Биография неизвестного

      Безразличие стало спутником жизни. Эстель любила книжную лавку мистера Уолбэрка, обожала открывать ее по утру, принимать новые партии печатных изданий, стирать с корешков пыль, общаться с начитанными покупателями. Когда-то давно. Оказавшись там в последний раз, чтобы получить расчет, она не видела в этом месте прошлого света.       Эстель со временем привыкла к квартире в Косом переулке, размеренной жизни вдвоем с матерью, к завтракам, которые готовила Рози, к окну с широким подоконником, на котором читала книги. Одной ночью, когда зелье никак не желало действовать, не давая заснуть, она собрала свои вещи: кое-что из одежды, накопленные деньги, шкатулку с украшениями.       Серьги с изумрудами, кольцо из платины оказались заложены в ломбард несговорчивого и упрямого старика, на руках оказалась кое-какая приличная сумма, которую она спрятала, желая подольше беречь. Последнюю полученную зарплату она разделила надвое, половину оставила на продукты и непредвиденные расходы.       Вторая же половина ушла на оплату небольшой комнаты в маггловском Лондоне. Квартира сплошь была раздроблена хозяйкой и сдавалась по частям. Соседями Эстель была немолодая Мэридит с тремя детьми-погодками, у Мэридит был гулящий муж, который днями мог пропадать по кабакам, а потом возвращался. Ругань, крики, синяки на теле женщины и на тонких худых руках детей.       Прямо через стену жил странный мужчина, которого Эстель за две недели успела встретить всего пару раз. Он носил старомодный потрепанный котелок и пиджак с потертостями на локтях, при каждой встрече отшатывался от нее, как от огня.       Эстель сразу же усвоила несколько правил. Здесь никто никому не помощник и не друг. Каждый сам по себе. А еще надо всегда запирать двери. От скользких рук ворующих соседей и буйствующих кулаков мужа Мэридит.       В первый день на Эстель смотрели здесь, как на пришествие ангела на землю, никто не мог понять, как такая барышня оказалась в таком захолустье. На нее глядели с опаской, словно не знали, что от нее можно ждать. Но Эстель не пыталась завязать знакомства.       В ее комнате было мало места. У маленького мутного окна с кривой рамой, из-за чего гуляли вечные сквозняки, стоял крохотный стол, слева и справа от него помещалось две тумбы. У стены справа стояла скрипучая кровать с проржавевшими пружинами, слева — платяной шкаф. Больше ничего не помещалось. Хватало пяти шагов, чтобы от двери дойти до окна.       Персональный затхлый склеп, который она заслужила и в котором встретила начало ноября. Эстель коротала здесь ночи. Порой удавалось немного поспать, иногда она засиживалась за столом на трехногой табуретке до самого утра. Порой она просто глядела в окно, иногда лежала; когда были силы, писала. Стопка писем, предназначенных Сесиль, лежала в верхнем ящике тумбы.       На столе покоились другие письма. Ей писала мать, просила вернуться, все обсудить, сказать, где она сейчас. Эстель ответила лишь поначалу, попросила не искать, сообщила, что устроилась на новом месте и у нее все хорошо. По прошествии недели стала писать Лили. Первые два письма были с уговорами и просьбами о встрече. Больше Эстель их не читала.       Кажется, ей писал Сириус, мистер Уолбэрк. Она откладывала их в общую стопку на углу, она не хотела видеть сов у своего окна, не хотела, чтобы ее тащили обратно, в тот мир, из которого она пыталась убежать. Нет. От которого хотела запереться. Странное беспокойство охватывало ее при виде новых писем.       Эстель устроилась в кафе официанткой, за доплату мыла по утрам полы. Туда редко захаживала достойная публика, по вечерам собирались шумные компании, желавшие выпить пива, заявлялись одинокие буяны, которых вышвыривал на улицу Мартин, широкоплечий и угрюмый бармен.       Эстель разносила напитки, закуски, выслушивала сальные комплименты, злобные замечания хозяина кафе, который заставлял ее растягивать губы в приветливой улыбке и надевать юбки покороче. Презрение и отвращение переплавлялись в одну лишь эмоцию — злость, и она глотала ее, как будто умирала от жажды.       