Так ждать, чтоб даже память вымерла, Чтоб стал непроходимым день, Чтоб умирать при милом имени И догонять чужую тень, Чтоб не довериться и зеркалу, Чтоб от подушки утаить, Чтоб свет своей любви и верности Зарыть, запрятать, затемнить, Чтоб пальцы невзначай не хрустнули, Чтоб вздох и тот зажать в руке. Так ждать, чтоб, мертвый, он почувствовал Горячий ветер на щеке. Илья Эренбург
Несмотря на то, что Матео лег спать в третьем часу, проснулся он по обыкновению в шесть утра. И пробуждение это было радостным, легким. Он бодро встрепенулся и, выскочив из постели, выглянул в распахнутое окно. По внутреннему двору уже вышагивали куры, а в саду еще клочками клубилась тонкая кисея рассветного тумана. Умытое росой солнце ластилось к пёстрому оперенью несушек, скользило по песку и гравию и дальше, дальше в сад, в поле, в лес. Все оживало, смеялось, и Матео восторженно расхохотался вместе со всем этим дивным миром, встречающим новый чудесный день. Сегодня особенно звонкий, озаренный воспоминаниями о минувшей ночи. Матео крутанулся на месте и даже игриво подпрыгнул, совсем как расшалившийся мальчишка, он вытянул руку кверху и ласково погладил воздух. Где-то там... чуть правее, на втором этаже спит его принц, его радость, его нежданный Везувий. Тео представлял контуры его тела, очертания и думал, в чем, интересно, отходит ко сну божественный Гелиос Гальба? В воображении Матео тот облачался томно, волнительно медленно в почти прозрачную, невесомую батистовую сорочку, ткань с обожанием касалась его прекрасного тела, струилась жидким хрусталем по неописуемо дивной коже... Матео вздохнул и снова рассмеялся. Он понимал, что эти грезы скорее всего мало общего имеют с реальностью, и наверняка Гелиос спит... обнаженным. Почему-то Тео был почти уверен в этом, и его тело горело, отдавшись на растерзание этим видениям. Он помнил эту наготу, эту гладкую спину, острые лопатки, ямочки на пояснице, крепкие белые ягодицы. Гелиос был упругим и резким, заостренным, как шпага, как опасный клинок, жаждущий сечи. И Тео помнил его руки, пальцы, длинные, беспокойные, жемчужные лунки ногтей, а еще изящные стопы, на вид почти хрупкие и розовые, слишком, слишком нежные соски, рельеф груди, почти худоба стана... Бесподобный! Подобный бесу! Дьявольски хорош собой! Ангелоликий грешник! Ожог на сердце Матео. Самый первый и самый глубокий. Все мысли его теперь были только о Гелиосе. Увидит ли он его сейчас? Или позже? Захочет ли тот снова проехаться с ним вдвоем? Думал ли он о Тео? И если думал, то что? Вчера ему показалось, что Гелиос был на волосок от того, чтобы безмолвно, всё понимая и чувствуя так же, пустить его к себе в спальню. И это сводило Матео с ума. Он горел этой безумной мыслью... Что если?.. Что было бы, если б он и правда впустил?.. Позволил бы он?.. Себе. Или Тео? Матео понимал, что социальная пропасть между ними была огромной. Да, как заметил сам Гелиос, сейчас не средневековье, и королевство знает много примеров неравных браков, шальной любви, счастливых финалов для очень разных людей. Сам нынешний правитель женился во второй раз на главной распорядительнице своего двора, даме безусловно высокородной, но... не царских кровей, что в иные времена считалось бы недопустимым и почти преступным. Но все же... Но все же не стоило недооценивать власть вековых вросших устоев аристократии, их догм и староверных причуд. Герб рода Гальба был одним из самых гордых не только в графстве, но и во всей стране. Сэр Питер не последний человек в палате лордов, приближенный ко двору Его Величества, а с недавних пор и его советник в вопросах земельных реформ. Конечно, Гелиос был другим. Другое поколение, иные взгляды. Это даже не бунтарство, хотя после вчерашнего рассказа Гелиоса о себе, Тео с тревогой думал о том, какая рана зияла все еще в его душе, не зарубцевавшаяся боль, отчужденность. Но Матео не считал, что его прекрасный милорд нарочно творил и сеял подле себя эту темную неразбериху, хаос и пошлость. Это поиск себя, его отпор, защита, отчаянное желание быть любимым, признанным, желанным. Одеваясь, Матео мечтал о том, как мог бы он всё это подарить, щедро, без остатка, Гелиосу. Всего себя, всю нерастраченную нежность, заботу, тепло, истовое преклонение. И видит бог, он был достоин! Только он! Есть ли вообще на земле кто-то лучше, краше, чудеснее?.. Элио... — Э-ЛИ-О, — мягко растягивал Тео свои губы волшебными буквами и чувствовал, как цветет