гладить тебя одуванчиком по подбородку гладить тебя маргариткой по тонкой ключице всем, кого я любил, было так плохо я бы хотел никогда у тебя не случиться гладить тебя колокольчиками по бедрам розовым лютиком гладить тебя вдоль шеи я никогда не хотел чтоб тебе было больно я так хотел попросить у тебя прощения гладить тебя подснежниками по скулам гладить тебя незабудкой по мочке ушка ты как цветок сирени с пятью лепестками так хочется скушать Дзеси Икита
Зеленые предрассветные сумерки, тронутые, словно мазками белой краски, клубьями влажного тумана, ласкали кожу. Черные резкие контуры деревьев. Алая полоса на линии горизонта. Матео шел по полю вначале медленно, сознательно смакуя каждое мгновение, каждый вдох и выдох, каждое движение, звук, запах. Он был переполнен миром и красотой, переполнен чувствами — нежностью, нетерпением, азартом, надеждой на слепое счастье. Он слушал страстную летнюю песню соловья, вкрадчивые звуки пробуждения леса и гул мятежного ветра и впитывал колдовские ароматы трав. Его сердце обволакивала истома, предвкушение, щекотка бессознательной радости. Трава будто смягчалась для его шагов, позволяя ему почти парить над землей. Он чувствовал такую беспечность, чувствовал так много сейчас — влюбленность переполняла его, лилась через край, и хотелось кричать о ней, кричать во все горло, бежать по этому полю словно жеребенок, спотыкаясь и дивясь этому чуду внутри себя. Бежать наперегонки с бушующим сердцем, вперед-вперед, через рожь и вереск, через хлесткие ветки бузины, волчьей ягоды и жимолости, нестись быстрее степного ветра, широко раскинув руки и обнимая тусклые облака. И Тео не смог умерить свой бег, он стремился навстречу этой желанной заре, он так ждал ее. Теперь ему казалось, что он ждал ее всю свою жизнь. Именно эту, летнюю, первую, робкую, едва пробивающуюся сквозь низкие тучи еще сонного небосвода. Он бежал до самой рощи и остановился только достигнув заветной поляны, на которой тесно сплелись нежные ландыши и земляника. Только здесь он передохнул, пытаясь успокоить клокочущее сердце, усмирить дрожь в пальцах и какой-то непередаваемый звон внутри всего тела и жар. Жар почти нестерпимый — кожа его горела, дыхание было горячо, словно в бреду лихорадки. Тео прошел сквозь всю сладорощу, касаясь на ходу ладонями высокой травы и тонких стволов цветущих рябин. Он шел к пруду и на поросшем мхом берегу сбросил с себя всю одежду. Вода казалась черной и пахла тиной и кувшинками, сбившимися по краям. Матео бросился в воду и задохнулся на краткий миг, обожженный внезапным холодом, но ему это было нужно. Этот удар по всем рецепторам, этот ожог и отрезвление. Смеясь, он нырнул на глубину пруда, а вынырнув, ощутил удивительную легкость в каждом мускуле, точно он совсем потерял вес и вот-вот взлетит над водой. Матео застыл в середине пруда и стал ласково водить руками по его темной глади. Он откинул голову назад, чувствуя, как по его спине тугими плетьми легли влажные волосы, и посмотрел вверх. Небо уже прояснялось, тучи бежали быстрее, пропуская сквозь себя первые лучи нового дня... Какое-то движение сбоку вывело его из забытья. Сначала он решил, что это потревоженный зверь или птица вспорхнула с гнезда, но тень мелькнула еще раз, и Тео похолодел, покрылся мурашками и замер. Кто-то наблюдал за ним. Такое сразу чувствуешь — это как воздух, что перед грозой пахнет совсем иначе. Он резко обернулся и вспыхнул. У самого края пруда, заложив руки в карманы брюк, непринужденно стоял Гелиос. Он был в одной рубахе, расстегнутой почти до середины, и босой, волосы распущены и растрепались, а на губах играла мягкая улыбка. Он стоял неподвижно и съедал Матео глазами, впивался в него жадным взглядом, обкусывая каждый нагой изгиб. Матео смутился и вскинул бровь. — Не смотри, Гелиос! — фыркнул он, зардевшись, и неловко прикрыл пах рукой, отступая на шаг назад, чтобы вода укрыла его бедра. — Еще чего! — рассмеялся тот. — Теперь мы квиты. Ты же видел меня голым, — хитро улыбнулся он. — Я не смотрел так... — Как «так»? — хрипло перебил его Элио и стал медленно расстегивать брюки. К Матео тут же вернулась вся дрожь и трепет, все волнение, что он испытывал по пути сюда. Он смотрел, как Гелиос неспешно высвобождается из брюк и белья, как мелькает открывающаяся бледная кожа, как спадает с плеч тонкий муслин рубахи, и как играют на обнаженной груди мускулы, напрягается живот и покачивается розовый аккуратный член при каждом шаге Гелиоса в воду. Матео смотрел как завороженный и ощущал добровольную сладкую муку — пока просто смотреть, не решаясь коснуться. Гелиос подошел совсем близко, вода укрыла его до середины бедер, он мягко улыбнулся и посмотрел Тео в глаза. — Скажи что-нибудь, мой ловчий, или я решу, что ты не хочешь меня, — страстно шепнул он, и руки Матео ожили, обвились вокруг тонкой талии. Он шагнул ближе, оказываясь к Элио впритык и выставляя на обозрения темные завитки в паху и крепкий стояк над ними, уткнувшийся Гелиосу в низ живота. Элио тут же шумно охнул и положил сверху свою ладонь, чувствуя бархатистую нежность кожи и подвижную упругую вену под пальцами. Тело Матео напряглось и отзывчиво ринулось навстречу ласковым движениям, он крупно задрожал и, не сдержав стона, потянулся губами к губам Элио. И будто пропитанные медом, губы раскрылись, Гелиос рвано втянул воздух, вжался сильнее и прикрыл глаза. Тео целовал его медленно и нежно, растягивая наслаждение, пил сладкий сок с его губ, целовал высокие скулы, трепещущие веки, краешек глаз и снова срывался в бархатную алчность рта, ища языком язык, касаясь самым кончиком, гибко и ласково. И Элио словно обмяк в его руках, покорно прижался, отдаваясь поцелуям, его член притерся к животу Тео и оставил на нем влажный след