Ненависть заплеталась узлом в груди, оставалась тяжелым камнем на шее, который она не снимала ни на минуту. Она заслужила все это, эту работу, эту комнату, эту жизнь. Избавься от вины, позволь испытать печаль. Так сказал ей священник. Она послала к черту его советы и продолжала топнуть, погружаться на самое дно. Медленно и отчаянно.       Магия после смерти Сесиль стала даваться из рук вон плохо, палочка не слушалась, Олливандер еще до ее побега сказал, что после потери близкого человека внутри может что-то надломиться, измениться настолько, что палочка перестанет признавать в нем хозяина. В последний раз Эстель не смогла зажечь на ее кончике Люмос. Уже несколько дней она лежала на полке за полотенцем.       Холодным промозглым утром Эстель, надсадно кашляя и собираясь на работу, услышала короткий стук в дверь. Кровь ударила в голову, она испуганно замерла, осторожно приближаясь к двери. В щелку ничего не разглядеть. Петлица замка аккуратно скользнула в руках девушки, она чуть приоткрыла дверь. Блеск рыжих волос в темноте коридора.       — Что ты здесь делаешь? — спросила Эстель, оставляя ровно такое расстояние, чтобы поместилась лишь ее голова.       Лили обрадованно улыбнулась, видимо, даже не надеялась, что застанет ее.       — Я пришла тебя навестить, — осторожно начала она, теребя в руках сумку.       — Я не твоя пациентка. Как ты узнала мой адрес? — холодно продолжила Эстель.       — Не впустишь? — с надеждой спросила Поттер. — Я расскажу все, что ты захочешь услышать.       Эстель несколько секунд смотрела на нее нечитаемым мертвым взглядом, наконец отворила дверь, проходя и садясь на кровать, бледная ладонь указала гостье на табурет. Лили зашла как в клетку к раненому зверю, внимательно огляделась и оказалась на указанном месте.       — Как тебе здесь? — поинтересовалась Эстель.       — Довольно скромно, — откликнулась она.       Де Фуа засмеялась, и смех перерос в хрипы.       — У тебя опасный кашель. Если не обеспокоиться сейчас, то можно заработать воспаление легких, — взволнованно предупредила Лили       — Никто еще не умирал от ужасного климата, холодных стен и дрянного одеяла. Так все-таки. Откуда ты узнала, где я живу? — вернулась она к изначальной теме разговора.       — На последнем письме были отслеживающие чары, — девушка виновато опустила голову.       — Да? — как бы удивилась одна, но на лице не дрогнул ни один мускул.       Она протянула руку к скопившимся письмами и под изумление Поттер пролистала бумаги, выудив то самое послание.       — Ты ничего не читала? — задушенно спросила она. — Все беспокоятся о тебе. Твоя мама места себе не находит. Она, кстати, перевелась в Волшебные вирусы, теперь там особенно тяжело. Ты же слышала о вспышке драконьей оспы? — Эстель кивнула, глядя куда-то мимо девушки и всем сердцем желая остаться одной. — Недавно были похороны родителей Джеймса.       — Соболезную, — механически ответила она, только сейчас замечая черную одежду на Лили, а еще морщины у глаз, которые появляются от постоянных слез.       — Послушай, Эстель, — подсела она чуть ближе. — Я вряд ли могу понять всю боль, что ты испытываешь. Но тебе будет легче, если ты будешь рядом с людьми, которые желают тебе помочь. Сейчас все так непредсказуемо. Умирают знакомые, друзья, близкие. Кто знает, что будет завтра, а сегодня будь рядом с дорогими людьми. Пожалуйста.       — Мне пора на работу, Лили, — поднялась на ноги, подхватывая лежавшее рядом пальто и шарф. — Мой начальник не терпит опозданий.       Девушка обреченно вышла следом за Эстель и, прежде чем она закрыла комнату на ключ и зашагала к лестнице, спросила:       — Я могу зайти к тебе еще?       — Не приходи больше. И никому не говори, где я, — не оборачиваясь к ней, отрезала Эстель. — Мне ничего не стоит уехать туда, куда совы с зачарованными письмами не смогут добраться.       