Биография неизвестного

      Вся кухня была полностью заполнена растекающимся с потолка жаром. От кастрюль и сковородок, стоящих на плите, валил пар. Все шкворчало, шипело, бурлило и пенилось. И десятки запахов смешивались воедино, разделялись вновь и перебивали друг друга.       Все было уставлено тарелками, на столе ножи сами собой с невиданной быстротой нарезали овощи, а венчик яростно бился о края миски, разбрызгивая вокруг добрую половину теста.       Старый домовик в причудливом фартуке, по внешнему виду напоминавшем половую тряпку, скрючился над горячим пирогом, посыпая его сахарной пудрой. Сам он был измазан в муке, а на несоразмерном морщинистому лицу носу был яблочный джем.       Эльф брюзжал и бормотал что-то едва различимое, явно будучи в самом прескверном расположении духа.       — В благородный дом Блэков пожаловали гости, такая ответственность для домовика. Столько блюд приготовить, столько комнат убрать, а этому прощелыге ни одно дело нельзя поручить. Н-е-е-т, — протянул он, — все нужно делать самому. Вот умрет старый Грамблер, повесят его голову на почетное место, и не на кого будет положиться хозяевам. На портретах — пыль в сантиметр, в супах — сахар вместо соли. Вот, что будет под присмотром этого недотепы.       Грамблер отряхнул руки, вытер их о замызганный фартук, и по щелчку пальцев тарелка поднялась в воздух и направилась на край стола. В приоткрытую дверь просунулась голова другого домовика, еще молодого, и в глазах его была опасливая осторожность. Старый домовик тут же обернулся в его сторону и недовольно упер руки в бока.       — И долго тебя дожидаться, несносный проныра? — проскрежетал он. — Побыстрее забирай пирог, не заставляй хозяев ждать.       Домовик с обидой прищурился, но промолчал и, взяв в руки указанное блюдо, с хлопком переместился к узорчатым темным дверям обеденной комнаты. С осторожностью он прошел внутрь.       Зал выглядел дорого и изысканно, без излишней вычурности. Приглушенные оттенки зеленого сочетались с неброским серебристым в окантовке обоев, украшениях мебели и старинных столовых приборах, начищенных до блеска.       Казалось, что висевшая под потолком витая люстра была единственным источником света: оконные стекла противились пропускать надоедливые лучи с улицы. С одного края большого стола, сплошь уставленного самыми разными блюдами, сидела чета Блэк и их давний друг Роджер с женой.       А на противоположной стороне разместились дети, которым ни к чему было греть уши около взрослых разговоров. Но мадам Вальбурга то и дело кидала короткие взгляды на своих сыновей, в особенности на непоседливого старшего.       На появление эльфа никто не обратил внимания, и потому он незамеченным прошел к столу и поставил принесенную тарелку на свободное место рядом с шоколадными пирожными. Он вздохнул и поплелся было обратно к выходу.       — Кикимер, — остановил его неожиданный шепот. — Кикимер.       Эльф развернулся и посмотрел на хозяина Сириуса, самыми разными жестами подзывающего его к себе. На лице его была написана мольба и почти вселенское отчаяние, но старшая из дочек господ де Фуа, Эстель, с трудом сдерживала смех. Домовик протопал к мальчишке и склонился в неполном поклоне.       — Мерлиновы панталоны, Кикимер, — зашептал хозяин, нервно поглядывая на мать, пока занятую беседой. — Принеси сахар, прошу тебя, я не вынесу пить эту гадость, — он неприязненно поморщился, покосившись на кружку с крепким черным чаем.       — Слабак, — с усмешкой произнесла сидящая рядом девочка, и Сириус в мгновение обратил на нее уязвленный взгляд.       — Я? — переспросил он.       — Ты, — кивнула француженка, с удовольствием наблюдая, как напрягается Блэк и как лицо его приобретает невиданную решимость доказать обратное. — Спорим, что я выпью три кружки этого чая? — глаза ее заговорщически расширились, когда она наклонилась к нему ближе.       — Ха! Я выпью пять! — с уверенностью заявил Сириус с азартной улыбкой. — Кикимер, можешь идти, сахар больше не нужен.       Эльф скрежетнул зубами и раздосадованный, наконец, покинул обеденную, чтобы вновь выслушать упреки престарелого Грамблера за опоздание.       — А я выпью семь, — горделиво произнесла белокурая девочка напротив.       — Ерунда, — возразил болезненно бледный мальчик рядом. — Вас всех не хватит и на две чашки.       Три пары глаз гневно посмотрели в его сторону, но он, не смутившись, только выше задрал нос. Ему казалось, что так он похож на отца и выглядел устрашающе и значительнее.       — Что поставишь? — хитро ухмыльнувшись, прошептал Сириус.       — На неделю отдам тебе свою новую метлу, — подумав недолго, ответил он. — А ты тогда отдашь мне ту карточку из-под шоколадной лягушки, с Серпентиной Слизерин.       — По рукам! — резво согласился мальчишка.       Спустя полчаса огорченный и хмурый Регулус сидел на скамейке во внутреннем дворике, который даже в зимнее время года был покрыт зеленью и пропитан летом, таким коротким в Лондоне.       А рядом с ним, мотая по очереди ногами и беззаботно улыбаясь, сидела Сесиль. На удивление, было солнечно, и это еще больше досаждало ему. Он листал новую книгу, подаренную мадам де Фуа, но мысли его были далеки от истории Годелота, и взгляд бесполезно блуждал по словам.       «Эх, почему мама не взглянула на Сириуса раньше, еще на четвертой чашке», — вновь пронеслось у него в голове. Тогда бы ему досталось за неподобающее поведение, и красивая новая модель Кометы не оказалась бы в чешущихся от предвкушения ладонях брата.       Но Регулусу не повезло, и, хотя по лицу маман можно было понять, что от порции недовольств Сириус не отвертится, ему все равно было до ужаса обидно. Он уже пятый раз пообещал себе никогда и ни с кем не спорить, потому что каждый раз исход был скверным.       — Почему они старшие? — вдруг с недовольством спросила девочка. — Я тоже хочу поехать в школу и купить свою палочку, но нужно ждать еще целый год, — она уперла кулачок в щеку, наклонившись вперед и задумавшись.       — Дуракам везет, — буркнул Регулус, не отрываясь от многострадальной книги.       — Вернемся домой, и Эстель отправится в лавку Люсьена, — легкий вздох сорвался с ее губ. — Но она обещала мне одолжить свою новую палочку до отъезда в Шармбатон, — оживилась Сесиль. — Может, и тебе Сириус даст свою?       — Ага, как же, — мрачно заметил Блэк.       — А эту книгу я маме помогала выбирать, — невзначай упомянула она, глядя на Регулуса.       Он лишь кивнул, а девочка разочарованно отвернулась и стала рассматривать свои новые лаковые туфли, пытаясь придумать, каким еще разговором можно его увлечь.       Но вот послышался приближающийся смех и шумный разговор. Сесиль вскочила на ноги, когда во дворе появился Сириус с Кометой в руке, сияющий от радости, как новенький галлеон, а за ним шагала Эстель.       — Эй! — крикнул старший Блэк, заметив компанию у скамейки. — Крошка Си, научить тебя летать?       Все лицо ее озарилось восторгом, и она, резво кивая головой, кинулась к Сириусу. Он с легкостью помог ей сесть на лакированное древко метлы, парящей на уровне метра над землей. Регулус ревностно наблюдал за их действиями, наконец окончательно позабыв про чтение.       — Вот так, — сказал Сириус. — Крепко возьмись руками и наклонись вперед. Ногами хорошенько обхвати. Держишься?       — Да! — с улыбкой воскликнула Сесиль, и Блэк, аккуратно придерживая ее, потащил по воздуху вдоль цветущего розария, постепенно ускоряя шаги.       Эстель же с ухмылкой наблюдала за их развлечениями, а потом, небрежно подтянув белые гольфы, направилась в сторону впавшего в уныние Регулуса.       Усевшись на скамейку, она наклонилась через его плечо и несколько секунд внимательно изучала открытую страницу. Легкое девичье дыхание щекотало его шею.       — Скука смертная, — вынесла она вердикт.       — А мне нравится, — упрямо возразил Блэк, готовый сейчас и черное назвать белым, лишь бы не соглашаться, а Эстель лишь пожала плечами.       — Ты читал Стивенсона?       — Нет, — сухо ответил он, но в глазах вмиг заблестел интерес.       — Если хочешь, в следующий раз привезу тебе мои любимые книги, — она уловила на себе пытливый взгляд, легко улыбнулась и запрокинула голову на спинку, морща нос от удовольствия. — Не дуйся, — не открывая глаз, произнесла она спустя какое-то время, и Регулус с немым вопросом посмотрел на нее. — Если тебя это утешит, то Сириус еще пятнадцать минут икал не переставая, это надо было слышать.       Она хохотнула, и Блэк тоже не смог сдержать короткой улыбки, но тут же вновь сделал серьезный вид и пробормотал еле слышно:       — И вовсе я не дуюсь.

***

      С утра поднялся сильный ветер, какого в последние месяцы еще не было. Он, скитаясь по небу, тащил за собой тяжелые сопротивляющиеся тучи, которые с каждым часом спускались все ниже к земле, набираясь темной синевы.       Когда Эстель покинула дом и направилась к западу, порывы были совсем уже нешуточные: платье билось у ее ног, волосы трепались и путались, а глаза слезились. Было все так же душно, и каждая травинка, казалось, приходила в неистовый восторг в предвкушении наступающей бури.       А девушка ждала дождя, чтобы вздохнуть полной грудью, грома, чтобы тот заглушил ее мысли, и молний, которые на короткий миг ослепили бы ее и не давали видеть рисующиеся в голове картинки, бешено сменяющие друг друга.       Сегодня в руках ее не было книг, не было и сумки с целой жизнью внутри. Она шагала без определенной цели, подсознательно узнавая знакомые места. Взбиралась вверх, спускалась вниз, шагала по идеально ровной земле, не отрывала взгляда от раздраженного неба. Последний день был некоторым отдыхом для Эстель.       Си отправилась в Париж встретиться с подругами, обменяться последними сплетнями после выпуска и, конечно же, сообщить о приближающейся помолвке. Стоило сестре с щебетанием шагнуть в камин и бросить горсть летучего пороха, как жизнерадостная улыбка в мгновение слетела с лица девушки.       Наконец она могла не притворствовать и не сводить скулы в смехе, делая вид, что все как прежде. Новость, которую сообщила ей мать неделю назад, ударила обухом по голове.       Эстель испытала самый настоящий ужас от мысли, что в их родном особняке будут ходить чужие им люди, что сами де Фуа будут вынуждены выискивать варианты серых квартир в таком же сером Лондоне, где останутся едва ли ненадолго.       А как же Фернан, а поле с крокусами, рояль, подаренный отцом? Эстель отказывалась мириться с таким исходом событий, в ней неутомимо разжигался огонь упрямства, который ни за что и никогда не позволял ей отступать от задуманного.       В тот же вечер она заперлась у себя в комнате и просидела до самого утра, разбирая отчеты и документы, делая пересчет и пытаясь найти хоть какую-нибудь ошибку, которая с ног на голову бы перевернула сложившуюся ситуацию.       Но все расчеты были верны и точны. Первоначальный пыл немного поутих. Бессонная ночь принесла холодную решимость. Сколько же вариантов было перебрано, сколько многослойных рассуждений укладывалось в голове Эстель.       За ужином, после отъезда Си, она клевала носом, со звоном роняя на тарелку вилку и не замечая с каким неприкрытым сожалением наблюдает за ней Изабель. С утра вдруг по вискам ударила мигрень, и только после двух настоек болеутоляющего девушка смогла встать с постели, чтобы вновь сесть за письменный стол.       Все было впустую. Она поняла это, наверное, еще в кабинете, сидя перед уставшей матерью. Если бы и были какие-то другие пути, то мадам де Фуа воспользовалась бы ими. Мысль расстаться с домом тоже претила ей, и потребовался не один месяц, чтобы примириться с таким решением.       А у Эстель была всего неделя, жалкие семь дней, чтобы осознать, что целая жизнь уходила сквозь пальцы как песок. Измученная голова наполнялась воспоминаниями, которые теснили грудь и щипали в горле.       Все происходило слишком быстро, слишком неотвратимо, будто кто-то предательски сбросил ее в холодную Атлантику. Она не знала, что предпринять, и оттого чувствовала еще большую досаду.       