Ученик Чародея

Нашей любви, Солнце, завидовал Колизей Любить тебя, Солнце, больно, Но потерять было б еще больней...

      Самые жаркие дни остались позади. Августовский воздух был теплым и мягким, над головой стелилось прозрачно-голубое безоблачное небо, но эта безмятежность, противоречиво наполняла Гелиоса тревогой. Словно вся эта идиллия, этот штиль, нарочно были в сговоре с чем-то надвигающимся, с сокрытой пока за безбрежным горизонтом бурей, чтобы вопреки неминуемой грозе усыпить бдительность Элио. Эта неведомая, но ощутимая под кожей опасность довлела теперь над Гелиосом почти постоянно, стоило ему остаться наедине со своими мыслями и страхами. Подливал еще масла в огонь этой внутренней нарастающей паники и вездесущий теперь Романо, который, словно в дерзкую насмешку над своим милордом, без конца попадался тому на пути. Нет, он более не намекал, не ехидничал, не заводил крамольных бесед, напротив, был до омерзения учтив и услужлив, а его улыбка, растекающаяся на хитром лице, грозила превзойти знаменитую ухмылку Чеширского кота. Гелиоса бросало в дрожь каждый раз при виде этого оскала. Для него это был уродливый смех трикстера, лишенный юмора и веселья, но таящий в себе очевидное горе для Элио. Он это чувствовал, чуял, как волк, что, еще не услышав и не увидев, всем нутром осознает, что охотник близко, что участь его пред ружьем незавидна. Несколько раз он с трудом подавлял в себе желание подкараулить зарвавшегося наглеца Романо где-нибудь в галерее и вытрясти из него и дух, и правду, но... Голубая кровь рыцарей круглого стола текла в жилах Гелиоса, и он никогда не унизил бы себя подобным поведением, не опустился бы до скотского мордобоя и явных угроз. Сама мысль быть вблизи Романо теперь отдавала для него гнилостным дуновением затхлого болота и вызывала тошноту, как физическую, так и душевную. Гелиосу было действительно тошно от одного его вида и от того, что Романо каким-то неимоверным образом вдруг стал иметь эту, пусть и иллюзорную, но власть над ним. Немыслимые доселе ощущения для Гелиоса Гальба.       В один из вечеров он все же пошел на сделку с собственной гордостью и, дождавшись, когда всех позвали ужинать вниз, словно тать в ночи, прокрался в комнату своих слуг. Романо делил спальню с еще одним лакеем, но угадать, которая из кроватей и тумб принадлежит ему, не составило труда для Гелиоса, он знал, что тот получает самое большое жалование, и вещи его разительно отличались своей дороговизной от вещей младших лакеев. Брезгливо поддел Элио кончиками пальцев ручку выдвижного ящика у прикроватной тумбочки, пробежался взглядом по жалким богатствам слуги и, не найдя ничего полезного для себя, захлопнул обратно, не преминув после этого обтереть себе пальцы платком. Он, морщась, пошарил ладонью под тонкой подушкой и даже заглянул под матрац. Бегло ощупал как заправский досмотрщик всю висевшую в платяном шкафу одежду, но и тут не оказалось ничего стоящего внимания. С досадой покинул лакейскую Гелиос, с досадой от того, что понапрасну унизил себя и так ничего и не нашел. Ожидание казни — хуже самой казни. И нервы Гелиоса были почти на пределе...       Но все это, весь этот мрак неуверенности и серых догадок, внутренних бесконечных метаний и изматывающих домыслов, все это развеивалось, как утренний туман над рекой, стоило Гелиосу увидеть Матео.       Теперь каждый раз, даже завидев того издали на поле, сердце Элио делало счастливый кульбит и неслось навстречу, отметая сразу все страхи и тревоги, вычеркивая из памяти тут же все неприятности и невзгоды. В эти моменты был только Тео! Его Тео и целый мир у их ног.       Теплый взгляд, бережные руки, нежные слова отводили тучи от головы Элио, рассеивали их, и оставались только любовь, страсть, жажда, ласка без края, откровенность и искренность, доброта. Каждый день они открывались друг другу все сильнее, все больше пленяли друг друга. Гелиос впервые был так честен с кем-то, так разговорчив и прям. Ему хотелось, чтоб Матео знал о нем все, и хотелось знать все о Матео. Это было так важно, так желанно. Не бояться предстать как есть и видеть другого без прикрас. Элио впервые был по-настоящему собой и видел, что даже его недостатки, а их, конечно, было с лихвой, даже они любимы Матео. Гелиос с восторгом чувствовал, что Тео его принимает, понимает порой даже без слов и любит безоговорочно. И Гелиос всей душой отвечал ему тем же. Это новое неописуемое чувство полного единения, абсолютного слияния, совпадения во всем. Это сводило с ума, кружило