Прощайте, мой сеньор! К моим смешным несчастьям Вы глухи до сих пор — Ну, так тому и быть! Я покидаю двор И падаю в ненастье, Выпрашивая в дар Возможность вас забыть. Канцлер Ги
Тео мчался во весь опор, его слух обострился до предела, но явно морочил. Тео слышался лай собак, грозный рык стаи гончих — ему мерещилась погоня! Но сколько бы он ни оборачивался, позади было пусто — поле, степь — из видимости давно пропали и дом, и садовая стена, и сам сад, уже скрылась аллея и даже пастбище, а он все пришпоривал коня, задыхаясь ветром, и слышал, будто без конца повторяющееся эхо, звук выстрелов, вой псов... так близко, словно вот-вот голодная пасть сомкнется у него над голенищем. В груди Матео нестерпимо жгло, он глотал порывисто воздух и никак не мог отдышаться, гортань раскалилась, и каждый вдох резал ее словно ржавым ножом, в глазах рябило от скорости, щипало, мелькали узнаваемые места — могучие липы по краям тракта, взъерошенные елки у пролеска, череда пней, заросших синим мхом — знакомые картины сменялись быстро, Тео не успевал зацепиться взглядом за привычный пейзаж, и всё вокруг виделось ему чужим и опасным. Солнца на небе не было, пелена низких облаков, серых и тяжелых, затянула небосклон. Тео не понимал который час, сколько он уже вот так несется, подстегивая Яблочко, сколько прошло минут, часов? Он мог думать только о том, как больно, чудовищно больно дышать, как хлещет холодный ветер по лицу, как мучает жажда, и тяжело сипит конь под ним. Думать о другом не выходило, он не мог заставить себя вернуться мыслями к ломкой, согнувшейся пополам фигуре в черном сюртуке... и к прозрачным глазам, что даже не взглянули на него в последний раз! «Он даже не посмотрел... Даже не посмотрел! Не шевельнулся. Не поднял головы... Не произнес ни слова!!!» — дикая резь сразу же кромсала изнутри череп Матео, виски взрывались, и он переставал помнить, переставал видеть это раз за разом, приказывал себе перестать. И черная фигура рассыпалась под грохот пальбы, а глаза Элио рассеивались холодным туманом... иначе смерть! Иначе он задохнется, иначе упадет на землю и останется в ней. И Тео бил стременами по бокам Яблочка, жег легкие порывами ветра, летел, как валькирия над бранным полем, как ярая всадница бури, заполняясь гневом и огнем и всё слыша позади себя вой, скрежет и лязг зубов. Когда стало темнеть, а под ворот куртки заполз вечерний холод, Матео добрался до дальней части леса, вдоль которого мчался всё это время по пустынному тракту. Тут он остановился и наконец-то спешился и отдышался. Страшно хотелось пить и согреться, забыться — притвориться, что все это сон, кошмарный сон, что ничего не было. Хотелось домой, хотелось обнять Барта, хотелось никогда больше не чувствовать то, что Тео чувствовал сейчас, то, чему не было даже названия — какая-то сплошная тьма и боль, будто кроме них никогда ничего и не было внутри и уж точно больше не будет. Матео опустился на землю и сжал лицо ладонями, из горла рвался крик, но он сдержал его и потряс головой, пытаясь прогнать удушье. Начали сгущаться сумерки, он посмотрел на горизонт, прикидывая сколько времени был в пути, и подумал о том, что скорее всего за ним и правда вот-вот пустят погоню. За ним — за убийцей! За беглецом! За предателем! Продолжать следовать по тракту было неразумно, нужно было идти в лес, в чащу, схорониться там, уйти как можно дальше. Бежать... Куда бежать? От кого? Зачем? «Беги!!! Беги, сынок, беги!!!» — снова раздался голос Барта у него в голове, и Матео согнулся совсем к земле, упал лицом прямо в пыльную грязь и застонал глухо, страшно, как издыхающий зверь. Слезы душили его, он скреб землю руками и стонал так жалобно и горько, что стоящий рядом конь дернул тревожно ушами, подошел ближе и, склонив свою горячую морду, ткнулся ею в Матео, обдавая его влажным, теплым дыханием. Тео вскинул перепачканное, заплаканное лицо и шумно выдохнул. Он медленно встал и, погладив Яблочко по шее, стал бережно, дрожащими пальцами снимать с него сбрую, скручивать поводья, стягивать седло. Он отбросил всё это здесь же, в канаву, и снова подойдя к коню, обнял его за длинную шею, прижимаясь лбом к черному