Ученик Чародея

А мир говорит Как ты можешь быть так спокоен? Надвигается шторм, который разорвёт Саму суть бытия А я говорю, Мир, ты так и не понял Да, надвигается шторм и Шторм — это я «Аквариум»

      Матео не заблуждался, когда говорил, что следующий день будет тяжел и тревожен для милорда Гелиоса, но не только для него. Весь дом с первыми лучами солнца стоял вверх дном. Суета, охватившая поместье, коснулась каждого его обитателя, от последнего младшего лакея до управляющего. Барт, уже спозаранку облаченный в парадный фрак, как заправский генерал раздавал приказы и орлиным взором следил за их исполнением. В середине дня он так накричался на слуг, что голос стал подводить его, и Барт был вынужден взять небольшой рупор. Он вышагивал с этой громогласной трубой по залам и галереям дома и то и дело вспугивал горничных, словно птичек, тут же вспархивающих в своих опрятных черно-белых униформах. Карающая длань Барта коснулась всех служащих в доме в тот день. Он был неумолим и до крайности строг. Имение Гальба вот уже пять лет не принимало так много гостей, не давало званых ужинов и балов. Гелиос был прав — дом совсем утратил свой блеск, а это недопустимо для такого величественного герба.       Уже к завтраку к воротам заднего двора стали подъезжать повозки торговцев — цветы, провизия, вина, музыканты. Гелиос готовился широко: букеты были изысканнейшие, музыканты лучшие в округе, вина самые дорогие, фрукты свежайшие, а десерты невообразимые.       Весь дом был выскоблен и вычищен до блеска, все слуги одеты с иголочки, а сам Гелиос Гальба приготовил для вечера роскошный бархатный темно-зеленый костюм, нежнейшую муслиновую рубашку и в тон сюртуку лазурный шейный платок. Его волосы были стянуты шелковой лентой, так же в такт всего наряда, руку украшал перстень с темным опалом, а в ухе поблескивала любимая рубиновая капля, так ярко и гармонично контрастирующая с общим глубоким зеленым. Гелиос чуть подвел нижние веки и коснулся щек румянами, хотя он был и без того ярок и свеж ланитами. Он выспался великолепно и, в отличие от прочих, встал к полудню, когда во всем доме уже давно творился настоящий все нарастающий гвалт и чехарда. Лениво и медленно, со вкусом, он позавтракал прямо в постели. Долго пил кофе и листал утреннюю газету. Это был его устоявшийся обычай — всегда в преддверии раута или бала он не суетился, не тревожился, не занимался чем-то важным и позволял себе томную легкость пробуждения и всего дня в целом. По его опыту это как ничто другое способствовало хорошему цвету лица, хорошему настроению, хорошему расположению духа.       Спустившись в середине дня в обеденный зал, Гелиос вызвал Барта и, убедившись, что у того все под контролем и беспокоиться не о чем, он неспешно прошелся по всему дому, отмечая про себя и впрямь выдающиеся заслуги своего управляющего.       Дом преображался на глазах! Блеск, шелк, мех, сотни свечей и благовоний, цветы — роскошь! Как и должно было быть. Как он и любил. Наконец-то этот охотничий дом стал под стать Гелиосу, стал его достойным обрамлением, а не местом деревенской ссылки в беспокойном ожидании решения отца.       Гелиос скользил по галереям и ласково касался пальцами темно-позолоченных рам, в которых будто живые замерли многие поколения его предков. У портрета матери он задержался и пристально вгляделся в миловидное спокойное лицо. Они и правда были очень схожи. Тот же цвет глаз, те же черты лица, тот же вихрь волос и непокорный лукавый взгляд, спрятанный за маской учтивости. Сердце Гелиоса сжалось на миг. Каждый раз, когда он вот так разглядывал изображения своей матушки, он думал — не без тоски — как бы могла сложиться его жизнь, не стань его появление на свет роковым для леди Гальба? Любила бы она его? Вырос бы он в теплоте ее рук? И может, тогда эта яма внутри него... не существовала бы?       Матео тем временем еще затемно совершил привычный объезд земель и вывел стадо раньше обычного. Уже выезжая с табуном из загонов, он искоса видел подъезжающие к дому повозки из города, видел на крыльце натянутого как тетива Барта, придирчиво инспектирующего привезенные товары, и суматошную Айлин позади, нервно теребившую непривычно оборчатый передник. Тео вскинул бровь и улыбнулся. «Бедолаги, — подумал он. — Элио разворошил их мирный муравейник».       