Художник, которого надо гладить

Смерть Брока была правильной, ведь он еврей, а все жиды должны умереть. Но почему-то она оказала на Сантима странное действие – будто бы его сильно ранили и обожгли кислотой. И почему-то регенерация не работала, чары не находили цель. Хотя Мелоди и испробовала все доступные ей средства, чтобы изменить ситуацию. Ведь это непонятное состояние испортило кровь ее мутировавшему отродью. Но все усилия ничего не принесли, наверно, потому, что рана и ожог были ненастоящими, медицинские приборы равнодушно уверяли его, что никаких ощущаемых им повреждений нет. И, отчасти он радовался этой боли. Когда сильно больно, это отпечатывается в памяти, не обесцвечивается. Чем сильнее боль, тем лучше понимаешь почему помнишь произошедшее. Потому, что помнить и понимать что означает запомненное, чем оно важно и как с тобой связано – совсем разные вещи. Сантим был готов испить чашу мучений до дна, если бы был уверен, что сможет понимать почему помнит образ Брока. Зачем? Он и сам не знал. Тот был слишком странным, слишком отличающимся от прочих, поэтому его хотелось запомнить навсегда. Герой ДО ВСЕГО, имя которого в голове Сантима обесцветилось, перестало ассоциироваться с чем-либо, хотя он мог нарисовать его лицо с закрытыми глазами, сливался в его голове с Броком. Они были такими разными, но сейчас, когда он погубил их обоих, ему казалось, что они были братьями, а может и одним человеком. – Все, чего ты коснешься, обращается в прах. Потому, что ты мутировавшее отродье, по недоразумению выглядящее, как настоящий человек, – так сказала Мелоди, и он был с ней согласен. Ведь это истина. Сантим придумал Броку могилу. Конечно, в реальности ее никогда не было, он был слишком хорошо обучен, чтобы оставлять такую улику, как тело. Но этот кусочек земли под английским дубом в парке был в его воображении последним пристанищем человека, которого он хотел запомнить. И в каждое посещение могилы, Сантим всегда говорил лишь одно слово: – Зачем? В этом слове была бездна вопросов, которые он хотел задать мертвецу, и на которые, как знал, никогда не получит ответов. Ведь Брок мертв, обратился в прах от прикосновения отродья. Зачем ты вернулся? Зачем ты хотел меня, ведь я всего лишь отродье, а ты любил красивых настоящих женщин и они отвечали тебе взаимностью? Зачем ты говорил, что твоя смерть не так важна, как я? Зачем ты не убил меня, когда я нарушил все мыслимые приказы и подставился так, что не видеть этого было невозможно? Зачем ты говорил, что веришь в меня? Зачем ты оставил после себя рану, которую не видит ни один прибор и не замечает магия Хаоса? Зачем? Зачем? Зачем? Так много вопросов в одном слове. И задавая его сейчас, Сантим, как обычно, не ждал ответа. Но негромкий голос за спиной, где, он мог поклясться, еще мгновение назад никого не было, произнес: – Затем, что он позвал меня. Сантим моментально обернулся, готовый увидеть, что угодно, но там стоял среднего роста светловолосый парень, засунув руки в карманы черной куртки. Он выглядел бы обычным прохожим, но мало кто в Аргентине носит на поясе меч в ножнах. Сантим не колебался – алое пламя вспыхнуло в его руках и метнулось к незнакомцу. И в этот же момент увидел, как того заслонил Брок. Это было немыслимо, неправильно, невозможно, но заставить себя завершить удар он уже не смог – разорвал смертельное заклятие, принимая на себя ломающий кости откат. И упал на землю, потому, что это было сравнимо с ударом в грудь конскими копытами. Наваждение рассеялось почти сразу. Не было никакого Брока, светловолосый просто выхватил меч и закрылся им. Клинок был очень странным – прозрачная рукоять, зеркально-черное лезвие на четверть от острия расчерчено белой полоской посередине. И, при взгляде на него, магия Хаоса шептала Сантиму, что это Брок. Вот этот меч – его Брок. – Ты резкий парень, – прокомментировал светловолосый. Его глаза вспыхнули золотом и щекочущее тепло охватило разбитую магическим откатом грудь Сантима. Оно поглотило