За окном затих городок,
Словно выключил музыку дня.
Ничего не бойся сынок,
Ночь сама боится огня.
Нам с тобой улыбнулась луна,
Кружит звездочек хоровод.
Это добрая фея сна
За собою тебя зовет.
Спи, малыш, закрывай глаза.
Ждет тебя необычный путь.
Ждут загадки и чудеса.
А для этого надо уснуть.
Мчит тебя белоснежный конь
В свой далекий прекрасный край.
Положи на гриву ладонь
И во всем ему доверяй.
В том краю живут короли,
Крошки-гномы хранят леса,
И огромные корабли
Поднимают свои паруса.
Вот и сам ты уже летишь,
За спиной у тебя два крыла.
И тебя согревает, малыш,
Море солнечного тепла.
Ты отважен и смел, сынок,
Прочь тревоги и страхи прочь.
Я с тобой, ты не одинок,
И не так уж страшна эта ночь.
Спи, малыш, закрывай глаза.
Ждет тебя необычный путь.
Ждут загадки и чудеса,
А для этого надо уснуть...
Эту же песню Айлин пела когда-то маленькому Гелиосу Гальбе, укачивая того в колыбели. Жена лорда Гальба умерла родами, и ребенок, драгоценный наследник, оставленный на руках у уже почтенного возрастом сэра Питера Гальбы, был, по совету семейного лекаря, отправлен в загородное поместье. Там, дескать, и воздух, и покой, океан рядом, полезный климат и общение с животными. Лорд Гальба навещал сына два раза в год. Отдав его на попечение кормилицы Айлин и управляющего имением Бартоломью, он всерьез занялся политической карьерой и ведением дел всего рода Гальба и, не беспокоясь, сделал впечатляющую карьеру в палате лордов, чем укрепил свое положение в стране как одного из самых величественных гербов королевства. Сэр Питер так больше и не женился — скорбел по жене, не забывал о ней и искал забытья в деловой жизни и законотворчестве. И сына он любил, любил крепко, но все же какая-то часть сэра Питера, самый темный, далекий уголок его души, который и под пытками не был бы озвучен даже наедине с самим собой, этот мрачный внутренний голос разбитого сердца винил маленького Гелиоса в смерти любимой жены. И чувствуя угрызения совести за эти свои черные недостойные чувства, лорд Гальба еще сильнее любил Гелиоса, баловал его, словно пытался искупить все эти свои недопустимые мысли, не скупился ни на обучение, ни на увлечения, ни на прихоти. Мастер Элио, едва научившись говорить и ходить, стал достойным представителем своего рода. Он впитал еще в утробе свое высокое происхождение и даже будучи совсем малышом с легкостью, присущей только истинным аристократам, отдавал приказы, это была его повседневность — мир, крутящийся вокруг него, Гелиоса! К Элио ходили лучшие учителя и гувернеры — языки, шпага, музыка, танцы, история, живопись — еще шести лет не было юному Гальбе, когда он уже неплохо исполнял пируэты вальса и мог шутя в игровом поединке одолеть своего пажа рапирой. Он рос привольно вдали от дома, но не любил прогулок, природа его земель не влекла Элио, равно как и океан, равнодушен он был и к животным, что сызмальства окружали его в имении — лошади, овцы, птица, собаки для охотничьих утех. Нет, маленький Элио любил красивые вещи, игрушки, драгоценности, гулять по оружейной, наполненной редкими мушкетами и старинными мечами — блеск золота и алмазов пленяли его, он разглядывал часами ларцы в покоях отца, куда его обычно не пускали, но он каждый раз, изловчившись, выуживал у Барта ключи от запертых комнат и как дэв чах над блеском рубинов и жемчугов, перебирал их тонкими пальцами, примеряя себе на шею и пшеничные кудри. Гелиос — так назвал его отец — Солнце! Он им и был. Ярким, голубоглазым, с копной светящихся искрой золота волос, любящий роскошь и преклонение. Принимающий все это как данность по праву рождения. С пеленок Элио, внушаемый в редкие визиты отца, знал свою власть. Знал, что он в имении главный, и никто не смеет перечить ему, не только здесь, но и далеко за пределами родных стен. — Все это, — говорил ему сэр Питер, поднимая сына высоко над головой во время прогулок по дивным садам их земель, — все это твое! Поля, лес, эти горы — это все твое, Гелиос. И там дальше есть еще много мест, где один твой взгляд будет решать многое! И Элио чувствовал эту силу, чувствовал гордую мощь слов отца. Он всемогущ! Золото, земли, слуги, струящийся шелк и бледный фарфор, тончайший хлопок и платина, серебро... Всё! Всё к его ногам! Он не был капризным ребенком, ему это было не нужно, ведь он и так был господином этих людей и мест, а значит, изначально владел всеми и всем. Но несмотря на эту затаенную дерзость и еще не сформировавшийся до конца, но уже отчетливо видный норов, Элио был любим в имении. Любим всеми. Он был мягок и ласков, умел ослепить улыбкой и прижаться так робко, что захватывало дух и можно было простить все, повинуясь синеве этих чистых глаз. Так рос Гелиос Гальба. Не зная отказа ни в чем, не слыша слова «нет» и не ведая невзгод. И лишь Барт порой покачивал головой в тишине крохотной комнаты нянюшки Айлин, сетуя на то, что слишком уж привольно живет их мастер Элио, слишком обласкан он судьбой и совершенно беззаветной любовью. Матео был совсем другим. Его ноги не знали устали, а глаза более всего прельщали поля и леса. Он, затаив дыхание, дрожал от восторга возле коней и псарни, полной изогнутых гончих. Он любил ветер и дождь, свежие лужи и рокот волн с пролива, запах влажной земли и мять пятками густую глину разъехавшихся от ливней дорог. Тео был равнодушен к прекрасным расписным солдатикам и реалистичным замкам, выполненным из дерева и картона. Всего милее ему были камешки и стеклышки, омытые прибоем, гладкие, теплые, уникальные в своей простоте — настоящие сокровища! — раковины и перья птиц, скорлупки с голубыми донышками и сброшенная кожа змеи, что находил на берегу. Он любил петь и разводить огонь, помогать старику Сильве на кухне и Барту начищать столовое серебро. Вместо мягких, будто совсем живых, плюшевых зверят, он мастерил себе сам странных лесных духов из пуговиц, палочек и лоскутов, выпрошенных у Айлин, и играл с ними, а не с пушистыми медведями и зайцами, надушенными розовой водой и украшенными бантами. Первое время Барт, надеясь отыскать семью Матео или на то, что они сами вернутся за мальчиком, не сообщал в