Ей уже была не мила эта поездка в Англию, эта предсвадебная суматоха, с эпицентром которой в опасной близости предстоит ей оказаться. Раздражая свои нервы этими мыслями, Эстель вспоминала и про Блэков.       Последняя их встреча состоялась без малого три года назад, они, как и раньше, гостили на Гриммо, но отцу неожиданно понадобилось вернуться во Францию. Они наспех собрались, не думая, что в ближайшем будущем все пойдет к черту, и увидятся они лишь спустя такое количество лет.       Эстель было пятнадцать, и она вдрызг разругалась с Регулусом, помнила, какими неприязненными взглядами они обменялись, когда тот по-джентльменски забрал у нее чемодан.       Сесиль еле сдерживала слезы, еще тогда она была влюблена в этого высокомерного мальчишку. А Сириус был молчалив и задумчив, только чуть улыбнулся, когда на прощание обнимал обеих сестер. Потом был круговорот из бьющих по затылку событий. Сириус сбегает из дома. Разительно меняется отец.       Мама же отмалчивалась, держа втайне причины досрочного возвращения во Францию, подобного поведения Роджера. Он начинает тренировать дочерей, развивая их боевые навыки, целительские способности; в то время Эстель скрупулезно оттачивала под его присмотром чары иллюзии, ставшие главным ее оружием.       Сестры обеспокоенно обсуждали происходящее по ночам, строили теории. Все надломилось в Рождественские каникулы, конец которых Си проводила в гостях у однокурсницы.       Эстель проснулась в приподнятом настроении, еще свеж был в памяти прошлый вечер, когда отец наконец-то с гордостью похвалил ее на очередной тренировке, она наспех оделась и поспешила в гостиную.       В глазах ее уже сияла огнями ель, над которой спускался самый настоящий зачарованный снег, а на диване сидели родители: мама по обыкновению пила чай с бергамотом, а папа — какао.       Но за распахнутыми дверьми сидела лишь заплаканная Изабель, а на входе девушку чуть не сбил незнакомый мужчина, на папином месте был человек с эмблемой мракоборца.       Отец любил темные артефакты, мог с упоением рассказывать о них, он снимал с них самые жуткие и опасные чары, но Эстель знала, что он без труда мог их и наложить вновь.       Его увлеченность обернулась против него же. Неизвестному проклятью хватило пары минут, чтобы вытянуть из него жизнь. Это было горькое время с привкусом соленых слез.       От Блэков пришло лишь пропитанное официозом письмо с соболезнованиями, на похоронах их не было. Не зная, куда направить это безнадежное ощущение пустоты, Эстель злилась на них, надеялась, что их отвратительный крепкий чай встанет им поперек горла. Фамилия Блэк стала табуированной, и только Сесиль редко и с осторожностью упоминала Регулуса.       Эстель полагала, что все договоренности были расторгнуты, но затянувшееся молчание было прервано мадам Вальбургой, которая в день рождения Си написала вновь, на этот раз не так сдержанно поздравляя ее с семнадцатилетием и деликатно интересуясь планами на совместное будущее с ее младшим сыном.       Тогда Эстель удивилась, что мама так отходчиво ухватилась за переписку и начала восстанавливать давно угасшее общение. Теперь же все было кристально ясно: Сесиль должна была стать их спасательным кругом. И, признаться, Эстель внутри была откровенно против этого брака.       Последний разговор с Блэком все всплывал и всплывал в голове, не давая успокоиться. Не утихали и беспокойные новости из Англии. Еще три года назад Ежедневный Пророк на статейных задворках упоминал о всколыхнувшейся деятельности неизвестных магов, а теперь даже во французском Вестнике периодически появлялась целая колонка о пугающих нападениях и беспорядках в Лондоне и его окрестностях.       Невольно Эстель пририсовывала образ Регулуса к этой мрачной картине, а потом корила себя. Она то вспоминала кудрявого искреннего мальчика, так легко поддающегося чужому влиянию, в особенности влиянию старшего брата, то в памяти оживал образ насмешливого аристократа. Ведь он вполне мог участвовать во всем, о чем писали в газетах. Эстель злилась и убеждала себя в обратном. Как бы ни была велика ее обида, она за эти три года так и не могла пережить то болезненное разочарование, которое испытала.       «Нет, — настойчиво повторяла она. — Он только заканчивает Хогвартс, он еще не успел натворить глупостей». Она слепо надеялась, что влюбленная Си увлечет его, утянет в сладости семейной жизни.       Порой она и вовсе хотела поддаться всплеску накатывающих эмоций и настоять на разрыве любых договоров. Но счастливая улыбка Сесиль стирала всю самоуверенность. После смерти отца она впервые стала похожа на себя прежнюю, и у Эстель не хватало силы собственноручно содрать с ее губ этот искренний лучистый изгиб.       Гром раскатами прокатился по небу, заставив девушку вздрогнуть. Она не заметила, как далеко занесли ее собственные ноги. Впереди за холмом виднелись мазки серого, синего и белого.       Приближающееся море волновалось и пенилось, чувствуя скорую грозу. Эстель с наслаждением вдохнула соленый воздух и прибавила шаг. Холодная дождевая капля коснулась ее ладони, затем — плеча, пропитала ткань платья.       За какие-то мгновения все затопило шепотом июньского ливня, который сливался с шумом волн, бьющихся о дикий берег. Эстель сбросила с ног босоножки и ступила на потемневший песок. Капли болезненно ударялись о кожу. Отяжелевшие от влаги волосы тянуло, и девушка распустила их, раскидав по спине.       На удивление теплая морская вода ударилась о ее лодыжки. Эстель зашла по колено. Ветер остервенело обдувал ее лицо, метал по воздуху длинные темные пряди. Светлое платье, промокшее насквозь, прилипло к телу, заставляя ее чуть дрожать от неприязненного озноба. Гром с новой силой обрушился на землю.       На горизонте ядовитым зигзагом прочертилась молния. А Эстель дышала свободно, и во взгляде вновь читалось спокойствие, и сквозил восторг. В этих местах, на этом берегу, зарождалось ее собственное счастье, и она не знала, какими силами можно сохранить его там, в этом другом мире, враждебном и полном болезненных воспоминаний.