пятнышку между его глаз, и зашептал, целуя жесткий ворс: — Вот и всё, братишка... — дрогнул его голос. — Ты теперь сам по себе... — Тео зажмурился, подавляя еще один приступ подступающих слез, и потерся лицом о морду коня. — Со мной дальше нельзя. Опасно. Я... — он похлопал коня по спине и снова вжался в него всем телом и лицом. — Я любил тебя, — всхлипнул Тео, поглаживая поджарый бок. — Ты брат мой... Видимо, на роду мне так написано, в один день потерять всё. Дом, отца, Элио и вот тебя... — Тео замер, почти повиснув на шее Яблочка, простоял так с минуту, успокаиваясь его запахом, его шерстью, дыханием, его родным духом. Первый друг. Единственный. Сердце его. Сколько тайн он поведал этому коню, сколько мечтаний и секретов, сколько раз засыпал под его размеренное дыхание... — Иди домой, Яблочко, — отстранившись крикнул Матео и похлопал коня по холке. — Ступай. Давай, иди! Иди же, черт подери!!! — прикрикнул он, видя, как конь топчется растерянно на месте. — Домой, Яблочко, скачи домой! — строго крикнул Тео, и конь фыркнул, замотал хвостом, но, чуя решительность своего хозяина, всё же развернулся. Матео потянулся было рукой к нему на прощанье, но сдержал малодушный порыв и вместо поглаживания хлестанул с силой ладонью по крупу. — Вперед! Домой! — гаркнул он, и Яблочко припустил по тракту, вздымляя столп пыли из-под копыт. — Уходи, мой хороший... — шептал ему вслед Матео. — Может, вспомнишь меня как-нибудь... Матео ступил в лес и стал продвигаться всё дальше и дальше в чащу. Темнота опускалась постепенно, обволакивала деревья, превращая их в черные пугающие силуэты, ветки топорщились будто когтистые лапы, стволы скрипели в тишине, тенями мелькало мелкое зверье — куницы и ежи шуршали в палой хрустящей листве. Вместе с темнотой подступал и холод, ночной, промозглый, оцепеняющий. Надо было двигаться, идти и идти вперед, чтобы не замерзнуть вконец, чтобы уйти как можно скорее подальше от земель Гальба, чтобы не свихнуться от постоянных вспышек памяти. Ноги Матео уже гудели, продираться через бурелом в почти полной мгле было трудно и опасно. Сапоги то и дело проваливались в мягкие кочки, цеплялись за корни, скользили по невидимой жиже. Тео падал, ссаживал себе ладони, ударялся о пни и поваленные деревья, но вставал и шел дальше. Уже даже не шел, а плелся, стуча зубами и не чувствуя бега крови по жилам, а еще на него напал просто нечеловеческий голод — тело ощущалось слабым, трясущимся, как у старика. В очередной раз споткнувшись, он растянулся на холодной земле и стал шарить вокруг себя руками, в надежде наткнуться на ягоду или гриб, сошел бы даже корешок... но под пальцами была только листва и иглы, палые шишки и колючий мох. Тео лег на спину и дал себе пару минут отдыха, не больше — спать нельзя! Лес был незнакомый, а значит, возможна и встреча с волками или кем покрупнее, да и окоченеть на этой стылой земле было раз плюнуть, если не до смерти, то до лихорадки вполне. Но усталость брала свое, тело не слушалось, веки тяжелели, и на краткий миг Матео словно уплыл по ласковым волнам ржи. Он видел чистое голубое небо, чувствовал тепло клевера под собой и слышал размеренное, хрусткое чавканье лошадей поблизости. Над головой тихо покачивался раскидистый клен, а вдалеке, на краю поля, появилась фигура Элио... Он шел пешком, весь распахнутый, утренний и счастливый, подсвеченный солнцем позади себя, как тогда, в самый первый раз, будто спустился с неба. Божественный, прекрасный, неземной Гелиос... Матео проснулся, чувствуя, как слезы быстро и горячо сбегают из уголков глаз по вискам и затекают неприятно в уши. Он сел и зажмурился, вокруг была темнота и шорох, где-то ухнула сова, а вдалеке виднелось мерцание бледного лунного луча, едва пробивающегося сквозь сплетение крон. Тео поежился и, сложив ладони куполом, попытался наколдовать себе немного воды — губы и гортань ссохлись и саднили, и когда меж пальцев заструилась прохладная вода, Тео жадно припал к своим рукам, но едва успел смочить губы и язык. Он повторил это несколько раз, с наслаждением буквально вылизывая свои ладони, но вода слишком быстро просачивалась сквозь пальцы и исчезала — он смог сделать пару глотков, не более, но и они, эти капли, показались ему почти что амброзией. На краткий миг жажда отступила, и стало даже будто теплее. Тео подобрал с земли шишку и попытался обратить ее в апельсин. На руке у него появился крупный, пористый фрукт, но когда Матео впился в него зубами, желая содрать кожуру и вкусить сок и мякоть, на нёбе у него осела лишь пыль. Апельсин внутри был словно труха. Магия Тео не поддавалась ему, силы были нестабильны и отвечали внутреннему состоянию, а не потребностям. Вода, что он сотворил и испил, была будто застойной, с привкусом тины, а апельсин вообще рассыпался в прах. Матео был пуст и слаб, он растерянно посмотрел на свои руки и впервые за много лет ощутил беспомощность. Звенящее одиночество заполняло его до краев — он утратил последнее, что у него оставалось — самого себя. Многие часы брел Тео по лесу. Он встретил рассвет и дальше шел уже при свете дня. Иногда ему попадались грибы и поздние ягоды, и он проглатывал их почти не жуя. Натыкаясь на ручей, он вдосталь напивался и даже впрок, потому что жажда была мучительнее всего и иссушала гораздо сильнее голода и усталости. Тео брел и брел, и веки его слипались, пару раз он будто засыпал на ходу, шел как лунатик и даже видел обрывки снов. Ночью вновь страшно мерз и боялся наткнуться на зверя, пытался вскарабкаться на дерево поветвистей и попробовать хоть так немного поспать, но сил не хватило, и уже без возможности бороться он так и уснул на корнях в небольшом углублении, будто в лесной колыбели. Так он передвигался почти в забытье — менялись день с ночью, луна с солнцем, а лес не кончался. Матео почти в бреду стал думать, что он ходит по кругу, что это лукавый фавн путает тропы и кружит его в своем хороводе, что он попал в лесной лимб, и выхода не будет. Матео пропал, затерялся, ушел под глубокие воды своей души, он перестал чувствовать даже голод и всё реже делал привалы у водоемов, всё сильнее погружаясь в необратимость... Поэтому, когда на пятые сутки скитаний по темной чаще Тео почувствовал резкую боль в ноге, боль шокирующую, нестерпимую, парализующую, закричав, он даже испугался своего голоса, того, что этот голос всё ещё существует в нём, испугался живой, острой боли, испугался своего мгновенного отрезвления, реальности — всего разом, налетевшего на него вместе с этой внезапной, ошеломительной болью. Всё ещё истошно крича, Тео, ища источник боли, посмотрел на свою ногу, и глаза его наполнились ужасом. Лодыжка была перебита волчьим капканом, в темноте было плохо видно, но он чувствовал, что кость сломана, чувствовал, как бежит кровь внутрь сапога, и как пропадают все ощущения от стопы до бедра... Голова у Тео закружилась, он качнулся и перед тем, как мир погас, вдруг вспомнил изогнутую шею лани, что подстрелил этим летом сэр Питер Гальба, её волоокие глаза и горячую кровь... А дальше была только боль и спасительное беспамятство.***
Сознание возвращалось к Матео постепенно и рывками. Вначале вернулся слух — Тео услышал совсем рядом шорох, такой знакомый, узнаваемый — шелест папируса или тяжелых страниц. Еще затуманенный разум на миг радостно возликовал. Это был сон! Всё сон! Он просто уснул в кабинете Барта или даже бесцеремонно в библиотеке и вот сейчас откроет глаза, проснется и увидит живого и невредимого дядю или, может даже, лениво перелистывающего очередной каталог Элио... Следом к Тео пришло обоняние — он легонько повел носом, вдохнул ни с чем не сравнимый запах книг, пыли, воска и сургуча, к ним примешивался тонкий аромат дымка из камина. Всё это заставило Тео счастливо трепетать. Библиотека! Он определенно был в библиотеке... Но вдруг за слухом и чутьем вернулась боль! Боль резкая и всепоглощающая, боль разлилась от ноги и выше, по всему телу, кусая своей алчной пастью даже слипшиеся, запекшиеся губы, что Тео едва разлепил и низко застонал, выпуская наружу страдание плоти. От этой режущей боли ясность рассудка вернулась окончательно, и Матео открыл глаза. Он увидел высокий бревенчатый потолок, в полумраке по стенам танцевали тени от огня, дрожа мерцали свечи по незнакомой обшивке из шелка. Матео развернул голову