большой дом сэру Питеру о найденыше. Но спустя четыре месяца стало ясно, что вряд ли кто-то объявится и заберет Тео. Тревожась о судьбе малыша, всё же Тео — это лишний рот и время, Барт был вынужден сообщить лорду о подкидыше и испросил разрешения в письме оставить Тео в доме в качестве пока приживалы, а впоследствии работника имения, помощника конюха, например. Ответ не приходил несколько недель, и Барт все это время корил себя за поспешность, обдумывая, в случае чего, схоронить на время Тео в деревне у своей сестры, а там... там, глядишь, и пенсия, выслуга. Вырастит сам сорванца, решил Барт, но не пришлось... Лорд Гальба великодушно позволил оставить цыганенка в доме, правда под ответственность Бартоломью и с условием, что мальчик, как подрастет, отработает все потраченные на него средства. Барт был доволен, Айлин счастлива, Сильва в тот день испек пирог. Так они и зажили — матушка Айлин, дядя Барт, Сильва и их общий сынок Матео, ласковый, чудной, веселый, пахнущий парным молоком и ветром с гор. Это случилось той же осенью. Урожай опять почти весь погиб. В имении остались лишь самые необходимые слуги, остальные были рассчитаны и отосланы по голодным домам. Высушенные поля, худые коровы и овцы, сухой виноградник, опалый и жухлый. Барт всерьез опасался, как бы лорд не выставил поместье на торги. В столице тот не знал, конечно, печали, доходы со сдачи земель в аренду были велики, да наследство жены — сокровищница Гальба была полна, несмотря на несколько лет кряду засухи и голода в предместьях, но... Мир полыхал еще и войной, и зноем, все вокруг было зыбким и тревожным, а охотничий дом сам по себе являлся излишком, капризом, вековой традицией, но по сути прихотью, а теперь еще и не приносящей никакого дохода прихотью. Пока с ними в доме жил мастер Элио, содержать имение был смысл, а теперь... Барт все чаще с болью в сердце и тревогой в глазах вскрывал письма от сэра Питера, каждый раз боясь, что прочтет там о продаже поместья, несущего теперь только убыток. Барт не был еще стар и мог бы, случись несчастье, найти себе место и заработок, его рекомендации, он был уверен в этом, были бы впечатляющие, но вот Айлин... и Сильва, а теперь, главное, еще и малыш Тео. Куда они денутся? Куда пойдут? Всю жизнь они прожили здесь, всю жизнь не знали других мест и дел, кроме дел и нужд семьи Гальба. Но лорд временил, и Барт каждый раз, получая весточку из столицы, шумно вздыхал, а после в одиночестве подрагивающими руками пересчитывал свои сбережения, прикидывая сколько мог бы стоить маленький домик на берегу для него и Тео. В тот вечер Айлин пошла в сад, без надежды, но проверить грядки с овощами, над которыми и она тоже чахла все последние месяцы, но, увы, безрезультатно. Земля была бесплодна. Ничего не помогало. Жар небес вымарал все, что успевало пробиться и хоть немного взойти. К вечеру зной сошел, и косынку Айлин обдувал приятный ветерок. Она кликнула Матео, как всегда беря его с собой на полив и просто прогуляться перед сном, послушать его щебет и смешные песенки собственного нехитрого сочинения. Матео выбежал из кухни с пирожком, заботливо сунутым ему по пути Сильвой, в одной руке и с маленькой изящной лейкой в другой. Лейка эта тоже когда-то принадлежала Элио, удобная, нетяжелая, с чеканной росписью в виде плавающих рыб и китов, не тронутая Элио ни разу. — Ну что, идем, мой помощник? — обратилась к Тео Айлин, протягивая на встречу руку. — Хошь пирожок с ревенем? — спросил тот и протянул угощение. — Нет, Тео, кушай сам. Я и так уже во вторую юбку не влезаю, — рассмеялась Айлин. Матео никогда ничего не ел один, всегда всем делился с тем, кто был рядом. Даже если порция была ничтожно мала, он вначале предлагал откусить хоть кусочек и только после этого приступал сам. Посадки были за домом — аккуратные грядки тянулись вдоль всего сада от забора и далеко к линии полей. Тео бежал впереди и, жуя пирожок, умудрялся напевать песенку, которой научил его Сильва — что-то о говорящих тыквах и ругающихся апельсинах. Еще издали, даже не дойдя до кромки насаждений, Айлин увидела, что идут они напрасно. Все растения лежали на земле как водоросли в обмелевшем озере, сухие, желтые, мертвые, как и сама эта земля теперь. Губы Айлин дрогнули, и она присела возле длинного, истончившегося и сухого как труха стебля, на конце которого должен был быть кабачок, но был только крошечный, пожелтевший, уже иссохший отросток в виде эмбриона. И так везде. Все культуры, что были посажены ими в надежде хоть как-то прокормить дом самим, всё пропало. В полях лежала рожь, в виноградниках один суховей, в садах недозрелая паданица. Айлин прижала к груди опавший лист, и вдруг несдержанно брызнули слезы, грудь ее колыхнулась рвущимися рыданиями. Четвертый неурожайный год был для них приговором, это понимала даже она. Никто не станет держать дом и угодья, не приносящие никакого дохода. Тео обернулся, и улыбка, озарявшая до того его лицо, исчезла, словно стекла остатками варенья с краешка губ. — Лин, — испуганно позвал он, — Лин, что ты плачешь? — он подошел к няне и обнял ее за вздрагивающие плечи. — Ничего, сынок, ничего, — всхлипывая, пыталась сдержаться Айлин, но не выходило. Слезы душили ее, слезы и страх перед будущим, не сулившим ничего хорошего такой старухе, как она. Ей был уже шестьдесят один год, и если имение продадут, то дорога одна — прощай, уютная, обеспеченная, спокойная старость в своей комнатке возле кухни под брюзжание такой же развалины Сильвы. Здравствуй, приют для стариков и немощных, сточная яма для никчемных одиноких матрон, в нищете доживающих свои скорбные дни. А то и паперть. Ведь ничего же своего нет. Сбережений ни на что путное не хватит. И ни души, кто пригрел бы... — Лин, Лин, не плачь, — стал тоже хныкать Матео и уткнулся в пышную грудь няни. — Почему ты плачешь? Из-за меня? — шмыгал он носом и утирал кулаком глаза. — Что ты, малыш, ну что ты! Я плачу из-за растений. Видишь? — ласково указала она на омертвевшие стебли. — Растения погибли, всё погибло... Это очень плохо, солнышко, очень, — пыталась объяснить свое горе Айлин, и Тео, перестав плакать, внимательно посмотрел на грядки. — Надо чтоб цвели? — вдруг спросил он тихо, и Айлин улыбнулась и кивнула, поджав губы. — Надо, малыш, ох как надо...