***

      Свет огня в полыхающем камине мягко рассеивал темноту гостиной. Поленья тихо потрескивали и чернели, и пламя медленно пожирало их, облизывая желто-красными языками. Дождь, не прекращая, барабанил в окна, на улице вспыхивали молнии.       При каждом громовом ударе Сесиль, сидящая в кресле, вздрагивала. Совершенно прямая спина, крепко сжатые ладони, лежащие на коленях, и нахмуренный взгляд ясно выдавали беспокойство.       Рядом шагами мерила просторное помещение Изабель де Фуа. Ее эмоции были неопределимы, и внешний вид не давал никакой зацепки о том, что она чувствовала, и только давняя привычка перемещаться по комнате во время тяжелых размышлений говорила сама за себя. Уже близилось к полуночи, а Эстель все не возвращалась домой.       Сесиль успокаивала себя тем, что сестра беспроблемно могла трансгрессировать, наверняка, при себе у нее была палочка. Не отправилась же она на очередную прогулку без нее, в конце концов?       Но мнительный нрав не давал покоя. Девушка перебрала множество вариантов самых плохих исходов, которые могли быть уготованы Эстель. То и дело поперек горла вставало испуганное «А вдруг?..».       Растерянная Рози прошла к Си и поставила на столик что-то горячее, но та лишь улыбнулась и не притронулась к чашке: на это уже не хватало моральных сил. Нет, старшая сестрица совершенно точно когда-то доведет их до сердечного приступа. Волновало и то, что за ней уже давно не водилось таких безрассудных поступков.       Шум дождя на пару секунд стал слышен явственнее. Хлопнула входная дверь. Изабель бросилась к коридору, и Сесиль подорвалась за ней. Но не успели они обе покинуть гостиную, как на пороге появилась вымокшая до нитки девушка, на лице которой читалось глубокое удовлетворение и расслабленность.       Домовиха со всхлипами кинулась к ее ногам и, схватив обеими ладошками подол платья, разрыдалась. Мама сложила на груди руки, оглядывая вернувшуюся-таки дочь. Эстель же недоуменно смотрела на всех поочередно.       — У нас что, кто-то умер? — скептично подняв бровь, спросила она. — Успокойся, Рози, нечего заливаться слезами.       — Рози, — строгим тоном произнесла маман, — принеси согревающее и бодроперцовое зелье.       Эльфийка послушно и с каким-то остервенением вытерла щеки и уже через пару мгновений стояла на том же месте с двумя флакончиками.       — Это еще зачем? — поморщилась Эстель, проходя к огню и усаживаясь в кресло, которое недавно принадлежало молчаливой и угрюмой сестре.       — Тебя не спросили, — фыркнула Си, и ее палочка направилась прямо в солнечное сплетение девушки.       Одежда на ней вмиг высохла, а волосы пришли в окончательный беспорядок, распушившись и превратившись в нелепые завитушки. Сесиль забрала у домовихи принесенные настойки и лично вручила их причине всех беспокойств, сама присела на подлокотник соседнего кресла.       Под угрожающими и цепкими взглядами двух женщин Эстель оставалось лишь без лишних вопросов опрокинуть в себя содержимое флаконов и поморщиться от разливающейся по всему телу теплоты. Какое-то время она хранила молчание, поглядывая на огонь, а потом не выдержала:       — Ну, что вы так на меня смотрите?       — А как нам еще смотреть на тебя? — вопросом на вопрос ответила Изабель. — Шатаешься неизвестно где, даже не предупредила, что уходишь так надолго. А мы тут места себе не находим, гадая, что же могло случиться. Неописуемый эгоизм, Эстель, я бы даже сказала, непростительный в твои-то годы.       — Что со мной могло случиться? — усталым голосом произнесла она, положив голову на мягкую спинку. — Я все окрестности и с закрытыми глазами обойти смогу. Мне просто нужно было прогуляться. Или в мои-то годы, — с ухмылкой повторила она, — все еще действует комендантский час?       Изабель всплеснула руками и с возмущением возвела глаза к потолку.       — Мерлин, дай мне терпения с этой несносной девчонкой. Если я потрачу еще хоть каплю успокоительного из-за тебя, то тогда тебя не только комендантский час ждет, а еще и домашний арест, — она перевела дыхание, а затем спокойнее сказала: — Марш в душ и в кровать. Обе, — выделила женщина, заметив, как Сесиль наконец взяла в руки остывший напиток.       Эстель не сдержала смешка, а Си разочарованно поставила чашку обратно на блюдце и громко прошагала к лестнице вслед за сестрой. А их мать утомленно вздохнула, касаясь ладонью лба. Как-то одна из тетушек говорила ей, что воспитывать девочек еще сложнее, чем самых непоседливых мальчишек. Как же она была с ней согласна в этот момент.

***

      Эстель стояла у окна, вытирая полотенцем вновь мокрые волосы, но уже после порции теплой воды вперемешку с каким-то фруктовым шампунем. Эту привычку она завела, когда стало ясно, что магия весьма неприязненно относится к порядку на ее голове. Каждое заклинание всегда превращало лишь немного вьющиеся от природы пряди в настоящее воронье гнездо.       В руке оказалась расческа, и девушка с наслаждением провела ей по волосам. Шелк нежно касался чистой кожи, соскальзывая с одного плеча. И Эстель растворялась в этих ощущениях, не думая ни о чем, точнее, боясь подумать о чем-то, что затем потащит за собой цепочку из тревог.       Буря утихла, ветер успокоился, и на проясняющемся небе между тающими тучами пугливо светила луна. К утру, должно быть, будет жарко, как и прежде. Часы на столе подсказали, что до рассвета оставалось не так уж много, через несколько часов все начнет просыпаться. И вновь будет яркое солнце, не запрятанное за слоями грузных облаков.       Эстель взглянула на «преумножатель лучей», который подарил ей Фернан. Теперь зеркальные поверхности кристаллов и линз неохотно поблескивали. Пальцы ее провели по краям стоящей тут же открытки, она вспомнила тот день, и на душе стало тепло, так же, как было тогда.       Эстель отложила расческу, одним движением отбросила волосы на спину и направилась к книжному шкафу. Легкое касание пробежалось по корешкам книг и остановилось на фамилии Артура Конан Дойла. Помнится, у нее было два экземпляра, и второй был когда-то подарен Сириусу.       Девушка взяла книгу с полки и переложила в отдельную стопку сочинений, которые собиралась забрать с собой в Лондон. Розы, спускающиеся по стене, затрепетали лепестками и потянулись к хозяйке, словно преданные питомцы. Эстель с нежностью притронулась к белоснежным бутонам и проследовала к роялю.       Она открыла лакированную крышку и задержала дыхание, уже слыша в голове раздающиеся звуки зажатых клавиш. Но отчего-то вырвался вздох, и девушка чуть сгорбилась, наблюдая, как отражается на поверхности инструмента мерно горящее пламя свечей.       Крышка опустилась обратно, и Эстель облокотилась на нее, запустив пальцы в волосы. Девушка чувствовала себя уставшей, но совсем не хотела ложиться спать, думала взяться за книгу, но понимала, что не получит удовольствия ни от одной прочитанной страницы. И как хотелось бы, что все происходящее было лишь сном или чьим-то не самым лучшим романом.       Послышался тихий стук в дверь. Эстель обернулась и увидела неуверенно топтавшуюся в образовавшемся проеме сестру. Лицо исказили противоречивые эмоции, поджатые губы выражали смятение.       Сесиль с каким-то испугом смотрела на сидевшую за роялем девушку. Эстель молчала, давая ей возможность собраться с мыслями, и просто ждала, прислушиваясь к тиканью часов на столе и звуку падающих с крыши капель. Наконец, Си набрала в легкие побольше воздуха и тихо проговорила:       — Думала, ты уже легла.       — Не спится, — повела она плечом.       — Мне тоже, — кивнула Сесиль, и в воздухе вновь повисло короткое молчание. — Могу я сегодня остаться с тобой?       — Не стой на сквозняке, проходи, — с ласковой улыбкой произнесла Эстель. — Разве я когда-то выгоняла тебя?       — Вообще-то было дело, — уже смелее заявила Си, и черты ее чуть смягчились.       Она осторожно прикрыла за собой дверь и прошла к кровати, сев на самый край.       — Я волнуюсь за вас, — немного подумав, вновь заговорила Сесиль. — За тебя и маму. — Внимательный взгляд Эстель обратился к голубым глазам. — Решила вернуться домой пораньше, а тут такой аврал. Мама сама не своя, и ты какая-то, — она сделала паузу, подбирая верное слово, — другая. Что происходит?       Она чуть подалась вперед в ожидании ответа. Милая, чистая, искренняя и открытая Си. Эстель вымученно улыбнулась.       — Не будь к нам так строга. Мама еще не успела забыть, как сама была невестой, а уже через пару месяцев будет выдавать замуж собственную дочь. Такое сложно осознать.       Ложь соскальзывала с языка естественно, хотя едва ли она была так уж далека от правды. В голове всплыл разговор в кабинете: «Не говори ничего сестре, пусть она думает о приближающейся поездке в Лондон и помолвке». Что ж, пусть так и будет.       — А ты? — не отступилась Сесиль.       — Я? — как бы спросила она сама у себя. — Поддаюсь меланхолии, думаю о вечном. Вспоминаю то, что лучше бы забыть. Может, мне и пойдет на пользу смена обстановки. Как думаешь?       — Думаю, что ты, как и всегда, переживаешь все одна и убегаешь от тех, кто хочет помочь, — со вздохом ответила Сесиль, глядя на свои сцепленные ладони. — Делаешь вид, что все замечательно, а наедине с собой мучаешься. И это неправильно.       — Отчего же? — спросила Эстель. — Те, кто заслуживают моего доверия, и так со временем всё узнают или догадаются сами.       — Я не говорю о других, — поморщила она нос. — Хуже от всех этих тайн одной лишь тебе.       Какое-то время Эстель сидела неподвижно, погрузившись в свои мысли, и, когда поднялась на ноги, невольно заставила сестру вздрогнуть.       — Я расскажу тебе обо всем, обещаю. Но позже.       Сесиль вынужденно кивнула, соглашаясь и на такую возможность.       — Давай ложиться, — сказала Эстель, проходя к постели и откидывая одеяло.       Рядом с ней на соседнюю подушку легла и Си, положив под щеку ладонь, как делала это с самого детства. Сердце девушки защемило от нежности при взгляде на ее младшую сестренку, такую родную, такую понимающую.       Сесиль улыбнулась и прикрыла глаза, поудобнее устраиваясь под мягким одеялом. Когда лет им было намного меньше, они часто пробирались друг к другу в комнаты и могли до утра болтать, чувствуя себя самыми счастливыми на свете.       — Приятных снов, звездная принцесса, — прошептала Эстель, помедлила секунду и задула свечу, стоявшую на тумбе, остальные погасли вслед за ней — все погрузилось в темноту.       Уголки губ у Си приподнялись. Такое прозвище она получила в одиннадцать, когда самостоятельно решила наколдовать огоньки, собственные звезды, а в итоге подожгла мамины портьеры.

***

      Даже несмотря на то, что легла в такой поздний час, Сесиль все равно проснулась спозаранку. Еще не было и семи, а девушка тихо выскользнула из-под одеяла и замерла, спустив на ковролин одну ногу. Эстель сонно пошевелилась, перевернувшись на другой бок. Си прикрыла глаза, боясь сделать лишний вздох и потревожить сестру.       Она встала с постели и медленно, смягчая каждый шаг, направилась к письменному столу. Воровато обернувшись на кровать с пологом и с облегчением заметив, что в позе дремлющей девушки ничего не изменилось, она окончательно набралась смелости, отгоняя надоедливый голосок совести.       Не нарушая тишины, с легкой дрожью в руках Сесиль начала перебирать бесхозные стопки пергаментов с какими-то заметками, выписками из книг, нашлось даже давнее эссе, лежавшее здесь видимо целый год после выпуска из школы. В ящиках была лишь канцелярия: затупившиеся перья, склянки с чернилами, огрызок карандаша.       Руки потянулись к книгам, лежавшим здесь же. Она пролистала их все от корки до корки, но ничего особенного не нашла, никакой закладки, вложенного наспех листка. С сожалением девушка осмотрелась. В глаза бросился отрывок бумаги, застрявший между шипами роз у самого окна.       С затаенным дыханием Сесиль обогнула стол и встала почти вплотную к стене. Пальцы сомкнулись на клочке пергамента и аккуратно потянули, взору предстал сложенный в несколько раз лист. Привычно от нервов девушка закусила нижнюю губу.       В голове сумбурно бились мысли, противоречащие друг другу. Си с досадой отвела взгляд от пергамента, выдохнула и все же развернула его. И прежде, чем она успела прочитать хоть строчку из быстро пляшущих букв, в сознании так же, как и на бумаге, вырисовалась подпись в конце письма. Сириус Блэк.       Кажется, в полной мере осознав, какую гнусность едва не совершила, она судорожно свернула листок в прежнее состояние и поскорее постаралась спрятать его обратно. Неосторожное торопливое движение. Задетый стеклянный агрегат накренился и соскользнул с края стола.       Сердце Сесиль пропустило удар, глаза расширились от ужаса. Но за пару сантиметров до громогласного столкновения с полом она успела поймать устройство и не сдержала облегченного выдоха.       Сердечный ритм вновь восстановился. Девушка с беспокойством посмотрела на сестру, которая поморщила нос, но по-прежнему была погружена в сон. Стеклянные поверхности опять уловили солнечные лучи, стоя на привычном месте. Письмо было вновь надежно спрятано в своеобразной живой изгороди.       И Сесиль незамеченная выскользнула из комнаты, беззвучно закрыв за собой дверь. Только поздравительная открытка осталась лежать под столом, когда Эстель наконец потянулась и приоткрыла глаза.       Окончательно проснувшись, она заметила, что измятая простынь рядом пустовала, и испытала даже некоторую радость. Эстель перевернулась на живот и наклонилась к нижнему ящику прикроватной тумбы, в котором лежал ничем не примечательный начальный курс Зельеварения.       Книга грузом вины легла в ладонь и была трансфигурирована обратно в увесистую папку с документами, среди которых, возглавляя парад разочарования, лежали черновики о передаче наследства и продаже особняка благородной семьи де Фуа.       Изабель сидела за туалетным столиком, равнодушно перебирая серьги и механически прикладывая их к ушам. Она ничуть не чувствовала себя отдохнувшей, но это длилось уже не первую ночь.       Именно в темное время суток, когда не оставалось никаких забот, она ощущала собственное отчаяние и беспомощность. Ожидание утра и обычной рутины стало единственным спасением.       Изумруд элегантно блеснул в руке женщины, но она наклонила со скепсисом голову и отложила украшения. Продать бы все эти безделушки, наплевав на то, что это семейная реликвия.       Но это все равно ничего не решит и ничем не поможет. Во что превратилась когда-то безбедная и беззаботная жизнь? Изабель едва узнавала себя в отражении.       — Можно? — неожиданно раздался голос Эстель в дверном проеме.       — Конечно, — кивнула она, разворачиваясь к дочери, в которой опять не было ни одной сильной эмоции.       Как бы хорошо она ни знала собственного ребенка, проникнуть в ее голову было сродни подвигу, а, если когда-то появится человек, который сможет разгадывать ее истинные чувства, то Изабель непременно пожмет ему руку.       Вопросительный взгляд и ожидание услышать причину раннего визита. Но девушка молча прошла в комнату и рядом с незакрытой шкатулкой положила чуть потрепанную папку.       — Возвращаю. Ты была права. И времени у меня больше нет.       Горькая усмешка исказила ее губы, но тут же пропала. Эстель кивнула каким-то своим мыслям и шагнула к выходу из материнской спальни.       — Мы уедем в Лондон раньше, чем планировалась. Незачем давить на больную мозоль и делать нам здесь больше нечего. А в Лондоне дел невпроворот, — с неосознанным холодом проговорила Изабель.       Эстель замерла и лишь вновь кивнула, не обернувшись. И когда ладонь ее легла на дверную ручку, новый вопрос сорвался с языка женщины:       — Ты злишься на меня?       Последовала долгая пауза, пальцы так и сжимали ручку.       — Я злюсь на всех, мама, и на себя в том числе.       И девушка наконец покинула комнату, с удовольствием ощутив прохладу затененного коридора.