День в кафе выдался особенно паршивым. Обещали снизить премию за то, что она не могла сдержать рвущийся кашель при посетителях. Но оставались последние полчаса до конца смены, и после Эстель планировала прогуляться немного в парке, чтобы не задыхаться ночью в смраде съемной квартиры.       Вытирая обожженные сигаретами столики и хрипя от невыветривающегося дыма, она услышала, как зазвенели колокольчики при открывшейся двери. К шумным разговорам прибавился скрежет отодвигаемого стула и грубый оклик. Эстель поспешила принять заказ и с силой сжала блокнот, узнав своего соседа-пьяницу.       — Виски, — сказал он, затем ухмыльнулся, обведя взглядом ее фигуру. — Красавица, — пальцы прочертили небритый подбородок.       Эстель прошла к барной стойке, желая, чтобы время прошло быстрее.       — Если будет приставать, скажи, — угрюмо прошептал Мартин, протягивая ей бутылку и пустой стакан и поглядывая в сторону гостя, который неотрывно смотрел на девушку.       Де Фуа вернулась к столику, плеснула янтарный напиток, звучно поставила стакан перед мужчиной и поспешила отойти.       — Ну, куда ты так быстро? — спросил он, схватив ее за запястье. — Выпей со мной.       — На рабочем месте не положено, — она второй рукой стащила его грубую ладонь и отошла к дальнему, неприбранному столу.       Стрелка на часах наконец-то сдвинулась на нужную цифру, Эстель юркнула в комнату для персонала, сняла фартук, взяла из шкафчика свои вещи и скрылась через служебный выход. Холод освежал, но проклятая влажность и моросящий дождь пробирали до самых костей, ухудшая хриплое дыхание.       Она шагала по пустынной улице Лондона, уже зажигались фонари. Из ближайшей станции метро порой выбегали люди, спеша по домам. Эстель прошла мимо, мигающий светофор загорелся зеленым, пешеходный переход вывел ее на парковую аллею.       Та самая дорожка, которая летом привела к бабушке-цветочнице. Букет белых ландышей. Августовская жара. Шумящий фонтан, скамейки вокруг, рядом с коляской ходит молодая девушка, укачивая ребенка. Эстель сидит на мраморном ограждении этого фонтана и прохладные брызги освежают кожу. Сесиль бежит навстречу. В воздушном светлом платье. Улыбается.       Эстель присела на скамейку, глядя на опускающуюся ночь и желтые пятна на фонарных столбах. Фонтан стоял мертвым изваянием. Она запрокинула голову, глядя на небо, затянутое тучами. Бесконечно плачущее английское небо.       Спустя час, чувствуя, как немеют от холода ноги и руки, она уже спешила к своему дому. Ржавые петли скрипнули, впуская внутрь, по лестнице на третий этаж. Дверь в квартиру по обыкновению была открыта нараспашку, внутри — тихо и темно. Она на цыпочках двинулась в сторону своей комнаты. Ключ с трудом попал в пазы замочной скважины.       — Я тебя уже заждался.       Она не успела даже вскрикнуть, когда ей зажали рот, подойдя со спины и с силой впечатав в стену. Запах алкоголя и страха ударил в голову. Она попыталась дернуться, отбиться, закричать. Но ее крепко держали, с губ в чужую ладонь вырывалось глухое мычание.       — Тише-тише, — зашептал он. — Не буди соседей.       Он водил носом в ее волосах, шумно вдыхая, затем наклонился, целуя в шею, оставляя мокрые следы. Эстель затрясло, не помня себя, взбрыкнулась, и он вдруг отлетел, впечатавшись в стену и застонав. Трясущимися руками она прокрутила ключ, вбегая в комнату и запираясь.       Она попятилась, осев на пол, чувствуя во всем теле жуткую слабость. Она не отрывала взгляда от двери, прислушиваясь к каждому шороху и пытаясь нащупать в кармане палочку, только после осознавая силу этой чертовой привычки. И все же ей помогла спастись магия. Она притянула к себе колени, закусив костяшку пальца и пытаясь унять дрожь. До утра она не сомкнула глаз.       «Любимая Си,       Я по-прежнему не могу осознать и смириться. В каждом уголке моего сознания — ты, твой образ повсюду. Мне кажется, я схожу с ума, весь день пролежала в бреду из-за жара, но все равно видела тебя.       