— горько усмехнулась она и прижала Тео к себе сильнее, но тот вдруг отстранился. Айлин увидела, что на лбу у него проступила вена, а кожа мгновенно побелела и покрылась испариной. Тео встал на ноги и будто в трансе откинул голову резко назад, вскидывая вверх свои худые ручки. Глаза его закатились, и между век страшно мелькнули белки. Земля под ногами дрогнула, и Айлин, пошатнувшись, чуть не упала от нескольких сильных подземных толчков. Она испуганно присела на корточки возле Тео, обхватив его за колени. Все длилось не больше десятка секунд, и Матео внезапно обмяк в руках няньки, упал без чувств в ее объятия, но щеки его уже не были так бледны, а, напротив, пылали, и изо рта текла струйка крови. Айлин, вскрикнув испуганно, прижала Тео к себе сильнее. — Что это?! Что?.. — запричитала она и подняла мальчика на руки. Но встав и развернувшись, она так и замерла с ним в руках. Все грядки, сколько хватало глаз, зеленели сочной листвой, а на земле лежали круглобокие плоды. Бледные кабачки, чернющие баклажаны, алые помидоры. По правую руку вытянулись, гибкими вьюнами квадратики посаженного горошка, а за ним вздыбляла землю рвущаяся из нее картошка. И дальше, дальше... было видно изумрудную россыпь виноградника и совсем к горизонту желтое море ржи. Айлин едва не выронила Тео из рук. От изумления она вскрикнула и, не веря своим глазам, на миг забыв обо всем, вертела головой из стороны в сторону, повсюду видя буйство жизни, плодородия, сока, свежести. Это было чудо! Самое настоящее чудо! Тео пошевелился в ее руках и застонал, и, опомнившись, Айлин помчалась в дом. Задыхаясь влетела она в кабинет Барта и, даже не заметив его суровый взгляд, затараторила, перебивая саму себя, то о Матео, то об урожае. Она бережно уложила мальчика на тахту и все говорила, и говорила, и говорила. Барт, метнувшись к Тео, срезал ее взглядом и зашипел: — Замолчи уже! Я ничего не понимаю. Сядь и выпей воды, — кивнул он на графин на столе. — Что с Матео?! — грубо спросил он, когда Айлин, поперхнувшись, отставила стакан с водой. Барт осторожно стер платком уже засохшую струйку крови и положил Тео на лоб ладонь. — Он весь горит, — тревожно произнес Барт. — Что, черт возьми, произошло?! — приглушено взревел он в сторону Айлин. — Чу... Чудо... — запинаясь, глупо моргала та. — Барт, это чудо! Клянусь тебе, там... — она указала в сторону окна, — там чудо. — Ты выжила из ума? — шикнул Барт. — Или Сильва тебя своей брагой напоил? — Да, говорю тебе, Барт, иди и посмотри сам, а потом уж кричи, — не обращая внимания на обидные слова, ответила Айлин. — Всё взошло, выросло за миг. Всё!!! Барт вскинул брови и, еще раз бросив взгляд на Тео, резко повернул к двери. — Сиди с ним, — строго велел он выходя. Айлин закивала, подошла к кушетке и опустилась возле нее на колени. Она взяла в руку горячую ладошку Матео и прижала ее к губам. Тот сразу же раскрыл глаза и, мутно сморгнув, улыбнулся едва-едва. — Цветет? — спросил, облизнув пересохшие губы, и Айлин сильнее прижалась ртом к его пальцам, в горле у нее встал ком, и она и могла только молча кивать и целовать эти слишком теплые маленькие руки. Матео пришел в себя к утру, а уже днем бегал как ни в чем не бывало по своей любимой конюшне. Но их жизнь с того дня поменялась... Барт, конечно, встречал в своей жизни магов. Сам он не обладал никакими способностями, но в городе и в деревне было полно чародеев, правда, все они чаще всего были необученные, можно сказать, бытовые. Особенными силами не обладал никто, так, воды наколдовать, предмет передвинуть, фурункулов на недруга нагнать исподтишка — ничего впечатляющего. Из способных магов Барт знал только сэра Питера, но тот никогда не использовал свои силы без нужды, хотя поговаривали, что он был хорош в излечивающих заклятьях. Да еще в горах, на маяке вот уже более тридцати лет жил старик-колдун. Перри — так его звали, но кто он и откуда точно известно не было. Вроде он был сослан в их края за какую-то провинность, судачили, что аж из самого королевского дворца. Но все это было не точно, скорее, слухи и домыслы. Барт видел старика несколько раз в ярмарочные дни в городе. Тот степенно расхаживал в роскошной мантии среди лотков, ни с кем не заговаривал и только иногда шутил с ребятней, поощряя их озорство. Как-то Айлин сказала, что многие деревенские тайком ходят к старцу на маяк за помощью, советом и предсказанием. Ходили разговоры, что дескать он настоящий провидец и искусный лекарь и зельевар. Как было на деле, Барт не знал, да и не стремился узнать. Он был далек от магии в силу своей неспособности к ней и всегда полагался только на свои руки, разум, рвение к наукам. Все это ни раз помогало ему в жизни. Барт вырос в небогатой семье фермера, но всегда чувствовал, что земледелие не его стезя. Родители не поощряли его, но и не препятствовали, когда семнадцати лет он отправился в город искать работу вне родных полей. Так Барт оказался в доме тогда еще молодого Питера Гальбы. Вначале служил младшим лакеем, потом, усердно трудясь и проявляя упорство и смекалку, дослужился до старшего смотрителя. Сэр Питер был прозорлив и всегда умел отличить хорошего работника. Увидев в Барте истовое рвение, он поощрил его и отправил в Лондон на курсы экономики и управления, откуда спустя полгода Барт вернулся уже управляющим имением, и с тех пор эта должность была его бессменно. А лорд Гальба сто крат окупил свои вложения в юного Бартоломью. Не было еще в поместье такого верного, трудолюбивого и благодарного управляющего. Годами Барт поддерживал порядок и покой в охотничьем доме, самолично проверяя и контролируя абсолютно все, от доставки молока и чистоты рук молочника, до набора персонала и ежегодных отчетов, смет и счетов, что он скрупулезно подводил, выписывал и все в идеальном порядке отправлял лорду в столицу. Бережливость и рассудительность, с которыми Барт вел все финансовые дела имения, не раз впечатляли сэра Питера, и он часто