смазки, горячее прикосновение и пульс. Гелиос постанывал от наслаждения, едва-едва потираясь о кожу Тео и не прекращая в ответ ласкать его ладонью, мучительно неспешно, распаляя еще сильнее и почти дразня. Поцелуи обожгли шею, ключицы, грудь, опалили соски и живот. Матео блуждал губами по дрожащему телу Гелиоса и громко, гортанно стонал от особенно упругих движений ладони по члену. Терпеть было невыносимо, и только холод воды удерживал его от скоропалительного финала. Он подхватил Гелиоса под колени и плавно усадил себе на талию. Тот засмеялся, обвивая его ногами, и, уткнувшись в мокрое плечо, позволил вынести себя из воды. Матео вело, он был слишком разгорячен и одурманен, чтобы думать о месте, и просто уложил Гелиоса прямо на ворох их же одежды, и, заведя тому руки за голову, словно сорвавшись окончательно, стал слизывать с его божественного тела капли воды. Он жадно начал с шеи, впился в ее изгиб и ниже, в плечо, прошелся по всей груди и соскам, и все ниже и ниже к животу, языком нырнул во впадинку пупка, обвел выпирающие тазовые косточки и линию бедер. Не выпуская хлестких, заведенных вверх рук Гелиоса из захвата, Тео уткнулся лицом в золотистые курчавые волосы внизу его живота и застонал от удовольствия, раздвигая лицом его ноги шире. Гелиос покорно развел колени и приподнял бедра, настойчиво толкаясь членом Матео в губы. — Тео... Тео... — сипло стонал он, вздрагивая от каждого упругого давления рта. Плавные движения вверх и вниз, гибкий язык, и Гелиос выгнулся, рыча и еще шире расставляя ноги. У Матео почти потемнело в глазах... Эти звуки, эта страстная покорность, этот огонь под упоительной кожей. Он взял глубоко, до основания, и снова скользнул вверх, немного сжимая губами навершие, проникая кончиком языка в узкую щель. — Глубже... Тео, глубже. Возьми его глубже... — в голосе Элио почти мольба, он задрожал и попытался высвободить руки из тугого захвата Матео, но тот держал крепко, придавив кисти к земле, и взял резче, как Элио и просил, стягивая удовольствие к набухшей головке, почти заглатывая целиком, снова и снова, снова и снова, пока не почувствовал, как Гелиос вдруг напряженно замер, как по его ногам прошла судорога, а из горла вырвался сладострастный крик и шумный выдох, ощутил терпкую соль на языке и выпил ее всю без остатка. Лишь слизав последние капли, Тео отпустил руки Гелиоса и упал рядом с ним в траву. Элио лежал весь распахнутый, разгоряченный, томный, открытый. Он не шевелился и только все еще немного тихо постанывал, будто продолжая плыть в удаляющихся волнах оргазма. — Я предполагал, что ты будешь великолепен, — томно проурчал Гелиос, наконец выплывая из дурмана неги, — но не думал, что ты так опытен, — лукаво улыбнулся он, переворачиваясь набок, лицом к Матео. — Отнюдь, — рассмеялся тот и тоже повернулся к Гелиосу. — Я не часто ублажал мужчин. Это просто вдохновение, — провел он ласково ладонью Элио по лицу. — Я впечатлен, — поймал тот губами кончики его пальцев и чуть прикусил их. — Это было потрясающе, — жарко выдохнул он. — Но я хочу еще, — втянул он указательный палец Тео себе в рот и медленно провел по нему языком. — Хочу тебя... — Так бери, — шепотом отозвался Матео и, откинувшись на спину, сжал в руке свой все еще стоящий член. Он медленно стал оглаживать себя, прогибаясь в спине, и, облизав губы, посмотрел на Гелиоса, почти умоляя того взглядом дотронуться до себя. Но Гелиос не спешил действовать, он лениво откинул голову и, оперевшись на локоть, просто наблюдал, как Матео, мелко подрагивая, ласкает себя, как поджимаются его мошонка и пальцы ног, и напрягаются мышцы на груди. Дыхание Матео стало частым и неровным, он сжал губы и прикрыл глаза, а движения его руки стали амплитуднее. Мысль о том, что Гелиос смотрит, сводила с ума, смущала и заводила еще сильнее. У него на нёбе все еще вкус его семени, а губы горят от поцелуев, и все мысли путаются, сводясь к одной... — Элио... Элио... — стонал Матео, напряженно запрокидывая голову. — Тш-ш-ш... — вдруг подался к нему тот, видя, что Матео на пределе. Он отвел руку Тео от его члена и, придвинувшись ближе, поцеловал в губы, ласково проводя ладонями по дрожащему, горящему телу. — Тш-ш-ш... — повторил он в самые губы. — Не спеши, — мягкие, успокаивающие прикосновения, безбрежная ласка рук и губ. Тело Матео расслабилось, пик возбуждения отступил, сменяясь нежностью и желанием таять в этих руках, плавиться в них. Гелиос гладил его и шептал нежности, но Матео было так хорошо и сладко, что он почти не слышал этих слов, только отголоски: — Красивый... Прекрасный... Радость моя... Красивый... Матео будто парил над своим телом, руки Элио были словно везде и сразу — обнимали, сжимали, щекотали, и губы... его губы, невесомые, они порхали по шее и плечам, и Тео стонал, стонал тихо и томно, так мучительно сладко это все, так нежно и чувственно, так долгожданно много и разом. Так много Элио, так много его слов и касаний. Матео млел в этой любви, он чувствовал каждой клеточкой тела, что Гелиос с ним, его! Кудри Элио разлились по обе стороны живота Матео, язык выписывал дивные узоры вокруг пупка, и влажная дорожка спускалась все ниже и ниже, но губы его не касались там, где их ждали более всего. Гелиос лишь жарко выдыхал струйкой воздуха на подрагивающую пунцовую головку и, опустив лицо ниже, целовал внутреннюю сторону бедер и немного раздвигал их. Тео замер и почти не дышал. Он никогда не испытывал такого, и думать об этом казалось стыдно и манко. Гелиос ласкал его языком в самом интимном, запретном месте, и это было так возбуждающе хорошо, так откровенно и страшно. Язык его, длинный, упругий, настойчивый и бесстыдный, вонзался беспощадно в мягкие стенки, оглаживал их, орошал слюной и стонами. Матео хотел видеть его