внутри него шалфей, резеда и тот самый алый заир, что он так дерзко наколдовал для Гелиоса в их первую встречу. Заир — цветок страсти. Мгновенно вспыхнувшей, почти разрушительной, неудержимой. Он расцвел в ладони Матео тогда сам собой, возник из искры и взметнулся пожаром, теперь уже безвозвратно поглотившим Тео всего. Знал ли Гелиос об этом? — Э-ЛИ-О... — нежно шептал Тео, вновь касаясь губами рубиновой сережки, что все еще покоилась в кармане его рубахи. — Э-ЛИ-О... — как любимое заклинание, как самый нежный сонет и утешающий псалом. — Э-ЛИ-О... А через несколько перегородок, пару лестниц и с десяток обойных стен, на втором этаже восточного крыла Гелиос Гальба, вздрогнув, открыл глаза. Щурясь, он глянул на настенные часы и удивленно приподнялся на локте. Шесть утра! Он чаще только ложился в такой час. Гелиос рухнул обратно в воздушную перину и обнял, сладко потягиваясь, подушку. Сознание, еще мутно-сонное, задорно, игриво, щекотало, будто лавандовым букетиком, щеки Гелиоса, вызывая улыбку и необъяснимую истому. — Тео, — вспорхнули пшеничные ресницы, — ТЕ-О... — как выдох, как эхо, как шепот судьбы. Матео не стал заходить в кухню. Он не чувствовал голода, но главное, совсем не хотел ни с кем говорить. То, что бурлило у него в крови, в мыслях, такое новое, первое, требовало уединения, сокровенности, тишины. Это было его! Только его первозданное чудо! Драгоценная дрожь. «Так вот как бывает... Вот как это случается», — думал Матео, неспешно идя по аллее сада, где несколько часов назад они с Гелиосом ехали верхом, возвращаясь домой. Каштан, сухой и блеклый, чуть покачивался на ветру, совсем ломкий и безжизненный. Тео подошел к нему и осмотрел корни и побелевший ствол. Он почувствовал недуг, ощутил его как свой и, прикрыв глаза, дотронулся ладонью до небольшого углубления чуть выше нижних обломанных ветвей. Золотой сок жизни заструился по пальцам, стало так жарко и хорошо. Первой появилась кора, твердая, душистая, щербатая. Ветки колыхнулись, словно множество оживших рук, потянувшихся к небу. Набухли зеленые стержни почек, тут же вскрываясь, шелестя, зеленея, обращаясь в широкие веера листьев. Тео шумно выдохнул и поднял голову, подставляя лицо под робкий цветочно-белый дождь. Каштан Гелиоса расцвел невинным первоцветом, заискрился пышными шапками душистых лепестков. Матео сорвал одну ветку, вдохнул ее сладкий свежий аромат и бережно укрыл за пазухой. Он подумал, замирая всем сердцем, что если Элио поймет его, догадается, прочтет по этим белоснежным мотылькам весны его душу, то это будет знак. Это будет яснее и громче всех слов.... Задыхаясь, стоял Матео под заветным окном четверть часа спустя и восторженно млел, поднимая по воздуху хрупкую веточку каштана, в надежде, что его услышат и придут...***
Комната уже была залита лунным светом, и тени от листвы таинственно ложились на стены. Матео, переодетый и тщательно причесанный, отдыхал после целого ветрено-жаркого дня, проведенного на выпасе. Он сидел в кресле с книгой в руке, но буквы рассыпались перед глазами, предложения не складывались, смысл повествования ускользал раз за разом, как бы не пытался он сосредоточится и вникнуть. Тео отвлекали часы. Он то и дело бросал на циферблат быстрый взгляд, желая силой мысли подогнать ленивые стрелки. Всё утро он провозился в конюшнях, потом в полях, а вечером за ужином внизу с Айлин, Сильвой и Бартом был очень молчалив и сдержан и, сославшись на усталость от жары и суматошных забот, поднялся к себе, даже отклонив приглашение Барта на чай у того в комнате. На самом деле Тео не был уставшим, не был разморен позднемайским зноем, он был утомлен сам собою, но томление это не тяготило его, совсем нет. Оно было восторженно-желанным, нервным, выжидательным. Матео не видел Гелиоса с тех пор, как они расстались предыдущей ночью, но чувствовал, будто по воздуху, его присутствие в доме. Мягкий смех из распахнутых окон в оружейной, смятая тончайшая салфетка на подносе, что принес лакей из обеденного зала после ужина, брошенные в прихожей невесомые лайковые перчатки и тут же изящный хлыст с инкрустацией на рукояти. Гелиос явно любил самоцветы и драгоценные камни, красивые вещи, роскошь. В своем воображении Матео легко представлял Гелиоса в соболях и горностаях, в золотом венце, восседающим на серебряном троне. Ломкого, вздорного, капризного юного короля. Короля его сердца отныне! Лучшего из всех! Матео в очередной раз посмотрел на