благодарил и одаривал верного слугу. Так, например, Барту было дозволено пользоваться библиотекой рода Гальба и не только простыми книгами, но и редчайшими экземплярами обширной коллекции. Барт ездил на лучшем андалузце во всей округе и имел самое высокое жалованье из всех управляющих даже самых именитых домов. Лорд Гальба щедро платил за верность и самоотречение Барта. Можно было сказать, что они по-своему даже друзья — насколько это вообще возможно между сыном простого крестьянина, вырвавшегося в люди, и сиятельным отпрыском древнейшего рода, в чьих жилах текла голубая кровь со времен короля Артура. Барт никогда не злоупотреблял расположением лорда, он трезво оценивал свое положение и не питал иллюзий о своей исключительности. Но благодарным был всегда — лорд дал ему так много. Дом, призвание, обучение, свободу действий, положение и покой. Да, с марта по октябрь работы было много. Сев, сезон охоты, выезды, гости, потом сбор урожая. Только успевай поворачиваться. Но начиналась поздняя осень, за ней зима, и дом пустел, всё стихало, и Барт был предоставлен сам себе. Следить за поместьем в период затишья было легко, и много часов он посвящал чтению, самообразованию, прогулкам и размышлениям. От скуки он учил языки и изучал историю искусств, зачитывался эпосом и историческими романами. Приятно было порой блеснуть нетривиальными умениями для слуги — говорить с иноземными гостями лорда на их родном языке или в тему выгодно вставить цитату из Ронсара. Безобидная причуда одинокого человека, посвятившего всю свою жизнь заботам и служению великому дому Гальба. После происшествия с Тео Барт надолго заперся в библиотеке. Догадка, посетившая его, требовала немедленного подтверждения. Полночи провел Барт за книгами и старинными манускриптами, не веря своим глазам. Но по всему выходило, что он не ошибся. Это было немыслимо, невероятно, но Барт был почти уверен, что их маленький Матео, этот щуплый босяк без роду без племени, этот хрупкий мальчик — стихийный маг земли и, судя по тому, что он сотворил, очень сильный маг. Айлин рассказала, как тряслась земля в тот момент, когда Тео отключился в ее руках, как вмиг все стало наливаться соком жизни вокруг... Тео был еще очень мал, действовал импульсивно, не зная своих сил и возможностей, и потому конечно перестарался, оттого и такое состояние после, но оправился мальчик тоже быстро и, главное, все помнил и осознавал. На вопросы Барта Тео ответил по-детски наивно: «Айлин плакала, а я хотел, чтоб она улыбалась». Вот и вся мотивация. Дитё! Но Барт... Барт-то вмиг понял, какие перспективы открываются перед ними, окажись Матео и впрямь тем, кем ему показался. Убедившись с помощью книг в справедливости своих умозаключений, Барт в тот же день с первым лучом солнца написал письмо лорду Гальба. Он подробно описал все, что произошло, и закончил изложением своих догадок о природе качеств их подкидыша. В конце Барт просил сэра Питера самолично посетить поместье и проверить Матео на магические способности. Все же вопрос был нетипичный, ситуация могла обернуться как в плюс, так и в минус, учитывая то, что Тео, конечно же, не понимал своих возможностей и, что самое страшное, видимо не контролировал их должным образом. Барт сразу стал размышлять о том, почему Матео подбросили в их дом, почему от него отказались его родные? Ведь было видно, что мальчик любим, ухожен, с ним занимались, его лелеяли... И так вот просто оставить? До инцидента в поле Барт считал, что это из-за повальной нищеты, что обрушилась на многие земли вот уже несколько лет как. В стране шли междоусобицы, небо пылало заревом войны и, будто всего этого было мало, еще и невыносимая сушь, почти мор — погибель всему, что кормит и держит на плаву бедный люд. Но теперь, после этого мощнейшего выброса Тео, Барт стал задумываться, а не из-за этих ли затаенных и бесконтрольных сил родители и оставили свое чадо, просто не в состоянии справиться и направить их в нужное русло. Возможно, Матео бы опасен для своей семьи, а может, и для себя. А теперь мог быть опасен и для всех в имении. Всё это Барт детально описал в своем послании сэру Питеру. Отправляя письмо, Барт волновался. Он прикипел сердцем к мальчишке, полюбил его и теперь тревожно страшился того, что мог на всё это ответить лорд Гальба. Короткая весточка от сэра Питера, к удивлению Барта, пришла тем же вечером. Лорд благодарил своего управляющего за письмо и откровенность и разделял его озабоченность. Сэр Питер обещал прибыть через два дня с целью протестировать Тео и побеседовать с ним, после чего уже будет принято решение о дальнейшей судьбе мальчика. Барт вздохнул с облегчением. Он знал, что раз лорд приезжает, значит, отнесся серьезно к этому вопросу, и можно было полагаться на его опыт и рассудительность. Это обнадеживало. Прощаться с Матео Барт был бы не готов, но и идти против воли лорда Гальбы было бы неразумно. А так... быть может, еще и сложится. Так и случилось. Сэр Питер прибыл в поместье в оговоренный срок и немедля вызвал к себе в кабинет Матео. Барт подготовил мальчика как мог. Хорошо умыл, одел, дал пару напутствий, но все равно переживал о том, как все пройдет. Все же общаться со слугами и с аристократом в невесть каком колене — это не одно и то же. Впрочем, Барт не припоминал за лордом Гальбой особого тщеславия и снобизма, а еще сэр Питер очень любил детей. Своего сына так просто обожал и потакал тому во всем, но и к другим, чужим малышам, он питал трогательную для мужчины слабость. Говорил с ними всегда ласково, вкрадчиво, трепал по головам и щечкам, улыбался и наколдовывал им сладостей горстями. Барт наблюдал эти сцены не раз и не два в те дни, когда в имение на охоту съезжались друзья дома Гальба со своими отпрысками. Несколько часов как заводной солдатик ходил Барт за дверью кабинета сэра Питера, пока тот беседовал с Матео. Он вышагивал от стены к стене, сцепив за спиной руки, и то и дело напряженно, стыдно вслушивался в шорохи и приглушенные голоса за дверью. Айлин принесла чай, и пока она вносила в кабинет поднос, Барт изловчился заглянуть в проем, но увидел