Ты — единственная, кто мне нужен здесь, рядом. Жизнь, которую я сейчас веду, блеклая и незавидная, но я не жалуюсь, это мое наказание за все.       Я уже не боюсь впасть в безумие окончательно, ведь страшнее оставаться в сознании, в этой реальности. Я уже не боюсь заработать воспаление легких, о котором предупреждала Лили. Знаешь, а она ведь ходит ко мне не из большой заботы, а тоже из чувства вины, из-за того, что не смогла помочь тебе. К черту ее. К черту их всех.       Это последнее письмо на этой неделе, скоро я навещу тебя и позволю тебе их прочесть. Жди меня, моя милая.       Твоя сестра».       Эстель запечатала конверт, задула свечу. Уже светало. В кармане пальто лежал затупившийся кухонный нож. Через приоткрытую дверь она осмотрелась. Никого. Быстро зашагала к выходу и, когда оказалась на улице и отошла на добрые тридцать шагов, наконец успокоилась.       До вокзальной площади идти сорок минут. Эстель сильнее куталась в шарф. Ей предстояло долгое путешествие, ведь она не могла позволить себе такую роскошь как трансгрессия. Ее по маленьким кусочкам разнесло бы по всей Британии, поэтому маггловский транспорт, ставший привычным, был ее верным попутчиком.       У кассы пустовало, она отсчитала три фунта и протянула сонной женщине. Билет до маленького городка к северо-западу от Лондона, от которого неподалеку и находилось старинное магическое кладбище.       Холодный пустой вагон и место у окна. Эстель наблюдала за мелькающими за стеклом видами, линиями электропередач. Стук колес по рельсам. Ту-тук-ту-тук. Ту-тук-ту-тук.       От обветшалой станции, на которой вышла одна лишь она, Эстель сразу же свернула налево и пошла вдоль путей к роще. Длинные гибкие ветви деревьев качались на ветру, тянулись своими голыми пальцами к девушке. Эстель поспешила, завидев впереди первые памятники.       Могила Сесиль спряталась под старой сиренью, которая, должно быть, летом наполнится цветом и ароматом и укроет ее в тени. Ведь от солнца появляются веснушки. Эстель присела на землю, протирая рукой надгробную плиту, как будто гладя. Рядом лежали свежие цветы, совсем недавно принесенные. Желтые нарциссы.       — Как ты тут? — спросила она. — Не холодно? Ты всегда была жуткой мерзлячкой. Они часто к тебе приходят? Топчут тут, льют слезы, жалея только себя. Цветы его, так ведь? Твои любимые.       Она выудила из сумки стопку перевязанных писем.       — Это тебе. — отложила несколько в сторону. — А это мне, почитай на досуге, может, даже повеселишься.       Эстель закрыла глаза, прижимая ладони к векам. Кружилась голова и мышцы с трудом поддавались ее усилиям. До обратного поезда было полтора часа. Эстель достала коробок спичек и сжигала каждое письмо по отдельности, пепел падал вниз к серой твердой земле. Когда не осталось ничего, она стала растирать его между пальцев и вмешивать в почву.       Монотонные действия приносили ей покой, ладони были черны от золы. Оставшееся время она просто сидела, ветер почти укладывал ее вниз, и так хотелось прилечь и немного поспать, представив себя не на кладбище, которые ненавидела всей душой, но не могла не приходить сюда.       Кое-как дождавшись поезда и поднявшись в вагон, Эстель чувствовала, что сил почти не осталось. Жуткий хриплый кашель, в голове все путалось, было нестерпимо жарко, а потом совершенно холодно. Лоб покрылся испариной. Она скукожилась в своем пальто, желая поскорее оказаться в кровати, прямо в одежде.       Ноги подгибались, она волочила их за собой, ее мотало, почти выкидывая на дорогу под сигналящие машины. Она не разбирала дороги и не помнила, как добиралась до своего жилища. Но остаток разума заставил быть тихой и осторожной и сжать в руке спрятанный нож. Эстель прошла внутрь квартиры не дыша, чертов свет в коридоре опять не работал.       — Эстель? — послышался голос впереди, и один из силуэтов двинулся на нее.       