часы — полночь. Под ложечкой сладко заныло. Он встал из кресла и решительно подошел к подоконнику. Замершая ночь, глубокая, и сахарный полумесяц в небе. Тео уже перебросил ноги через карниз и готов был спрыгнуть во двор, когда в его дверь постучали. Он вздрогнул и скользнул обратно в комнату. На пороге стоял Барт, уже в домашнем халате и со свечой в руке. — Хотел пожелать тебе доброй ночи, — улыбнулся он, но осекся, окинув Тео взглядом. — Ты был так молчалив за ужином, будто и не с нами совсем... — задумчиво протянул он, оглядывая уложенные тугой косой волосы Матео и его наглаженную выходную рубашку. — Ты куда-то собрался? Матео вспыхнул щеками. Он был не готов к расспросам и чувствовал смущение, внезапную неловкость, словно его поймали за чем-то недозволенным. — Нет, дядя, я... Я просто... — он шумно выдохнул. — Я хотел сходить в город, — соврал Тео. Соврал Барту впервые и тут же почувствовал неприятный полынный осадок своих слов. — В город? — удивленно вскинул тот брови. — Сейчас? — Я ненадолго. Просто проветрюсь, — поспешил успокоить его Тео. — Дойду пешком до паба. Пропущу стаканчик и вернусь. — Мне это не нравится, Матео, — свел брови Барт. Что-то тревожило его, жужжало, как навязчивый комар над внутренним чутким ухом. — Я уже не ребенок, — строптиво сощурился и дернул плечом Тео. Эта нежданная заминка раздражала его. Он боялся, что пропустит что-то важное. Самое. Упустит свой шанс. Весь вечер он ждал полночь, ведь именно в этот час прошлой ночью Гелиос пришел к нему. И теперь Тео думал, что если тот поймет его послание, то придет именно в это время к каштану. Если придет... Если поймет... Если, поняв, захочет... Но не убедиться Матео не мог, и теперь нервно, немного раздраженно постукивал ногой, выдавая свое нетерпение. — Ладно, — смирившись, выдохнул Барт, спорить он не хотел. — Но будь все же осторожен. — Со мной все хорошо, — примирительно улыбнулся Матео. — Я же дома. Что у нас тут может случиться? — хмыкнул он. Дверь закрылась, но Барт не спешил уходить. Он задумчиво стоял в коридоре, вслушиваясь внутрь себя. Последние дни Тео вел себя странно... Будто витал в облаках, улыбка блуждала на его лице, он был рассеян и порой отвечал невпопад, а сегодня утром в конюшне, Барт сам слышал, что-то напевал, когда начищал бока своего Яблочка. И теперь вот это... Барт хмыкнул и не хитро сложил два и два. По всему выходило, что его мальчик влюбился. Все признаки были так очевидно налицо. «Что ж, это неплохо, — подумал Барт, возвращаясь к себе в комнату. Признаться, он давно ждал этого момента и всё удивлялся, что такой красавец, как Матео, до сих пор не имел сердечной привязанности. — Интересно кто она?» — улыбнулся Барт и выглянул в окно, где у забора увидел мелькнувший силуэт Тео. Белое пятно его рубахи исчезло в темноте аллеи, ведущей в сад, и Барт снова нахмурился — дорога к деревенскому пабу была в другой стороне. Мягкая поступь Матео отдавалась шуршанием по гравию насыпной дороги. Тенистая длинная арка из ровно насажанных кленов и дубов сомкнула куполом свои ветви над его головой, лишь изредка пропуская лучи лунного света. Совсем рядом заливались печальной трелью соловей и садовая камышовка. Теплая, почти уже летняя ночь, безветренная и звездная. Не торопясь дошел Матео до ожившего цветущего каштана и сел возле него, опираясь на могучий теперь ствол. Он прикрыл глаза и стал слушать пение птиц, и впервые оно значило так много, так щедро заполняло собой сейчас весь его слух, словно проникая под кожу. Все слилось сегодня для Матео в один пульсирующий сгусток красоты и чувственности. Звездное небо, его синева и серебро, ароматы трав и цветов, легкое покачивание листвы, цикады, щебет... Океан нежности внутри Матео поглощал все, что было извне, всё оно, всё это чудо сейчас существовало только для него. У дороги что-то мелькнуло, сдвинулось, послышался быстрый шорох нетерпеливых шагов, и сердце Матео подстреленной птицей выпало из груди, почти болезненно сжалось и забилось так часто, что на миг перехватило дыхание. Он вскочил на ноги и замер, вглядываясь в темноту аллеи уже привыкшими к мгле глазами, и ясно различил спешно приближающуюся высокую фигуру, закутанную в алый плащ. Не дойдя до каштана несколько метров, фигура эта замерла посреди дороги, словно вдруг в нерешительности. — Это ты? — услышал Матео тихий голос. И будто порывом ветра, хлестким воздушным потоком Тео толкнуло навстречу этому голосу, конечно