Художник, которого надо гладить

Она не слишком любила вспоминать об этой стороне себя. Но порой сия сторона давала неоценимую возможность завершить миссию без провала и остаться живой. Или, как сейчас, без нее не получилось бы вообще ничего. Лепестки календулы, выращенной на могильной земле, рыжей спиралью текли вокруг ведьмы. Иногда один-два лепестка вспыхивали или просто рассыпались серым прахом, обозначая, что еще один защитный заговор приказал не следовать его примеру, то бишь, жить долго. И не лезть в логово к тому, кто способен его так защитить. Но не лезть нельзя. Фьюри, конечно, тот еще мудак, но, если его подозрения верны, то информация им нужна была еще позавчера. Это понимает Коулсон, это же понимает и она сама. *** Череп на плече тихонько поскуливает. Ему нехорошо. Календула догорела почти вся, пришлось выпустить вторую спираль. На этот раз усилив ее парой веточек тимьяна, освященного во славу Кощея. Этот древний дух за свою пакостность не был позван войти в древний славянский пантеон, но зато выжил там, где сгинули удостоенные божественных титулов. И его благословение – страшная штука. Полезная в таких делах, как сегодня. Вокруг темнота, слабо разгоняемая зеленоватыми огоньками в глазах черепа. Вокруг ничего, лишь черная вода местами покрывает абсолютно сухую землю, не впитываясь в нее. Из всех ведьминских путей, которыми она ходила за свою насыщенную жизнь, этот не самый плохой. Иногда приходилось пробираться такими гиблыми болотами, что женщина после миссий сама не понимала, как не утонула в этой мерзости. Но здесь есть нечто, что пугает ее даже больше, чем выгорающая уже вторая спираль календулы – если бы не тимьян, она бы наверняка уже закончилась. Нечто призрачное, неуловимое, оставляющее после себя сухость во рту и терпкую горечь. То, что так пугающе напоминает ей ее единственный “разговор” с Кощеем. – Грибницу нельзя убить до конца, да, Яга? – абсолютно черные глаза смеются, хотя лицо мужчины остается привычно серьезным. – И ты вновь выпускаешь такие соблазнительные грибочки в мир, – он говорит с той, кого видит за ней. А потом обращается уже к ней самой: – Обращайся, грибочек. Будет обидно, если тебя сожрут раньше, чем встретимся вновь, – металлический коготь касается ее лба и он беззвучно смеется, будто ее испуг его безмерно веселит. В ее рту сухо и горько, колени дрожат от ощущения невыразимого ужаса, который навевает воплотившееся в человеке древнее чудовище. А он разворачивается и, не меняясь в лице, обхватывает затылок стоящей рядом с ней девочки, после чего сжимает когтистую металлическую руку. Сминает кости и подносит окровавленную руку ко рту, пробуя приставший к когтю кусочек мозга. – Пресная, – равнодушный приговор. И он движется дальше, поднимая подбородок следующей “ученицы”. У той дрожат губы, но она держится, понимая, что ее единственный шанс выжить – остаться стойкой. Кем бы ни был, Стив Роджерс, он явно не просто человек с модифицированным телом. Люди ощущаются ведьмами иначе. Сладкая кровь, теплое мясо, сполохи страстей. Сухая горечь потустороннего Зла не свойственна даже ужаснейшим из них. Она проверяла это на худших маньяках. И еще на Халке. *** Она не стала ускорять шаг, когда непривычно длинный ведьминский путь подошел к концу и открылся неярким светом выхода. Наоборот, достала ступку и пестик, бросила в них подготовленные ингредиенты и растолкла. Пошептала нужные слова и села на сухую землю по-турецки, удерживая задымившуюся ступку перед собой. Из дыма соткался ворон, который сделал круг над головой хозяйки и улетел к выходу. А она закрыла глаза, сосредоточившись на том, что происходит с ее питомцем. *** Ворон не стал рисковать. Распался дымом и потек по открывшейся ему комнате. Несколько перьев обернулись мухами и принялись рассматривать наиболее интересные места. Дым-ворон сразу отметил пылающую пожаром боли стену. Здесь явно зверски убивали и не один раз. Отсветом этого пожара тлели ножи, красиво разложенные на подносах. Убийца предпочитал своих жертв именно резать. В одном из углов лежат одеяло и плед. Над ними реют призраки кошмаров: Голубые глаза девушки залиты слезами, она не может кричать, но его усовершенствованный сывороткой слух разбирает бьющееся в ее перебитой гортани “я беременна! мой малыш!”