Она закричала, махнув ножом, только после заметив перед собой Сириуса, пригнувшегося от ее удара. Она задрожала, орудие выпало из ослабевшей руки, ударилось об пол.       — Все хорошо, — сказал он, подняв руки и стоя на месте, сзади показалась заплаканная Лили. — Это мы.       — Зачем вы здесь? — с ненавистью зашептала Эстель. — Кто просил вас приходить?       — Давай мы поговорим не здесь, — осторожно предложил Сириус.       — Нет! — возразила она. — Говорите здесь и сейчас же убирайтесь.       — Эстель, — начала говорить Лили, почти поравнявшись с Блэком. — Твоя мама… Ее сегодня не стало.       — Что? — спросила она, почти весело хмыкнув, не до конца понимая только что сказанные слова.       В ушах зашумело сходящей лавиной, перед глазами все задрожало и потемнело, она перестала чувствовать ноги. Обессиленная и потрясенная, она пошатнулась, теряя сознание. Крепкие руки Сириуса успели подхватить ее и удержать, но это она ощущала уже смутно.       Пустота. Тянущая боль во всем теле. Откуда она взялась? Находясь в забытьи, в глубине своего разума, Эстель не могла вспомнить, не могла ничего разобрать. Нахлынувшая темнота казалась спасительной. Холод, коснувшийся лба.       Тепло в ногах, руках, груди, как давно она не ощущала его. Размытые тихие голоса. Эстель приходила в себя, ногтями цепляясь в уходящую бессознательность. Сквозь дрожащие ресницы она осмотрела то, что ее окружало.       Она была в своей комнате, на кровати. Рядом сидела Лили, на столе блестели пустые склянки. Позади Сириус откинулся на шкаф и мрачно глядел на нее. Эстель устало прикрыла глаза и подняла веки вновь. Что же случилось… Память подло позволила ей вспомнить.       — Не поднимайся и не шевелись, — сказала Поттер, убирая мокрую тряпку с ее лица. — Я дала тебе кое-какие зелья против твоего кашля, остальные флаконы стоят в тумбе, принимай их, иначе ты не протянешь и неделю.       Она была взвинчена, расстроена, печальна и зла. Эстель чувствовала все это, сама же она была абсолютно пуста. Горло снова начало драть, в груди болело.       — Мне пора, — сказала Лили, повернувшись к Сириусу, взяла свои вещи и, не прощаясь вышла из комнаты.       Блэк несколько секунд продолжал стоять и смотреть. Он держался отстраненно, словно чуждался ее, как переносчика страшного вируса, от которого горло обрастает шипами.       Так приходят к больным. Улыбаются, поддерживают, даже позволяют контакт, но ты видишь, как напряжено их тело, как подчинена разуму каждая связка и каждое волокно мимических мышц.       Девушка с тяжелым выдохом отвернула голову к стене. Он прошел к кровати, занял бывшее место Лили на табурете.       — Паршиво выглядишь, — совершенно серьезно сказал Сириус, Эстель осталась неподвижна и никак не отреагировала на его комплимент. — Ради чего ты так доводишь себя? Специально прячешься, специально делаешь свою жизнь невыносимой. Если ты думаешь, что я позволю тебе умереть в этой комнате, больше похожей на гроб, то ты ошибаешься. Я забираю тебя сейчас же.       — Я никуда не пойду, — прошептала она, глотая слезы.       — Ты видела, что с тобой стало? Видела бы тебя Изабель. Видела бы Сесиль, — начал он.       — Но их нет, — почти умиротворенно напомнила Эстель. — Я теперь одна.       — Ты не была одна, когда причиняла страдания себе и близким людям, — Сириус поднялся на ноги, пропуская волосы сквозь пальцы. — Ходишь с ножом, боишься каждого шороха. Я не почувствовал веса, пока нес тебя в комнату. И эти багровые пятна на щеках от твоей болезни. Остановись, Эстель, — он снова сел, наклонившись к ней. — Ты себя угробишь. Прошу тебя, пойдем со мной, я ведь понимаю, как тебе тяжело, особенно сейчас, когда ты потеряла еще и маму.       — Как она умерла? — спросила она, смотря в глубокую трещину на стене, в комнате было темно.       — Прочти, — сказал Сириус и протянул ей перевязанный бечевкой конверт.       Эстель в нерешительности взяла письмо, села чуть выше в постели и долго смотрела на подпись. Моей любимой дочери. Дрожащей рукой она развязала узел и развернула сложенные вдвое три листа бумаги, исписанные мелким почерком мамы.       «Прости меня, если сможешь. Я сожалею, что потеряла тебя, что оставила, когда была нужна. Но есть и те грехи, за которые я не смогу рассчитаться даже самым глубоким раскаянием.       Я знаю, ты не читала ничего из того, что я писала тебе, но надеюсь, прочтешь здесь. После смерти Сесиль я не могла больше поднимать палочку над больными, которым нужна помощь, я дрожала при мысли, что спасаю здесь и сейчас мужчин, женщин, детей, но не помогла собственной дочери.       Я попросила о переводе в отделение Волшебных вирусов, думала, здесь будет проще, здесь я найду немного покоя, но я его не заслужила. Да, мое собственное проклятье всегда ходило за мной тенью.       Сначала я потеряла Роджера, потом Сесиль. В разбушевавшейся эпидемии драконьей оспы умирало много знакомых мне людей. Я чувствовала, что буря не обойдет меня стороной.       Несколько часов, может быть, даже меньше. Столько мне осталось. Лили хотела позвать тебя, но я не позволила себе такое счастье, это было бы слишком светло для меня — быть с тобой рядом в мои последние минуты. Хотя, если честно, я просто безумно боялась увидеть в твоих глазах ненависть, презрение, разочарование.       Ты не хочешь меня видеть, и это заслуженно. Ты всегда направляла меня на правильный путь, я никогда не слушала. Оставила нашу прошлую жизнь, привезла вас в Англию, надеясь сделать все, как лучше. Ты говорила мне, предупреждала, чем все это может обернуться. Я воспротивилась твоим словам, я стояла на своем.       Уже тогда у меня было пугающее предчувствие, которое все росло с каждым днем, мое чувство вины, моя проснувшаяся совесть подтолкнули меня к замаливанию собственных ошибок. Поэтому я стала работать в Мунго. И в итоге мы потеряли Сесиль. По моей вине.       Я совершала ошибку за ошибкой, закрывая голову, как маленький ребенок, забывая, что я не одна, что я твоя мать. Я вспоминаю сейчас твои полные страха и боли глаза, когда я сбегала из особняка, чтобы только вновь не столкнуться со смертью. Я оказалась слабой и жалкой, совсем недостойной подражания.       Прости меня за это. Я оказалась ужасной матерью, но я рада, что вы обе так похожи на Роджера. Смелые, честные, верные и упрямые. Мои маленькие девочки. Мои взрослые женщины. Я подвела вас. Подвела тебя, Эстель.       Тебе будет лучше без меня, я верю. И я ухожу с мыслью, что, как бы тебе ни было тяжело, ты должна справиться, потому что ты очень сильная. И ты преодолеешь все это, переломишь себя, вынесешь и будешь жить дальше.       Я люблю тебя.       Твоя мама».       Эстель содрогалась от слез, сжимая в ладонях письмо. Она просидела так еще несколько минут.       — Я вернусь через три дня, — сказала она. — Съеду отсюда. Но пока дай мне еще немного времени.       Сириус кивнул, поднялся на ноги и прошагал в коридор, еще несколько секунд смотрел на исхудавшую девушку, чьи карие глаза на фоне запавших век выглядели почти безумно, трагично.       Дверь захлопнулась. Эстель медленно перевернулась на бок и прижала к груди колени. Зубы плотно сжались, прикусив уже посиневший указательный палец. Сдавленное рычание, отчаянный крик, животная боль.       Она не вставала и даже не двигалась. Она не знала, сколько времени прошло. Голая серая стена без обоев, пружины, впивающиеся в ребра. Заклинание давно перестало действовать, и ей снова было холодно. А еще чертовски хотелось пить. Она думала о том, что надо подняться, надо что-то сделать, но сила воли сгибалась.       Лишь одна мысль заставила ее перевернуться, просканировать взглядом темную комнату. Был ли тот же вечер или настал уже следующий? Плевать. Эстель приподнялась на локте, у окна лежал знакомый кухонный нож. Она замерла, судорожно думая, мысли метались в голове, она прижала ладони к вискам.       