лишь торчащую глянцевую макушку Тео, сидящего в огромном кресле спиной ко входу. — Ну, что там? — шепотом спросил Барт, когда Айлин вышла с пустым подносом. — Он превратил все чернильные перья в голубику, — так же шепотом, но восторженно ответила Айлин и прижала поднос к груди. — Что же это, Барт? Что будет-то теперь? — Перестань, Лин, — свел тот брови. — Лорд самый разумный человек из всех, кого я знаю. Если наш Тео маг земли, это благословение для нас. Неужели ты не понимаешь, что это значит?! — округлил он на няньку глаза, и та, ничего не ответив, поспешила уйти. — Бартоломью, зайдите к нам, — из кабинета показалась рука сэра Питера, и Барт, вздрогнув, шагнул внутрь. Он инстинктивно подошел к креслу, в котором все еще сидел Тео, и вцепился тревожными пальцами в мягкую спинку. — Ну что ж, — выдохнул сэр Питер, — вы были правы, Барт. Ваш Матео и правда очень способный ребенок. Нет никаких сомнений в том, что он действительно представитель редчайшего вида магов, а именно, как вы и предполагали, Матео стихийный маг земли. Сила его даже сейчас достаточна велика, а в перспективе... — лорд развел руками и улыбнулся. — Он самородок. Неограненный алмаз, Барт. И наша теперь задача создать для мальчика все условия для того, чтобы он правильно развил свои способности. Барт ликовал в душе, тугая струна, что была натянута у него внутри, словно лопнула, и сердце омыла радость. — Увы, времена в стране сейчас неспокойные. Да и финансы наши не блестящие, так что при всем желании и, в общем-то, нужде я не могу отправить Матео в школу магии, где ему, конечно, самое место. Там его научили бы многому, но... Сейчас это невозможно. По многим причинам. Барт закивал, соглашаясь. Ему не важны были ТЕ причины. Ему было важно оставить Тео при доме. Оставить с собой. Они справятся, он был уверен. Ничто так не укрепляет силы, и духовные, и магические, и не ставит на ноги, как любовь. Любовь отеческая и тепло родных стен. — Мы поступим так... — лорд сел за письменный стол и бегло написал несколько строк. — Это я отправлю старому гувернеру Гелиоса. Вы должны его помнить, он жил здесь несколько лет до отъезда Элио, — Барт кивнул. Конечно, он помнил Ларса. Тот был весельчак и задира, очень умный, очень взрывной, очень образованный. Симпатяга и азартный игрок в шахматы. Не один вечер провели они с Ларсом за доской и разговорами под пряный грог. — Я попрошу его давать Матео уроки общего волшебства и истории магии, — продолжил лорд. — Остальное, Барт, я оставлю на ваше усмотрение. Вы можете учить его сами всему что полагается. В ваших знаниях я уверен как в своих, и лучшего учителя для мальчика не сыскать. Учите его всему, чему сочтете нужным. Также я оставлю для Тео содержание и разрешаю выделить ему комнату в доме, где он мог бы заниматься. И главное... — сэр Питер с улыбкой посмотрел на Барта, а потом на начавшего задремывать в кресле Матео, — главное, Барт, этот малыш должен быть всем доволен, спокоен. Он не должен испытывать сильных потрясений. Я доверяю тебе и вижу твое неравнодушие к Матео, потому со спокойным сердцем оставляю мальчика под твоим крылом. Когда-то ты растил моего Элио, значит, справишься и с этим славным вороненком. Барт смущенно кивнул. Он был рад, что лорд прочел в нем теплоту к Тео, доволен, что тот расценил ее верно, и был тронут доверием. Воспитывать такого необычного ребенка это... Как выяснилось в последующие года, это счастье! Много времени прошло с того случая в поле и разговора с сэром Питером. Много воды утекло, не одна пара сапог износилась. Тео рос, как и велел лорд Гальба, в тихом уединении, мире и спокойствии, окруженный заботой Айлин и Барта. До десяти лет он обучался у Ларса, но был так смышлен и способен, что раньше срока освоил всю полагающуюся программу. Но и после отъезда учителя каждый вечер Тео продолжал заниматься с Бартом. Они располагались в библиотеке и вместе читали. Матео стал, как и его дядюшка, так он называл Барта, учить языки, изучать историю и живопись, заучивал целые поэмы наизусть и стал постигать риторику. Матео был как губка, впитывал много и запоминал легко и сразу. Учение давалось ему почти шутя. Но и не оно более всего интересовало его. Он любил книги, любил науки, но все же сердце и глаза его горели только на воле, на просторе. Охваченный ветром, он словно вместе с ним, в его потоках, почти летал по полям. Едва Матео исполнилось семь, он сам, пробравшись на конюшню, взобрался на самого вздорного коня и, напугав тогда всех домашних, выскочил на нем, держась за черную гриву как за поводья, и ускакал на ближайшее пастбище. Барт был строг тогда, ругал мальчишку и даже грозился высечь, но страсть Матео к лошадям не удерживали никакие угрозы и наказания. Однажды, зайдя крадучись следом за Тео на конюшню, чтоб поймать сорванца на месте, Барт увидел, как тот стоит в обнимку с тем самым сухим, поджарым орловским рысаком. Красивый конь, серый в яблоках, стоил лорду немало серебра, но непокорный был — конюх замучился. А тут... Стоит, фыркает, смирно копытами переминает по земле и мордой бархатистой к щеке Тео притирается, а тот нашептывает ему что-то в серое подвижное ухо, ласково так, неразборчиво и гладит по шее, по ворсу искристому. Словно почуяв чужое присутствие, Матео обернулся и, увидев Барта, потупился, но тут же вскинул глаза-угли и сказал твердо: — У Яблочка в колене боль. Он потому никого не слушает. Ему плохо, — и погладил нежно шумную морду коня. — Я залечил вчера, но нужно время, — добавил он и, склонившись к мышцастой ноге Яблочка, провел ласково пальцами по незаметной не знающему глазу шишечке почти у сгиба. Барт опешил. Не знал, что сказать. Он читал, конечно, что цыгане умеют заговаривать лошадей, что, кочуя по свету, держат своих коней при себе как братьев, как родные души, но никогда не верил, что это так на деле. И тут Тео... Видно зов крови. И магия, конечно. Магия, что бурлила в мальчишке как лава в жерле самого опасного вулкана. Он умел так много, но по-прежнему не всегда отдавал себе отчет в том, что творит. Первым делом и Ларс и Барт обучили Матео в нужное время, в