и, проморгавшись, вгляделся вглубь помещения. Он действительно был в библиотеке или чьем-то просторном кабинете. Все стены были заставлены стеллажами, высокими и массивными, набитыми до отказа хаотично расставленными книгами. В середине комнаты стоял широкий стол, на котором завитками лежали раскрученные карты и папирусы, стопками возвышались атласы и словари, в беспорядке валялись перья, карандаши, уголь и блестящий золотом секстант. Было тихо, только потрескивание поленьев и негромкий ход часов нарушали тишину комнаты. Матео попытался приподняться на локтях, чтобы увеличить себе обзор, но, едва шевельнувшись, рухнул обратно на подушку, к слову, огромную, мягкую и чудесно пахнущую сухим можжевельником. — Здесь есть кто-нибудь? — прохрипел Тео и закашлялся. Язык еле ворочался, а горло першило, но не от жажды — Тео не чувствовал сухость во рту, а от очевидной простуды. Видимо у него была лихорадка и ангина — стенки гортани саднило, а тело пылало жаром. Матео пошевелил раненой ногой и с удивлением обнаружил, что хоть она и болела страшно, но чувствительность и подвижность не утратила, а судя по тяжести, что Тео ощущал от лодыжки до колена, была еще и умело-прочно зафиксирована. Матео, морщась, шумно выдохнул и прикрыл обессилено глаза. Он был не дома. Всё, что случилось... не было сном. Он просто провалился в беспамятство и очнулся здесь, в незнакомом месте, скованный болезнью и лонгетой, спасенный от верной гибели чьей-то неизвестной рукой и оставленный поправляться. В голове Матео мелькнула злая мысль, что лучше б этот кто-то бросил его в лесу... Волку — волчья смерть... — Ну наконец-то! — услышал вдруг Тео голос, раздавшийся откуда-то сверху. — Ну и здоров же ты спать! Хотя оно и понятно... — голос был не молодой, но яркий и громовой. Послышались приближающиеся шаги, и перед Матео возник человек. Он был высок, сед, немного взлохмачен, облачен в теплый шикарный халат, туго повязанный на мощном торсе. — Больно? — участливо, но без лишних эмоций спросил Матео этот бодрый старик и улыбнулся. Резь в горле не дала Тео шанса ответить, и он лишь прикрыл утвердительно глаза. — Сейчас, — кивнул старик и пропал из поля зрения, а вернулся спустя минуту с небольшой плошкой в руке. Он поднес её к губам Тео и заботливо помог тому приподнять голову, чтобы пить было удобнее. — Все целиком, — сказал старик, аккуратно вливая содержимое плошки Тео в рот. — Через пару секунд боль уйдет. Какое-то время придется побыть на зельях, но, уверяю, через пару дней будешь как огурчик! Ну, или как там принято теперь говорить?.. — он снова улыбнулся и бережно уложил голову Тео обратно на подушку. — Вот так. Хорошо, — одобрительно покивал старик и поправил теплое стеганое одеяло, подоткнув его вокруг Матео. — Вы... — через хрип заговорил тот и схватил горячей ладонью старика за руку, — Вы отдадите меня властям?.. — еле-еле просипел Матео, и бессильные пальцы разжались, словно заранее смиряясь с любым ответом. — Властям?!! — непонимающе вскинул мохнатую бровь старик и засмеялся громким, раскатистым, грудным смехом. — Ты имеешь в виду полисменов, стражу? — сквозь хохот переспросил он и, присев на край кушетки, где лежал Тео, шумно вдохнул пару раз, усмиряя смех. Старик ласково похлопал Матео по ладони и улыбнулся. — На мои земли без моего ведома не вползет даже уховертка, не то что стражник. Ты в полной безопасности здесь, друг мой. Не тревожься. В зелье, что я тебе дал, есть немного лобелии, так что сейчас ты снова уснешь, а когда проснешься, и поговорим. Матео измученно кивнул и прикрыл глаза. Обезболивающее подействовало, как старец и обещал. Мышцы расслабились, озноб спадал, и Тео действительно вновь клонило в сон. — Спасибо, — через силу и сквозь уже подступающую дремоту прошептал он и снова почувствовал ласковое прикосновение к своей руке. Матео спал очень крепко и без видений, лишь раз его безмятежного сознания коснулось чужое легкое вмешательство — Тео почувствовал его даже будучи во сне и безошибочно понял, что это было, хотя до этого дня никогда не ощущал на себе такого воздействия. Магия. Чужая. Сильная. Превышающая его собственную. Обволакивающая. Даже