боль и, похоже, быстро исправляло повреждения. Это была абсолютно незнакомая магия. – Но давай договоримся обойтись без глупостей, – незнакомец опустил меч, но не стал вкладывать его в ножны. – Я с трудом помню, что тебе нужно помочь, а не изнасиловать, а Барсук меня вытащил сюда без Телиопы и других “якорей”. Кстати, когда он здесь умер? – Я погубил Брока двести сорок семь дней, семнадцать часов и одиннадцать минут назад, – это был пятый таймер в голове Сантима. Каждый из них отсчитывал время, которое он украл у тех, кто ему понравился. Часы висели в воздухе и истекали кровью во время его редких снов. У Брока они были пластиковыми, с теплым бьющимся сердцем внутри, вместо кукушки. Темно-серый корпус покрыт царапинами, складывающимися в неприличные слова, каждый раз разные. Даже после смерти он шутил над нелюбовью своего губителя к мату. Нападать на незнакомца ему больше не хотелось. Пусть это было неправильно – Мелоди в последние полгода ужесточила инструкции, настаивая на том, чтобы он убивал любого, кто подозревает в нем не совсем человека. Но светловолосый пробудил в нем любопытство, которое раньше поглощалось раной, оставшейся после смерти Брока. *** Мелоди отложила в сторону молитвенник и подошла к зеркалу. Там отражалась старуха с желтоватой кожей и редкими седыми волосами. Она не знала, что случилось. Эссенция работала столько лет, сохраняя тело в том виде, в каком начала ее принимать. Но после того, как она устранила макаронника, который имел глупость совратить Сантима, что-то изменилось. Кровь мутировавшего отродья потеряла свою целебную силу, эссенция из нее перестала работать. Это было ненаучно, неправильно, невозможно… но было. Мелоди не питала иллюзий – такими темпами она проживет максимум два года, а дееспособность потеряет и того раньше. Времени на исследования у нее нет, необходимого образования и полноценной лаборатории тоже. Агата тоже бесполезна – здесь нужны химики, вроде тех, кто создал эссенцию, а не превращенная в почти бессмертную белку ведьма. Но те, кто у нее был, давно уничтожены – по ее приказу Сантим устранил их сразу после того, как она поняла, что в ее руках источник вечной жизни. Такое сокровище стоило держать в строгой тайне, оставив только для личного пользования, а то лишишься всего. По мнению Мелоди, это не было грехом жадности. Всего лишь рачительная рациональность. Но сейчас всё почему-то сломалось и было понятно, что починить поломку не удастся. Сантим стал бесполезен. Его кровь не работает. В элитном доме престарелых, куда она предусмотрительно приобрела абонемент, он не нужен и даже вреден, под чужим присмотром наказывать его невозможно, за нормального человека выдать тоже непросто. А она хотела умереть мирно и в покое, как подобает прожившей достойную жизнь христианке. Значит пришло время поставить эксперимент, для которого она еще полгода назад купила сто галлонов концентрированной хлорной кислоты. Мутировавшее тело отродья способно залечить любые раны, даже мозг и гениталии отрастают заново. Мелоди не раз кастрировала его, ради интереса, но регенерация восстанавливала все обратно. За пять экспериментов с удалением и прижиганием разных частей мозга, удалось добиться только временной потери дееспособности, а также нарушения механизмов памяти, и то непонятно, то ли операции сработали, то ли он просто сломался психически, независимо от них. Это пугало Мелоди абсолютной нечеловечностью. Подобное, по ее мнению, – прямой грех перед Создателем, вызов Его святому праву ниспосылать болезни и смерть во испытание. Но она была уверена, что даже его регенерация не справится с растворением в кислоте. И сейчас, помолившись, и глядя на свое умирающее тело в зеркале, Мелоди приняла решение – да, пришла пора избавить Землю от такой омерзительной скверны, как мутировшее отродье. Она орудие Божие, призванное уничтожить сие воплощение греховной гордыни американских ученых. Когда Сантим вернется, его ждет купание в автоклаве, заполненном хлорной кислотой.