сезон, бережно призывать свои силы для урожайных всходов, для посадок, для наливной спелости. И каждый год теперь их земли не просто плодоносили вдосталь, но и с запасом, да и не просто обычными дарами земли, а будто наполненными светом. Если рожь, то и впрямь золотая, если груша, так чуть ли не медово-прозрачная, изумрудные поля с горошком, ароматным и хрустким, цветочные пастбища, буйно-клеверные, пьянящие, тяжелые яблони, склоняющие под весом сладчайших яблок свои ветки почти до земли. В источниках вода стала холоднее и чище, а скот перестал страдать даже простейшими недугами и плодился чаще и обильнее. Благоденствие, полное, переливающееся, снизошло на все обширные земли поместья. И все это благодаря маленькому Матео. Деньги посыпались на имение как из рога изобилия. Хватало и на свое содержание, и лорду отправить часть прибыли, и даже ремонт затеять. Памятуя о наказе сэра Питера, Барт первым делом, в угоду Матео, отремонтировал все конюшни. По его же просьбе возле ангаров сделали пристройку, в которой Матео обосновался прочно, все чаще пренебрегая своими покоями в доме, а иногда и ночуя прямо в конюшне в стойле Яблочка. Когда Матео исполнилось десять, на его день рождения, что отмечали в дату, когда он был подброшен в поместье, приехал сам лорд. Он и до того наведывался порой на охоту и с приятелями на выходные, но с Тео в те дни общался мало, лишь справляясь, все ли того устраивает и доволен ли мальчик своей жизнью? И неизменно получал утвердительный ответ. В этот же раз лорд приехал специально на именины. Он привез много новых книг, несколько коробок дивных, тающих во рту пирожных для праздничного стола и в разгар веселья, что устроили в саду в широкой, овитой плющом беседке, поднял тост за Матео. Барт ткнул Тео в бок — мол, поклонись, такая честь! Но Тео только легонько кивнул и опустил глаза. — Чего бы тебе хотелось, Матео? — спросил его лорд Гальба за десертом. — Что подарить тебе на эту круглую дату, малыш? — улыбнулся он. — В твоем возрасте мой сын, — он рассмеялся добродушно, вспоминая забавный для себя эпизод, — в твоем возрасте мой Гелиос попросил у меня настоящее золотое ружье и разрешение ехать со мной на равных на охоту на лис. Матео поморщился. Он не любил охоту, хоть ему и приходилось часто видеть ее и даже помогать ловчим имения организовывать всё для господ, но если отстрел куропаток да цесарок он еще, кривясь, но мог стерпеть, то гон зверя, облаву, ненавидел всем сердцем. Впервые столкнулся он с этим воочию годом раньше, когда в имение приехали друзья сэра Питера. Сам он не смог присоединиться к забавам, но отправил указания принять гостей подобающе, подготовить для них выезд и непременно выставить оленя. Барт и главный ловчий тогда взяли Тео с собой — сменить обстановку, повеселиться, как они думали... Был свежий горчащий май. Лес пах уже летом и нагретой землей. На поляне раскинули небольшой лагерь с холодным вином и закусками. Залаяли собаки, замелькали алые рединготы, заскрипели перчатки на кожаных сбруях, вспорхнули тончайшие хлысты. Приезжий граф был заядлым, искусным охотником. Его свита и свора гончих псов загнали оленя к кромке леса за каких-то пару часов. К месту, где располагались шатры с угощеньями, стоянка лошадей и лакеи, охотники вернулись в приподнятом настроении победителей, разгоряченные и веселые, переполненные адреналином. Заметив среди прочих самого юного из присутствующих, они вспомнили, шутки ради, про традицию. И сам граф подошел к Матео. Он смочил в крови подстреленного только что оленя свой платок и горячо, влажно пару раз провел им по щекам и лбу Тео. Древний обряд посвящения — помазать свежей, еще не остывшей кровью лицо самого молодого участника охоты. — Теперь ты мужчина! — вскинул бровь граф, разглядывая окаменевшего Матео. Тот стоял неподвижно, непонимающе хлопая ресницами, едва сдерживая вмиг подступившую к горлу тошноту, а потом, когда граф отошел, Тео бросился со всех ног к ручью и в его зеркальном отражении увидел свое демоническое лицо. Черные, отросшие до плеч волосы, темные брови, провалы глаз, тонкая нить бледных, поджатых губ и кровь... все лицо в крови. Матео замутило, он вскрикнул и стал отмываться, тер и тер свои щеки и лоб, а потом и перепачканные руки... В этот момент по земле вдруг прошла дрожь, а потом несколько сильных толчков. Лошади повставали на дыбы, крики людей слились с ржанием. Барт, тут же сообразив в чем дело, стал выкрикивать имя Матео, он заметался между шатрами и бегающими в панике людьми, без конца зовя своего Тео. В месте, где свалили тушу оленя, образовалась трещина, и тело животного словно поглотило чрево земли... и тут же все стихло, прекратилось. На лес обрушилась звенящая тишина, бездвижие, как бывает перед грозой. Страшная немота всего. Барт кинулся к ручью и нашел там Матео, без сознания лежащего в воде. На миг Барт даже испугался, что тот умер — волосы Тео как водоросли змеями извивались по глади воды, кожа была бела как снег, а глаза страшно распахнуты. Барт вытащил его на берег и прижал к себе, судорожно нащупывая желанный пульс. — Зло... — тихо сказал вдруг Матео, и Барт вздрогнул. — Зло вокруг. Барт погладил Тео по голове и зашептал что-то ласковое, успокаивая его, утешая. Ему было страшно. Страшно за своего мальчика. Страшно за них всех сейчас. Больше Матео на охоту не брали. Но впоследствии, когда Тео исполнилось семнадцать, ловчий имения покинул их дом, и Матео сам попросился на его место, немало удивив этим Барта и Айлин. Но уже после первого же гона весной Барт, покачивая головой, понял умысел своего возмужавшего воспитанника. Поражение. Пустые погони. Бессмысленное блуждание по бурелому и пролеску. Ни один зверь больше не был подстрелен, пойман в сети, вытравлен. Все всегда теперь возвращались с охоты ни с чем. Добыча ускользала, маячила всегда вот-вот среди листвы или на обозримой опушке, оставляла след и волос, псы сходили с ума, заливаясь лаем, охотники ярились, паля в пустоту. Но лань и олень, лис и заяц, кабан и даже утки, будто заговоренные, ускользали от прицела и гончей пасти. Тео каждый раз сиял, распрягая