сейчас, хотел посмотреть, но лишь коснувшись взглядом этой золотой головы, увидя этот похотливый, удовлетворенный прищур, откинулся обратно на землю, не сдерживая стона. Теперь он точно знал, что будет преследовать его каждую ночь во снах. Безумный, яростный, сладострастный Гелиос с наслаждением вылизывающий его так, как никто никогда не касался. — Повернись, мой ловчий. Я не хочу повредить тебя, — жарко прошептал Гелиос, закончив свою шелковую пытку. И Матео, дурея от его голоса и ноток срывающегося властного вожделения, перевернулся на живот, покорно вставая на колени и опираясь на локти. — Прогнись сильнее... — задыхаясь прошептал Гелиос и сглотнул слюну от открывшегося ему зрелища. — Ты самый красивый на земле, мой ловчий, — восхищенно выдохнул он и провел ладонью по всей спине Матео, отбрасывая его волосы на плечо, жадно целуя открывшуюся шею сзади и тут же отыскивая губы на запрокинутом к нему лице. Поцелуй этот страстный, резкий, почти кусачий, оба уже дрожали от нетерпения и напряженного ожидания. Гелиос, отстранившись, провел Тео пальцами по губам и легонько протолкнул два ему в рот, двигая ими внутри, будто трахая, и Матео лизал их не переставая, чувствуя, как глаза закатываются от наслаждения. Весь дрожа, Гелиос медленно вытянул мокрые пальцы и, переместившись назад, попутно целуя спину Тео и его поджарые мускулистые ягодицы, аккуратно раздвинул их. Смоченные слюной, заласканные пальцы почти беспрепятственно вошли неглубоко внутрь, и Гелиос раскрыл их, растягивая нежные стенки. — Еще... — рвано выдохнул Матео. Гелиос стал оглаживать раскрытый вход сильнее, то вставляя пальцы глубже, почти до основания, то просто кружа вокруг и мягко массируя, то снова вводя до предела и раздвигая их шире, сгибая внутри, вырывая почти безумные стоны из мечущегося под ним Матео. У Гелиоса перед глазами плыли круги, таким нежным было его нутро, так трепетно сжимались чувственные стенки. Матео стал сам подаваться назад, сильнее нанизываясь на умелые пальцы Гелиоса, и тот, срываясь в дикое рычание, стал вставлять их глубже и резче, все чаще и чаще вонзаясь в маленький бугорок внутри, поглаживая его с силой, каждый раз выбивая из глаз Матео искры, а из горла хрипы. Покорный, тугой и нежный, возбужденный до предела, Матео был прекрасен в глазах Гелиоса. Был прекрасен, как лето и жизнь в раю. Гелиос с силой вцепился в бедра Тео, замерев на секунду, пару раз вдохнул, усмиряя свое нетерпение, направил потемневший от прилива крови член и, облегченно застонав, вошел одним слитным движением, бережно, осторожно, но до упора, до самого конца и на пару сладких мгновений застыл внутри, перенося нестерпимую бурю желания сорваться сразу же в быстрый освобождающий ритм. Тео что-то шептал, тихо подрагивая. Он уткнулся лбом в скрещенные перед собой руки и медленно качнулся, давая знать Гелиосу, что готов. — Боже-е-е-е... Тео-о-о-о... — простонал тот и стал осторожно двигаться, вцепившись руками в его плечи почти до синяков. — Тео... Мой Тео... — в такт движениям стонал Элио и зарывался лицом в его волосы, все еще чуть влажные и пахнущие речной водой. Толчки стали жестче, а стоны Матео громче, он сильнее выгнулся в спине и стал рвано двигаться навстречу нежным ударам Гелиоса. — Элио, сейчас... Сейчас... — простонал он, и тот впился в его губы поцелуем, опустил свою руку на набухший член Тео и несколькими движениями довел его до желанной разрядки. Матео обмяк и упал на живот, сладко всхлипывая под тяжестью тела Элио и позволяя тому дотрахивать себя уже почти неподвижного. — Мой сладкий... Мой сладкий... — хрипел Гелиос, вгрызаясь зубами Тео под лопатку, оставляя на нем алый след и кончая в него так бурно и ярко, что кровь зашумела в ушах, и Гелиос обессиленно рухнул на Тео, срываясь в эту пропасть и утыкаясь потным лбом ему в плечо. — Тяжелый... — спустя полминуты сквозь улыбку протянул Матео и, повернув лицо, поцеловал горящую щеку сквозь спутанное золото волос. — Матео... — тихо и особенно нежно позвал Элио, скатываясь набок на ворох перепачканной одежды, и посмотрел так глубоко в сердце, так счастливо и восторженно, что Тео, еще не услышав, знал, ликующе знал, что тот скажет. — Я люблю тебя, — прошептал Элио и улыбнулся. — Я никогда еще не говорил никому такого, — опустил он ресницы и прижался к Матео всем телом. — И я, — засмеялся тот в ответ. — И я! — повторил он в спутанные волосы, целуя их и лицо, и губы. — Я тоже люблю тебя. Я тоже люблю... Люблю!!! — почти выкрикнул Матео, потому что наконец-то можно, потому что он рядом, он — единственный, любимый, он наконец-то его! — Ты меня задушишь, — брыкнулся Элио, смеясь в такт с Тео, когда тот вдруг сжал его так сильно, сдавил в объятия, без конца повторяя: «Люблю, люблю, люблю...» — Искупаемся? — проурчал Элио, целуя снова и снова смеющиеся губы Тео. — Не хочу отлипать от тебя, — опять сжал тот его в руках. — Тогда неси, — расхохотался Элио и, высвободившись, оседлал его будто верхом. — Мой принц... — томно прижмурился Матео, разглядывая мраморную ослепительную красоту Гелиоса, всего сейчас подсвеченного утренним солнцем. Их пальцы сплелись, и Матео потянул Элио за руку на себя, снова погружаясь в облако его волос и жаркий пряный рот. Они еще долго лениво и шутя ласкались на берегу, а разомлев и пресытившись, купались в пруду, смывая с себя следы страсти и мелкие налипшие травинки. Гелиос снова брызгался, как тогда в океане, нырял и хватал под водой Тео за ноги и игриво за задницу, а потом, присмирев и утомившись, нежно распутывал ему волосы на берегу. Солнце совсем поднялось и согрело поляну. Матео и Гелиос, утомленные и счастливые, раскинулись в густой поросли земляники и клевера, в одном белье они лежали голова к голове и сонно переговаривались