Затем вновь откинулась на подушку, рукоятка была ей видна, и Эстель не отрывала от нее болезненного взгляда. Если решиться, если остановить все сейчас… Разум затуманивался, но эти вопросы все еще крутились и вспыхивали. Поверхностный, нездоровый сон ненадолго отнял ее время.       Она спала, но слышала удары капель по стеклу, шум редкой проезжающей мимо машины, тихий стук в стену. Может, кто-то передавал сигнал? Она пыталась понять, посчитать. Она чувствовала свет, попадающий в ее окно с улицы. И, конечно, не остался незамеченным легкий скрежет, звяканье замка, скрип.       Она распахнула глаза, делая вдох, чтобы закричать. Опять. Это случилось с ней опять. Большая ладонь, закрывшая ей пол лица. Оскал и горящие глаза в темноте. Но на этот раз у нее не было сил бороться. Тяжелое тело придавило ее своим весом, колено мужчины скользнуло ей между ног.       Она закрыла глаза. Она не звала на помощь даже в мыслях, ни о чем не просила. Пускай все закончится быстрее, тогда она возьмет в руку нож, тогда ей так легко будет исполосовать свое тело. Хриплое, изнывающее от похоти дыхание, прикосновения второй руки. Нечем дышать. Ткань юбки трещала, грубо поднимаемая наверх.       Лишь немного потерпеть. Тогда все закончится. Тогда она позволит себе отправиться к Сесиль, отправиться к маме. Она обязательно скажет ей, как раскаивается, какой глупой она была, поддаваясь своему характеру. Он устраивался удобнее в ее ногах, раздвинул ее колени шире. Она перережет себе горло, тогда ей придется задержаться здесь всего пару секунд.       Она крепко держала веки закрытыми, она сжимала руки в кулаки, до боли загоняя отросшие ногти в кожу ладоней. Еще немного. Еще чуть-чуть. Ей было страшно. Но все это ненадолго. Она не сразу ощутила, что все прекратилось: прикосновения, шорохи, дыхание. Все.       Она испуганно приоткрыла глаза. В темноте комнаты стоял Регулус. Его было не узнать, настолько он переменился, мертвец в живой плоти. Его взгляд блестел сталью, палочка была направлена на тело, распростертое на полу.       Секунда. Эстель вскочила, схватив деревянную рукоятку, сжимая ее до остервенения. Зажмурилась, поднося лезвие к горлу, рвано дыша. Ее схватили за запястья, выбив нож, он со звоном ударился о пол.       — Нет! — истошно завопила она, отбиваясь. — Нет! Отпусти!       — Посмотри на меня, — сказал ей Регулус. — Посмотри.       Она послушалась, в его лице не было опасности, только очень много боли и злости.       — Видишь? Это всего лишь я, — он осторожно отпустил ее руки. — Все закончилось. Он не успел тронуть тебя.       Ее ладони скомкали ткань его пальто на груди, она затрясла его ослабевшими худыми руками.       — Я ненавижу тебя, — зашептала она. — Ненавижу.       Она прижалась к его груди, рыдая в голос. Он держал ее так крепко, как мог, почти болезненно. Ее хрупкое тело в разодранном платье с оголившейся грудью и торчащими ребрами жалось к нему. Ему казалось, он опоздал. Ему казалось, она сломалась.

***

      В последнюю неделю его жизнь преобразилась. Вместо того, чтобы в одиночестве захлебываться желчью или сгибаться от судорог на могиле любимой, вдыхая постылый аромат ее любимых цветов вперемешку с сырой землей, он, как помешанный энтузиаст, горел подвернувшейся деятельностью.       Рудольфус одной только фразой встрепенул в душе Регулуса что-то забытое и в то же время неизведанное. Лестрейнджи рассказывали все, что узнали о мракоборце, его семье, месте жительства и даже привычках, а Регулус с предвкушающим оскалом анализировал и запоминал. Не каждый склонен к жесткости. Но любого можно к ней подтолкнуть.       Его мрачное торжество поблекло под другими новостями, которые принесли совы и заплаканная эльфийка Рози, жившая с Эстель и безутешной матерью. Регулус не интересовался в этот месяц судьбой новоявленных родственников, конечно, ведь он напивался и глотал горстями прессованные отвращение и жалость к себе.       Но новости об исчезновении Эстель и болезни Изабель он принял почти с сочувствием и чужой болью, которая должна была принадлежать той, что уже все безразлично. Он должен был позаботиться о ее семье, и он отправился в Мунго.       