узнанному им, ожидаемому, желанному. Он подбежал к Гелиосу и пылко взял его за руку, уже не думая о приличиях, уже ни в чем не сомневаясь — ведь тот пришел! — Да! Это я... — страстным шепотом ответил Тео и погладил ладонь Гелиоса горячими пальцами. — Ты пришел!.. — Ты ждал? — ясно улыбнулся Гелиос и скинул капюшон с головы. — Меня? — игриво вскинул он свою дивную бровь. — Конечно тебя, конечно, — шало шептал Тео, бегая глазами по улыбающемуся лицу. — Я так рад... — слова вылетали сами собой, несвязно и горячо, но это было неважно, всё, всё было неважно, кроме того, что Гелиос здесь, сейчас, и его взгляд... улыбка... Ради такой улыбки можно было сжечь все королевство и десять небес вместе с ним! — Погуляем? — смеясь спросил Гелиос и, не отнимая своей руки, пошел по аллее, утягивая Тео за собой дальше в сад. Они шли молча, окруженные синей темнотой, дрожанием весны, граем влюбленных птиц, и пальцы их сплетались, как ветви над их головами. В этом сокровенном, кричащем безмолвии они дошли до сада, до обильных зарослей жасмина в нем, где под сенью белоснежных цветов стояла старенькая резная скамейка. Гелиос, откинув полу плаща, сел, и на его голову посыпались сотни лепестков. Он рассмеялся, скидывая их с плеч и своих кудрей. — Здесь так красиво, — все еще шепотом сказал он и несильно сжал пальцы Тео в своей руке. — Их тоже вырастил ты? — посмотрел он прямо в глаза, но тут же отвел взгляд выше, на спадающую Тео к лицу душистую ветку. — Отчасти, — кивнул Матео и отвел цветы рукой, снова запуская этим жестом белоснежный дождь лепестков. — Они прекрасны, — выдохнул Гелиос. — В королевском саду тоже растут такие, — небрежно заметил он. — Я нигде не бывал, — зачарованно ответил Матео. Он пил глазами красоту Гелиоса, его голос, он заполнялся им, как своим любимым ветром с полей. — Я живу здесь всю жизнь, — с улыбкой добавил он. — И я... Я не встречал подобных тебе, — горячо выдохнул он и, повинуясь моменту, придвинулся ближе. — Мужчин? — лукаво вскинул бровь Гелиос, и его рысьи глаза сверкнули ребячеством. — Мужчины — это мужчины, — усмехнулся Тео, — женщины — женщины. А ты… Это конец света! — сердце билось и билось, разгоняя кровь по юному телу, пылающему, тлеющему сейчас на углях страсти. — Ты ослепил меня, — жарко почти простонал Матео, едва сдерживаясь, чтоб не придвинуться к Гелиосу совсем впритык и не уткнуться в его сказочную шею, изящный изгиб которой так манил его все это время. — Ты очень честен, — скользнул Гелиос взглядом по его губам и, высвободив свою ладонь, переместил ее Тео на колено. — А зачем мне таиться? — беспечно тряхнул тот тугой косой. — Насколько я успел понять, все беды мира от вранья, — место где покоилась кисть Гелиоса просто горело, и ощущалось даже сквозь одежду драгоценное тепло его кожи. — Что ж... — Гелиос легонько, округлым движением погладил Тео по ноге. — Откровенность за откровенность, — поднял он глаза на пылающее лицо Матео. — Ты тоже мне нравишься, — улыбка стала немного смущенной, но в тоже время открытой и совершенно обезоруживающей. — И я тоже не знал никого, кто был бы и близко равен тебе по красоте и силе, — рука Гелиоса скользнула выше к бедру Тео и там нерешительно остановилась, сводя Тео с ума своей страстной робостью. — Я заинтригован, — с придыханием сказал Гелиос, — очарован тобой, — его слова медом оседали в душе Тео, рассекая ее на тысячи частей безвозвратно. — Сегодня утром я проснулся с мыслью о тебе, — продолжал Гелиос, — и не переставая думал весь день... Это... — он опустил глаза, снова улыбаясь так игриво, что и Матео захотелось рассмеяться, — это для меня в новинку. Обычно... Обычно меня интересуют другие вещи, — чуть горше добавил. — Не будем торопиться? — блеснул он глазами, и Матео счастливо закивал. — Я никуда не спешу, — шепотом сказал он и, взяв руку Гелиоса, пылко прижался к ней губами, зажмурился сладко, чувствуя ее нежность, вкус, ее тепло и трепет. Гелиос от неожиданности охнул, и этот звук до мурашек осел в сердце Матео. Он хотел бы слышать его снова и снова, снова и снова, целуя эти руки, эти пальцы, даже эти манжеты и хрустальные запонки. Он осыпал запястье Гелиоса поцелуями, и голова его кружилась от любви. — Пожалуй, теперь я опять не усну... — сладко протянул Гелиос и погладил зацелованными пальцами Тео по щеке. — Можно проводить тебя снова? — дурея от этих слов, спросил Матео. — Только до двери, — кокетливо дернул плечом Гелиос, и