему будто отвесили оплеуху: настолько оглушающей оказалась эта новость. Он только вернулся в Агентство после болезни, собираясь уладить несколько дел, но для начала поговорить с Изуку, и совсем не ожидал, что с порога его встретит такое. Остановившись посреди коридора, он ошеломленно уставился в пустоту. — Как давно? — Уже пару недель. Мидория-кун пытается забыть тебя, Бакубро. — Забыть меня? — из него вырвался странный нервный смешок. — Ну уж нет. Сказав это, Кацуки сбросил удерживающую его ладонь и еще быстрее пошел вперед, в предельные сроки достигая нужного кабинета. Ворвался внутрь словно рассерженный вихрь, оглядывая комнату в поисках Деку и тут же находя его. Все присутствующие, до этого мирно разговаривающие, удивленно посмотрели на вошедшего: Круглолицая, которая вместе со своим парнем сидела на одном из гостевых стульев, даже приоткрыла рот. Изуку же расположился не где-нибудь, а на коленях чертового Тодороки, который обнимал его сзади, положив голову на плечо. — К-каччан, — нервно пробормотал тот и тут же попытался встать, но руки Половинчатого удержали его на месте. — А ну отпусти его, — зарычал Кацуки. Он просто не мог видеть этих двоих так близко, не мог выносить вида бледной как поганка кожи, касающейся его талии. — Деку, нам надо поговорить! Втиснувшийся в кабинет следом за ним Киришима воскликнул слова приветствия, но на него едва обратили внимание. Все глядели только на Кацуки, причем, с явным отвращением и чуть ли не ненавистью. Особенно старалась лучшая подружка, которая даже встала со стула, чтобы шагнуть вперед и ткнуть его в грудь: — Он никуда с тобой не пойдет! — Урарака-чан! — Деку, кажется, не ожидал подобного всплеска эмоций, выглядя растерянно и виновато. — Все в порядке. — Нет, не в порядке! — воскликнула та еще громче, надвигаясь на Кацуки с таким грозным выражением, что тот против воли оступился, замер на месте, глядя в пылающие яростью карие глаза. В этот момент девчонка чем-то напомнила ему собственную мать. — Этот засранец посмел бросить тебя, а теперь чего-то требует?! Пусть катится ко всем чертям! — Это не твое дело, Круглолицая! — Еще как мое! Это я, Иида и Шото-кун собирали его по частям! Ты выбрал работу, так и иди работать, что ты тут забыл?! — она ткнула его в грудь снова. Ошарашенный ее напором Кацуки сжал губы. Все друзья задрота продолжали смотреть на него так, будто собирались поколотить, а Изуку позволял им это, со скорбным выражением опустив ресницы. Ко всему прочему, проклятый Половинчатый лапал его живот с таким видом, будто имел на это полное право. — Я просто хочу поговорить, — по слогам повторил он, из последних сил пытаясь держать себя в руках. — Эй-эй, успокойтесь, — поднял ладони Киришима, делая шаг вперед и становясь рядом. Легко коснулся плеча, будто пытаясь успокоить, и это действительно помогло — Кацуки выдохнул сквозь зубы и чуть разжал кулаки. — Мы не успокоимся! — Если хочешь что-то сказать, говори здесь, Бакуго-кун, — добавил очкастый. — Не приказывай мне! — рыкнул он в ответ, резким взмахом отбрасывая девичью руку. Ситуация снова накалилась. Тишину, что повисла после его слов, можно было пощупать пальцами. Наконец, в ней раздался прохладный голос того, кто до этого не проронил ни слова: — Мидория-кун не хочет общаться с тобой. — Так пусть он сам мне об этом и скажет! — заорал он, ничуть не убежденный. — А ты убери от него свои грабли, ублюдок! И тогда, наконец, Изуку поднял на него полные слез глаза, и все раздражение, что скопилось в Кацуки за время разговора, схлынуло ошеломляющей волной. Любимая зелень казалась мутной, выцветшей из-за боли, что, собираясь в капли, скатываясь на щеки и подбородок. Пухлые губы мелко дрожали, будто тот и правда пытался произнести что-то, но не мог. От этого зрелища под ребрами полоснуло, внутренности сжались в спазме. И правда — какого черта он качал права, когда сам все испортил? Кацуки уже открыл было рот, чтобы извиниться, но услышал возмущенный голос Круглолицей, который заставил застыть, одеревенеть в ужасе: — Ты переспал со шлюхами спустя неделю после разрыва, а теперь смеешь ему приказывать?! Он буквально видел, как дергается в объятьях Половинчатого Изуку, изумленно округляя глаза, как переводит взгляд на свою подругу, будто не веря тому, что услышал, а та с опозданием понимает, что сделала только хуже. Нервно замахав руками, Круглолицая начала болтать что-то отвлеченное, но это не помогло — ошарашенное веснушчатое лицо снова повернулось к Кацуки, рот приоткрылся: — Ч-что? В этот момент Кацуки понял, что проиграл. Поверит ли Изуку ему теперь, когда все, что между ними