почти ни о чем. Убаюканный тихим голосом Элио и измотанный страстью, Тео задремал, доверчиво и кротко уложив ему голову на грудь, и сердце Гелиоса словно замерло, желая даже тихим биением не потревожить хрупкий сон любимого. — Теперь я знаю, что у меня есть сердце, — шепотом сказал он, глядя в голубое распахнутое для двоих небо. — И оно твое, — улыбнулся Элио и, почти не касаясь, провел Тео по плечу тонким стеблем колокольчика, не веря своим глазам, наблюдая, как тот стал вдруг распускаться в его руке нежнейшим аметистом. Матео спал, но даже во сне сердце его цвело от любви.... Лето полностью вступило в свои права. Наступил жаркий плодоносный июль, и дел у Матео прибавилось, впрочем, как и у всех в имении. Благо, раутов милорд более не устраивал, и все занимались привычными для этого времени года делами, с поправкой лишь на более изысканную кухню для его светлости, но Сильва легко справлялся с капризными предпочтениями юного гурмана. В остальном же присутствие Гелиоса в доме будто бы ничего и не меняло в устоявшемся годами укладе. Более того, чаще всего обитатели имения видели своего милорда только за завтраком, реже на ужин и уж совсем нечасто гуляющим в одиночестве в саду. Где пропадал все дни напролет великолепный Гелиос Гальба, никто не знал или делали вид, что не знают... Долгие, томные, жаркие дни в тени клена, солнце на обнаженной спине, бесстыжие вскрики и стоны, холодное вино на губах, стекающее по подбородку и груди, гладкий язык, собирающий эту алую влагу с кожи, хмель, но не от браги, а от желания. Шепот, смешавшийся со стрекотом цикад, трава в волосах, в одежде, в улыбке, налипающая на ягодицы и ступни. Теплая магия Тео, его забота и смех Элио, громкий и обезоруживающий, его беззлобные шутки над акцентом Матео, когда тот говорил о любви для него по-французски. Густой пряный запах лошадей, прогулки верхом, иногда даже голышом... Как сумасшедшие гоняли они по полю, чтобы бросить коней через какую-то милю и упасть вновь в мягкий мох или траву, в песок или сено, в реку или океан — не осталось места в землях Гальба, где бы не ласкали друг друга до исступления Матео и Элио. Гелиос был ненасытен, он хотел Тео постоянно. Стоило проснуться, на скорую руку одеться и съесть поданный завтрак, как Элио уже седлал своего Александра и мчался в поля. А там, едва завидев еще издали силуэт Тео, он бил по стременам, нетерпеливо переходя в галоп, и почти на ходу спешивался спустя минуты, влетая в объятия заждавшегося Матео. Они рвали друг на друге одежду, словно не виделись месяцами, на деле же, расставшись сильно заполночь, вдоволь накувыркавшись на сеновале в конюшне, они были в разлуке едва ли несколько часов, но и это недолгое вынужденное расставание было невыносимо обоим. Однажды Матео задержался в поле, где нужна была его помощь со всходами зеленого горошка. Какая-то странная хворь глодала сочные, курчавые листья ростков, и Тео целый день боролся с этой напастью, оставив лошадей и все иные заботы на своего помощника Риза. Элио в тот день, не зная о делах Матео, как одержимый метался по полю, чуть не зашиб несчастного Риза, не сумевшего ответить связно на вопросы грозного милорда. Гелиос в ярости вернулся тогда в имение, раздраженно хлопал дверьми и распугал всех горничных своим свирепым видом, но расспрашивать о Матео у слуг не решился, хоть и был уже на волосок от этих недостойных вопросов. В ту ночь, в саду, когда Матео, вернувшись, сразу же побежал к их каштану, неизменному месту их встреч после заката, в ту ночь Элио брал его особенно страстно и долго, все никак не мог успокоиться и насытиться. Он метил Тео, оставляя на нем следы своей шальной любви, он мял его и выкручивал, наматывал его волосы себе на кулак и трахал так дико и жестко, что Матео дурел от этой пылкости, страсти, от его силы и мужской мощи, от неутомимости и такой неприкрытой ревности. — Порвешь, сумасшедший... — сквозь стон боли и удовольствия одновременно вытягивался Матео и, смеясь, пытался усмирить своего огненного принца. — Ты только мой, слышишь! Только мой... — рычал Гелиос в ответ и целовал до звезд из глаз, едва не до крови, целовал как в последний раз и не выпускал из рук потом еще до зари, впервые уснув рядом с Тео прямо в роще. А утром был так пристыженно нежен, так ласков, так упоительно долго залечивал собой, языком, слюной, сладким стоном все раны, что нанес в неистовстве накануне. — Я животное... — сокрушался он, раз за разом покрывая поцелуями исполосованные бедра Матео. — И таким я тебя тоже люблю, — жмурился тот от удовольствия. — Я ведь не мадмуазель, — усмехался Тео, грубо хватая Элио за волосы, заставляя посмотреть себе в лицо. — Ты не сделал ничего из того, чего мне самому не хотелось, — хитро улыбнулся он и впился в удивленно приоткрытые губы. — Мы ОБА мужчины. Не забывай об этом, — цапнул он Элио за подбородок. — Хочешь взять меня? — сквозь зубы процедил Гелиос. Из-за натянутых рукой Тео волос его лицо казалось острым и хищным, но в глазах плескались вызов, желание и похоть, он влажно облизал губы и дернулся из захвата навстречу, повалил Матео на землю и, оседлав его сверху, стал, покачиваясь, тереться об его член. — Хочешь трахнуть своего милорда, да, Тео? Хочешь вставить мне? — сладко шипел он, расстегивая на себе рубаху. — Ну же, скажи! Скажи, что хочешь взять меня. — Хочу, — хрипло, сглотнул слюну Матео и рванул полы рубахи на Элио с такой силой, что пуговицы разлетелись. — Хочу, Элио, хочу... — шептал он, покрывая его грудь поцелуями, сжимая в объятиях, меняясь местами и заваливая его на спину. Матео взял в ладони аккуратную ступню Гелиоса и под его рысьим взглядом стал покрывать ее поцелуями, скользнул языком между каждым пальцем и обвел круглую косточку щиколотки, продвинулся