сквозь сомкнутые веки Матео видел ее золотое свечение вокруг себя, чувствовал её тепло, легчайшее опутывание и целебное действие. Его врачевали. Пока он спал, пока плавал в тихих водах вневременья в полной тишине и покое, кто-то заботливо восстанавливал его плоть, бережно сращивал и рубцевал — изгонял хворь, наполняя всё тело живительной силой. И когда настал час пробуждения, Матео очнулся совершенно здоровым. Жара не было, горло не саднило, и он свободно мог шевелить ногой, хотя она еще и ныла в самом нижнем сочленении, но совершенно точно была уже в порядке. Единственное, что было отличным от его обычного состояния — это слабость. Матео понимал, что все его тело очень вялое, тяжелое. Он не ел много дней, и последствия этого голодания теперь ощущались как истинно звериный голод! — Хозяин! — сев в постели и преодолев небольшое головокружение, позвал Тео. Вокруг был все тот же кабинет, всё осталось на прежних местах, что он видел ранее, только шторы теперь были подняты, и в большое арочное окно бил яркий солнечный свет. Матео спустил ноги на пол и пошевелил раненой ступней — всё было в порядке, даже шрама не осталось, только небольшой, будто внутренний скрежет, предвещающий в будущем, возможно, легкую хромоту. Тео обмотал вокруг торса одеяло — он был абсолютно нагой — и подошел к окну. При ходьбе, как он и подумал минутой ранее, действительно ощущался небольшой дискомфорт, но это не было болью или сильным неудобством, скорее отзвуком. Нужно было просто расходиться и, может даже, последствий перелома не останется вовсе. Матео смотрел на вид из окна — обычный двор и негустой сад — медленно пошевеливая ногой и думая о том, что тот, кто так быстро и умело вылечил его, должен быть очень искусным магом. Как же далеко тогда он зашел? Как долго блуждал по лесу? Ведь в их краях, он знал точно, не было никого, кто смог бы с легкостью излечить такие раны. — О! А вот и ты! — раздался голос за спиной, и Матео обернулся. На лестнице, что вела на второй этаж дома, облокотившись о перила, стоял тот же старик. Сегодня он был уже не в халате, а в добротном свитере крупной вязки и просторных брюках, отчего вся его фигура выглядела очень массивно. Он и правда был высокого роста, с крупными, живыми чертами лица, морщинами, что залегают у людей часто и от души смеющихся, и с аккуратной, небольшой почтенно-седой бородой. Волосы старца, до того не прибранные, теперь были небрежно собраны в хвост — тоже седые и даже на вид жесткие и непокорные. — Очнулся? — весело поприветствовал Тео старик, спускаясь по ступеням. — Ну что, Матео Райвен, как ты себя чувствуешь? — Вы знаете мое имя? — удивленно вскинулся тот. — Мне ли не знать... — хмыкнул себе под нос старик. — Но все вопросы потом, — прервал он тут же открывшего было рот Матео, не успевшего проронить и слова. — Вначале тебе надо поесть. И одеться, — поманил старик рукой. — Я состряпал нам обед. Время как раз для ланча, — он делано глянул на висящие на стене часы, стрелки которых указывали на начало третьего. — Я позволил себе подобрать тебе кое-что из одежды, — на стуле возле Матео будто из ниоткуда возникла аккуратная стопка белья: теплая рубашка, свитер, брюки и домашние туфли из мягкой кожи. При мысли о еде желудок Матео радостно сжался, а в животе заурчало, словно всё естество его мигом само по себе откликнулось на приглашение. Старик деликатно отвернулся, предоставив Тео возможность наскоро одеться, и, обождав с минуту, нетерпеливо повторил: — Идем, идем... — и Матео медленно, немного настороженно пошел следом. — Я накрыл нам на кухне, думаю, так тебе будет пока привычней, — на ходу говорил старец. — Тебе очень нужен суп и сладкое, — с аппетитом добавил он. — Я не ем мясо, — вкрадчиво заметил Матео, не желая казаться неблагодарным и решив предупредить хозяина дома заранее. — Знаю, мой дорогой, знаю, — ничуть не смутившись ответил тот, и Матео замер на полпути. — Чего ты? — заметив это, обернулся к нему старик. — Ваша осведомленность меня тревожит, — честно признался Матео и внимательно вгляделся в лицо своего благодетеля. Нет. Он точно его не знал. В памяти не было даже отдаленно намека на их