осталось, это недоговорки и ложь? Когда любовь, что жила столько лет, строилась лишь на принуждении и повиновении? Он смотрел на него в ответ и не мог найти слов, только ощущал, как резь в ребрах становится острее, мучительно колет, будто лезвие ножа, и воздух покидает легкие, чтобы наполнить их с рваным вдохом: — Деку… — Это п-правда? — Нет! — только и мог выдохнуть он со всем отчаянием, что разверзлось внутри, но выражение побледневшего лица не изменилось, оставаясь таким же отчужденным и застывшим. — Нет, Деку! Больше не обращая на него внимания, тот повернулся к своим друзьям, очевидно веря им гораздо больше, и Круглолицая тут же отвела глаза, уставившись в сторону со страдальческим выражением, а чертов Половинчатый… Эти двое были так близко, что, наклонившись еще немного, могли бы поцеловаться. Обернувшись, Изуку глядел на ублюдка с таким потерянным выражением, будто у того имелись ответы на все вопросы, а тот смотрел в ответ с таким искренним и открытым чувством, что Кацуки захотелось проблеваться. Еще недавно на этом месте был он, еще недавно его ладони, а не руки Половинчатого касались пухлых щек: — Я видел Бакуго в постели с двумя девушками. Не уверен, что произошло, - тихо произнес тот. С приоткрытых губ сорвался горестный стон-всхлип, искалеченные пальцы прижались ко рту, пытаясь сдержать рыдания. Тот продолжал глядеть в разномастные глаза, а не в глаза Кацуки, верил не ему, а им. Собственническим жестом ублюдок прижал Изуку к себе, укрыл в объятиях с таким рвением, будто хотел защитить от всего мира. Мягкие зеленые волосы коснулись бледной с ожогом кожи. — Я не трахался с ними, — сипло выдохнул Кацуки, зацепившись взглядом за одну из кудряшек, но реплика снова осталась неуслышанной: задрот никак на нее не отреагировал, предпочтя цепляться за обнимающие его руки. Это было полным и бесповоротным провалом. Кацуки понятия не имел, что должен предпринять, чтобы достучаться, чтобы снова обратить на себя внимание задрота. Горькое и мучительное нечто разрасталось в груди, стучало в висках и жгло под веками, становясь все более невыносимым с каждой проходящей секундой. Сам не понимая, что делает, он бросился вперед. Позабыв о наблюдающих за ними людях, обо всем на свете, кроме съежившегося в комок Изуку, рухнул перед ним на колени. Кто-то приглушенно ахнул за его спиной, когда он схватил одну из дрожащих рук, переплел искалеченные пальцы со своими, мгновенно ощущая то забытое, что мучило по ночам, заставляя просыпаться и искать веснушчатый бок, но находя лишь пустоту и холодную простынь. То самое, что корежило и выворачивало, от чего Кацуки бежал вот уже несколько месяцев, но никак не мог скрыться, потому что задрот оказался больше, чем любовью, больше, чем лучшим другом: он был его семьей. — Деку, — взмолился он, сжимая пальцы сильнее. Ему нужно было объясниться, он больше не мог выносить этого. — Я бы ни за что. Поверь мне. Ты же знаешь, что я не мог так просто забыть тебя! Он почти кричал, потеряв остатки гордости, и боясь, что тот выдернет руку и скажет что-то такое, что растопчет его самую суть, потому что открылся настолько, что готов был сломаться от любого неосторожного слова. Уже и не знал, кого трясет больше: его или Изуку. Весь его мир сосредоточился на одном единственном человеке, на упрямом изгибе шеи и очертаниях жесткой груди, на изящном запястье, куда, наклонившись, он невесомо поцеловал его. Тот подавился вдохом. Вздрогнул всем телом, замирая под прикосновением. Его кожа была такой же сладкой, мягкой и нежной, какой он ее запомнил, она стоила чертового рейтинга, работы и всей его жалкой жизни вместе взятых. Как же жаль, что он понял это слишком поздно. — Каччан, - покрасневшие раненые глаза встретились с его собственными. — П-пожалуйста, прекрати. Кацуки с трудом сглотнул: — Прости меня, — прохрипел и с сожалением отпустил искалеченную руку, которую тот молниеносно прижал к себе, словно боясь, что он схватит ее снова. — Прости за то, что ничего не говорил тебе. За то, что врал в лицо, когда ты искренне волновался. Прости, что решал все в одиночку и не считался с твоим мнением. Прости за все, Изуку, из меня получился хреновый бойфренд. Продолжая стоять на коленях, вглядывался в наполненные чем-то удивительным и потрясенным глаза и ждал ответа. И не надеялся, что будет прощен так просто, не думал, что ему улыбнутся и скажут, что все можно начать сначала, но и не ожидал, что услышать это в реальности окажется настолько больно: — Я н-не верю тебе, — произнес Изуку ломким голосом, и Кацуки показалось, будто он падает в пропасть. — Я хочу, н-но… Я не верю тебе, К-каччан.