Матео встал со скамьи, галантно протягивая ему руку. — Как пожелает мой лорд, — нежно склонился он над ладонью Гелиоса, снова, но теперь уже безупречно сдержанно, целуя ее. — Быть вашим провожатым честь для меня, — добавил он и прижал руку Гелиоса к своей груди, где бешено стучало пронзенное навсегда сердце. За какую-то неделю поздняя звенящая весна переродилась в настоящее знойное лето. Яркие, ослепительные дни и темные душные ночи, короткие, наполненные мечтами для Матео. Мечтами, что воплощались на рассвете! Теперь каждое утро он просыпался счастливым, переполненным радостью. От кончиков пальцев до последнего волоска в своих косах томимый любовью. Как резвый жеребенок выбегал Тео во двор, на ходу мазнув поцелуем Айлин в кухне и перехватив бегом тонкий сэндвич, не заботясь о провианте и разговорах, летел, летел к конюшне... Дел было много. Под солнцем и его щедрой магией стали проявляться первые всходы, и забот у Матео, как и каждое лето все эти годы, стало в разы больше. Объехать все угодья, все пастбища, оросить их своей густой силой, следить за порослью, но не забывать и о повседневных, обычных делах. Конюшни, лошади требовали его постоянного внимания, ухода. Тео вставал с первыми лучами солнца, еще до завтрака объезжал всю округу и только после этой каждодневной теперь проверки возвращался в поместье поесть, умыться, а после забрать стадо на выпас. И именно тут начиналась жизнь его сердца! Ведь теперь он знал, что день его в поле пройдет не в книгах и созерцании облаков, не в неспешных размышлениях и односторонних беседах с Яблочком, нет. Теперь это время было самое волнительное и желанное, самое драгоценное и забирающее дыхание... Ведь теперь он был не один! Теперь каждый день к обеду в это поле, под этот облюбованный Тео еще с малых лет клен приходил Гелиос. Его солнце, его золото, его воздух! В первый раз это случилось неожиданно и почти обездвижило Тео на краткий миг. После той ночной прогулки, после его... их, их пылких признаний друг другу, не оставляющих и тени сомнения, но сдерживаемых пока для дальнейших действий, Тео был уверен, что чувства его взаимны, и что нужно лишь немного подождать, и любовь расцветет, поглотит их. Это случится! Непременно. Он знал это. Знал! Возможно, знал это еще до своего рождения! Потому все эти годы и не искал никого другого, не поддавался посредственным страстишкам, не отягощал себя любыми отношениями. Теперь это виделось Матео так ясно.... Он всегда ждал Гелиоса! Звал его! Любил его и только его. Всегда. И теперь он чувствовал, что время пришло. Но он не ожидал в тот день, что грезы его, его надежды сбудутся так скоропалительно, буквально в следующий же полдень! Матео валялся в траве, лениво перебирая в памяти события минувшей ночи и без конца улыбался этим своим сладким мыслям, когда мирно жующий рядом траву его бесценный Яблочный конь вдруг перестал работать челюстями и, настороженно дернув ушами, вскинул шею и шумно фыркнул. Тео привстал на локтях и, прищурившись от яркого солнца, посмотрел в ту же сторону, что и Яблочко... Его невозможно было не узнать! Невозможно ни с кем перепутать! Гелиос был впаян во взгляд Матео, выбит золотым свечением под веками — эта поступь, этот разлет плеч, эти волосы... У Тео будто тут же пропало периферийное зрение, сузилось до одной-единственной фигуры, мреющей на горизонте и словно переливающейся в ярком солнце, в цветах, в знойном воздухе. Гелиос шел легко, будто мираж, скользящий на краю поля — невесомая рубаха с закатанными до локтей рукавами, светлые брюки, распущенные по ветру кудри, а позади нимб полуденного солнца. И он словно вышел из него, вылитый из лавы и пламени, бросил где-то в небесах свою бриллиантовую колесницу и спустился на землю босой, простой, невозможно прекрасный... Божественный Гелиос! Шел через пастбище, раскачивая полотняной сумкой в руке, шел прямо к Матео, смотрел на него улыбаясь и жмурился как кот. Матео вспыхнул и вскочил со своего места, но не смог дальше даже шевельнуться, боясь, что все это ему мерещится, что это жара морочит его взор, что, может, он просто обезвожен и впал в беспамятство на этом лугу. И он просто стоял, стоял и смотрел, как медленно, словно неизбежность, приближается к нему Гелиос, весь сотканный из огня. — Я принес тебе обед, — просто сказал Гелиос, поравнявшись наконец с замершим Тео. — Ты... — округлил глаза тот. — Ты проделал пешком весь этот путь из-за меня? — удивленно