знакомство. — Я вас не знаю, — твердо сказал Тео. — Тебе и не надо, — улыбнулся старик. — Довольно того, что Я знаю тебя. Ну полноте, — всплеснул он руками. — Столько подозрений! Сейчас поешь, и я все тебе расскажу... — и отмахнувшись пошел дальше. — Хотя бы скажите свое имя, — упрямо не двинулся с места Тео. — Ну хорошо, — резко развернулся к нему старик. — Меня зовут сэр Персиваль Локсли. Доволен? — сделал он смешливо-кислую мину и вежливо поклонился, изящно и с достоинством. — Для тебя просто Перри, — добавил он и, не дожидаясь реакции, пошел дальше в кухню. Матео с полминуты стоял неподвижно, стараясь припомнить это имя — оно показалось знакомым, Тео даже словно б читал о нем где-то... Но мысль бежала, и Тео решил, что и впрямь расспросы можно отложить, хотя бы до тех пор, пока он не утолит голод. Кухня была на том же этаже, что и библиотека-кабинет, и тоже весьма просторная, но не сказать чтоб уютная. Не чета кухне под покровительством Сильвы и Айлин. Здесь не было вышитых салфеток и чудных прихваток, брошенного вязания и бутылей с крепкими наливками, пахучих и аккуратно подписанных круглым почерком Сильвы. Не было блестящей, выставленной будто по линейке посуды, начищенной так, что можно легко глядеться в нее как в зеркало, и мягких сидушек на стульях, да и сами стулья стояли вразнобой, колченогие и не дружные меж собой. Все в этой кухне выглядело хаотичным, небрежным, не важным хозяину. Кисло висели пучки трав, валялись вперемешку овощи, громоздились кастрюли и корзины, на огромной люстре свисала паутина и отчего-то подвешенный туда каким-то лихом сапог. На всех карнизах были разложены бумаги и книги вперемешку с баночками и флаконами. Но при всем этом кухня была чистой, полы сияли, все поверхности не были ни в пыли, ни в саже, и пахло очень приятно. На большой плите стоял огромный чан, в нем что-то аппетитно булькало, а половник, опущенный в это варево, помешивал его самостоятельно — двигался сам по себе, равно как и нож, шинкующий зелень тут же рядом, и хлеб, на глазах Тео сам собою разделившийся на ровные треугольники. Матео с любопытством дотронулся до половника, и тот замер под его рукой... — Присаживайся, — Перри отодвинул для Тео стул, и когда тот сел, галантно и сноровисто стал сервировать перед ним угощение. Глубокая тарелка грибного супа. Поджаренный до хруста хлеб. Зелень. Жирная сметана. Миска салата из свежих помидоров и огурцов. Стакан воды. Салфетка. И пышный, румяный пирог, украшенный легкими вензелями взбитых сливок и одна к одной ягодками малины. У Матео разбегались глаза от этого благолепия, а под ложечкой засосало, и он накинулся на суп со всей жадностью и искренней благодарностью за приют. Тепло от овощного бульона сладостно разлилось по телу. Матео ощутил, как с каждой ложкой, с каждым глотком к нему возвращаются силы, как заполняет его, будто эликсиром бодрости, этот нехитрый суп и салат. Правду говорят, что вкус воды и еды по-настоящему знают и ценят лишь вечно пустобрюхие бродяги. Матео казалось, что он никогда не ел ничего вкуснее этой похлебки и не пил ничего приятнее этой ледяной воды. — Боже-е-е... Спасибо! — откинулся он на спинку стула, перед этим до последней капельки протерев тарелку мякишем хлеба и запустив и его радостно в рот. — Еще пирог, — указал Перри на пышный десерт и, быстро расчистив перед Тео место, сменил приборы, налил чашку горячего чая и выложил на тарелку два огромных, румяных ломтя. — Налетай! — эффектно, одним взмахом уложил он Матео на колени белоснежную салфетку, а сам сел напротив и стал медленно и очень церемонно наливать себе чай с молоком. — Пока ты жуешь... — игриво посмотрел Перри на бодро расправляющегося с пирогом Тео, — я отвечу на несколько твоих вопросов. Уверен, у тебя их много, но все постепенно. Перри одним движением пальца приманил к себе ближе серебряную сахарницу и бросил в чашку сразу четыре куска. — Говорят, что сладкое стимулирует мозговую деятельность, — усмехнулся он. — Ерунда! Полнейшая ерунда! Если ты дурак, никакой сахар тебе не поможет, — рассмеявшись подмигнул он Матео, и тот зарделся, приняв сказанное отчего-то на свой счет. — Не тушуйся. Это я