Fed Up

It's useless, don't do this It's hubris to try He's ruthless, you knew this I told you, didn't I? He's abusive, elusive The truth is, he lies I know you don't want to let go

      С того момента, как они снова стали друзьями, их с Каччаном общение начало сильно напоминать то, что было на последних курсах в Академии. Они постоянно переписывались, кидали друг другу смешные мемы, от которых Изуку полдня ходил с глупой улыбкой, и просто обсуждали то, что происходило на работе. Телефон постоянно выдавал уведомления, и каждый раз, когда раздавался звук, сердце начинало биться чаще, заходясь в сумасшедшем приступе волнения. Щеки краснели, пальцы становились неловкими, и он скорее тянулся к гаджету, чтобы узнать, что же Каччан ответил.       Ему приходилось напоминать себе, что это только дружба, и им нужно оставаться в ее рамках, но тот был таким умным и веселым, понимающим и восхитительным, что с ним все сложнее было не вспоминать, что было «до». Не забываться, представляя, что года разлуки не было, и они все еще вместе. Изуку изо всех сил сдерживался, чтобы не послать что-нибудь глупое вроде влюбленного смайла, тем более, за ним постоянно следил Шото, которому совсем не нравилось происходящее, и который с каждым новым сообщением становился все мрачнее и мрачнее.       Изуку рассказывал другу обо всем и даже показывал переписку, делясь самыми забавными моментами, но это не помогало. Было видно, что тому больно, что тот постоянно думает о чем-то, даже когда они остаются вдвоем. Они касались друг друга, делились теплом, а мыслями были так далеко, будто находились на противоположных концах Вселенной: он — рядом с Каччаном, а Шото — как можно дальше, в абсолютном и поглощающем одиночестве. Это разрывало на части. Ощущение того, что часы до чего-то ужасного начали обратный отсчет, стало почти осязаемым. Когда Изуку вернулся в бар, словно лезвие гильотины опустилось на них с Шо-куном, отрезая все то, что они построили, и что-то новое появилось в разномастных глазах — какая-то неминуемость, пустота. Он не знал, что должен сделать: ему не хотелось мучить его, но и не хотелось совсем потерять Каччана.       День, когда все окончательно изменилось, начался со звонка Киришимы. Тот позвонил рано утром, когда они только-только начали завтракать:       — Прости, что беспокою, Мидория-кун, — начал тот отрывисто, с волнением в голосе. — Я просто не знаю, кто еще может вразумить его.       Изуку мгновенно напрягся:       — Что случилось?       — Бакуго. Работает с температурой и кашлем. Ты бы его видел! Я пытался отправить его домой, но он сказал, что живет в офисе, представляешь?       — Хм, — он знал, что тот простудился, но и понятия не имел, что все настолько серьезно. — Я поговорю с ним.       — Спасибо, чувак, — Киришима облегченно выдохнул. — Тебя-то он точно послушает!       Это прозвучало немного сюрреалистично — обычно Изуку был как раз тем, советы которого Каччан никогда не принимал во внимание. Но раз уж они решили начать все с начала, а он поверил, что оба могут измениться, значит, тот должен был услышать его, верно?       Когда он убрал телефон от уха только для того, чтобы начать писать в чате, Шото отложил вилку в сторону. Перед обоими лежала тарелка с беконом, яйцами и свежим хлебом, но ни один из них не притронулся к еде.       Каччан, как ты себя чувствуешь?       — Что такое, Изу? — негромко поинтересовался друг. Изуку бросил на него короткий взгляд прежде чем снова уткнуться в экран, где уже прыгали три точки — Каччан набирал ответ.       — О-ох, я…       Неважно. Чертова простуда. Ты как?       У тебя температура?       Да.       Каччан, тебе нужно отдыхать! Пожалуйста, береги себя!       Спасибо, Деку. Я отдохну, когда закончу с работой.       — Да ты с ней никогда не закончишь! — в сердцах воскликнул Изуку, внутренне закипая. Каччан был тем еще упрямцем, если дело касалось здоровья — тот всегда тянул до победного и, только когда становилось слишком поздно, принимал меры. Точнее Изуку принимал, насильно укладывая того в постель и пичкая куриным бульоном.       — Что происходит? — вновь спросил Шото, и на этот раз в его голосе была изрядная доля нетерпения.       Когда он посмотрел в ответ, то увидел, как сильно тот хмурится. Обычно лицо друга было спокойным, даже безмятежным, но сейчас явное раздражение проступило в красивых чертах. Изуку виновато улыбнулся и замахал руками:       — Н-ничего! Правда! Просто Каччан не хочет лечиться, а я…       — А ты заботишься о нем.       — Н-ну, — он замер в недоумении. — Мы же друзья.       — Ты хочешь пойти к нему?       Это походило на допрос, и тон Шо-куна совсем перестал походить на ласковый. Скорее тот заговорил требовательно, с жестким металлом в голосе — так, как никогда не говорил до этого. В комнате резко стало неуютно, температура как-будто упала на десяток градусов и продолжила падать с каждой напряженной минутой. Изуку растерянно вглядывался в серый и бирюзовый глаза, и видел совсем не то, что привык видеть: маска спокойствия треснула, а за ней оказалось нечто лихорадочное, немного сумасшедшее: фанатичный блеск и желание обладать. Подобное выражение Изуку видел у Старателя, когда тот смотрел на Всемогущего — свою заветную цель, которую никогда не мог достичь.       — Я-я еще не думал над этим, но…       — Но ты хочешь, да? — тот вдруг резко встал из-за стола и начал ходить туда-сюда. На кухне стало очень жарко. — Господи, Изуку, когда ты наконец поймешь, что он не хочет быть просто другом? Он никогда не изменится и снова разобьет тебе сердце!       — Шо-кун…       Шото рвано втянул воздух сквозь зубы, выглядя настолько эмоциональным, насколько это было возможно. Кем-то чужим, кого Изуку совсем не знал, кем-то… страдающим, словно загнанный в клетку зверь.       — Послушай, — он остановился перед ним. — Неужели тебе так плохо со мной?       — Это совсем не так! Я…       Не дослушав, тот схватил его за плечи — одна ладонь обжигала, а другая сковывала в лед — и потянул вверх, силком ставя на ноги. Сжал пальцами так сильно, что Изуку охнул, дернулся прочь, совсем не ожидавший от него подобного поведения. Друг держал крепко, фиксировал на месте, не отрывая взгляда ни на секунду, и безумие все сильнее искажало его черты, превращая в нечто изломанное и кривое.       — Я же люблю тебя.       Наклонившись вперед, Шото грубо впечатал свои губы в его. Жестко, отчаянно, больно вжимаясь в рот, прижимая ближе. Одна рука Изуку покрылась волдырями, другая же онемела настолько, что он ее почти не чувствовал. Его целовали жадно и отчаянно, но не получали ответа, из всех сил пытались припаять к себе, пришить, стать одним целым, но никак не могли этого сделать.       Изуку мог бы задействовать причуду и отбросить Шо-куна прочь, но вместе этого бездействовал, смотрел в одну точку и размышлял о происходящем с такой отвлеченностью, будто это были события годовой давности, а не то, что происходило сейчас, позволял обнимать себя и чувствовал чужое возбуждение, упирающееся в живот. Другу это нравилось, нравилось, каким покорным и тихим он был, а сам Изуку в тот момент не чувствовал ничего, кроме боли и удивления.       Пальцы чуть разжались. Шото разомкнул поцелуй, прижался к его лбу своим и тихо выдохнул:       — Ты еще можешь сделать правильный выбор. Все еще может быть хорошо.       Он продолжал шокировано глядеть перед собой.       Что произошло? Как вышло, что спокойный и сдержанный Тодороки Шото настолько потерял над собой контроль? И что творил он сам, обманывая себя и позволяя втянуть в заведомо провальные отношения? Зачем мучил их обоих, согласившись встречаться, но продолжая все время думать о Каччане? Изуку был самым ужасным и отвратительным человеком, и не было ему оправдания за все те поступки, что он совершил.       — Прости меня, Шо-кун, за то, что дал тебе ложную надежду. За то, что согласился встречаться с тобой, — прошептал он едва слышно, смешивая их дыхания и устало прикрывая глаза. — Что пользовался твоей добротой и великодушием все эти месяцы, что жил в твоей квартире и испытывал твое терпение. Прости, что никогда не смогу полюбить тебя.       — Это всегда был он, да? Всегда Бакуго.       — Да, - Изуку вздохнул, - всегда.