Глянул Матео и на заветное окно. Шторы были опущены — его солнце еще не вставало...       Он не ждал, разумеется, Гелиоса сегодня, заранее уговаривая себя не скучать, не тосковать о нем. В том немало помогали воспоминания о минувшем вечере, когда Гелиос был так пылок, впервые так откровенно жаждал близости с ним и был так несдержан. Память об этих мгновениях сильно скрашивала нынешний пустой для Матео день.       Барт просил его вернуться с полей сегодня пораньше, чтоб оставалось время привести себя в порядок и быть готовым встречать гостей. Матео должен был, как, впрочем и всегда, но не в таких масштабах обычно, принимать коней у господ, размещать в конюшне, следить за порядком среди возниц, а также удобно парковать экипажи тех, кто приедет не верхом. И он обязан был позаботиться о всех кучерах, предоставить им теплый ужин и бокал грога. В имении всегда с уважением относились не только к гостям, но и к тем, кто им прислуживал.       — И постарайся избежать встречи с Митчеллами и Хоули, — напутствовал Барт Матео, когда тот вернулся с пастбища и уже переодетый и опрятный занял свой пост у подъездной дорожки.       — С чего бы мне избегать их? — вскинул бровь Тео.       — Ты знаешь, — строго посмотрел в ответ Барт. — Каждый раз эти семьи так и норовят сманить тебя. Я не хочу неуместного конфликта в случае твоего очередного им отказа, а я больше чем уверен, что они, пользуясь случаем, непременно попытаются снова...       — Пустяки, дядя, — отмахнулся Тео. — Я давно уже все с ними обсудил. И если ты забыл, то напоминаю, в этом году я уже помог им со всходами, и они остались более чем довольны. Сэр Хоули был очень щедр, я же говорил тебе, равно как и Митчеллы.       — И все же... — склонил голову Барт. — Будь бдителен и вежлив, — мягко коснулся он руки Тео.       Он и правда знал, что время от времени Матео шел на поводу у их соседей — то одно, то другое семейство нередко просили помощи Матео. Сил у того было без меры, и он щедро делился своей магией с теми, кто имел смелость просить. Особенно дерзкие из этих просителей, несколько местных землевладельцев, не раз и не два пытались уговорами, посулами, лаской переманить Матео в свои поместья, нанять его насовсем. Но Тео был верен дому Гальба, он понимал, что обязан сэру Питеру многим, и не собирался отвечать неблагодарностью за доброту. И конечно, он никогда бы не оставил Барта и Айлин. Поэтому все, что получали соседи имения лорда Гальба, это разовую помощь. Матео никогда не просил оплаты, ему не приходило это в голову, но помещики сами, желая и впредь хоть так получать его благосклонность, всегда платили. Платили золотом и очень щедро. Со временем Тео привык к этим вознаграждениям, его счет в банке под чутким руководством Барта стремительно рос. Тео мало расходовал средств на себя — всё, что необходимо, у него было — крыша над головой, одежда (гардероб Тео был очень скромным и вполне его устраивал), его Яблочко и книги. Матео также получал небольшое жалованье и от лорда Гальба, которое и использовал порой, когда нужно было, например, купить подарки на рождество для дяди, Айлин и Сильвы или новое седло лично для себя, может, с десяток монет уходило в его редкие вылазки в город на паб и оплату комнаты на постоялом дворе, когда он нуждался в близости. Но не более того. И потому к своему восемнадцатилетию Тео был более чем обеспеченным молодым человеком. Барт составлял для Тео каждые полгода отчет о состоянии его счета, о набегающих процентах, о возможностях по вкладам, но Матео мало интересовался всем этим. Каждый раз он говорил Барту, что эти деньги нужны лишь для того, чтоб обеспечить их всех — его и Айлин — в будущем, когда им придется покинуть имение. Барт всегда гордо отмахивался и уверял Матео, что это несусветные глупости, что никто не посмеет рассчитывать на деньги Тео, что это его и только его билет в свободную, взрослую жизнь. Его шанс и способ стать независимым, состоятельным... Матео всегда после этих знакомых речей тепло обнимал дядю и, уткнувшись ему в плечо, говорил, что они его семья, и единственное желание Тео, чтобы семья эта была в безопасности и не знала нужды, чем доводил старика до скупых гордых слез и тихого «Спасибо, сынок...»       