о себе, — будто прочтя его мысли, тут же добавил Перри и с прихлебом глотнул чая. — Так что бы ты хотел узнать в первую очередь? — посмотрел он на Матео и потянулся тоже за пирогом. — Кто вы? Откуда знаете кто я? Где мы? Почему спасли меня? — стал перечислять Матео, доедая пирог и чувствуя, что вместе с сытостью к нему пришло внутреннее спокойствие — он не боялся этого места, этого странного человека и на это краткое время даже забылся и вот уже час как не вспоминал... — Хорошо, давай по порядку. Имя мое ты уже знаешь. Когда-то я был придворным магом Его Величества. Еще того... — хмыкнул Перри, — предыдущего... — Точно!! — вдруг радостно вскинул вилку вверх Матео. — Я вспомнил! Ну конечно... Я читал о вас в книге по истории магии. Персиваль Локсли. Первый человек в государстве! Да Вы же... — он запнулся, — Вы же были влиятельнее самого короля! — Был, — кокетливо хмыкнул Перри. — Но большая власть не сопутствует, знаешь ли, множеству почитателей. И чужие зависть и гнев всегда настигают подобных людей. Меня сия чаша тоже не минула. Но... Я зря ел бы свои дворцовые устрицы, если б не знал всё это загодя. — Да... Я вспомнил, — снова вскинулся Матео, все больше припоминая то, что читал так давно, еще во времена своих занятий с гувернером, нанятым сэром Питером. — Вы же величайший провидец! Лучший за всю историю! Поверить не могу, что это ВЫ!!! — Не лучший, — качнул головой Перри. — Теперь нет, — и он вдруг серьезно и глубоко посмотрел в глаза Матео, так, что тот замер и перестал жевать. — Это переходя ко второму вопросу, — заметив его замешательство продолжил Перри. — Откуда я знаю тебя. Матео отпил из своей кружки и, отставив от себя все приборы, приготовился внимательно слушать. — Я знаю тебя и о тебе, потому что наблюдал за тобой многие годы. С момента твоего появления в доме Гальба я следил за тем, как ты растешь, как живешь, чему учишься, кем становишься. Я знал, что однажды придет день, и я должен буду быть рядом. Но нужно было выждать. Ты, Тео, должен был пройти свой путь. Испытать то, что тебе предначертано, прежде чем оказаться здесь. — Зачем?! — сквозь зубы процедил Матео, и глаза его наполнились гневом. — Затем, что каждый должен исполнить свое предназначение... — Ненавижу!!! — вдруг яро взревел Матео и одним махом сбросил всю посуду со стола. Тарелки и чашки посыпались хрупким дождем на пол, разлетаясь вдребезги. — Я ненавижу все это!!! Предназначение! Судьба! Я знал... Я всегда знал, чувствовал, что ничего нельзя изменить!!! Тогда зачем?! Зачем все это?! Зачем Я? Он? Зачем вообще жить?!! Если ничего... НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ!!! — Ты все неверно истолковал, — спокойно прервал его Перри. — И тебе простительно — ты слишком юн и необучен... — Я учился!.. — возразил Матео и встал, вскочил со своего стула. — Не тому и не у тех, — незло усмехнулся Перри. — Пока ты просто глиняный чурбачок, — смешливо и немного надменно сказал он. — Пока? — взвился Матео, округляя глаза. — Пока?! Пока что?! — Пока тебя не научу я, — весомо ответил Перри и тоже встал. — Ты злишься и кричишь, ненавидишь... Но это все от того, что тебе кажется, будто жизнь твоя кончена и не стоит ни гроша. Ты одержим любовью и виной. И они обглодали тебя, твою силу, разум, как тля. Но это пройдет. И облегчение, и озарение будет... — Я не хочу! — скрипнул зубами Тео. — Не хочу облегчения! Я виновен! Во всем! — Не спорю, — пожал плечами Перри. — Но ты гневаешься впустую. Ты говоришь, что ненавидишь предопределение, винишь себя за неспособность что-то изменить... Это так наивно, — улыбнулся он. — Наивно и глупо, — и дерзко сверкнул глазами. — Предопределение, Матео Райвен, всегда идет рука об руку со свободой воли. В самый решающий, роковой момент тебе всегда дано решать самому! И только ты и никто другой задает траекторию. Ты должен был чувствовать это, Матео. Твоя сила подсказывала тебе, давала все ответы... но ты выбрал то, что выбрал, и стал винить во всем судьбу. — Перри остановился возле окна и посмотрел наружу, в сад. — Когда-то... Я знал, что ждет меня, — продолжил он. — Знал в свое время во дворце, чем грозит мне сговор и