выдохнул Матео, мгновенно хмелея от этих глаз, от тени ресниц на румяных щеках, от нежной кожи, чуть поблескивающей жаркой испариной. Стереть горячей рукой эти капли с прекрасного лба, слизать эту сладкую влагу — это всё, чего хотел бы сейчас Тео. Его жадный взгляд не остался незамеченным. Гелиос опустил глаза и, смутившись, стал разглядывать вытоптанную конями землю у своих ног. — Я не помешал? — учтиво спросил он. — Не хотел нарушать твое уединение, но... — он немного хитро улыбнулся и вновь прожег Тео взглядом, — но не смог удержаться, — и сердце Матео гулко ударило в грудь, запуская неудержимую волну удовольствия по всему телу. «Не смог удержаться...» Тео тоже держался из последних сил, видит бог, держался только за учтивость и всё же робкое недоговоренное сомнение. Если бы не это, если б не недосягаемый статус Гелиоса и невозможность для Матео поверить в происходящее меж ними, он давно бы уже рухнул перед Гелиосом на колени, утянул бы за собой на траву и нежно растерзал бы его всего! Всего, без остатка! Матео ощущал это именно так. Как голод! Как жажду! Как потребность поглотить, врасти, стать одним целым, пропитаться, стать чем-то единым! Только так можно было утолить это желание, только так побороть его. — Я рад, что ваша милость столь не сдержанны в своих порывах, — тихо ответил Матео, весь нервно подрагивая. — Моя милость... — рассмеялся Гелиос и опустился на траву возле клена, опираясь на его ствол, — моя милость очень устала плестись по этой жаре по ТВОЕЙ милости, — с наигранным упреком парировал он. Матео в недоумении вскинул брови и, затаив дыхание, сел рядом. — Ты забрал Александра, — пояснил Гелиос и указал пальцем на пасущегося неподалеку фриза, и Матео облегченно вздохнул и улыбнулся. — Прости, я не думал, что он понадобится так скоро, — Тео примостился возле Гелиоса почти вплотную, так, что их бедра и плечи соприкасались, и тоже откинул голову к стволу дерева. — Так этого красавца зовут Александр? — спросил он, обратив взгляд на чудесного фриза. — Ему подходит это имя. — Не слишком пафосно? — улыбнулся Гелиос. — Для такого коня то что надо. Тем более учитывая, кто его владелец, — заметил Матео. — Что ты имеешь в виду? — посмотрел на фриза Гелиос. — Только то, что было бы странно, если бы ты ездил на какой-нибудь кляче по кличке Пудинг, — усмехнулся Тео. — Твой конь как продолжение тебя самого, и ему подходит его царственное имя, как и тебе подходит твое. Гелиос молчал, но его губы дрогнули улыбкой, на щеке мелькнула ямочка, и он ненадолго прикрыл глаза, снова напоминая Тео довольного кота. — Мое имя?.. — вопросительно протянул он. — Да. Твое имя, — кивнул Тео, не таясь разглядывая безупречный профиль. — Я сейчас смотрел, как ты идешь по полю... — он запнулся на миг, вспыхивая от собственной откровенности, но Тео не умел сдерживать нежность, свои слова, не умел и не любил лукавить и кокетничать, и потому, как бы не был смущен своим порывом, он решил говорить как есть, как чувствует. — Ты шел через поле и был весь словно свет. Будто ты вышел из солнца, будто ты оно и есть! Я смотрел на тебя, и глазам было больно... как и бывает, когда смотришь на небо днем. Так что да... Твое имя подходит тебе, Ге-ли-ос-с-с... — последнее слово Матео почти прошептал и сам поразился той томности, с которой оно прозвучало. Так произносят имя любовника, шепчут ему в ухо после целой ночи неутомимых ласк. Не касаясь Гелиоса, Тео словно облизал его этим словом, зацеловал его им, выдохнул жарко, как последний сладострастный стон после экстаза. И будь он проклят, если не увидел в этот момент пробежавших мурашек на предплечьях его прекрасного милорда. — Ты очень образован для простого конюха или даже ловчего, — чуть сбившимся голосом заметил Гелиос. — Твой отец был благосклонен ко мне, — ответил Тео. — Да и Барт многому научил меня. Я люблю читать... Пожалуй, это всё, что я тут делаю. Кони и книги — вот и весь мой мир. — А что еще ты любишь? — повернувшись к нему лицом, спросил Гелиос, и Тео хотел поддаться на эту явную ребячливую провокацию, хотел бы выпалить громко и страстно: «Тебя! Тебя, Элио! Я люблю тебя!» — но он видел искорки задора в этих рысьих глазах, видел их аметистовую хитрецу и решил подыграть, пофлиртовать, посдерживаться искусственно, раз так желает его волшебный принц. — Я люблю... — протянул он словно задумавшись, но глаза, конечно, горели правдой, смотрели с обожанием в лицо Гелиоса, так, что