† † †
[UNSECRET, Matthew Perryman Jones — Let you go]
500 лет назад. Чонгук несётся сквозь сумеречный лес, едва разбирая путь. Глаза его, горящие прежде алой яростью, тлели во тьме догорающим пеплом. Он не успел даже догрузить в карету вещи, весь день проведя за тяжёлыми мыслями. Он должен был уехать на рассвете, но что-то тянуло. Что-то заставило потонуть в думах, забыв счёт времени. Весть, достигшая его слуха от торопливо бегущих мимо служанок, вложила недостающий паззл в душу, открывая в сознании причину внутренней задержки. Чонгук любил так сильно, что чувствовал. Даже собравшись уйти. — Сжечь ведьму! Сжечь ведьму! Чем ближе он был, тем оглушительнее становились огалтелые крики. Тем горячее казался мертвецкой коже воздух, нагревавшийся от костра. Тем сильнее за загривок кусал лютый ужас, сковавший по рукам и ногам. Он должен был уже быть в пути в другую страну. Он должен был отпустить и спасти их обоих. Чонгук замирает позади сгруздившихся зевак, не веря собственным глазам. Припадая взглядом полным боли, сожаления и нелепой беспомощности к искривлённому в гримасе любимому лицу. Он обрывками улавливает: — …понесёшь наказание за всё тобой содеянное! — Гореть ведьме! — Сжечь! Пока громче всего в ушах шипит, разгоняясь, огонь, а в висках бешеное бьётся в предсмертной агонии ведьмино сердце. В чёрных глазах Чонгука — алым отражается скорбь и всполохи огня, окружающего стройное тело, обвитое тугими верёвками. В полыхающих изумрудом глазах ведьмы — ни толики страха и огонь в разы опаснее, чем тот, который до звенящей в ушах боли сцепляет узкие лодыжки. — За все грехи твои и смерти детей наших! — не унимается «палач». Чонгуку облик его кажется знакомым. Прищур могильно-холодных чернильных глаз в прорези маски. Вспышки пламени на промозглой радужке. То как сжимаются в тонкую линию, после крика, губы, показавшиеся из-под чёрной ткани. Огонь осознания охватывает его поздно. В тот же миг, как оранжевые языки захватывают в плен ухмыляющуюся предсмертно фигуру, привязанную к столбу накрепко. Чонгук не может отвести взгляд, сквозь пламя глядя в мерцающую ядовитой зеленью радужку, глядящую на него с ненавистью. — Гореть тебе вечно в Аду, ведьма. Он шипением слышит чужой голос и то, как соприкасается факел с промокшей от спирта одеждой.Вперемешку с тем, чернильными пятнами перед глазами ловит образ лакея у кареты Де-Вер. Тот, о ком Чонгук отчего-то никогда не заботился. Тот, кто по жутким обычаям должен был быть глух и нем, чтобы работать у важных господ на побегушках. Тот, кто вечно был рядом, знал всё и теперь с особой садистской радостью лишал ведьму её недолгой жизни. Чонгук, кажется, дымом и зеленью умирающих глаз задыхается, когда не слышит даже крика страха и боли. Он отворачивается. И бежит, куда глаза его, полные слёз, глядят.† † †
[Low Roar — Tonight, tonight, tonight]
Наши дни. — Как только я проснулся, было ясно что что-то не так. Чистый лунный свет из распахнутых балконных дверей разделяет две фигуры, сидящие на полу. Чонгук неотрывно смотрит на оружие у своих ног, из которого несколькими минутами ранее его готовы были убить. Хёнджин смотрит на серебристый диск, сияющий в темноте звёздного неба. — Я не ощущал тебя рядом больше, — продолжает он. — Как ощущал нарастающую тревогу. Мне было незнакомо это чувство столь сильно раньше. А потом… — он взмахивает рукой. — Книга. Одна из ведьминых книг, что ты дарил, упала к моим ногам. С открытым зельем замещения. Я всё понял в тот же миг. Чонгук вскидывает непонимающий хмурый взгляд. — Книга… — Защитила меня? Получается, что так. Я не знал зачем, почему. Но так скоро, как позволяло ещё туманное ото сна сознание, я собрался и отправился на дальний базар. Всю дорогу казалось, за мной следят. Деревья будто живые. На какой-то миг показалось, что это ты. Наблюдаешь, как это бывало раньше, когда ты думал, что я не замечаю. Но потом… — Хёнджин пропускает изломанные пальцы сквозь всклокоченные волосы. — Я увидел его. Вдалеке рынка, лакея Де-Вер. Он договаривался о чём-то с мясником. А ты знаешь… — …местный мясник состоял в Охотничем Ордине, — бормочет Чонгук, вспоминая старые рассказы ведьмы. — Де-Вер никогда не покупала продукты на дальнем рынке. Он для бедняков и рабочих. Но он был там, говоря с тем, кто уже не единожды сжигал ведьм в юности. Говоря, Чонгук. А оба мы