после коней, Барт лишь досадливо вздыхал, но молчал. В конце концов, охота — это не только удаль, но и фортуна. Пусть охотники, пребывая в благостном незнании, винят ее! — Так чего бы тебе хотелось в подарок? — повторил свой вопрос сэр Питер, видя, что история с золотым ружьем не заинтересовала Матео. — Сэр, — не робея ответил тот и совсем не по-детски направил прямой, гордый взгляд в лицо своего покровителя, — сэр, я хотел бы стать хозяином Яблочка, — выдал Матео, и Барт, сидящий рядом, шумно охнул. Он-то знал сколько стоил лорду этот скакун — почти его годовое жалование! Немыслимая просьба! Непозволительные желания для простого слуги! — Быть посему, — вскинул бровь сэр Питер и поднял бокал в сторону Тео. — Владей! — и Барт охнул еще раз, залившись краской до кончиков ушей. Неслыханная дерзость! Царский подарок! С того дня Матео и Яблочко стали неразлучны. С первыми лучами выезжал Тео на своем коне, выводя весь табун лошадей следом на пастбище и проводил там большую часть дня. Он читал книги под раскидистым кленом, делал там же письменные задания Барта, собирал ягоды, иногда и грибы для Сильвы, беседовал со своим Яблочком, доверяя ему самые сокровенные мысли и трепет сердца, и подолгу лежал в траве, под мирное жужжание пчел и шмелей вглядываясь в правдивое небо, очерчивал пальцами облака, а как смеркалось, и контуры первых явившихся звезд. Ему слышалось, что они говорят с ним, шепчут, на еще пока не ведомом языке, что-то важное, главное, что-то, что он непременно когда-нибудь поймет. — Не слишком ли это? — сетовал Барт в тот день после окончания именин и отъезда сэра Питера, сидя вечером на кухне с Айлин. — Ему всего десять, а он уже владеет такой ценностью. Понимает ли он вообще стоимость вещей и всего. Айлин сделала чай и аккуратно нарезала остатки пирожных, так, чтоб хватило им на троих с Сильвой заодно. — Он, может, и не понимает, — вкрадчиво ответила она. — Зато я понимаю, почему так происходит. — Барт настороженно посмотрел в ее печальное отчего-то лицо. — О чем ты? — вскинулся он и стал размешивать сахар в чашке. — О том, Барт, что сэр Питер не поскупится теперь ничем, — горько заметила Айлин, — Матео для него что золотой телок. — Барт напряженно сжал ложку в руке, прервав ее округлые движения. — Неужели ты не видишь, — посмотрела на него Айлин в упор. — Наш Тео заложник этого дома. Даже если он захочет уйти, ему никто не даст. Он здесь навсегда. Пока лорд получает с земель столько выгоды, как теперь, он не отпустит малыша, а тот... Кто знает, как ему все это дается? Ты знаешь? Ты можешь быть уверен, что он не вредит себе, каждый раз поднимая наш урожай и впрыскивая свои силы в эту пустую землю? — немного горячилась она. — Да мы все в достатке, это верно. Но более всех это выгодно сэру Питеру. И я боюсь... — она поджала губы, — я боюсь, Барт, что у Тео не будет выбора потом. Сейчас он мал и не понимает своего положения. Но что будет потом? Уже сейчас видно, как он хорош собой, как умен! Неужто ты думаешь, что он захочет просидеть всю жизнь с нами в этой глуши, кормя собою всё вокруг и даже дальше. — Он был никем!.. — зло процедил Барт. — Мы его семья. Лорд очень щедр и добр к Тео... — Конечно, — усмехнулась Айлин. — Щедр и добр. Но Тео для него такая же собственность, как тот конь. Выгодное вложение. Как когда-то с тобой... — выпалила она, но тут же осеклась, полыхнув щеками. — Прости... Но я о том... Просто теперь сэр Питер всегда сможет сказать, что Тео ему должен. За кров, за еду, за учебы, за тебя, в конце концов, и этого чертового коня! Все повторяется, Барт. У Тео не будет будущего, не будет возможности решать самому. Пока его сила не иссякнет или пока он здоров, лорд не отпустит его. За дверью послышался шорох, и в проеме появился Матео. По его лицу было видно, что он слышал весь разговор. — Выбора нет ни у меня, ни у вас, — тихо сказал он. — Его нет ни у кого. Я видел кое-что... В звездах... — словно в трансе говорил он, и Айлин прижала руку к груди. — Я видел судьбы... Видел тебя, Айлин, и еще людей. Я знаю... Не могу сказать, но я знаю иногда, что будет... Барт встал и подошел к Тео ближе. — Иди спать, Матео, — обнял он мальчика и уложил его голову себе к сердцу. — Я уложу тебя сегодня у себя, хочешь? — и тот просиял улыбкой, глаза снова ожили детской радостью, а Барт и Айлин лишь тревожно переглянулись через его плечо. Так проходило детство Матео Райвена в имении лорда Гальба. Он рос в достатке и любви, привольно и свободно в границах этих земель. С каждым годом становясь все сильнее и красивее, Тео, несмотря на свою пригожесть и очарование, не стремился покидать имение, даже ни разу не заговаривал об этом. Лишь иногда Барт брал его с собою в город, и по малости лет Тео интересовали там только уличные музыканты и балаганные представления на площадях, да кондитерские порой. Когда он вырос в стройного, статного юношу, он стал редко, но посещать праздничные танцы и гулянья по случаю дня святых или рождества. Но каждый раз возвращался оттуда недовольным и смущенным. Барт выпытал у него потом в беседе, что на танцах этих его обступила просто толпа девушек, и все тянули к нему руки и даже губы в полумраке танцплощадки, шептали непристойности... И в другие разы, стоило Тео появиться в месте общего веселья и гульбы, как тут же слетались, словно мотыльки на свет, юноши и девушки, а порой и взрослые дамы и мужчины, что медово пели Тео о его красоте, о его дивных волосах и смуглой коже, касались его груди и ластились, как кошки в течные дни. — Тебе кто-нибудь приглянулся? — спросил Барт. — Ты хотел кого-то из них? — Мне не очень понравилось, — уклончиво ответил Матео и чуть зарумянился. — Это ничего, — улыбнулся Барт. — Просто близость всего лучше, когда она по любви, — пояснил он. — Вот влюбишься и понравится... Но будь деликатен и осторожен, когда... Ну, когда будешь делать это по зову плоти, а не сердца. Ты очень красив и, видно, отбою не будет, — мягко улыбнулся Барт, с нежностью вглядываясь в прекрасные черты лица Тео. — Есть такие травы... и другие средства... — Я знаю, что нужно делать, дядя, — перебил