***

      Привычный путь через летний сад. Зеленая молодая рощица. Поле с цветущими крокусами. Эстель шла медленно, отпечатывая в памяти каждую секунду, запоминая то, как подул резкий ветер, как на ветке крутила головой неприметная серенькая птица, как шмели лениво жужжали, перелетая с лепестка на лепесток.       Солнце стремительно опускалось за горизонт, и девушке хотелось собственными руками заставить его замереть, подождать еще хоть минуту. Сердце сжималось от почти болезненной тоски. Вот бы закрыть глаза и уши и представить, что все это не с ней. В последнее время это желание было особенно сильным.       Впереди показался родной силуэт дуба. Массивный ствол с выдающимися на поверхность корнями, развесистая крона и сотни листьев, сливающихся в единый шелест. Удары сердца отдавались в ушах, она почти не дышала. На привычном месте сидел дремлющий юноша.       Захотелось развернуться и убежать, пока он ее не заметил. Да, трусливо, да, совершенно по-детски, но так спасительно. Эстель замерла, облизывая губы, и вновь зашагала к дубу на негнущихся ногах. Десяток метров, Фернан встрепенулся и огляделся. Заметил де Фуа и с широкой улыбкой замахал рукой.       С трудом Эстель растянула губы в какое-то подобие ответной эмоции. Он выглядел таким безмятежным, таким счастливым, пока еще ни о чем не знал, даже не догадывался, что только после одной единственной фразы все рухнет.       Невыносимо. Приклеенная улыбка трещала по швам, когда девушка замерла перед поднявшимся юношей. Он опять прятал руки за спиной со шкодливым выражением лица.       — Я уж думал, ты решила не приходить, — проговорил он.       — Не поверишь, я и вовсе забыла про сегодняшнюю встречу. Просто мимо проходила и решила подойти, — игриво пожала она плечами, скорее по привычке, по наитию.       — Вот как? — нарочито обиженным тоном спросил Фернан. — Тогда, боюсь, вы, мадемуазель, останетесь без подарка за такое пренебрежительное отношение к старому другу.       Он тепло улыбнулся, заметив насмешливо приподнятую бровь. В ладони оказался зажат красивый венок из самых редких цветов. И где только всех их насобирал? Он осторожно положил его на голову Эстель, а та машинально чуть наклонилась.       Пальцы ее ощутили нежные бутоны в волосах. Поднятая рука бессильно опустилась. Ей показалось, что теперь на ней лежал терновый венец, который лишь терзал, принося извращенную радость.       — Спасибо, — тихое слово было больше похоже на шепот.       — Прогуляемся? — он протянул ей ладонь, уже делая шаг вперед и чуть обернувшись к ней в ожидании.       Эстель смотрела на сбитые от работы пальцы, с давнишними мозолями, фактически ощущая шероховатую поверхность кожи. Даже в одиннадцать лет ладонь несуразного мальчишки была такой наощупь.       Взгляд ее поднялся на растерянное лицо Фернана, которое все больше приобретало серьезность. Он вглядывался в каждую эмоцию Эстель, пытаясь найти ответ на назойливый вопрос.       — Что случилось? — бесцветный холодный голос.       — Мы уезжаем, — судорожно выдохнув, произнесла она. — Навсегда.       Ни следа улыбки. Оголившееся отчаяние. Брови юноши приподнялись, но тут же свелись к переносице. Он сделал шаг в сторону, осмотревшись вокруг, как будто что-то могло выдать иллюзию происходящего.       — Нам придется продать наш дом и остаться жить в Лондоне, — продолжила Эстель, чтобы заполнить эту паузу, во время которой можно было запросто свихнуться.       — Почему?       Такую интонацию она уловила впервые, посмотрела на профиль друга, который внимательно вглядывался вдаль, туда, где находился белоснежный особняк, которого он никогда не сможет увидеть.       — Деньги, — все, что смогла выдавить из себя Эстель.       — Значит, все решено? — с усмешкой, пропитанной горечью, спросил он.       Девушка сделала глубокий вдох, зажмурившись, и кивнула. Закатные лучи последние минуты касались зеленых лугов, старого дуба и двух молодых людей, которые боялись пошевелиться, боялись заговорить вновь.       — Давай сбежим? — вдруг сказал Фернан, повернувшись к ней, в широко раскрытых глазах блестела нездоровая надежда, задушенная безысходностью. — Как хотели когда-то. Переплывем через море, будем менять страны каждый месяц. Не задерживаться нигде надолго.       — Я, — дрожащие ладони сложились в кулаки и снова разжались. — Ты знаешь, я не могу.       — Знаю, — без тени насмешливости или обиды сказал он.       Потому что правда знал, потому что сам не верил в свои слова, потому что просто цеплялся за ускользающие мечты о будущем, которое уже не случится.       — Тогда мне должно хватить смелости хоть на что-то, — уверенно произнес он, вновь посмотрев на побледневшую Эстель. — Я должен тебе сказать…       — Нет, — перебила она, слыша истеричные нотки в каком-то не своем голосе. — Не стоит.       — И почему же? — запальчиво спросил он, пытаясь ухватиться за запястье девушки, но она увернулась, отходя на шаг. — Это не игра и не глупые шутки.       — Я верю тебе, — глаза щипало, и в голове все плыло, не давая сосредоточиться. — Поэтому и пытаюсь уберечь тебя от этих слов. Я не смогу дать тебе ответ, а даже если и дам, то он не будет тем, что ты достоин услышать.       — Я знаю тебя столько лет, — покачал Фернан головой, с отчаянием переводя дыхание и часто-часто моргая. — Этого достаточно, чтобы я понимал, что ты испытываешь на самом деле, я не строю воздушных замков и не жду ничего от тебя. Я лишь хочу быть честным.       — Не принесет эта честность ничего хорошего, — ресницы намокли, и щеки раскраснелись в контраст остальной бледности. — Она все разрушит, она сделает больнее.       — Хуже и так некуда, — обреченно возразил Фернан. — Я…       — Молчи, — замотала она головой, пятясь назад. — Молчи.       Она вглядывалась в фигуру замершего у дерева юноши. Он был неподвижен, как каменное изваяние. В глазах блестели слезы. Вот бы встретиться здесь завтра, как и раньше, подтрунить над эмоциональностью друг друга.       