знаем, что прислужные у карет не должны уметь говорить с отстутствием языков. — Я видел его в ту ночь. Возле тебя. — Я тоже видел тебя. Глазами мальчишки, которому пришлось умереть за меня. Я все пятьсот лет, что искал тебя, пытался понять: за что? За что ты поступил так со мной и за сколько продал Де-Вер мою жизнь? Я был уверен, что это было твоих рук дело, раз её прислужник пришёл за мной. И то, как ты сбежал, даже не попытавшись мне помочь… — Они убили бы меня с такой же радостью. Я не мог… — Так вот, Чонгук, — изумруд глаз впивается в грязно-алые омуты. — Спустя пятьсот лет, ты теперь знаешь правду. Будь добр подарить её и мне. За что? Почему ты предал меня?[MONRAU — Тишина]
Пустой воздух во рту застревает. Ненужный, но мешающийся. Чонгук так хотел оправдаться. Чонгук так хотел сказать, что он не предавал никого и просто молча хотел исчезнуть, испугавшись быть преданым первым. Но в итоге… Он рвётся вперёд быстрее, чем осознаёт свой жест. Он охватывает щёки Хёнджина широкими ладоями, успевая поймать в них сорвавшиеся с ресниц слёзы. …он предал в итоге первым, сбежав и не удосужившись даже убедиться, что Хёнджину не угрожает опасность. — Я ничего не говорил о тебе, — припадает он лбом бесстрашно к чужому, замечая как вспыхивают злобой ведьмины глаза. — Но я не проверил. Я должен был проверить… — Ложь, — почти рычит Хёнджин в его руках. — Зачем ты бежал тогда? Для чего оставил меня, если не подстроил мою смерть? Только я ведь один знал о том, кто ты. Ты просто избавился и сбежал! — Я испугался, Хенджин! Вырвавшись из пут холодных рук, ведьма стряхивает с себя фантомныеприкосновения, отползая подальше к стене спиной. Скрываясь окончательно во мраке комнаты и оставляя ослепляющий лунный свет за спиной Чонгука. — Ты спас свою шкуру, бросив на растерзание мою? — с горечью проговаривает Хёнджин, поджимая дрожащие губы. — Я не делал этого. — Но ты сбежал, Чонгук. — Ты взял деньги Де-Вер в тот вечер! — срывается, не выдерживая Чонгук. — И ты сразу подумал, что это я тебя продам? Горечь усмешки Хёнджина оседает мерзким привкусом на языке Чонгука. — Я никогда бы не предал тебя первым, Чонгук. Эти слова болезненнее, чем острие кола, приставленного к обнажённой груди. Жгут внутренности сильнее, чем жидкое серебро, выпитое вместе с крепким чаем. Чонгук впервые за пятьсот лет так отчётливо чувствует боль, думая о Хёнджине. Видя его перед собой не бесплотным духом опьянения и вины. — Прости меня… — Кажется ты самую малость опоздал, Чонгук. Опуская голову, Чонгук позволяет Хёнджину впитывать каждую секунду его сожалений и страданий. Тех, что он пережил за эти годы, тех что ощущает сейчас, осознавая всё. Пытаясь найти в себе отголоски счастья за реальность чужой жизни, но утопая в захлёстывающем поражении её же. Хёнджин жив и всегда был. Хёнджин спас себя сам и имеет право ненавидеть Чонгука. Хёнджин всё ещё может… — Я пятьсот лет тебя искал, чтобы услышать раскаяние, — шепчет запальчиво Хёнджин, пока по венам Чонгука разносится обжигающий яд. — И лучше бы ты продал меня, чем попросту оказался трусом. Отклоняясь, ведьма позволяет Чонгуку смазанным взглядом усмотреть тонкую иглу, воткнутую в вену на тыльной стороне ладони, и брошенную рядом зажигалку с мелким серебристым на конце обломком. В потухших изумрудах Чонгук больше не видит слёз, когда темнота поглощает его.† † †
Первым активируется слух. И Чонгук жадно вслушивается в тихий и размеренный стук сердца где-то поблизости. Он распахивает алые глаза в темноту спальни, слыша хмыканье слева: — Сорок минут. Становится лучше. Непонимающе хмурясь, Чонгук резко садится на кровати, осматриваясь. Обнаруживая Хёнджина, сидящего привалившись к изголовью и вытянув ноги рядом. В длинных пальцах дотлевает сигарета, чей тяжёлый запах Чонгук ощущает не сразу, отвлекаясь на терпкость гудящей по живым венам крови. Только сейчас, наконец, после пробуждения и пережитого, Чонгук в самом деле отмечает привкус крови ведьмы всюду. — Сорок минут? — вспоминает он чужие слова. — Яд в твоей крови, — выдыхает Хёнджин едкий дым. — Мир не стоит на месте, и с тех пор, как мы родились, произошло столько удивительных открытий. В химии особенно. Только в нетрадиционной. Синтетически выведенный для вампиров яд, способен обезвредить, но пока не убить. Хотя на этим стараются. — Зачем он тебе? — Не все вампиры