предательство моих будто бы друзей. Но также я знал, что предотврати я это всё, останься у власти, останься во дворце рядом с любимым, таким беззащитным королем, его семьей, что была мне как родная и рядом с женщиной, что дороже всех... Останься я там, я жил бы счастливо до конца дней. Я был бы уважаем и любим, но... — он остановился возле груды разбитой Матео посуды и легким движением вмиг собрал всё воедино и даже расставил на полках, уже чистой и по порядку. Матео наблюдал за этим действом и напряженно ждал, его раздражала эта пафосная манера задерживать важные слова, будто намеренно для усиления театрального эффекта. — Но?.. — нетерпеливо, всё же не выдержал затянувшейся паузы Тео и даже пристукнул рукой об подоконник. — Но я выбрал другой путь, — не реагируя на раздражение Тео, спокойно ответил Перри. — Я САМ выбрал свою судьбу, зная, что мое предназначение в другом. Зная, что есть вещи важнее моего личного счастья, важнее всего. И я покорно наблюдал, как мои палачи наговаривают королю свое фантастическое зло. Как мой любимый друг, тот кто был мне как брат, верит им. Как рушится вокруг всё, что я создавал на протяжении многих лет. И даже слезы и разлуку с любимой я принял, хоть и не без труда и соблазна отступить, но принял и покинул и её. Я оказался здесь, в ссылке, на этом маяке, без чести, без любви и доброго имени, в полном одиночестве и забвении только потому, что САМ захотел этого. Это, Матео и есть свобода воли! И ты и правда глупец, если считаешь, что ничего не можешь изменить, что ни на что не годен, и ничто не имеет смысл теперь. Я бросил всё, чтобы встретить тебя. Ты потерял всё, чтоб обрести величие и изменить ход истории. И да, твои страдания сейчас мне просто смешны. Но я понимаю их. Любовь... — Перри хмыкнул и на миг прикрыл глаза, — любовь терять тяжелее всего. Я едва не дрогнул когда-то... Но я знал и знаю сейчас, что всё не зря. Ты пришел! Предопределение сбылось! И теперь настало время. Я ждал многие годы, Тео, многие-многие годы. И вот моё предназначение свершилось, чтоб могло свершиться твое, мой дорогой, — он подошел к ошеломленному, уязвимому, растерянному Матео и обнял его, прижал к себе всем твердым, неподатливым, сопротивляющимся телом и стал гладить по склоненной к плечу голове, мягко и бережно, почти ласково, умиротворяюще... И в груди Тео будто лопнула струна — он сгорбился, осел в крепких руках могучего старца и зарыдал, громко, истошно, некрасиво и отчаянно, вздрагивая всем телом и сердцем, захлебываясь стонами и болью. Он вцепился Перри в плечи и сжал их, скомкал ткань свитера и заревел как зверь, в голос, яростно и свирепо, выпуская наружу все свое горе, всю печаль, всю любовь и утрату. — Поплачь. Поплачь, Матео Райвен, поплачь и сделай шаг в новую жизнь, — гладил его по голове Перри, почти укачивая в своих руках. — Мне так много нужно еще рассказать тебе, мой мальчик. Так многому научить... Он незаметно, почти беззвучно прошептал что-то, и Матео мгновенно обмяк в его руках, расслабленно затих, погрузившись в стремительный, спокойный сон, призванный легким заклинанием старого чародея. — Отдохни, сынок, отдохни. Даже сильнейшим из нас тяжело дается прощание с любовью, тем более с любовью всей жизни... Перри заботливо перенес Матео в одну из пустующих спален. Он поднял юношу, словно тот был ребенком и почти ничего не весил, и поднялся с ним на руках на второй этаж. Укромная, тихая, уютная комната — большая постель, обилие книжных шкафов, как и везде в этом доме. Пахло хвоей и чистым бельем. Большой платяной шкаф был забит мужскими костюмами и рубашками, теплыми свитерами и хорошей обувью. В вазе на столе красиво покачивались садовые розы, а ковер на полу был мягок, как пух, и так же ярко ал, как и цветы. Все в этой комнате было готово к приему гостя, все было подстроено под приятный, спокойный отдых. Перри уложил Тео на постель и ласково поправил волосы у его лица. — Прекрасен, — задумчиво-тихо произнес он. — Даже не подумаешь... — он замолчал на полуслове и беззвучно вышел, предварительно одним взмахом руки зашторив окна, чтобы солнце не мешало мирному сну Матео Райвена... его долгожданного ученика!