Это не было тайной — накопленное состояние Матео, но все же Барт никогда не распространялся о его финансовых делах. Барт был предан дому Гальба, безусловно, но более всего он был предан и привязан к малышу Тео и желал для него больших возможностей и лучшей жизни, чем пожизненное служение в чужом доме.       Едва стало смеркаться, к поместью стали прибывать гости. Освещенный множеством свечей дом сиял как именинный торт, из бального зала уже доносилась легкая музыка, а Барт стоял у парадного входа в ливрее с вереницей вытянутых по струнке лакеев позади себя. Воздух наполнялся предвкушением праздника, цоканьем переминающихся копыт, лязгом открывающихся дверей экипажей, шуршанием бальных платьев и стрекотом вееров.       Матео, держащийся почтительно в тени, как и полагалось работникам конюшни, кухни и всем младшим слугам, был потрясен великолепием нарядов, пышностью платьев, блеском камней. Еще ни разу в их, как он считал, скромном доме, не было такого общества, не было так много приглашенных великосветских особ разом, не было столько шума, улыбок, дамского щебета. Тео удивленно разглядывал порой знакомые ему лица — тех же Хоули и Митчеллов и многих других, кого он знал почти всю жизнь, и поражался тому, как те будто преобразились, словно вдруг сошли со страниц романов или семейных саг. По всему было видно, что все они хотели произвести впечатление на милорда Гальба, не упасть лицом в провинциальную грязь, поразить его. Матео улыбался, думая о том, как легко и буквально за один вечер сиятельный Гелиос взбудоражил это тихое болото, всколыхнул это мирное общество почти деревенщин по сути, да именитых, но, что уж скрывать, совсем лишенных лоска и амбиций столицы. Он и правда был словно солнце — ослеплял всех, притягивал светом и красотой, и в его лучах, видимо, любой хотел стать лучше, достойнее, красивее, быть может, чем есть на самом деле.       Ножки дам в парчовых туфельках так и мелькали по расстеленной ковровой дорожке, что вела от главных ворот к парадному входу. Статные, будто по волшебству вытянувшиеся, местные лорды и графы разной важности степенно вышагивали возле своих возбужденных балом дам, чинно здороваясь друг с другом, надев все как один на лица маски невозмутимости, но Матео готов был биться об заклад, что они все испереживались, достаточно ли дорого смотрятся их фраки и часы, хорошо ли выглядят их дочери и жены? Для скучающей местной знати такой прием был большим событием. Мало кто из них после законченного положенного по статусу обучения в университетах и академиях покидал эти края. Размеренная сельская жизнь быстро становилась привычной, тихой, в должной степени достойной и комфортной. Редкие выезды на ежегодный бал при дворе да вынужденные визиты в главный банк — вот и все развлечения. Незатейливая, мирная, бессобытийная повседневность быстро врастала в этих вчера еще юношей и девушек, что, не успев моргнуть, оказались вот уже почтенными матронами и немного обрюзгшими сэрами.       Но не сегодня! Сегодня все эти дамы и господа засияли и встряхнулись, словно на миг шагнув за привычную черту приятной ленивой скуки, сплетен и самых простецких забав навроде карточных вечеров и бесконечных чаепитий друг у друга в уикенд. Гелиос воплощал для них все сияюще-недостижимое, все манящее, смелое, юность, красота, манеры, столичный образ жизни и спорная репутация, его имя, деньги и власть, и, конечно, близость к королевскому дому — всё это на вечер перевернуло тихий мир этих земель с ног на голову, взболтало его, как шампанское, и вот полились из карет пенным шипящим шелком и тафтой жеманность, наигранная кокетливость, напыщенная важность и преувеличенная пылкость речей.       Гостей было так много, что спустя час с небольшим Матео почувствовал, что по-настоящему устал. Ноги гудели, в ушах непрестанно шумело от общей какофонии звуков. Он метался от ворот к конюшням, обустраивал лошадей и экипажи, и голова уже кружилась от этого спешного темпа, но он справлялся. Незаметно подойти к лошадям, почтительно склонить голову, если на него вдруг обратили внимание, взять под уздцы коня, отвести в стойло или в сторону, где в ряд выстраивались экипажи, поприветствовать извозчика, проводить его в комнату отдыха до ужина, которым сегодня для слуг занималась Айлин, и снова назад к воротам до следующего гостя... Быстро, выверено, незаметно. Тень, учтивая тень.       