выше по гладкой икре к острому чувствительному колену, к мягчайшей нежной коже под ним. Гелиос вздрагивал от этой необычной, такой любовной ласки и раскидывал бедра шире, показывая свое возбуждение и готовность. Матео добрался языком до тазовых косточек и паховых складок, со стоном коснулся кончиком языка подрагивающего члена и поджавшихся яиц. — Можно? — посмотрел он в затуманенные глаза Элио, и тот согласно прикрыл ресницы. Матео закинул его дивные стройные ноги себе на плечи и приставил головку ко входу, чувствуя, как пульсируют там мышцы, и как напрягается живот Гелиоса. — Ты делал это с другими? — осекся он, видя тревогу в глазах Элио. — Только однажды, — выдохнул тот и с нежностью посмотрел так призывно и доверчиво, что у Тео закружилась голова. Он склонился к его губам и ласково стал целовать, успокаивая и нежа. — Я... — не веря своему счастью шептал он, — я буду осторожен, — осыпал он лицо Элио поцелуями. — Иди ко мне, — потянул он его на себя, бережно усаживая к себе на бедра. — Так ты сможешь сам... — улыбнулся Тео и, направив смоченный слюной член в Элио, замер, давая тому возможность управлять самому. Гелиос оперся руками в плечи Матео и, тихонько постанывая, стал очень медленно опускаться на горячий твердый ствол, дюйм за дюймом принимая его в себя. Он откинул голову назад и закусил нижнюю губу. — Ты просто огромный... — смеясь выдохнул он, достигнув наконец предела. — Все хорошо? — едва сдерживаясь, спросил Матео, утыкаясь Гелиосу в шею. Он поддерживал его за ягодицы и несильно стал приподнимать за них. Тот застонал и качнулся уже сам, выгибаясь удобнее навстречу. — Да-а-а... — выдохнул Элио жарко и продолжил двигаться верхом на Тео. — Да-а-а... — стонал он, увеличивая темп и опрокидывая Матео спиной на землю. — Да-а-а-а!.. — почти срываясь кричал он, объезжая его со всей страстью и жаром. — Да, боже, да, да!!! — насаживался он до упора и быстро поднимался почти до конца. Матео выгнуло дугой, и он вцепился руками Гелиосу в ноги, сжимая до красных отметин. Он чувствовал невероятно тугой жар, узость, такой огонь внутри Элио и столько желания. Оргазм обрушился на Тео быстро, как цунами, так ярко, что потемнело в глазах. Он выплескивался внутрь Элио и остатками сознания не мог поверить, что это правда. Что он внутри, что это случилось, что они теперь полностью и окончательно принадлежат друг другу. А еще Матео сводила с ума мысль, что Элио доверился именно ему, что он отдался ему, позволил. Громкий стон вывел Тео из сладкого забытья, и он, сморгнув нахлынувшую нежность, распахнул глаза и увидел край прозрачного неба, яркое блистательное марево волос Элио, в свете полуденного солнца сияющих словно нимб над его головой. Припухшие губы красиво изгибались в экстазе, кожа была покрыта влагой, а розовые соски заострились и торчали двумя перламутровыми бусинами. Матео потянулся к одному из них и несильно сжал между пальцев, от чего Гелиос сильнее стиснул его бедра ногами, и несколько раз так резко насадился на него, что Тео вскрикнул. Ему на живот посыпались жемчужные капли, забрызгивая грудь и даже плечи, заливая весь торс фонтаном терпкого семени — сладостного удовлетворения Гелиоса. Тот откинулся назад на руки и глубоко дышал, приводя себя в чувство. Тело его еще содрогалось от оргазма, глаза были с поволокой, а рот приоткрыт. Матео лениво размазывал по себе белые липкие струйки и, щурясь от солнца, любовался Элио. Его изогнутым, словно тонкая лоза, станом, длинной запрокинутой шеей, пунцовыми губами, все еще немного напряженными мышцами, их плавным, прекрасным рельефом и розовым, сочным, начинающим опадать членом. Прекрасный. Порочный. Неповторимый. Гелиос! Его солнце! Теперь по-настоящему его!***
Матео аккуратно смазывал тост свежим сливочным маслом и окунал его хрусткую корочку в воздушный абрикосовый конфитюр. Тонкостенная изящная кофейная чашка из белого фарфора душисто дымилась прямо перед ним, а высокий кофейник был начищен до зеркального блеска, настолько, что можно было глядеться в него, что Матео и делал, изредка бросая взгляд на свое отражение. — Ты сегодня что-то припозднился, — обратилась к нему Айлин, размещаясь с тарелкой пышного омлета напротив. — Я видела утром Риза, выводящего табун. Ты не захворал? — участливо посмотрела она на Матео. — Все в порядке, — отозвался тот и смахнул белоснежной салфеткой крошки с губ. — Это я попросил Риза. Меня не будет пару дней, и он заменит. — Все хорошо? — встревоженно вскинулась Айлин, не доведя вилку до рта. Матео редко покидал имение дольше чем на вечер. — Да, матушка, всё отлично, — улыбнулся тот, одним махом допивая остатки кофе. — Милорд Гелиос просил меня сопровождать его в поездке в город. Это ненадолго. Буду приглядывать за лошадьми и составлю компанию, — небрежно пояснил он. — Оу, так ты едешь с Элио? — одобрительно улыбнулась Айлин и потянулась к кофейнику. — Он говорил Барту, что у него встреча, но не упомянул, что берет тебя. Вот и правильно, — закивала она своим мыслям. — Тебе полезно развеяться. Повеселись там, — подмигнула она Тео, и он протянул через стол руку и сердечно сжал ее ладонь. — А почему милорд Гальба не берет СВОЕГО лакея? — раздался строгий голос Барта, и он хмуро посмотрел на Матео, срезая его улыбку взглядом. — Визит неофициальный, дядя, — чуть потупившись, ответил тот, чувствуя, как к щекам начинает приливать кровь. — И я лучше знаю места, да и за Александром нужен особый уход, — он напряженно вцепился без всякой надобности в столовый нож, просто чтоб хоть чем-то занять свои тревожные руки. Слова Барта, конечно, были с подтекстом и направлены на то, чтоб уязвить его и спровоцировать. С того их памятного разговора в библиотеке Барт не раз давал понять Матео, как сильно он не одобряет