Он был похож на одну из печальных скульптур в парке в Париже, где так часто гуляли они всей семьей. Волнистые волосы трепал ветер, последний луч ярко блеснул и исчез в подступающих сумерках. Солнце полностью ушло за горизонт, оставив за собой полукруг из светло-голубого.       Эстель сделала последний шаг назад, прикрыла глаза, видя перед собой все того же Фернана, стоящего на холме и неотрывно смотрящего ей в глаза. Она сорвалась с места и побежала от этого места дальше. Она не чувствовала ног, они, как не свои, двигались бесконтрольно. Из горла рвались хриплые рыдания.       Дыхание сбивалось. Все вокруг смешалось в неясную запятнанную картину, слились все краски. Слезы стекали по щекам, и тут же высыхали на ветру, бьющем прямо в лицо. Крокусы ударяли по ногам, цеплялись за подол платья.       Мальчик и девочка лежали близко друг к другу под ветвями дерева прямо на траве. Ладони их были крепко сцеплены. Взгляды были прикованы к проплывающим мимо облакам. Девочка недовольно убирала с глаз то и дело мешающиеся распущенные пряди и хмурила лоб, размышляя о чем-то.       Ее друг был совершенно расслабленным, мягкая улыбка касалась его губ. Свободная рука была закинута за голову. В глазах отражались дубовые листья, причудливое облако, которое тут же было названо таким же смешным и непонятным словом «лукотрус».       — Почему солнце только одно? — недовольно проговорила девочка, поморщив нос.       Мальчик лишь пожал плечами, с интересом взглянув на нее и потом вновь на слепящее солнце.       — Представь, как было бы здорово, если бы их было два или три, а лучше сразу десять, — лицо ее озарилось восторгом. — Тогда никакие облака и никакие тучи бы не закрыли их, тогда всегда было бы светло и тепло, как летом.       — Тогда ты бы разлюбила и лето, и солнце, — задумчиво произнес он.       — С чего бы это? — повернувшись на бок и облокотившись на выдернутую из ладони руку, спросила она.       — Ты бы изо дня в день видела одно и то же. В конце концов тебе бы это надоело.       — Ерунда, — прищурившись, возразила девочка, снова падая на траву. — Тебя же я вижу каждый день, и маму с папой, и Си. Это же не значит, что я меньше вас люблю и что когда-нибудь разлюблю и вовсе.       Мальчик взглянул на вернувшуюся к рассматриванию неба спутницу. В голове крутились только что произнесенные ею слова. Он счастливо улыбнулся и привычно оставил ей победу в споре.       — Вон то, над лесом, похоже на быка.       — Или на того толстого продавца яблоками.       Детский звонкий смех разнесся по округе, вибрируя в горячем воздухе и долетая до пушистых белых облаков, медленно плывущих вдаль.

***

      Фланелевый платок вылетел с полки гардероба и аккуратными волнами лег поверх остальной одежды в чемодане. Эстель с щелчком захлопнула его и наложила еще одно заклинание помимо невидимого расширения — облегчающее. Несмотря на то, что в нем вся ее жизнь, он будет вполне подъемным для молодой девушки.       Вещей она взяла немного, половина так и осталась в шкафу, гораздо больше сожалений было о книгах: главная ее ценность оставалась здесь, словно приросшая к дому. Это было бы подозрительно, если бы она уезжала в Лондон с пятью чемоданами, оставляя пустую комнату. Ведь предполагалось, что это всего лишь месячный трип по Англии в связи с помолвкой сестры, которая так и не знала о том, что не увидит больше особняк.       Эстель замерла посреди комнаты и с грустью оглядывала место, где провела все свои восемнадцать лет.       Вспомнилась история с покупкой рояля, как папа замучался передвигать его по очередной указке жены или недовольной дочери. Это был подарок к поступлению Шармбатон.       В четырнадцать она опутала всю комнату розами, хотя потом и пришлось значительно уменьшить размах: слишком уж кружилась голова, а мама и вовсе чуть в обморок не упала, когда увидела.       В шестнадцать закончилось место на книжных полках, и сочинения оккупировали пространство рядом. Все вокруг было привычным, можно было закрыть глаза и с точностью указать на все, что спросят. Но в то же время все было другим.       — Вот и все, — прошептала она.       Эстель любовно провела рукой по закрытой крышке рояля, взяла чемодан и направилась к выходу из комнаты. У самой двери она замерла, бросила вещи и стремительно пронеслась к письменному столу.       В плети из стеблей с шипами девушка выудила сложенное в несколько раз письмо, руки ее дрогнули, когда она вытащила его на свет и посмотрела, как будто впервые. Прочесть снова или просто сжечь?       Губы сложились в плотную линию, и де Фуа спрятала письмо в длинный рукав платья. Заклинание полоснуло по одному из стеблей, и в ладони оказалась белая роза. На этот раз Эстель не медлила, не возвращалась и не вспоминала. Она вышла в коридор и захлопнула за собой дверь.       Шаги гулко отдавались от вычищенных стен, с которых на нее смотрели портреты родственников или просто герои живописных сюжетов. Девочка, стоявшая по колено в летнем пруду, с заброшенным на плечо сачком, обернулась и помахала рукой.       Эстель лишь вяло улыбнулась и пошла дальше, в гостиную, где и должен был сработать порт-ключ. Но отчего-то она свернула в другую сторону, проходя мимо открытой комнаты Сесиль.       Короткий взгляд упал на фигуру сестры, которая сидела на ковре, подогнув ноги, и смотрела на потолок с зачарованными звездами. Эстель не стала ее беспокоить. Да и что бы она могла сказать? В очередной раз соврать? Сделать вид, что все замечательно? Си придушит ее, когда откроет всю правду — давать повод для этого еще до отбытия не хотелось бы.       В конце коридора показалась дверь из темного орехового дерева, золотая ручка. Девушка давно здесь не была, и оттого сердце колотилось как-то особенно сильно. Секунду она дала себе на раздумья и возможность отступления, но все-таки оставила чемодан у стены и легко зашла в помещение, толкнув дверь.       