К десяти вечера поток подъезжающих к имению почти иссяк, Матео выждал у ворот еще с полчаса и, убедившись, что, судя по всему, прибыли все, кто должен был, со спокойным сердцем пошел в кухню. Там, в смежной обеденной комнате для слуг, уже вовсю трудилась Айлин. Матео незаметно скользнул в уголок у печи и с улыбкой наблюдал, как его нянюшка кружила со своей помощницей между сдвинутыми столами, обхаживая возниц. Она задорно смеялась их шуткам, с теплотой принимала комплименты своей стряпне и чуть стыдливо своей женской привлекательности. Айлин, хоть и была уже дамой весьма почтенного возраста, но обаяния легкого и согревающего не утратила — от ее лучистой улыбки и мягкого голоса таяли даже самые заправские бирюки. Извозчики почти все были народ далеко не куртуазный, простой — мужичье, но с понятиями, и ценили ласковое слово и доброе обращение. Особо из всех выделялся и громче всех расхваливал достоинства Айлин кучер семьи Леджеров. Матео давно подозревал, что тот был неравнодушен к их милой нянюшке, а тут такой повод! Но по всему выходило, что симпатия этого седовласого ухажера была взаимна. Айлин смотрела на него с особенной теплотой и почти что с нежностью подносила очередную порцию кофе...       Убедившись, что в кухне и у Айлин все под контролем и беспокоиться не о чем, Матео оставил ее среди благодарного мужского общества, пообещав вернуться через пару часов, когда, возможно, кто-то из гостей уже решит отбыть. Тео также заглянул и в конюшни и, поняв, что и там все благопристойно, и другие конюхи не спят и не бражничают, пошел в сад.       Ночь была славной — не жарко, не прохладно, безветренно, тихо и тепло. И так хорошо дышалось. Звон в ушах стал постепенно отступать. Тело расслабилось. Матео вытянулся на траве и издали стал смотреть на дом, непривычно полностью освещенный, мерцающий и шумный — звуки музыки и взрывы смеха доносились даже досюда. Дом казался совсем чужим, беспокойным, сполошным, будто бы даже движущимся в темноте, шатким. Матео не обманывался, ему не по душе были такие торжества, ему претила эта буйная веселость, шум, эта вакхическая развязность в итоге и все эти оценивающие взгляды, скользящие по дорогим его сердцу комнатам и вещам. Матео прожил в имении всю свою жизнь, знал каждый уголок и пылинку в нем, и это вторжение, такое громогласное и масштабное, тревожило его, будто он был домовиком поместья, вынужденным мириться с волей хозяев, но в душе мечтающим, чтоб это все скорее прекратилось. Тео ласково водил руками по траве и так утешал себя, думая лишь о том, что еще пара-тройка часов, и все разъедутся, и снова будет тишина, порядок, всё будет снова как всегда и... Гелиос будет с ним, а не где-то там, в круглом бальном зале, держать в своих руках талии флиртующих леди.... Сердце сжалось... Он так скучал по нему каждую секунду, каждого часа!       Тео отряхнулся и пошел обратно в дом. Чем ближе он подходил, тем сильнее нарастала волна музыки, рвущейся из распахнутых ставен. В окнах мелькали фигуры, на балконах стояли парочки с бокалами в руках, в палисаднике Тео тоже заприметил несколько движущихся силуэтов — бал достиг апогея, а это значит, что вот-вот подадут ужин, а после традиционно будут карты для дам и бильярд для мужчин.       Матео без дела покрутился на общей кухне возле Сильвы, перекинулся парой фраз с лакеями, снующими туда-сюда с полупустыми подносами, перехватил у одного из них кисть винограда и бокал шампанского. Музыка чуть стихла, начался танец блюд и вин. Время для Матео тянулось страшно медленно, он ходил неприкаянно по крылу для слуг и пытался представить себе Гелиоса. Представить его таким, каким еще не видел — светским львом, угодливым повесой, радушным хозяином дома, а не звонким Лелем в венке из земляники с запутавшейся в волосах божьей коровкой. Не тем томным котом, ластящимся к песку и его ладоням на пляже, не ярым наездником, смеющимся ветру в лицо и ставящим своего коня на дыбы, чтоб покрасоваться, а потом лихо спрыгнуть с него прямо к Тео в объятия, чтоб обжечь небесным взглядом и выдохом в самые губы... Матео не мог представить себе Гелиоса иным, но хотел... Хотел посмотреть! К полуночи желание это стало почти нестерпимым, и Тео, в который раз обойдя все кухни и конюшни, убедившись, что нигде в нем острой нужды нет, тенью через западную пустующую галерею скользнул к библиотеке.       