его Матео, видя смущение Барта. — Я был и буду осторожен и внимателен, — пообещал он. И это действительно не было поводом для беспокойства в их доме. Если Матео и отлучался изредка в город, то всегда не дольше, чем на ночь, и никогда не менял этой традиции. Из чего Барт делал вывод, что никто так и не зажег огня в сердце юноши. Хотя порой на их адрес приходили письма на имя Матео, тонкие и надушенные, или цветы с короткими записками более резким почерком. Матео их почти не читал. Барт видел это равнодушие, но не мог заподозрить в своем Тео жестокосердия и холодности... просто еще не пришло его время, и хотя тело юноши уже созрело для ласки и влечения, сердце и дух были еще слишком наивно-детскими, неопытными, пока что дремлющими для большого чувства. Матео не осознавал своей красоты, и впервые ощутив на себе интерес и чужое желание, он поддался ему с разве что научным подходом и любопытством естествоиспытателя. Девушка, что стала его первой любовницей, была старше Тео лет на пять и весьма умела в ласках. Она осыпала его тело поцелуями, тлея от его спокойного, яркого взгляда и его невинности. Тео встретился с ней и еще раз, решив закрепить для себя впечатления, но ему было непонятно, отчего так изнемогает его партнерша, почему так сладко стонет под ним и так извивается от прикосновений его губ. Неужели их ощущения настолько различны? В следующий свой визит в город Матео сблизился с юношей, и снова этот жар в глазах напротив, эти сладострастные звуки и несдержанные признания. На него смотрели как на божество, исступленно лаская каждый дюйм его тела, и да, это было приятно, но и только. Как-то вечером Матео разделся донага и долго разглядывал себя в зеркале в своей комнате. Карамельная кожа, черные волосы, уже давно ниже плеч, струились по спине, поджарые мышцы наездника, длинная шея, высокие скулы, темные, почти коричневые соски и узкие бедра. Тео провел ладонью вдоль тела... «Что видят они во мне? — подумал он. — Плоть? Но плоть стареет, меняется... Не глупо ли прельщаться ею? И не все ли равно, кто удовлетворит ее? Измениться ли что-то, если я полюблю?..» — Тео прикрыл глаза и под веками увидел яркий свет, нестерпимо жгучий, болезненный, он почувствовал, как тянется к нему, желает больше всего на свете, хочет обжечься и сгореть, развеяться прахом... Это было видение. Он давно научился отличать их среди прочих мыслей и образов. Он полюбит огонь, он будет желать его и он погибнет в языках его пламени. Матео накрыл свое сердце ладонью — теперь он мог ждать, теперь чувственность обрела смысл... Конские копыта ударяли мягко, под ногами была теплая, влажная земля, травы. Свежее утро, томительный аромат раннего лета, жужжание, клевер, полынь, жаворонки. Тугой ветер летел, пел во рту. Матео глотал его жадно, всем телом, всем сердцем свободы. Он раскраснелся, волосы растрепались, взлетая по воздуху и опускаясь на плечи от каждого движения коня. Глаза Тео блестели как у мальчишки — нынче ночью его любимая кобыла родила прекрасного жеребенка, он возился с ним до утра и, так и не ложась, умылся у ключа и, оседлав Яблочко, помчался встречать рассвет. Он так любил эти мгновения. Это рождение нового дня — словно каждый раз вселенная давала тебе шанс начать все заново. Раз за разом, раз за разом солнце вставало, озаряло мир, согревало его несмотря ни на что. Матео нравилось, что это так. Что нет ничего, что могло бы нарушить ход естественных, вечных вещей. Для него это значило, что любой в любой момент каждый новый день может изменить свою судьбу, стать счастливее, лучше, стать новым. На всем скаку Матео, держась ногами, повис под брюхом коня, сорвал пучок цветов и высоких трав на ходу и замахал ими, увидев у забора Барта. Тео просиял улыбкой и крикнул: — Дядя! Барт улыбнулся в ответ, сердце его наполнялось гордостью, самой настоящей отцовской гордостью каждый раз, когда он видел Тео вот так! Вот таким! Легким, счастливым, распахнутым, не тронутым пороками, прекрасным и душой, и телом до мурашек, будто он и не человек вовсе, а дух леса, его темного, невинного бора и спелых ягод. Живой, дерзкий, как ветер весны, но мягкий и понимающий, не ведающий лжи, лукавства и не понимающий власти своей красоты и силы. Чистый помыслами, чистый глазами. Его Матео — лучший из всех! — Что-то случилось? — спросил Тео, спешиваясь. — Такая рань, а ты уже при параде, — окинул он взглядом строгий сюртук Барта, застегнутый на все пуговицы, и белоснежный, накрахмаленный, тугой ворот рубахи. Обычно Барт одевался опрятно, но свободно, предпочитая легкие домашние костюмы из мягкой шерсти, жилет в холодные дни и просто рубашку в теплые. — Сын его светлости приезжает, — ответил Барт. — На пару недель на охоту, но может, и задержится. Переоденься как подобает, собери волосы и будь готов к работе, — строго перечислил он. — Мастер Гелиос не был в имении четырнадцать лет и, возможно, захочет осмотреть земли. Думаю, будет шумно и хлопотно, так что постарайся быть начеку. Мы не знаем, каким он стал и что предпочитает, так что возможны всякие неожиданности... — Барт поправил манжету на рукаве. — И бога ради, Тео, прекрати спать в конюшне! Хотя бы на время визита милорда не будь дикарем, — улыбнулся он и стер с щеки Матео налипшую травинку. — Бесёнок, — потрепал он смуглую обветренную щеку и легонько пристукнул по ней. — Обещаю, дядя, со мной не будет хлопот, — улыбнулся ему Тео. — Я оденусь, причешусь, займу комнату, приготовлю все для поездок, выставлю лань, если надо будет, — он лукаво прищурился, и Барт обреченно вздохнул — упрямец его Тео, добряк и упрямец. Интересно, а каким вырос Гелиос Гальба? Когда-то и он был славным малышом, бегающим здесь по саду за бабочками, смешной, вечно украшенный ожерельями и лентами, собирающий цветы для няни Айлин. Чудной был и милый. Теперь совсем мужчина. Гелиосу только исполнился двадцать один год. Узнает ли он старого управляющего и няньку? Барт ощутил тревогу. Он не мог понять ее природу и причину, не мог связно объяснить себе самому, что именно его волнует, но сердце почему-то странно сжималось, предчувствуя грозу.