голову, разрывало сердце и заставляло почти летать над землей. Никогда прежде Гелиос не испытывал ничего подобного, никогда ни к кому не чувствовал так много и остро, никогда никем он так не восхищался. Он любовался Матео, он ласкал его и взглядом, и телом, он думал о нем постоянно и даже во сне скучал по нему. С той волшебной поездки в город на выходные между ними что-то неуловимо поменялось. Будто оба они уверились в своих чувствах, в правдивости происходящего и в том, что жизнь порознь невозможна. Все дни напролет Гелиос проводил вместе с Матео, он даже стал раньше просыпаться, вопреки многолетней привычке. Конечно, не с петухами, как Тео, но все же и не к обеду, как прежде. Гелиос так много времени проводил в поле и в лесу, что кожа его, от природы бледная и невосприимчивая к загару, стала золотиться почти медью, волосы выгорели до совершенно белого оттенка, почти жемчужного, а выхоленные руки немного огрубели от постоянной езды верхом. Но все это не беспокоило Элио, ему нравились эти изменения, будто и благодаря этому он становился ближе к вольному ветру Матео, немного диким, простым, вседозволенным и сильным. Да, рядом с Тео он чувствовал себя полным сил, небывалой энергии и бурлящей в крови жизни. Матео был огнем, ураганом, бурным водопадом, он действительно был стихией, и это ощущалось даже когда он был в покое и не прибегал к своим чарам. Сила, исходящая от Тео, будто охватывала все вокруг, все, что было в его поле видимости, в близости от него. Охватывала и проникала в тебя, укутывала собой, щедро лилась медовыми ручьями, даря ощущения запредельной уверенности и мощи. Иногда Гелиос даже пугался, как это чувствовалось внутри, как сильно влияло на него, как манило. А Матео, казалось, и не замечал за собой этого дара. Он принимал свои способности как данность, как что-то совсем обыденное и не впечатляющее. И это тоже подкупало своей невинностью. Сколько раз Элио видел магов много слабее Матео, но так сильно кичившихся своими умениями! Сколько спеси чаще всего было у этих обученных, но в большинстве своем посредственных колдунов... А тут такая первозданная, природная сила и такая врожденная скромность, простодушие, такое тепло... И в этом тепле Гелиос забывал обо всем, расслаблялся, железные тиски тревоги спадали, и он плавился, млел в руках Матео, плывя по волнам их любви и волшебства, и ничего более не имело значения.       Но особенно сильно теперь Гелиос ждал ночи. Это было самое волнительное и драгоценное время для них обоих. Раньше Матео никогда не посягал, не смел нарушать уединение Гелиоса в его покоях, но теперь, после того откровенного призыва в день их возвращения из города, он еженощно поднимался в спальню своего милорда по приставной лестнице. Едва всходила луна, и дом погружался в тихую дрему, Матео, оставив все дела, спешил к Элио. И этот звук, легкий шорох остова лестницы об подоконник, стал самым желанным для Гелиоса. Он летел к окну, смеясь и шепча, и тут же обнимал Тео, едва тот перешагивал через карниз внутрь.       Первое время, несколько первых упоительных ночей, они старались быть как можно тише — приглушенно хихикали, ходили почти на цыпочках, шипели от страсти, вгрызаясь в перину и выкручивая простыни почти до узлов. Но уже через неделю стали вести себя свободнее — говорили в голос, не крались вдоль стен и не прыскали приглушенно от смеха, как два нашкодивших мальчишки. Эти вечера стали для них отрадой и покоем, временем, когда можно было представить, вообразить, что так оно и должно быть, что это их дом, их право быть вместе, их спальня, их и только их выбор и счастье. Гелиос перестал жадно накидываться на Тео с порога, раздевая его почти налету, ему милее стали длинные, тянучие минуты возле камина, когда Матео так по-домашнему ложился у его ног и листал журнал, и можно было просто смотреть на него — на блики огня на обнаженной спине, на блеск его волос и задумчивый взгляд, если тот читал что-то в своем любимом греческом словаре. Просто быть рядом стало для них порой даже приятнее, чем горячая страсть в постели.       Пресытившиеся своей пылкостью днем в поле или у океана, часто ночами они просто лежали в обнимку, тесно прижавшись друг к другу, пока Гелиос мирно не засыпал на груди Матео, ласково перебирая пальцами пряди его волос. И в этом было даже больше, чем в самой дикой, разнузданной их близости. В этом было столько сакральной нежности, почти молитвенной тяги, совершенства быть вдвоем.       