хорошие, Чонгук. Уж тебе ли не знать. Хёнджин усмехается и тушит сигарету прямо так, в собственной ладони, лишь немного морщась и сбрасывая нагло пепел на светлый ковер, усаживаясь на кровати тоже. — Пока я искал тебя, чего только не попадалось на пути. — Прости м… — Знаешь, — обрывает он Чонгука, глядя вникуда, — я думал, долго думал о том, какой будет наша встреча. Какой я хочу её видеть? Каким хочу запомнить тебя перед тем, как убью? Что должен увидеть в твоих глазах…я так жаждал страха, вины и сожалений. — Если бы ты только знал… — А увидел лишь испуганного перед смертоносной змеёй беззащитного кролика. И спустя столько лет, всё ещё странные ко мне чувства. Ты в самом деле ко мне что-то ещё испытываешь? — Всё то, что ты хотел во мне увидеть, — признаётся Чонгук. — Но ты ни разу не возвращался туда, где мы жили. Ни разу за пятьсот лет, Чонгук, когда я так ждал. — Как ты нашёл меня? — Я уже говорил. Мир не стоит на месте. Технологии, о которых мы не могли подумать в те годы, сейчас так обыденны. Никогда ранее, ни в одной стране, как мне удалось узнать, ты не оставлял громко своего имени. Но Сеул…ты видимо совсем потерял сноровку или расслабился здесь. Но твоя фирма, твоё имя…не осталось сомнений. — Я давно здесь, почему только сейчас? — Не поверишь, но я не захотел лишней шумихи? — хмыкает Хёнджин. — Чон Чонгук, умирающий внезапно, — это слишком много вопросов и ненужных разборок. Подозрений и ложных обвинений. Чон Чонгук же, погибающий после того, как сдал свой пост, уехав на Чёджу в новый дом…это Чонгук, который устал от жизни и покончил с собой. — Таков был план? — Таков был план. Закусывая полные губы, Хёнджин кивает, переводя наконец усталый взгляд на Чонгука. — Но вот мы здесь, — поводит он плечом. — А я так и не смог тебя убить.[MONRAU — Ненависть]
Чонгук ловит на посеревшую кожу уставшего лица прохладное дыхание с горечью сигарет. Взгляд его огибает рассеянную на впалых щеках тень от густых ресниц. Рука, в которой виднелся ещё чернильой точкой шрам от иглы, медленно поднимается вверх, касаясь холодной кожей тёплой нежности. Хёнджин вздрагивает, но не отворачивается, глядя в крохотное пространство скомканного пледа между ними. — Я так и не смог никого полюбить. — Мне-то что… Но Чонгук слышит. Чувствует. Как прошлась по чужому телу дрожь и запнулось о признание сердце. — Джинни? — шепчет он. крепче прижимая ладонь к бледной щеке. — Остановись… — Ничто не простит меня. Но, Хёнджин? — Нет. — Раз ты всё ещё здесь. И я всё ещё жив. — Нет… — Скажи, что у меня есть ещё тысяча лет впереди, чтобы заслужить твоё прощение и быть рядом? Рубашка Чонгука под цепкими пальцами трещит на рёбрах. Вместо них. Он должен был умереть. Он всё ещё может умереть. Хёнджин всё ещё может… Чонгук с тем же болезненным отчаянием отзывается на смазанный поцелуй. Второй рукой держит Хёнджина за шею, не давая больше сбежать или увернуться. Не чувствуя сопротивления, но ожидая его со страхом каждой клеточкой. Но пальцы Хёнджина хватаются за одежду его и плечи. Губы целуют обжигающе и жаляще. Тело жмётся исступлённо к мертвецкому холоду, переступая гордость и обиду. Чонгук никогда бы его не предал на самом деле. Жизнь забрала у них слишком много драгоценного времени, чтобы разобраться во всём. Бёдра Хёнджина такой позабытой приятной тяжестью оседают на бёдрах Чонгука. Ведьма в его руках вся ощущается эфемерной, как один из миллиона снов, что мучали Чонгука все эти одинокие годы. Сменялись декорации, лица, одежды. Желание прснуться утром, видя на соседней подушке любимое лицо, не менялось. Менялись лишь воспоминания, постепенно затягиваясь мутной пеленой. Размывая когда-то чёткие детали их любви в прошлом. В какой-то миг Чонгуку даже казалось, что время затянуло и чувства его. Но оставляя по бледной коже алые цветы слабых укусов и поцелуев и утопая в переливах глухих стонов, он захлёбывается в нахлынувших чувствах вновь. Словно те ждали этого часа, затаившись и скрывшись из виду. Чтобы лавиной сознание с ног сбить теперь, когда Хёнджин рядом. Реален, ощутим. Глаза в глаза смотрит, распахивая в немом вскрике зацелованные алые губы. До розоватых полос ногтями по спине и плечам скользит, со всех сторон Чонгука собой окутывая. — Прости меня, любовь моя, — горячо шепчет во влажную кожу Чонгук. Ответ ему теряется меж тел и сбитых вздохов.