их «слишком тесное» общение с Элио. Благо, Тео надеялся, что дядя не догадывается, насколько они уже стали близки. Но, видимо, шила в мешке не утаишь, и влечение их друг к другу было совершенно очевидным любому, кто хоть раз даже вскользь мог наблюдать их вместе, даже если это было обычное столкновение в холле. Слишком вспыхивали у обоих глаза и щеки, слишком тянулись друг к другу тела, мимолетные жесты, взгляды, полуулыбки... Но зоркому глазу стало бы сразу понятно, что между этими двумя искрит и пылает, как от брошенной в сухое сено спички. — Где вы остановитесь? — продолжил прожигать Тео взглядом Барт. Он стоял у окна и привычными отточенными движениями протирал ветошью свой серебряный портсигар, но движения эти, хоть и были обыденно ловкими, сейчас казались излишне резкими и обрывистыми. — Иствилл-плаза. По-моему, милорд упомянул его, — как можно спокойнее ответил Матео, тут же вспоминая, как Элио накануне, лаская его грудь губами, томно и мечтательно перечислял все достоинства широких, огромных, мягких кроватей этого отеля, их витые спинки, к которым он собирался привязать Матео и до одури трахать его ртом, пока тот не взмолится о пощаде. Он упоминал пышные завтраки в постель с шампанским и фруктами в меду, которыми хотел кормить Тео с рук, и несколько шикарных ресторанов, куда они непременно пойдут и не таясь будут болтать весь вечер, открыто и на людях, а потом гулять по ночному городу, забегая в каждый паб и целуясь на неосвещенных набережных. Гелиос был так вдохновлен, так красноречив, что Матео не смел отказать... Да и не хотел! Что может быть прекраснее выходных с возлюбленным?! Целых два дня не прятаться, не бояться сторонних случайных взглядов, не оборачиваться на шорохи. Любить его на белых простынях, а не в траве и сене, принять вместе ванну, ласкать его без конца, без перерыва. Засыпать и просыпаться рядом. О, как Тео этого желал! И весь уже вибрировал от нетерпения, ничто на свете не удержало бы его теперь в имении на эти дни и уж тем более не хмурые, строгие намеки Барта. — Все, я пошел, — отставил он от себя кружку, пресекая все дальнейшие расспросы, и встал из-за стола. — О, нет! Не так быстро! — всплеснула руками Айлин. — Не в таком же виде! — рассмеялась она. — Иди сюда, мой вороненок, — поманила она Тео к себе, указывая на залитую солнцем скамью возле окна, и ловко достала из фартука костяной гребень. — Ты едешь в город, а не к молочнику Биллу, — фыркнула она. — Дай-ка я тебя приведу в порядок. И Матео, благодарно улыбаясь, покорно сел спиной к нянюшке и чуть запрокинул голову, как делал это множество раз на протяжении всех этих лет. Густой шелк волос Тео был известной слабостью Айлин, и она с теплым рвением и любовью стала водить широкой гребенкой по этим темным, гладким потокам, спадающим почти до поясницы. Две тугие косы по бокам она искусно сплела к середине в одну и закрепила кончик вышитой тесемкой. — Ну во-о-от... — довольно поправила она длинную толстую косу. — Теперь все хорошо... — Ты заплела его как греческого мужеложца, — недовольно процедил Барт и снова полоснул сердитым взглядом по вмиг вспыхнувшим щекам Матео. — Не будь занозой в заднице, Бартоломью, — рассмеялась Айлин и ткнула в него с укором гребешком. — Наш мальчик краше любого грека! А вот ты будто забыл, что и сам был когда-то молодым, — прищурилась она и шутя дернула Тео за косу. Матео встал со скамьи и поцеловал нянюшку в лоб, благодаря за помощь, а развернувшись наткнулся на пристальный взгляд Барта. — Будь осторожен, Матео, — в упор посмотрел на него тот, и Тео увидел в этом взгляде не раздражение и недовольство, как ожидал, а страх. Страх и заботу вперемешку с досадой. — Все будет хорошо, дядя, — примирительно улыбнулся он, — Не тревожься. — Поздно уже тревожиться, — почти беззвучно сам себе сказал Барт и вышел из кухни. Стоило им выехать за ворота и пересечь сад, как Гелиос сорвался в галоп. Он пришпоривал своего коня что есть силы и мчался через поле в сторону деревни с ветром наперегонки. Матео, едва успевая нагнать его, слышал радостный смех Элио, его крик, клич свободы и сам не мог сдержаться от восторга и радостных воплей. Вечернее солнце покрывало багрянцем волосы Гелиоса, ветер трепал их будто невесомое оперенье. Элио был так легок и быстр, так упоительно счастлив, что сердце Матео вздрагивало в груди от этого зрелища, от переполнявшего его чувства окрыленности. Они неслись весь путь до деревни так быстро, словно за ними гнались бесы — в легких порой сводило от потока воздуха, щеки пылали, губы саднило от суховея, но они мчались быстрее и быстрее, почти рука к руке, черный и белый конь, золото и вороная смоль, созданные друг для друга, наконец-то оставшиеся совсем вдвоем. В деревне они оставили коней на постоялом дворе и вызвали экипаж. Тео сильно тревожился за Яблочко — он не предполагал, что они будут добираться до города не верхом. — Я оплачу самый лучший уход, — успокаивал его Элио. — Это всего два дня, не тревожься так, — говорил он, заботливо похлопывая своего Александра по мощной шее. — Я хочу заплатить сам, — улыбнулся Тео. — Ты и так оплатил все остальное... — У тебя есть деньги? — удивленно вскинул тот бровь. — А ты думал, я — батрак? — рассмеялся Матео. — Нет, мой принц, — ласково потянулся он к гриве Яблочка, прощаясь с ним и выходя из конюшни. — Я скопил приличное состояние, — рассказывал Матео по пути к уже ожидавшему их экипажу. — Мне не на что было особо тратить деньги, а люди щедро платят за возможность иметь богатый урожай каждый год. Так что... — Так что ты — завидный жених! — смеясь, вскочил Гелиос на подножку повозки и, чуть пригнув голову, скользнул внутрь. — Надеюсь, мой суженый это учтет, — в тон ему шутил Тео. — О-о-о, он очень серьезно об