Матео всегда пробуждался на заре и, сладко потягиваясь, вжимал в себя тонкое, теплое тело Гелиоса, ласково поглаживал его плечи и спину, и долго смотрел в безмятежное лицо, водил иногда подушечками пальцев по контуру его черт, едва-едва касаясь скул, лба, переносицы и чуть приоткрытых во сне губ.       — Ты такой красивый, — восхищенно шептал он и, не в силах сдержаться, целовал еще сомкнутые дремой глаза Элио и его уже тянущиеся навстречу губы. И в этот момент душа Матео замирала на миг, растворялась в этом сонном утреннем поцелуе, пела оду радости и любви, и сердце его зацветало в груди.       Однажды, распахнув глаза и еще в сонливой истоме, вплетая руки Матео в волосы, Гелиос увидел, как вдоль стен и по краю постели вверх к потолку тянутся гибкие зеленые стебли. Они вились, оплетая деревянные столбики кровати и полог и большую часть резных шпалер, и распускались прямо на глазах полноцветными душистыми клематисами. У Гелиоса перехватило дыхание, и он, приподнявшись на локтях, ошарашенно и влюбленно уставился на Матео, не в силах пошевелиться. Тот нежно улыбался и, склонившись к ошеломленному лицу Элио, стал ласково водить по нему губами, шепча тихо-тихо его имя, перемежая с бесконечными «люблю».       — Ты невозможный! — отмерев, с придыханием откликнулся на поцелуи Гелиос. — Кто еще на земле ТАК признается в любви... — млея шептал он, откидываясь на подушки и подставляя шею и грудь под жаркие губы. — Ты будто из сказки...       — Это от того, что ты самый настоящий принц, — улыбаясь, скользил языком по его телу Матео. — Ты царь царей. Ты лучший во всем… — сладко тянул он, выписывая на животе Элио руны страсти и исполняя горячим ртом все его утренние желания.       Гелиос никогда не был сентиментальным или романтично-ранимым, но в тот день он впервые дрогнул. Открыто дрогнул перед Матео, потому что тот брал руками его душу, согревал ее в ладонях, даря бескрайнюю любовь и уверенность в ней. И Гелиос отвернулся, чувствуя, как жжет под веками, и подступают к горлу наивные слезы. Первые в его жизни слезы счастья!       Погода, как всегда непредсказуемая и капризная, неожиданно ввела свои коррективы в нежный досуг Гелиоса и Матео. Середина августа обрушила на поместье летние ливни и грозы, а порой и штормовой ветер. Весь скот и лошади большую часть дня томились в стойлах, сад пропах влагой, а почва радостно разбухла, давая повторные буйные всходы, в кои-то веки без помощи Тео. Работы у всех разом поубавилось. Будто это непогодье укрыло невидимой кисеей весь дом, погрузив его в уютное безделье и дремотную праздность.       Айлин стала все больше времени проводить на кухне, делая заготовки к зиме, и по поместью расстилался приторно-сладкий аромат ежевичного желе и свежевыпеченного хлеба, перетертых в пасту орехов и высушенного боярышника.       Из-за общей возникшей везде сырости и ползущего по полу холодка дом стали чаще топить, и треск кедровых поленьев баюкал с утра до вечера, делая все вокруг таким ленивым и будто уже по-осеннему сонным, покойным.       По утрам Матео теперь не вскакивал спозаранку и не вылетал стремглав из окна, чтоб успеть позавтракать и нестись в поля, а нежился в постели с Элио почти до полудня под стук дождя за окном, периодически то засыпая, то просыпаясь от неспешных поцелуев. Вылезать из-под одеяла обоим решительно не хотелось, и на несколько дней кровать Гелиоса стала их полноценным пристанищем. Они читали и шутили, прямо там же ели, любили друг друга до ломоты в теле, играли в шахматы и слова. Это большое мягкое ложе стало для них и столовой, и игровой, и библиотекой, и всем, что только можно было вообразить. Гелиос часами расхаживал в шелковом черном халате и забавлял Тео пантомимами из виденных им когда-то оперетт — ему так потешно удавались кокотки и одалиски, и Матео смеялся до слез, ловя его за глянцевый кушак и, усадив к себе на колени, утыкался в изгиб шеи, шепча чудовищные непристойности, которые, к слову, Гелиоса ничуть не смущали.       Когда приходила горничная или еще кто из слуг, включая Барта, Матео прятался за пологом постели и едва сдерживал хохот, слыша, как отыгрывает Элио будто бы легкое нездоровье, тем объясняя свое нежелание спускаться к обеду, ужину и вообще куда бы то ни было.       — Ломака, — язвил Тео своего прекрасного лицедея и снова, и снова утягивал под одеяло, в воздушный, жаркий кокон перин и объятий.       Но рано или поздно покинуть это сказочное убежище все же пришлось... Спустя три дня беспросветного дождя и мороси, безделья и неги, Тео и Гелиос, конечно, порознь, все же выбрались из своих подушек и покрывал и нехотя, но вернулись к обществу других обитателей дома.       