не было сомнений, что кроется за беспечностью всех этих шутливых фраз. — Я люблю... Пожалуй, тыквенный пирог, — рассмеялся он и указал на забытую всеми сумку у ног Гелиоса, из которой торчала бутыль молодого вина и краешек завязанного в тряпицу пирога. — Он с мясом! — тоже рассмеялся Гелиос и потянулся за сумкой. — Я плохой посыльный. Совсем забыл зачем пришел, — посетовал он и стал доставать из котомки вино, сыр, пирог, несколько апельсинов и сэндвичей. — Айлин дала мне все это с собой, когда я сказал, что иду на прогулку в лес, — рассказывал он, откупоривая бутыль и тут же охотно припадая к ее горлышку. — Большую часть тебе и придется съесть самому, — смеясь заметил Матео и потянулся к апельсину. — Ты не голоден? — удивленно вскинулся Гелиос, утирая губы от красной полосы вина ребром ладони. — Я не ем мясо, — подмигнул Тео. — Но я польщен такой заботой, — склонил он голову в коротком поклоне и, снова рассмеявшись растерянному лицу Гелиоса, стал чистить апельсин. — Ты же охотник! — возмутился тот и тряхнул волосами, потешно хмурясь. — Как вообще такое может быть? — Я не охотник, — возразил Матео, наслаждаясь такой живой и разной мимикой Гелиоса. — Я ловчий. Я не убиваю дичь, а загоняю ее в нужное для охотника место, — пожал он плечами. — Всему есть причина, — сдержанно добавил он, решив, что не стоит посвящать Гелоса в особенности своих охотничьих проделок. — Это очень необычно, — дернул бровью Гелиос. — Сапожник без сапог, — ухмыльнулся он. — Не вижу смысла и благости в беспричинном насилии. Мне больно, когда больно живому существу, — смущенно признался Тео. — Я видел глаза подбитой лани однажды и слышал крики, истошные крики попавших в силки тетеревов... Это неприкрытая настоящая живая боль. И ради чего? — горячо выпалил он. — Ради сиюминутной забавы?! Потехи ради?! Показать свою удаль? Власть над меньшим созданием? Это дико, — чуть брезгливо скривил он губы. — Никогда не понимал эту бессмысленную жестокость. — Тш-ш... Тш-ш... — мягко улыбнулся Гелиос и дотронулся до руки Матео успокаивающим ласковым жестом, мазнул пальцами по тыльной стороне его ладони. — Не гневайся, мой Актеон*, ты прав. Я тоже не большой любитель охоты и всех этих мужицких забав, — и раздражение Тео, вспыхнувшее так стремительно, так же мгновенно исчезло, и остался только омут этих понимающих глаз, водопись рек этих волос, мягкие губы напротив. Так близко, так фатально близко... И затяжной взгляд, глубокий, нежный. — В следующий раз скажу Айлин, чтоб положила только овощное, — сморгнув томную магию момента, сказал Гелиос и убрал свою руку с ладони Матео. — Тогда она поймет к кому ты идешь, — улыбнулся Тео с хитринкой. — И что с того? — вскинул подбородок Гелиос. — Ты благороднейший из мужей, и для меня твоя компания приятна и достойна. — Пойдут разговоры, — вкрадчиво заметил Матео. Он знал, как любят почесать языками лакеи и горничные, прачки и сторожа, пастухи в имении, да и в деревне тоже. Слухи расходятся быстро. — И пусть идут, — усмехнулся Гелиос. — Идут туда, куда им и дорога! — рассмеялся он. — В конце концов, я твой лорд и могу общаться с тобой где захочу и когда сочту нужным. Скорее это у тебя могут возникнуть... — он пожал плечами, — не знаю... Непонимание? — предположил он. — Я свободен в своих решениях, — строго ответил Тео. Ему претила мысль, что кто-то может указывать ему с кем проводить время, а с кем нет. — Хочешь, я придумаю для тебя новую должность? — взбудораженно подался вперед Гелиос. Все его лицо сияло озорством и весельем. Он поджал ноги к животу и, как ребенок, обнял свои колени, картинно задумавшись. — Например, и впрямь провожатый? Что скажешь? — смеялся он, воодушевленный идеей. — Или личный помощник? — предположил он, но Тео демонстративно закатил глаза, ясно давая понять, что не подходит даже формально на роль камердинера. — О! Придумал! — щелкнул пальцами Гелиос. — Ты можешь быть моим телохранителем, — вдруг совершенно плутовски улыбнулся он и снова откинулся к стволу дерева, — Как тебе такая должность, м? — подставил он лицо солнцу и прикрыл глаза от яркого света. Матео уставился на расслабленный вызолоченный лучами профиль, и сама нежность потянула его. Он бесшумно придвинулся к Гелиосу, навис над ним всем телом, загораживая собою свет. И тот, заметив перемену и колебание воздуха, раскрыл глаза, встретив лицо Матео так близко. Но не отпрянул, не вздрогнул, будто только этого и ждал все