Он знал, что читальный зал прилегает к бильярдной и отделен от нее лишь неприметным пологом. В дни приема гостей в библиотеке никогда никого не бывало, и Тео не без оснований рассчитывал и теперь в ней никого не застать. Крадучись, почти что мышью шмыгнул он вдоль книжных шкафов, с наслаждением попутно вдыхая такой родной запах книг и гобеленов. Здесь было приглушенно тихо и темно, но Матео даже с закрытыми глазами мог бы пройти эту комнату вдоль и поперек, ни разу не задев ни угла в ней.       Подойдя впритык к пологу, за которым находилась бильярдная, Матео замер и прислушался. С той стороны ожидаемо слышались звуки ударов шаров друг об друга, и доносились мужские голоса, тянуло густым сигарным дымом и тяжелыми терпкими духами. Тео едва-едва коснулся плотной ткани полога и буквально на дюйм отвел его в сторону. Затаив дыхание, он полоснул цепким взглядом через эту крошечную прорезь по всей комнате. Вокруг игрового стола расхаживало несколько мужчин с киями в руках, двоих Тео узнал. Еще группа мужчин, разбившись на пары, беседовали и курили, расхаживая по всему периметру бильярдной. Разгоряченные вином лица, хмельные улыбки, уже менее скованные движения. Все выглядели дружелюбно и расслабленно.       Гелиоса он увидел сразу, сразу же! Тот сидел в кресле, непринужденно откинувшись на его спинку, и прокручивал в руке бокал с красным вином, чуть покачивал ногой и мимолетно улыбался всем и никому лично, взгляд его блуждал по гостям, ни на ком не задерживаясь, и казалось, что прекрасный милорд был погружен в свои мысли, а не увлечен происходящим вокруг. Матео с наслаждением отмечал, выхватывал каждую деталь его облика. Так непривычно убранные волосы, игру теней и отблеск света в них, медленные движения и общую вальяжность позы. Глубокий зеленый оттенок костюма так шел Гелиосу. Тео залюбовался. Это был его любимый цвет — цвет свежей молодой листвы, цвет летнего леса и полей в период всходов. Гелиос был великолепен, так неописуемо хорош, что Матео не верилось, что... что это его возлюбленный! Этот человек в кресле был просто неземной, и Тео, глядя на него, думал, что даже если меж ними ничего более и не будет, что если всё вот оборвалось бы сей час, то все равно, все равно того, что было, того, что он уже испытал возле Элио, было бы вдосталь. Коснуться этой дивной красоты, быть подле нее, близко, чувствовать его дыхание, знать, как темнеют его глаза, когда он вот-вот готов сорваться в поцелуй... Всего этого было достаточно, чтоб Матео хоть сейчас погиб без сожалений, но лишь сохранив эти моменты в сердце, эти минуты, этот образ.       Мысли Тео резко оборвал сухой деланый кашель, и его руки быстро коснулись чьи-то пальцы. Матео вздрогнул и обернулся, кровь на миг застыла в жилах, а к щекам прилил жар. Его застукали...       — Что ты здесь делаешь? — Барт сурово метнул взгляд на прорезь в пологе, край которого все еще сжимал Тео.       — Дядя?.. Я... — растерянно замялся тот и опустил руку, скрывая полоску света из бильярдной. В комнате снова стало совсем темно. — Я хотел... Я просто хотел проверить, все ли идет хорошо, — неуверенно продолжал Матео.       Барт бесшумно пошарил рукой возле себя и, отыскав на ощупь свечу, зажег ее. Он внимательно взглянул Тео в лицо и свел брови.       — Не лги мне, Матео, — тихо сказал он.       — Я не... — вспыхнул тот, но запнулся об осуждающий взгляд Барта.       — Ты никогда не умел врать, так не начиная теперь, — спокойно говорил Барт, но глаза его были полны тревоги. — Так что тебя сюда привело? Ну же! Отвечай, — Барт сверлил его взглядом, но, не получив никакого ответа, обошел Тео сбоку и так же, как тот минутой раньше, отвел немного полог и сам заглянул в бильярдную. Угол обзора был таков, что смотрящий первым делом видел сидящего в кресле Гелиоса. Барт одернул руку и вновь повернулся лицом к Тео. — Так вот в чем дело... — почти шепотом обескураженно выдохнул он, и глаза его нервно забегали по стене библиотеки. — Дело в нем, да? — остановил он наконец взгляд на онемевшем Матео. — Я чувствовал! Чувствовал, что что-то не так. Что-то происходит... — он, будто не доверяя самому себе, замотал головой. — Теперь все встало на свои места. Вот отчего ты сам не свой. С первого дня тебя будто подменили! — уже почти гневно шептал Барт. — Это все он! В нем все дело!       — Перестань, — сморщился Тео. — Хорошо... — вскинул он лицо. — Да, я пришел посмотреть на Элио...       — Элио?! — выпучил глаза Барт. — Вот до чего уже дошло?! Элио!..       — Не цепляйся к словам, — сощурился Матео. Реакция Барта была ожидаема, но он не думал, что тот будет не просто удивлен, а, казалось, взбешен своим нежданным открытием.       — Не указывай мне, что говорить, — тихо взвился тот. — Ты ничего не понимаешь! — выпалил он. — Элио...— и Барт вновь словно в отчаянье покачал головой. — А я-то, старый дурак, надеялся, что ты нашел кого-то в деревне. Что поэтому... все так. Ты думаешь, я не знаю, что ты каждую ночь бегаешь в сад?! Думаешь, не вижу этого идиотского выражения лица?! — Барт в ярости сжал зубы и выругался, чего не позволял себе почти никогда.       — В конце концов, это только мое дело... — тихо попытался возразить Матео.       — Твое?!! — снова зашипел Барт. — Глупец! — процедил он сквозь сжатые бледные губы. — Он соблазнил тебя, да? Признавайся, Тео, мне не до шуток. Он принудил тебя? — и не дожидаясь ответа, по-стариковски схватился за сердце и зажмурился. — Теперь понятно, где он гуляет весь день, куда ездит все время... — почти сквозь стон боли выдавил он.       Матео испуганно шатнулся к дяде и дотронулся до его предплечья.       — Между нами пока ничего еще не было, — честно сказал он, надеясь тем утешить Барта.       — Пока, — шепотом выпалил тот. — «Пока», подразумевает намерение, — гневно сверкнул он глазами.       — Я не буду обсуждать это ни с тобой, ни с кем бы то ни было, — решительно ответил Тео. Он чувствовал, как недоумение внутри, возникшее в начале этого разговора, начинает преобразовываться в недовольство и даже в тихую ярость.       — Идем, — жестко ответил Барт и резко кивнул в сторону галереи. — Идем, я покажу тебе кое-что, — добавил он, видя недоверие и нежелание Тео следовать за ним.       Они бесшумно покинули библиотеку, прошли в свете свечи всю галерею и спустились вниз в комнату Барта. Весь этот недолгий путь Матео пытался подавить в себе вспыхнувшую неприязнь от слов дяди, это чувство неправильности от того, что тот вторгся на запретную территорию. Матео любил Барта, уважал, ценил его. Матео чтил его как отца... Но даже ему он не позволил бы судить о Гелиосе и его отношениях с ним. Это было только их! Только между ними! Это та материя, которая не терпит, даже на словах, вмешательства извне. Слишком хрупко, слишком нежно и сокровенно, слишком о любви.       — Вот, — выложил Барт на свой письменный стол вскрытый конверт, стоило им только войти в его комнату. — Прочти это, — подтолкнул он бумагу к Тео. — Это из главного дома. От Эклза, дворецкого сэра Питера.       Матео посмотрел на конверт, а потом медленно поднял глаза на Барта и отрицательно качнул головой.       — Прочти! — сурово настаивал тот и в сердцах припечатал конверт кулаком. — Тебе будет полезно узнать...       — Мне не интересны досужие сплетни, — отрезал Матео и отвернулся к окну.       — Это не сплетни, — сухо ответил Барт и, будто вмиг успокоившись, выдохнул и грузно сел за стол. — Я никогда не верил слухам, хотя кое-что доходило еще пару лет назад... — он взял конверт и положил его обратно в ящик. — Но я доверяю Эклзу. Ему нет нужды приукрашивать и преувеличивать. Элио рос на его глазах, он знает его как облупленного.       — Зачем этот Эклз писал тебе? — глухо спросил Матео.— К чему это все?       — К тому, Тео... — уже спокойно ответил Барт, — что между слуг, между дворецкими есть негласное правило — предупреждать друг друга об опасностях, об угрозе конфликтных ситуаций, и Эклз, зная, что Элио сослан к нам, решил просветить меня. Это наш кодекс...       — Как высокопарно, — скривил губы Тео.       — Глумись, если хочешь, — не среагировал на это Барт. — Но он поступил по-дружески. Гелиос опасен для нашего благополучия.       — Я не хочу это слушать, — устало потер переносицу Матео. — Дядя, прошу... — почти простонал он.       — Ты ослеплен! — вновь с жаром вскочил тот с места. — Ты не знаешь его! Ничего не знаешь! Он лжец и мот, самоуверенный хлыщ, тщеславный фат, — с новой силой горячился Барт. — Он растратил все свое наследство, он обесчестил себя совершенно дикими выходками. Опорочил свое имя и имя всей семьи! Эклз пишет, что Гелиос неуправляем, что он был пристрастен к разным зельям и опию, что он развратен и алчен, и аппетиты его росли без конца....       — Хватит! — рыкнул Матео, и мебель в комнате задрожала. Щеки его пылали огнем, глаза метали молнии, а кулаки сжались. — Ты не сказал мне ничего нового, — сквозь зубы процедил он. — Я хорошо знаю, через что Элио прошел, и не осуждаю его. А ты... — он болезненно скривился. — Как ТЫ можешь так говорить о нем?! Ведь ты тоже его растил. Ты был его семьей! Он всегда с такой теплотой говорит о вас с Айлин, о тех временах.       — Я тоже любил его, — мрачно ответил Барт. — Любил. Но яблочко от яблони упало очень далеко, — с тоской добавил он. — Иногда приходится делать выбор, Тео. Порой невозможный, но выбор, — он подошел к Матео и взял его за плечо. — Ты мой сын, — посмотрел он ему в глаза, — и я выбираю тебя. Твое счастье, твою жизнь.       Матео замер и дрогнул. Еще никогда Барт не говорил ему эти слова так серьезно и откровенно. Сердце Матео сжалось любовью и болью одновременно.       — Он играет с тобой, лукавит. Чтобы он не говорил, скорее всего это фарс, Тео. Я не хочу, чтоб ты страдал, чтоб был унижен. Прошу тебя...       — Он никогда так не поступит, — мягко сказал Матео. — Никогда. Ты любил его — так люби и теперь, падшего. Люби и его, и меня, — он склонил голову и поцеловал руку Барта на своем плече.       — Люди меняются. Время, жизнь меняют всё. Элио уже не тот мальчишка, которого я знал. Теперь уже поздно...       — Никогда не поздно быть милосердным, отец, — улыбнулся Матео и, сжав на прощанье руку Барта, вышел из его комнаты.       Он шел почти не различая дороги, в ушах шумела кровь, а пальцы подрагивали. Тревожные ноги сами привели его в конюшню, единственное место, где Тео всегда чувствовал себя в безопасности, в мире с самим собой.       Знакомый запах пряного сена и лошадиного духа тут же вдарил по ноздрям, успокаивая и обнимая, будто стеганое одеяло в лютый мороз. Благо младших конюхов не было, видимо, и они ушли на кухню к Айлин поужинать и поболтать с возницами. Матео влетел в пустующий ангар и с жаром обнял Яблочко за шею, уткнулся ему в морду, вдыхая родной аромат любимого друга. Только здесь напряжение стало отпускать, и Тео осел в мягкий ворох сухой травы, забился в самый дальний угол стойла, обхватив руками свои колени. Его терзали обида и гнев, непонимание, холод слов Барта — все эти упреки, обвинения, хула на Гелиоса... Тео знал, что Барт отчасти прав, что он действительно верит в то, о чем говорит, и не без причины. Ведь Гелиос сам не раз говорил, рассказывал, хоть и не подробно, Матео о своих деяниях в академии и после ее окончания. Матео знал, что много из того, что пытался ему поведать Барт, правда. Многое, если не всё, но... Но так же Матео знал, что есть и обратная сторона.       Что может быть проще обвинить, осудить человека за его пороки, за его страстность и очевидный разгул и разнузданность? Но Матео точно знал, чувствовал всем естеством, еще с первого откровенного разговора с Элио, что за всем этим, за всеми безумствами и деланой беззаботностью кроется совсем иное. Вовсе не порочность сердца, не жадность и темнота души влекли, толкали Гелиоса в греховный мир пагубных пристрастий, в мрак притонов и борделей, в опиумные курильни и самые злачные закоулки столицы. Он просто сбился с пути, не нашел опоры. Одинокий, брошенный с детства, он не понимал, как еще испытать счастье и признание. Да, Гелиос избрал самый простой, глупый, опустошающий путь через деньги и удовольствия плоти. Он искал в объятиях шлюх и вереницы любовников тепла, которого не знал, не нашел ни в семье, ни в дружбе. Забытье, забвение — опий, зелья, курильни, вино, несдержанность, жидкий аурум сквозь пальцы. Гелиос заполнял пустоту внутри себя золотом, роскошью, импульсом. Он покупал себе счастье, он не знал ничего другого. Он спасался от одиночества