Гелиос полдня отвечал на скопившиеся письма, одно за другим отклоняя приглашения местных на ужины и карты, а Матео обошел с инспекцией все конюшни и даже выехал в угодья, чтоб удостовериться, что урожай не посечен, а рожь и горох не полегли. Он пообщался с Айлин и Сильвой, которые лукаво щурились в его сторону, но деликатно смолчали, не расспрашивая о таком долгом отсутствии. Легенда о желании подтянуть греческий в уединении у себя в комнате трещала по швам, но Тео не собирался оправдываться. На его стороне была сама Любовь, а Любовь, как известно долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится и не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не радуется неправде, не мыслит зла, но все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит*...       К вечеру покончив с делами, оба они, и Матео, и Гелиос, как уговорились еще с утра, встретились в оружейной. Гелиос к моменту, как вошел Тео, уже расслабленно попивал бренди в глубоком кресле возле огня и листал коллекционный каталог доспехов времен королевы Елизаветы, безжалостно оставляя ногтем зарубки в понравившихся местах. Матео бесшумно подошел к нему сзади и обнял со спины, зарываясь лицом в теплую золотистую макушку.       — Как прошел твой день? — ласково мазнул он губами по виску Элио и, дерзко отбросив с его колен бесценный каталог, рухнул на эти колени сам, обвиваясь всем телом, вжимаясь страстно и соскучившись.       — Пресно, — закатил глаза Гелиос и с силой обнял в ответ. — Я считал минуты... — нежно улыбнулся он и потянулся за поцелуем. — Ну что, тебя замучили подозрениями и вопросами? — оторвавшись от сладких губ, смеясь, спросил он Тео спустя пару минут, оглаживая его спину через рубашку и чуть потираясь о бедра.       — Никто и словом не обмолвился, — откинулся в его руках Матео, давая Гелиосу свободу движений и возможность гладить не только свою спину, но и грудь.       — Выпьешь со мной? — игриво лизнул Элио Тео по подбородку. — Я выудил сегодня из погреба отличное пойло, — и он, приподняв Тео с своих колен, встал и плеснул ему в стакан душистого бренди. — Видел бы ты лицо Барта, когда я забирал его, — потряс он бутылкой над головой. — Попробуй, — протянул он бокал Матео и сел у его ног. — Чудный букет, но сшибает с ног почти с глотка, — он заговорщицки подмигнул и залпом выпил свою порцию.       — Обожаю тебя пьяным, — рассмеялся Матео. — Ты становишься таким вредным и диким, а еще ругаешься как егерь.       — Догоняй! — плеснул Гелиос ему в стакан еще и легонько цапнул зубами за предплечье.       — Будем дикими вместе? — рассмеялся Тео и тоже опустошил свой бокал.       Позади них во всю стену были развешаны мечи и шпаги, клинки и мушкеты — обширная коллекция этого оружия собиралась не одним поколением Гальба, и каждый предмет имел свою историю и непомерную цену.       Гелиос подошел к экспозиции и вынул из стойки одну из шпаг — самую приметную за счет украшенной изумрудами гарды.       — Ты владеешь мечом, мой ловчий? — томно спросил он и полоснул шпагой по воздуху.       — Я не люблю оружие, — ответил тот, поднимаясь из кресла и отставляя бокал на столик возле. — Оружие — это всегда смерть...       — Но и красота! — восхищенно выдохнул Гелиос, покачивая в руке шпагу. — Смотри, какая сталь, какой отлив... А баланс! — он витиевато взмахнул вокруг себя узким клинком, вспарывая тишину хлестким звуком бесцельного удара. — Смертоносное, да! Но и прекрасное, — вспыхнул он глазами и, непринужденно приняв стойку, направил острие шпаги в сторону Матео. — Хочешь, научу тебя?       Матео восторженно пожирал Элио глазами. Тот выглядел грациозно и воинственно, и невероятно сексуально. Блики от огня играли на его коже и полыхали на клинке, поза была гибкой, но уверенной — он определенно знал, что делает и, главное, как выглядит сейчас. Щеки его чуть заалели, а глаза сияли азартом, но и нежностью, обращенные сейчас к Тео и призывая того к игре. «Искуситель…» — подумал в этот миг Матео, и в горле у него пересохло от восторга.       — Возьми эту, — указал Гелиос на еще одну висящую на стене шпагу, точь-в-точь такую же, как та, что он держал в руке, но украшенную не изумрудами, а рубинами. — Эта моего прадеда, — протянул он клинок Матео. — У нее самый легкий эфес.       — Старинная? — смутившись, принял клинок Матео и неловко выставил его перед собой.       — Да. Бывалая, — усмехнулся Элио и на тревожный взгляд Тео рассмеялся, отмахиваясь. — Шучу, — фыркнул он. — Мои предки брали в руки мечи лишь для того, чтоб попозировать для фамильной галереи портретов. Сомневаюсь, что хоть часть из этого металла была обагрена.       — Это утешает, — выдохнул Матео и попытался принять ту же позу, что и Гелиос.       — Нет, постой. Не так, — опустил тот свою шпагу и подошел ближе. — Ногу вперед, а ступню прямо, — объяснял он и, присев на корточки, развернул руками ступню Матео в нужном направлении, не преминув попутно поцеловать его колено. — Вот так. А та, что позади, должна быть перпендикулярно ведущей, — он поправил и вторую ступню Матео, поворачивая ее под необходимым углом. — Теперь расслабь корпус и чуть присядь в плие. Спину держи прямо, — провел он рукой между лопаток Тео, а после обхватил ладонями его ягодицы и чуть сжал их. — А задницу выше, — и игриво погладил. — Чуть попружинь ногами, — показал он Матео позицию. — Мягче...       Матео чувствовал себя неуверенно и немного нелепо, но ему нравилась возбужденная увлеченность Элио, и он повиновался и смело чуть присел, пружиня ногами и покачиваясь вперед-назад, будто проверяя себя на устойчивость.       — Молодец, — одобрительно улыбнулся Гелиос. — Твое тело чувствует позу и опору, — он зашел Матео за спину и направил его руку вместе со шпагой вперед. — Теперь выпад, — объяснял он. — Шпагу нужно держать прямо и ровно, — он поддерживал кисть Тео в своей руке и направлял его движения. — Я предпочитаю нижнюю позицию... — вдруг с придыханием, очень двусмысленно добавил он и, лукаво склонив голову, обдал горячим дыханием ухо Матео, от чего у того по шее побежали мурашки, а глаза прикрылись сами собой. Гелиос вжался в него со спины и шепотом продолжил объяснять: — Нижняя позиция защищает гардой кисть и предплечье от укола снизу. С учетом твоего роста, это, так же, как и для меня, самое удачное положение. Рука должна быть немного опущена, — поправил он ласково запястье Тео, продолжая нежно поглаживать его вдоль ребер. — Кисть находится ниже плеча и острие ровно напротив него, чтобы рука и клинок образовывали тупой угол вершиной вниз.       Матео чуть запрокинул голову назад к Элио, и тот тут же впился в его рот поцелуем, страстно лаская податливые губы...       — Не отвлекайся, — шутливо лизнул он напоследок все еще тянущиеся к нему губы Тео. — Приступим?       Гелиос отошел на небольшое расстояние от Матео и встал в стойку,       — Отведи для удобства вторую руку назад, — подсказал он немного поплывшему от поцелуя Матео. — Делай выпад и медленно наступай, — Гелиос продемонстрировал как нужно двигаться, сделав несколько скользящих шагов. — А потом атакуй, — он резко выставил ногу вперед и быстро скользнул своим клинком вдоль клинка Тео. — Это проходящий батман, — объяснял он отшатнувшемуся от несильного удара Матео. — Видишь, мягкое скольжение вдоль всего клинка и его отвод в сторону дает возможность уколоть противника, например, в шею или плечо.       Матео отпрыгнул назад и рассмеялся:       — Ты опасен!       — Еще как! — в тон ему ухмыльнулся Элио и, красуясь, виртуозно поиграл шпагой в руке. — Итак, — вернулся он в исходную позицию, — En garde!** — выкрикнул Гелиос и кивнул Матео нападать.       Тот неуверенно продвинулся мелкими шажками вперед и ударил сбоку шпагой по шпаге Элио.       — Отлично! Еще! — приободрял тот, выставляя защиту. — Резче! Не бойся. Я не буду парировать, — и Матео сделал еще несколько шагов, наседая на Гелиоса и заставляя его отступать вглубь комнаты. Тео хаотично наносил удары по его клинку, но Элио, разумеется мгновенно все их блокировал и отражал. Какое-то время был слышен только пронзительный лязг шпаг и шумное дыхание Матео, вошедшего в азарт и желающего хоть раз зацепить эту неуловимую грациозную рысь.       — Меняемся! — отскочив снова в центр комнаты, выкрикнул Гелиос. — Теперь я буду атаковать! — он ничуть не запыхался, но разрумянился и рванул ворот рубахи, ослабляя его давление. — Allez!***       Матео попятился и попробовал повторить движения Элио, виденные им, когда тот защищался, но увы... С первых же минут Гелиос стал мощно наступать, нанося удар за ударом по клинку Матео, и в конце концов резким росчерком слегка полоснул ему по плечу — ткань рубахи тут же разошлась в месте касания, а на коже Матео проступила небольшая царапина, тонкая и совсем не глубокая бледно-розовая полоска с начавшей едва набухать нитью крови.       — Ауч! — дернулся Матео и приложил руку к ранке.       — Ты повержен! — смеясь крикнул Гелиос и, отбросив шпагу, ринулся к Тео и обнял его.       — Я повержен уже много дней, — улыбнулся тот, обнимая в ответ. — Вылечишь меня? — хитро сощурился он и запустил пальцы в растрепанные волосы Элио, и тот склонился к его царапине и стал нежно сцеловывать полоску крови, зализывать ее, прижимаясь все сильнее, уже с напором оглаживая спину и бедра Матео.       — Буду лечить тебя всю ночь... — урчал он, несильно покусывая Тео в плечо и продвигаясь этой лаской выше, к шее, к мягкой мочке, к скулам...       В дверь негромко постучали, и Гелиос застонал от разочарования и досады. Отстранившись от губ Матео и быстро запахивая на нем уже распахнутую было рубашку, он выкрикнул:       — Одну минуту! — и стал спешно приводить в порядок и себя, усаживаясь в кресло, чтобы не было так очевидно заметно его возбуждение. Матео отошел к стене и едва успел закрыть последнюю пуговицу на воротничке, когда в комнату, обождав положенные полминуты, вошел Барт.       — Ваша светлость, милорд, — обратился тот к Гелиосу.       — Что такого случилось, Бартоломью, что ты потревожил нас в такой поздний час? — благостно улыбнулся Элио, поворачиваясь к управляющему лицом и видя, как тот осекся, ища объяснения произнесенному «нас». Он коротко окинул комнату взглядом и тут же увидел вышедшего из тени Матео все еще со шпагой в руке.       — Милорд дал мне урок фехтования, дядя, — улыбнулся Тео, бережно возвращая клинок на место.       По лицу Барта пробежала рябь недовольства, но он учтиво кивнул, будто говоря этим, что удовлетворен таким объяснением присутствия Тео.       — Вам пришло письмо, сэр Гелиос, — вновь обратил Барт свой взгляд к Элио. — Оно из столицы, от вашего отца, — добавил он и поднес к Гелиосу на круглом подносе запечатанный сургучом конверт с гербом Гальба на лицевой стороне.       Лицо Гелиоса тут же побледнело, но он быстро взял себя в руки и принял письмо.       — Спасибо, Барт, ты можешь быть свободен, — хладнокровно произнес он.       Барт так же сдержанно кивнул и развернулся к выходу,       — Матео? — позвал он уже у порога. — Ты идешь? — вопросительно вскинул он бровь и прошелся по Тео строгим взглядом.       — Он побудет еще со мной, — вместо Тео небрежно ответил Гелиос, но царапнул Барта исподлобья с вызовом.       — Ваша светлость, Матео ждут его обязанности, — не моргнув глазом отразил его взгляд Барт и упрямо сжал губы.       — Я освобождаю Матео от его обязанностей на сегодня, — легкомысленно махнул в воздухе рукой Гелиос и ехидно улыбнулся. — И на всю неделю вперед, — добавил он. — Тео будет полезней мне здесь.       По лицу Барта забегали желваки, и только многолетняя отточенная выдержка и вымуштрованное почтение к титулу удержали его от колкости и откровенной демонстрации неприязни сейчас.       — Ну правда, Барт, — примирительно смягчил тон Гелиос и встал из кресла, — Тео единственный мой ровесник во всем имении. Не лишай меня его дивного общества, прошу, — он мягко улыбнулся и ласково посмотрел в сторону Матео.       — Ровесник... но не ровня! — резко отрезал Барт, словно ударив хлыстом. — Но как вам будет угодно, милорд, — опустил он тут же глаза, беря себя в руки и примиряясь с поражением.       — Я сделаю вид, что не слышал этого, — окатил его холодом Гелиос и с тревожной нежностью посмотрел снова на ошарашенного Матео.       Оба они были обескуражены словами Барта и оба не понимали, что тот имел ввиду не Матео, а Гелиоса...       — Напрасно мы сердим его, — задумчиво произнес Тео, едва за Бартом захлопнулись двери.       — Он оскорбил тебя, — сурово ответил Гелиос и сжал руку Матео в своей.       — Уверен, он не имел в виду ничего плохого. Он беспокоится обо мне, и только...       — А я уверен, что имел, — насупился Гелиос. — Ты лучший из людей! Как он может говорить такое, — откровенно возмущался он.       — Не бери в голову. Дядя старой закалки. Он не понимает... — Матео ласково провел пальцем по тыльной стороне ладони Элио, — не понимает, что мы... Что ты... — он поцеловал Гелиоса в щеку и зарылся лицом в его волосы, легко приобнимая за плечи. Тот все еще сжимал в руке полученный конверт и напряженно вертел его в пальцах.       — Мне уйти? — деликатно спросил Матео, чувствуя это напряжение в Элио.       — Даже не думай, — уткнулся тот ему лбом в плечо и застыл, растягивая момент покоя и тепла перед тем, как прочесть, он был уверен, дурные вести.       На несколько минут Матео отошел к окну, дав Гелиосу возможность без свидетелей прочитать послание. Тот сел обратно в кресло у огня и, немного внутренне подрагивая, разломил сургуч. Глаза его быстро пробежались по сухим приветственным строчкам...       