. А он режет, режет, не может не резать, ибо таков приказ, который нельзя не исполнить. Баки проклянет его, когда узнает во что он превратился… * Этот седовласый мужчина похож на Баки, если бы тот постарел. Ужас пронзает при мысли, что это и есть Баки, только состаренный богом проклятой магией. Его руки дрожат, когда он втыкает в старика нож, и лишь спокойный голос Хирурга в голове удерживает от бессильного безумного воя: – У каждого человека абсолютно индивидуальные уши. Посмотри, у него они сильно отличаются от тех, что ты видел у Барнса. * Золотой диск бьет по руке и та обвисает, выпуская ладонь Баки. А потом по спине бьет такой же золотой кнут, испещренный пылающими письменами. Но причиненная им немыслимая, обжигающая боль ничто, по сравнению с той болью, что разрывает сердце последним вскриком упавшего в холод и смерть друга. Ворон едва вырвался из этого призрачного омута боли, сосредоточенного исключительно на одном человеке. Часть его дыма слезами-сажей осела на покрывало. Удивительно, но здесь не было ни одного колдовского символа. Однако существовало нечто, равно не имеющее отношения к жизни и смерти. И именно оно служило входом и защитой этого ужасного места. И дым-ворон полетел к нему. Чтобы быть схваченным чужой рукой и вылететь на свет дня беспомощной птахой, которую прихватил за горло Стив Роджерс, куда-то идущий с Броком Рамлоу. – Какая интересная птичка, – в его глазах мерцали алые угли догорающего костра. – Прямо-таки утро сюрпризов. *** Она летела как сумасшедшая. Плюнула на все и призвала ступу и метлу. Сейчас скорость была важнее, чем скрытность. Хорошо, что догадалась подстраховаться и взяла с собой череп, который смог убедительно изобразить нарушительницу и дал ей время на побег. Но она подозревала, что будь Роджерс чуть настойчивее, его бы это надолго не задержало. Да, он явно незнаком с ведьмовством, но даже вторую линию обмана – кикимору скорее погладил, чем ударил. Многообещающе так погладил, будто запоминая вкус чар незванной гостьи. И это сулило в недалеком будущем большие проблемы. Будь проклята эта чокнутая миссия! *** Ударившись оземь, она обернулась в свой земной облик. – Он невиновен, Фил, – она улыбнулась и даже полиграф бы не обнаружил, что это грубая ложь. – Я прошла по следу его последних убийств, в основном это читаури, плюс те, кто поломался об него в последней паре миссий. Коулсон, временно исполняющий обязанности директора после смерти Фьюри, заметно расслабился. Ему было ужасно тяжело подозревать своего героя в преступлениях, хоть он и сохранил должную непредвзятость, приказав расследовать эту возможность так, чтобы не вызвать огласки. А именно – использовав способности ведьмы. – Спасибо, Наташа, ты не представляешь, насколько я рад это слышать! – его лицо осветила почти по-детски счастливая улыбка. *** Романофф ничем не выдала своего волнения, даже когда он ушел. Ей ли не знать, что в таких случаях на слово не верят. Не обязательно, но почти наверняка за ней тщательно наблюдают, пытаясь установить малейшие отличия от ее обычных действий, которые могут многое рассказать умеющему читать такие знаки человеку. А потому она делала ровно тоже самое, что всегда после таких ритуалов. И ни разу не позволила себе даже нахмуриться чаще обычного. Она делала это не ради Стива Роджерса, хотя надо признать, что не будь этого чертова бункера, он был бы классным парнем. Но бункер был, и Романофф сдала бы его, не колеблясь, маньякам не место на свободе. Однако, она была не только агентом, но и ведьмой, хоть и не любила об этом вспоминать лишний раз. И вот ведьмовское чутье подсовывало ей картинку металлической руки и равнодушное “пресная”, едва ей на ум приходило выдать грязные секреты Капитана Америки. Кощей краем глаза наблюдал за той, кому бескорыстно помогал столько лет. И недвусмысленно намекал, что эту миссию она провалит в любом случае – стоит открыть рот или попробовать иначе достоверно отчитаться, и на этом ее жизнь закончится. Неизвестно почему, но древнему славянскому монстру было дело до американского сверхчеловека. И это наводило на грустные мысли.