этом подумает, — расхохотался Элио и прижался к Матео всем телом в приятном полумраке экипажа. И всю дорогу они ехали, тесно прильнув друг к другу, наслаждаясь возможностью быть вместе вот так, без оглядки. Они смотрели в окно и тихо переговаривались об открывающихся пейзажах, все еще шутили с нежностью о супружестве и о том, как хорошо вот так вот ехать и думать о самых простых, понятных вещах, сплетать пальцы, чувствовать дыхание друг друга и такое тепло в сердце, настоящий покой от осознания, что все так правильно, так хорошо и радостно. Когда экипаж натыкался на очередную кочку и подпрыгивал на ухабе, Матео обнимал подброшенного этим толчком Элио и, пользуясь моментом, целовал, целовал долго и медленно, словно никак не мог насладиться им до конца, но не распалял страсти, не возбуждал бури. Им обоим так нравилось это спокойствие и нежность, эти минуты настоящей тихой близости и неспешности. Их выходные только начинались, и впереди столько счастья! У стойки портье Матео немного оробел. Он никогда не бывал в подобных местах, и теперь его просто ошеломили роскошь, яркость, обилие красок и цветов. Отточенные угодливые улыбки, блистательная публика. Тео, озираясь, глянул на свое отражение в огромном зеркале холла... Он никогда не стремился выглядеть лучше, чем есть, не было в нем стремления прыгнуть выше головы, но теперь, в этом сверкающем холле, он чувствовал себя неуютно, понимая, как сильно отличается от всех вокруг, как выделяется он в этом обществе затянутых в бархат и шелк леди и джентльменов. Пастух. Ловчий. Цыган. Он ощущал себя диковинной зверушкой в царстве породистых львов и львиц. Несколько небрежных взглядов скользнуло по его костюму и сплетенным волосам, и Матео против воли стал покрываться стыдливым румянцем. — Никто из них и мизинца твоего не стоит, — шепнул ему на ухо Гелиос, чутко поймав настроение Тео. Он сжал его руку в своей и, быстро взяв ключи со стойки, потянул Матео за собой на нужный этаж. В номер они ввалились сплетенным клубком тел. Гелиос страстно вжал Матео в едва успевшую захлопнуться дверь и стал осыпать поцелуями, хрипло шептать о том, как тот красив, красивее всех на земле, как он желанен и нестерпимо хорош во всем. И Матео рычал в ответ, срывая с него одежду, наплевав тут же на все косые взгляды и пересуды. Его Гелиос любит его таким, значит, все хорошо, значит, он достоин, а только это и важно. Дикая, бурная страсть, заставшая их на пороге, сменилась сладчайшей нежностью после. Они долго и неспешно принимали ванну, смывая с себя пыль дороги и последствия несдержанности, нежились больше часа в воздушной пене, обнявшись и лениво лаская разморенные, разомлевшие тела друг друга. А после, уже в постели, Матео умирал от нежности и восторга, когда Гелиос, растянувшись во всей своей божественной наготе на простынях, позволил ему делать с собой все, что тот захочет. Смотреть во все глаза, видеть его всего, видеть как никогда раньше, открытого, горячего, изнывающего под губами и шепотом, под чуткими пальцами и восхищенными стонами. Каждый изгиб, каждый укромный уголок, все напоказ, нараспашку. Гелиос был его целиком и полностью! Сумасшедший, порочный, не знающий устали и пресыщения. Это была безумная ночь неутолимой любви. Матео сбился со счета, сколько раз он кончал в это гибкое, выносливое тело, и сколько раз Гелиос сам беспощадно вбивался в него, исступленно впиваясь в кожу цепкими пальцами, губами, укусами, оставляя следы везде, помечая собой, заливая его семенем и блаженством. Эта постель к утру стала будто ареной после сражения двух гладиаторов. Скомканное белье, разводы от вина, бархатные ленты в изголовье, распластанные друг на друге тела, залюбленные до потери сознания, до невозможности шевельнуться. — Горничной будет о чем пофантазировать, — едва разлепляя губы смеялся Матео, поддев на палец нить нефритовых крупных бусин, что часом ранее Гелиос с упоением смачивал слюной в своем сладком рту, а потом мучительно медленно вставлял внутрь Тео, распаляя его этой изысканной новой пыткой. Они договорились поспать недолго, чтобы не тратить драгоценное время, предназначенное только для двоих. И правда, отдохнув несколько часов, и Гелиос, и Матео чувствовали себя прекрасно и бодро, несмотря на сладостную ломоту в телах и легкое головокружение от похмелья. Элио повел Матео завтракать, как и обещал, в лучший ресторан в городе, и тот уже не смущался более даже в таком великосветском месте своего внешнего вида и, возможно, недостаточности манер. Он видел, как пожирает его глазами Гелиос, как кричит он взглядом так громко и несдержанно: «Ты! Ты! Ты лучший! Ты мой! Ты единственный!» И вся неловкость и робость покидали Матео, оставляя только этот взгляд и эти беззвучные признания. Город встретил их шумом и летним жаром мостовых. Гулять вдвоем было совсем иначе, чем помнил Матео в свои редкие визиты. С Гелиосом все было другим. Сочнее, яростнее, ярче, интереснее. Он провел Тео по всем известным своей архитектурой и парадностью местам, завел в художественную галерею, где долго сравнивал мраморные очертания греческих богов с чертами и линиями Матео, и каждый раз боги проигрывали это сравнение, а Тео получал жадный, долгий поцелуй за колонной или той же статуей. Обедали они в речном ресторане на воде. Устрицы, белое вино, сочная зелень, ласковое скольжение ладони Матео по ноге Гелиоса и его легкий стон в ответ, обещающий снова так много. Вереница счастливейших часов — томность улыбок, радостный смех, глупые шутки и тут же горячий шепот и темный закоулок у паба, где Гелиос, стоя на коленях, похабно вжимался лицом Матео в пах и терся об него как обезумевший кот, урча и желая получить его прямо сейчас, хищно шипя ему в мгновенно набухшую головку, что он хотел бы