Матео отвел гардину в сторону и посмотрел в сумеречный сад. Вдалеке виднелась белеющая поросль жасмина, уже сильно обредевшая, но все равно прекрасная. Тео помнил, что именно в том месте он впервые сказал Элио о своих чувствах. Дождь стал слабее, но еще моросил, и по стеклу расплывались резкие капли, медленно стекая к карнизу. Матео глотнул бренди, его немного клонило в сон. Пасмурная погода всегда наводила сонливость и вялость. Он подумал о том, что стоит прихватить с кухни поднос с фруктами, прежде чем им отправиться в спальню Гелиоса — кисло-сладкий сок мандаринов так хорошо освежает и бодрит, а он хотел бы взять реванш за такой постыдный проигрыш в фехтовании, но уже, разумеется, не на тренировочном ковре, а в постели... Все эти неспешные, приятные мысли вдруг были резко оборваны хриплым ругательством.       — Дьявол! — прорычал Гелиос за его спиной. — Проклятье! — почти выплюнул он с яростью, и Матео увидел, как Элио гневно комкает письмо и бросает его в огонь.       — Что случилось? — тревожно вскинулся Тео и, задернув гардину, хотел подойти к Элио ближе, но тот вдруг вскочил с кресла и все еще сдавленно ругаясь, спешно выбежал из комнаты, ничего не ответив и даже не обернувшись.       Матео вздрогнул от хлопка тяжелой двери и напряженно посмотрел в камин, где, уже свернувшись, догорало письмо от сэра Питера.       В беспокойном замешательстве растерянно Матео постоял еще пару минут возле потрескивающего очага и, повинуясь догадке, ринулся вслед за Гелиосом. Он бежал по галерее, натыкаясь на горничных, что, как обычно в этот час, готовили спальни, и, миновав гостиную и холл, не найдя ни там, ни там Элио, выбежал на крыльцо.       На дворе было уже совсем темно. Густой синий мрак рассекала бледная дорожка луны, и она же подсвечивала искры все еще накрапывающего дождя. В глубине сада, в направлении хитросплетения лабиринта, высаженного из розовых кустов, Тео заметил мелькнувшее белое пятно — рубаха Гелиоса взметнулась пузырем и исчезла из вида в цветущем туннеле розария. Матео выбежал из-под навеса и устремился следом. Дождь мгновенно посек его щеки и стал пробираться под воротник, но Тео не обратил на это никакого внимания. Он свернул к лабиринту и в нарастающей панике стал искать в глубине этих душистых зарослей Элио. На его крик тот не отозвался, но Матео хорошо знал эти насаждения, он сам когда-то взращивал их, повинуясь прихоти Барта и садовника Лео, который, начитавшись столичных журналов по садоводству и ландшафтному дизайну, грезил о розах, высаженных именно на манер лабиринта и аккуратно подстриженных ровными кубами. Тео знал, что как не крути и не сворачивай — выход один. Схема была несложной, поверхностно-прогулочной — идти всегда вправо и достигнешь границы сада и живой изгороди, образующей конечный тупик. Там-то Матео и нашел Гелиоса, скрюченно сидевшего прямо на земле, всего уже вымокшего и дрожащего, уткнувшегося лицом в колени и будто совсем не реагирующего ни на что вокруг.       — Эл... — тихо позвал его Тео и присел рядом. — Элио, — бережно дотронулся он до его плеча, но тот дернул им, отбрасывая заботливую ладонь. — Что случилось, черт побери?! — вспыхнул Матео и с силой отцепил руки Гелиоса от его же колен. Тот медленно поднял лицо и будто в тумане посмотрел ему в глаза, губы его скривились горечью.       — Все кончено, мой ловчий, — глухо произнес он. — Мне конец, — дьявольски усмехнулся Элио, без радости и иронии, но с горем, плескающимся на дне зрачка. — Я знал, что что-то надвигается, знал... — едва шевелил он дрожащими губами, — но я не думал, что так скоро... И...       Матео шумно выдохнул и сел рядом, так же, как и Элио, прямо на мокрую землю. Он развернул Гелиоса к себе и положил руки на его плечи.       — Успокойся, мое солнце, — попробовал он нежно прижать Элио к себе, но тот отстранился.       — Ты не понимаешь... — выстонал он и снова опустил лицо, к бледным щекам налипли мокрые потемневшие волосы, а по скулам стекали капли дождя.       — Скажи мне, что произошло? — твердо спросил Матео. — Ну же, Гелиос, — чуть повысил он голос и сжал плечо Элио сильнее.       — Отец приезжает, — выдохнул тот, и Тео показалось, что голос его дрожит от подступающих слез.       — И только? — нахмурился Тео, не понимая драмы.       — Он приезжает не просто с визитом и поохотиться, — хмыкнул с отчаяньем Гелиос и после недолгой паузы вскинул голову: — Он нашел мне жену!!! — горько выкрикнул он. — Так и написал! Все решено, понимаешь?! Какая-то непервоочередная дофина спит и видит себя леди Гальба. Ее зовут Кристабелла... — Элио уже совсем в голос всхлипнул и тут же рассмеялся, явно падая в истерику. — Какое имя! Будто неодушевленный предмет...       — О чем ты говоришь?! — отшатнулся Матео, словно не до конца понял его слова. — Какая Кристабелла?.. О чем ты вообще?       — О том!!! — вдруг яростно закричал Гелиос. — О том, что я никто, понимаешь? НИКТО!!! Я ничего не умею, не знаю. Я даже не маг! Пустое место! У меня ничего нет. Все состояние, что оставила мне мать, кануло в Лету. Вот уже который год я нахлебник на шее отца. Он пытался пристроить меня пару раз, но я нигде не был пригоден. У меня нет способностей, нет знаний. Я не умею вести переговоры, не знаю дипломатии, как отец, ничего не смыслю в политике вообще. Я даже не смог осесть в министерстве, так как совсем не владею точными науками. Я пшик! Никчемный во всем. Все, что я знаю и могу — это быть Гелиосом Гальба! Отец долгое время решал, как поступить с таким позорным наследником. Он не доверял мне, не подпускал к делам, зная, что я бездарь, и только и мечтал избавиться от такого груза. И вуаля! Какая-то старая дева, засидевшаяся в своем розовом будуаре, но очень богатая, согласилась принять мое предложение! Предложение отца! Я помолвлен, Тео! Помолвлен неизвестно с кем и без возможности отказаться.       — Стой, стой... — замотал головой Тео, передернув плечами и обтерев лицо от набежавших дождевых капель. — Подожди, — выдохнул он. — Что это за бред? Что за средневековье? Не можешь отказать?! — он рассмеялся. — Ты свободный человек, Эл. Взрослый, самостоятельный... О чем вообще речь?       — О том, что без денег отца, без его поддержки у меня нет ни пени, — прошептал тот. — Я нищий, Тео. Я пустое место. Даже мой собственный дом, доставшийся мне от матушки, заложен несколько раз. Я полностью во власти отца, и он прекрасно знает, что у меня нет вариантов. Я не могу работать, не могу преподавать, не могу даже быть средненьким чинушей или заштатным магом. Единственный способ не пойти по миру и не быть приживалой у собственного отца, это жениться на деньгах, — он скривился и отвернулся, все тело его дрожало, а по лицу текли струи дождя, хотя Матео был уверен, что вперемешку со слезами, злыми и отчаянными, стыдными и совершенно безысходными.       — Послушай меня, — спокойно сказал Матео, немного подумав и разложив всю эту сумбурную речь-признание в своей голове. — Ты не обязан делать это, слышишь? Не обязан, — Матео придвинулся ближе и через сопротивление, но обнял Гелиоса. — У меня есть деньги, — выдохнул он ему в ухо. — Не бог весть что, но этого хватит на хороший дом на берегу, — Гелиос вскинул лицо и ошарашено посмотрел на него в ответ. — Ты же любишь океан? — улыбнулся Матео. — Выберем просторный, добротный дом. С садом. Заберем с собой Барта и Айлин. У нас будет своя семья. Слышишь? Я позабочусь о тебе. Тебе не нужно ломать свою жизнь, не нужно подчиняться чужой воле только из-за денег. Мы можем быть счастливы, — просиял доверчивой улыбкой Матео. — Ты и я, наши старики... Я многое могу. Во всем графстве знают о моей силе и возможностях. До этого дня я не думал о том, чтоб зарабатывать чарами, но ради нас я сделаю это. И я могу вести дела, и Барт может. Я умею разводить лошадей и скот, и сеять, и получать прибыль. А если и нет, то я мог бы... Кто знает?.. — он пожал плечами и снова обнял Гелиоса, сильнее прижимая к себе. — Ради тебя я научусь чему угодно. Конечно, я не алхимик и не могу сотворить золота из ничего, но я достаточно силен, чтоб сделать из земли монеты, — плечи Гелиоса перестали дрожать, он весь обмяк в кольце сильных, надежных рук и зарылся лицом в мокрую рубаху Матео. — Ты слышишь меня, счастье мое? — нежно гладил его по спине Тео. — Я не смогу жить без тебя... Не смогу. Я люблю тебя и буду любить всегда. Любить и заботиться, беречь. Ты не будешь один.       — Но у меня совсем ничего нет, — поднял лицо Гелиос. — Совсем ничего, кроме долгов и Александра, — неуверенно, стыдливо наконец-то улыбнулся он навстречу губам Матео. Тот поцеловал его мягко и ласково и взял его лицо в свои ладони.       — У тебя есть я, Гелиос. Я! И я клянусь семью небесами, что сделаю все ради тебя. Абсолютно все! Все, что попросишь, — припечатал он слова страстным поцелуем, и где-то вдали раздался раскат грома, словно ставя точку в этой клятве, скрепленной поцелуем, дождем и облегченной улыбкой Гелиоса.