время. Он задышал так часто, так очевидно взволнованно. Дыхание сбилось, и Гелиос облизнул губы. А Тео застыл, опираясь на свои руки, завис, медля над так же замершим Гелиосом, и мог смотреть только на эти губы, влажные, узкие, такие чёткие, чуть приоткрытые сейчас... еще несколько дюймов, и где-то там, в глубине этого сладкого горячего рта точно были врата всего блаженства мира для Матео. Глаза Гелиоса горели желанием, совсем откровенным призывом, жгучим, громким, он снова облизал губы и хрипло выдохнул: — Так что? Что скажешь, ловчий? — и тело его чуть изогнулось, будто само собою притягиваясь ближе, но не касаясь, все еще не касаясь Матео. Дышать было совсем нечем, никак. Воздух загустел и сжался. Тео кружило, обдавало жаром. Он чувствовал нестерпимое возбуждение, дрожь, почти предоргазменное напряжение, а всего-то и было, что дыхание на губах, пряный запах и вибрирующий зной между ними, отделенный полоской ветра и двумя рубахами. — Телохранитель, — просипел Тео, чуть ли не задевая губами губы Гелиоса, так близко он уже склонился к его лицу, — телохранитель — это тот, кто хранит тело, — жарко шепнул он в уголок губ Гелиоса и, все же мимолетно задев их нижней губой, почувствовал, как от одного этого неисчислимо малого касания всё тело его рассекло мечом вожделения. Он умирал от желания, никогда и ни с кем он и близко не чувствовал такого. Он мог бы, наверно, кончить прямо сейчас просто от одного прикосновения Гелиоса, даже самого невинного. Но тот не касался! По-прежнему не касался его. Вот что Гелиос делал с ним, вот что творил одним своим взглядом, вздохом, просто тем, что был так близко! Этого уже было довольно, чтоб Тео почти лишился рассудка. И эта мысль обожгла его. Такая тяга, одержимость, такая власть над ним другого человека... испугала Матео. Он немного отпрянул и сместил лицо от губ Гелиоса к его виску, к душистым золотым кудрям, повел ласково носом, сладостно заполняясь их запахом и небывалой мягкостью, и почти невесомо поцеловал легкие пряди. — Хранить твое тело... — чувственно улыбнулся Матео. — Боюсь, я не справлюсь с такой непосильной задачей, — выдохнул он и отстранился, снова садясь возле дерева, и еще несколько секунд наблюдал, как Гелиос тяжело дышит, как тело его, еще не поняв разлуку с мощным теплом тела Матео, все еще тянется кверху, как неохотно раскрываются его глаза, и как он разочарованно поджимает губы, осознав, что Тео уже не так близко, как за миг до этого. — Ты дразнишь меня, мой ловчий, — сверкнули возмущением молнии голубых глаз. — Как и ты меня, мой бог солнца, — ласково ответил Матео и потянулся к вину, чтобы хоть как-то усмирить взбудораженную плоть и выпрыгивающее из груди сердце. — Нахал! — смеясь, перехватил плетеную бутыль Гелиос. — Вино вначале предлагают лорду, — фыркнул он и сделал большой глоток. — Я не знаток этикета, — соврал Матео и сладко потянулся всем телом, расправляя плечи и вытягивая ноги вперед. — Завтра прихвачу корзину для пикника. В ней хотя бы есть бокалы, — хмыкнул Гелиос, передавая бутыль в руки Матео и искоса наблюдая, как на запрокинутой шее забегал его кадык при каждом глотке. — Завтра? — переспросил Тео, отстранившись от вина. — Не хочешь, чтоб я приходил? — посмотрел на него Гелиос, по его лицу мелькнула тень обиды, и Матео, заметив эту неуверенность, внутренне порадовался — не он один был нетерпелив. — Я лишь раздосадован, что смогу увидеть тебя только завтра, — честно ответил Тео, и Гелиос мгновенно просиял глазами и, откинув с лица выбившиеся пряди волос, будто небрежно заметил: — Мне полюбился местный сад. А прогулки ночью, говорят, сопутствуют здоровому сну, — и, рассмеявшись, поддел Тео локтем. — Я совершенно уверен, милорд, что наш морской воздух особенно полезен именно после полуночи, — кивнул Матео и тоже поддел Гелиоса локтем под хрупкие ребра, от чего тот, хихикнув, согнулся и пнул в отместку Тео легонько по голени. А через минуту они уже боролись в траве, как два молодых щенка, щекоча друг друга и заламывая друг другу руки, ярились и рычали, пытаясь оба взять первенство и повалить противника на лопатки. Но преимущества не было, были только жгучие касания, игривое скольжение, всплеск радости, почти детского задора, сбившееся дыхание и смех, травинки в волосах и глупые шутки. Границы размылись, напряжение спало. Они кувыркались в траве, словно дети, словно всегда и были друзьями, и впереди их ждало целое бесконечное лето счастья.