Как будто и не прошло всех этих месяцев. Кабинет отца выглядел так же чисто, словно он через минуту выйдет из потайной комнаты слева, где работал над особо опасными заклятьями. Но это, конечно же, был пустой и глупый обман.       Теперь с полок пропали египетские и албанские артефакты, даже самые бесполезные безделушки были уничтожены Изабель после смерти мужа. Она возненавидела его увлечение, которое моментально оборвало его жизнь, поэтому полки были пусты, а на столе лежала лишь пара стопок с документами и исследованиями.       Эстель прошла дальше, сделав вдох поглубже. Она думала, что теперь будет легче, но, оказывается, у сожалений и скорби нет срока давности. Пальцы пробежались по обшивке стола.       Девушка остановилась у большого кресла, не сразу решаясь в него сесть. Оно тоже было таким же: мягким, как перина в ее спальне, полным воспоминанием, как и все в доме.       — Папочка, смотри-ка, это я у мамы на руках? — спросила девочка, сидя на коленях у отца и восторженно указывая пальцем на фотографию в рамке, где Изабель со смехом кружилась по комнате вместе с годовалой Эстель.       — Верно, — тепло улыбнулся мужчина. — А здесь ты решила поиграть с Си.       Девочка рассмеялась, увидев отвращение на своем лице, когда сестра с хитрой улыбкой накапала слюней на ее красивое кружевное платьице.       — А это вы с мамой! Молодые, — многозначительно добавила она.       — Ну, знаешь ли, — приосанившись, заговорил отец, — мы и сейчас не старые.       Фотография была сделана во Флоренции, на каменном мосту, перекинувшемся через обмелевшую речушку. Девушка лет семнадцати со светлыми вьющимися волосами смеялась, глядя на своего жениха, а затем смотрела в камеру и прижималась к его руке.       Эстель протянула к ней ладонь, но тут же одернула себя и поднялась из кресла, делая еще один глубокий вдох. Теперь не о чем жалеть. Она побывала здесь первый раз за полтора года и вполне успешно просидела минут пять. Смелости и выдержки не занимать, конечно. Она даже усмехнулась, но, подняв глаза на дверной проем, вздрогнула и напряглась.       — Решила попрощаться? — спросила мама, стоя при входе.       Она не ответила, лишь кивнула.       — Вот и я тоже, — взгляд женщины так же пробежался по обстановке в кабинете, но вновь вернулся к дочери. — Прости меня, что не помогла, когда была нужна. Ты тяжело переживала потерю, а мне казалось, что ты, наоборот, очерствела. И в сорок можно быть совершеннейшей дурой, — она с горечью рассмеялась.       Эстель преодолела расстояние, разделявшее их, и крепко обняла. Руки матери легли на ее плечи в ответном жесте, очень давно это ощущение не дарило теплоту и покой, в последнее время хотелось избавиться от любого прикосновения. Но сейчас это было необходимостью.       Новый мир, новая жизнь, в которой у Эстель не будет никого, кроме родной матери и сестры, которая все равно скоро станет Блэк. Она отстранилась, глядя в оттаявшие глаза Изабель. Но у самой девушки на душе стало неспокойно.       — Мне нужно попрощаться с еще одним местом, — проговорила она. — Сколько времени до отправления?       Женщина, нахмурившись, взглянула на часы.       — Полчаса ровно.       — Отлично! — воскликнула Эстель. — Буду на месте за пять минут, — и прежде, чем ее успели остановить, она обогнула мать и вышла из кабинета. — Не волнуйся! Я успею!       И, схватив лежавшую на чемодане белую розу, она сорвалась и побежала. На улице опять было пасмурно, и она с трудом разбирала дорогу от нахлынувшего волнения, но точно знала, что идет правильно. Она должна была побывать там снова, когда три дня назад трусливо сбежала, то думала: больше не вернется.       Теперь же это казалось сущим безумием: уехать, не пробежав по цветочному полю и не увидев дуб на холме. И еще она со страхом и трепетом надеялась, что он дождется ее, что, несмотря на всю боль, которую она нехотя причинила, он будет снова ждать ее, сидя под кроной дерева.       Так живо было воспоминание о том, как он стоял под закатными лучами и смотрел на нее с отчаянием, что на одно короткое мгновение показалось, что она вернулась ровно к тому моменту и что он замер там же. Но Фернана там не было, и дуб стоял, одиноко покачивая ветвями.       Эстель подошла ближе и заметила у корней завернутую в бумагу книгу. Она сорвала обертку и увидела яркую обложку с фамилией Стивенсон. «Давай сбежим?». Подбородок непроизвольно дрогнул, и девушка заставила себя сдержать рвущиеся наружу эмоции.       Ни к чему это все теперь. Она положила на ветвь принесенную розу и занесла над ней палочку. Цветок оплел ветвь, появились новые молодые бутоны и дыхнули свежим ароматом.       Взгляд коснулся нежных лепестков и опустился ниже. Эстель притронулась к огрубевшей коре, где была старательно вырезана буква ее имени, от имени Фернана была же только одна черта.       Мальчишка, высунув язык от усердия, карябал дерево перочинным ножом, пока девочка рядом наблюдала за порхающей бабочкой.       — Это просто варварство, — недовольно произнесла она, кинув на него короткий взгляд. — Оно же живое, в конце концов.       — Может и так, но ведь боли не чувствует, — с усмешкой ответил он, начав выводить букву «ф».       — Да! Зато шрамы остаются самые настоящие! — она сложила на груди руки, наблюдая за тем, как дрогнула рука мальчика и как он со вздохом закрыл нож, спрятав его в карман.       Легкие Эстель едва ли в буквальном смысле не загорались от быстрого бега. Времени не было даже на то, чтобы чуть приостановиться и мельком взглянуть на время.       На последнем повороте ее едва не занесло, ударив об стену, но она удержалась и залетела в гостиную, где ее ждали мама с сестрой, выдергавшие от нервов все волосы.       — Где тебя носит?       — Успела же, — не в силах отдышаться, она схватилась за зачарованную бархатную шляпку.       Последнюю секунду она видела перед собой темно-зеленые портьеры и пробивающееся сквозь окна солнце, и затем все закружилось, смешиваясь и исчезая.