в клубке разгоряченных безымянных тел и заглушал память и сомнения любым доступным дурманом. Да, Матео знал, не заблуждался — Гелиос был властелином греха... но и несчастнейшим из всех низвергнутых ангелов. Солнце не может быть темным — только в фазе затмения! И тем сильнее Тео любил его и жалел. Он понимал его. Не раз уже в одиночестве Матео размышлял о том, что было бы с ним самим, не улыбнись ему, никчемному цыгану-сироте, удача, не попади он в ласковые руки Айлин и Барта, что отвели от него злую судьбу бродяги, вора, темного необученного мага, не умеющего сдержать себя и неминуемо попавшего бы вначале в приют для отверженных, а потом на каторгу... и то если бы дожил. Ему повезло, он нашел семью, любовь, ласку, настоящее тепло родных сердец — его учили, ласкали, целовали перед сном, о нем заботились, им гордились, в конце концов. А Гелиос? Что было у него? Холодные коридоры школ. Отчужденность. Два визита в год. Скупая любовь отца, который так и не смог простить сына за то, в чем тот не виноват. И никто не виноват! Но тут нет плохих и хороших, нет правых и запутавшихся. Сэр Питер не злодей... а Гелиос не дитя порока! Есть просто люди с разбитыми сердцами, не сумевшие справиться с болью. Сэр Питер потерял жену и любовь всей своей жизни. Гелиос потерял в тот день не только мать, но и отца...       И теперь они смеют винить его?! Осуждать?! Упрекать?! Матео трясло от негодования. Любовь! Всё что нужно было Элио и тогда, и теперь — это любовь! И Матео поклялся всем богам мира, что он сделает все, чтобы Гелиос понял, как он любим, как желанен и как он хорош несмотря ни на что!       Матео так ушел в свои мрачные мысли, что не заметил скрипа ворот и быстрых шагов. Он опомнился и вскочил на ноги, лишь когда услышал хриплый сдавленный окрик:       — Тео?! Тео, ты здесь? — запыхавшийся Гелиос вошел в стойло Яблочка и, увидев стоящего у стены ошарашенного Матео, метнулся к нему в объятия. — О, радость моя, радость, филэ*, — жарко зашептал он в губы Тео и, лихорадочно запустив пальцы ему в волосы, припал пылким поцелуем. Он ласкал его губы так страстно и отчаянно, почти в забытьи, хлестал огнем языка, что Тео качнулся и попятился, сметенный таким напором, но тут же, опомнившись, обхватил Гелиоса, вжал в себя, горячо отвечая на поцелуй. Руки загуляли по напряженной спине, и Тео застонал в жаркий, жадный, ошпаривший его рот.       — Э-ли-о-о-о... — выдохнул он, вдавливая Гелиоса в себя. — Что ты... Что ты здесь делаешь?.. — едва дыша от страсти, выстонал Тео, осыпая румяное хмельное лицо Гелиоса поцелуями.       — Не могу без тебя... Не могу... — подставлял тот щеки и губы под ласковые, нежные касания и шало шептал: — Все они... Боже-е-е... — он прошелся ладонями по ягодицам Тео и с силой сжал их в руках. — Все они несносные индюки, пустышки... Никто не сравнится с тобой, мой Тео... — шептал и шептал Гелиос, без конца оглаживая тело Матео и целуя его везде, везде где мог дотянуться, где кожа, темная от загара, сладкая, обжигающая кожа не была скрыта тканью — лицо, шея, ключицы. Он рванул ворот рубахи на Матео и ненасытно припал губами к его груди, коснулся кончиком языка соска, и Матео, откинув голову к стене, зажмурился, весь стекленея от желания. Он вцепился Гелиосу в волосы и прижал его лицо к себе сильнее.       — Сумасшедший... — хрипел он. — Безумец... Тебя же ждут там...       — Что ты делаешь со мной? — весь подрагивал Гелиос. — Что делаешь?!! — выписывал он языком узоры по всей груди Тео, прикусывал кожу, сжимал до боли его бедра. — Околдовал меня, черный маг? — прошелся он влажно губами от исполосованной языком груди к шее, вдоль кадыка к подбородку и снова с жаром к губам, упоительно, безумно, горячо, медленно. — Радость моя... Радость... — шептал он, потираясь лицом о щеки Матео. — Приходи сегодня в сладорощу, филэ. Приходи! — с придыханием зашептал он Матео в ухо. — Я схожу от тебя с ума. Не могу больше ждать... Не хочу... — и прикусив Тео мочку уха, он резко отпрянул и быстрыми шагами пошел назад к воротам. — На заре! — почти у выхода крикнул он и на прощанье, чуть прикрыв в блаженстве глаза, дотронулся рукой до своих губ, словно хотел запечатать на них эту сладкую бурю, запечатать это шальное счастье до следующего шквала...