сосать все время, без остановки и даже спать с его членом во рту... Какое уж тут здравомыслие и осторожность! Матео кончил как школьник, едва передернув пару раз рукой, а потом оба, смеясь, умывались в том же пабе и пили хмельной эль, подпевая местным музыкантам что-то о любви и войне, как всегда. — Я люблю тебя, Тео... Люблю до небес и обратно, — шептал ночью Элио, целуя все его тело, скользя губами вверх и вниз по смуглой коже. Меж теней золотился дурман и стелился прозрачный муар волос. — Не надо обратно... — выгибался навстречу Матео. — Останемся в небесах... Здесь... — стонал он и погружал свои пальцы в мягчайшие кудри, притягивая за них Элио к себе ближе, к животу, к груди, к губам, от которых нет сил оторваться, и кажется, что сердце вот-вот разорвется от этой любви, сгорит без остатка... Всю дорогу обратно в имение оба немного грустили. Возвращение к прежней жизни после этих фантастических дней было почти физически невыносимо. Матео не спеша ехал верхом на Яблочке и вглядывался в уже наметившиеся очертания поместья, думая о том, как теперь ему просыпаться каждое утро... помня, как это было все эти выходные. Сонные объятия, ленивые поцелуи едва на грани пробуждения, тепло рук, лицо Элио, уткнувшееся в изгиб его шеи, и тихие нежности, ласковые слова, перемежающиеся с такими же ласковыми прикосновениями. Не пылкая, томная, искренняя чувственность, утренняя нега, кольцо объятий, переплетение ног и россыпь невесомых поцелуев, и аромат кожи, еще сладко пахнущей безмятежным сном. Гелиос ехал чуть позади Тео и мысли его были почти созвучны. Все внутри него противилось возврату в строгие рамки жизни поместья, возврату к тайным встречам и сеновалам. Вдохнув один раз так глубоко и неописуемо свободно, он не желал разлучаться с возлюбленным ни на час... Уже минуя главные ворота и спешившись, Гелиос бросил быстрый взгляд на парадный вход и, обернувшись к берущему под уздцы их лошадей Матео, шало зашептал: — Та лестница... — полыхнул он горячим взглядом. — Лестница, что стояла на заднем дворе, все еще там? Матео робко осекся, но взглянув в горящие глаза Элио, улыбнулся и после недолгой громкоговорящей паузы спросил: — Ты уверен? — Никогда еще ни в чем не был так уверен, — тихо ответил тот и, быстро оглянувшись на дом, коснулся запястья Матео обжигающими пальцами. На парадной лестнице уже появились фигуры Барта и старшего лакея, и Матео успел лишь просиять счастливой улыбкой понимания и неприметно кивнуть Элио, на миг прикрыв с чувством глаза, рассыпаясь от нежности и осознания, что оба они думали об одном и том же всю дорогу назад. Барт уже спустился по ступеням и шел навстречу Гелиосу, и Матео, взяв коней за упряжки, повел их в конюшню, обернувшись лишь раз, чтобы увидеть, как его лучезарный милорд расправляет плечи, чуть надменно приподнимает подбородок и вежливо улыбается, благодаря слуг за расторопность и теплый прием. Холодные голуби глаз, изящные движения, никакой суетливости и пыла — Гелиос Гальба, сиятельный принц с текущим в венах золотом. — Вы ослепительны, ваша милость, — услышал Гелиос змеиный шепот из тени, когда после легкого, быстрого ужина поднялся в свои покои. У дверей его спальни стоял Романо и язвительно прикрывал деланное радушие гадливой улыбочкой. — Что ты здесь забыл? — отчеканил Элио. — Я не звал тебя. — Хотел засвидетельствовать свое почтение, милорд, и восхищение вами, — цедил тот сквозь узкую полосу полуулыбки. — Вы и правда просто светитесь, — сузил он глаза и, протянув руку из тени, дотронулся до ворота рубахи Гелиоса, чуть отодвигая его в сторону и открывая взору алый мак засоса. — И пылаете, — хищно добавил он, отстранившись. — Убери свои руки, — рыкнул Гелиос. — Ты забываешься! — Я-то как раз ничего не забываю, — довольно ухмыльнулся тот. — А вот вы... — он прищелкнул языком. — Как неосмотрительно, — Романо облокотился о стену и, сложив руки на груди, деланно вздохнул. — Конюх. Безродный плебей. Мужчина. Дикарь да необученный колдун к тому же... Есть о чем поразмыслить, мой лорд. Гелиос брезгливо окинул его взглядом и усмехнулся. — Тебя берет зло, что на его месте не ты, — колко бросил он и приоткрыл дверь в спальню, всем видом показывая, что собирается уйти, но Романо резким движением захлопнул створку перед его носом и зло зашипел, нависая над Элио всем телом: — Завидовать очередной вашей игрушке? Много чести! Сколько их уже было? Легион! Но да, признаю, ты никогда еще не терял осмотрительности настолько. Твой отец... — Заткнись! — просипел Гелиос и грубо оттолкнул Романо от себя. – Возможно, я не могу уволить тебя, чертов ты кусок дерьма, но уж превратить твою никчемную жизнь в скотский ад мне подвластно, — зло выплюнул он. — Не попадайся мне на глаза, Романо, не думай, что я не могу быть жесток. — О! В этом я как раз не сомневаюсь, милорд, — отряхивая лацканы, спокойно ответил тот. — Но и вы помните о том, как легко Я могу вернуть вас на землю из ваших розовых облаков. — Да что ты можешь, халдей?! — презрительно дернул плечом Элио. — Думаешь, отцу есть дело, где я и с кем провожу свое время.... — Сейчас нет, — хитро улыбнулся Романо и посмотрел на Гелиоса исподлобья, и словно туча наплыла на его лицо, злая и оскорбленная, довольная своей неозвученной властью. Гелиос почувствовал это надвигающееся нечто так, будто увидел воочию шторм. — О чем ты? — совладав с собой, строго спросил он, но пальцы его вдруг дрогнули. Тьма в глазах Романо не предвещала ничего хорошего. — Узнаете, мой лорд. Скоро все узнаете, — бархатно ответил тот и, развернувшись, скрылся в тени коридора, а Элио скользнул за дверь своей спальни и прижал руку к груди. Сердце билось испуганно-рвано. Во рту собралась горечь. Чертов Романо не смел бы дерзить, не имея туза в рукаве...