Лицо Эванс дрожало от смеси из эмоций, которые будто бы покрыли его неприязненным и липким коконом. Его жестокий взгляд, и ей пришлось пустить его, опасений для его здоровья не было, он еще в детстве переболел этой заразой, а родство с Изабель связывало личные желания гриффиндорки не пускать его на порог и развязывали обоснованные прихоти Блэка.       Изабель тяжело дышала, тело в сыпи, несбиваемый жар и одно и то же имя на губах. Регулус слушал невнятные слезные мольбы, терпел спазмические неконтролируемые сжатия ладоней на своих руках. Он гадал, где же Эстель, знала ли она обо всем, если нет, почему не сообщили, если да, тогда… Что тогда? Ни одной здравой мысли.       Он пытался разобрать слова, которые в полубреду шептала Изабель, но она лишь бесконечно извинялась, говорила, как виновата. Ее не стало всего через несколько минут, как он покинул палату, словно, уходя, он ненароком зацепил последнюю паутинную ниточку, державшую ее на этом свете.       Регулус почувствовал тянущую боль где-то в затылке и возобновившийся зуд в кистях рук, в нем пробуждалось уже что-то нервическое. Если бы вместо души у него был не обугленный уголек, который при мысли о скорой расплате разжигался и воспламенял внутренности к его мазохистскому удовольствию, то он ощутил бы прибавившийся груз скорби.       К большому сожалению, он не заметил в холле брата и ушел раньше, чем вымотанная пара решилась отправиться к Эстель. А ведь так удобно было бы проследить за ними, он ведь сразу понимал, что чертовы гриффиндорцы изнывают от перенасыщения благородством и лезут ко всем со своей помощью. Они точно должны были найти ее.       Но в тот момент он уходил, чтобы подумать, чтобы все взвесить, а не бросаться в полымя только лишь ради собственного самоутверждения в качестве храброго и милого друга. Если Эстель сбежала из этой гнили после всего произошедшего, то он был искренне рад за нее, это лучше, чем страдать от припадков расшатанной психики, как он.       Если она не оставила никому адрес и не была у матери или не знала о ее матери, то на то у нее была веская причина в виде необъятного желания избавиться от всех и всего. И как он ее понимал, едва ли не до ощутимого родства страдающих разумов.       Ее стоило бы оставить в покое, и все же, когда его наглым образом вытащили из сладострастной истомы самоуничтожения, он протрезвел во всех смыслах. Что, если и ей нужно знать, что жирная точка не была поставлена на смерти Сесиль, что еще можно вдохнуть полной грудью затухающий огонек наслаждения.       Ненадолго, пара секунд бездумной невесомости от совершенной мести, а потом обратно в глухую гостиную и на кладбище в перерывах. Хотя нет, даже когда Ежедневный Пророк напишет о жестоком изуверстве, он не уйдет в подполье, скромно спрятав лавры мстительного убийцы.       Ведь Темный Лорд наверняка скучал по верному Реджи, которые в состоянии аффекта способен выкосить десяток орденцев. Нет, нет, нет, он не хотел вспоминать, потому что за этим тянулся ядовитый луч смертельного и тело девушки. Тело Сесиль. Истошные крики Эстель.       Он вернется, как раб, у которого не было ничего, кроме тупого обожания и тупой ненависти к своему хозяину. Он сам не понимал, что собирался делать дальше, осознавал, что глубокое разочарование к своему идолу перетекло в то, что легче было направить в кончик палочки, извергающей пыточное.       Он был слишком возбужден мыслями о том, что будет, когда Темный Лорд вновь призовет его, а еще лучше, когда Регулус сам припадет к его ногам, чтобы присмотреться, стать его тенью, которая знает все, следуя попятам и созерцая открытую спину. Он становился слишком одержимым, кровожадным.       Он выдыхал, медленно, по секундам. Нужно держать свою голову в холоде, успокоиться, подвергнуть все четкому анализу и понять, чего же он хочет добиться в ближайшей и долгосрочной перспективе. Потому что пока лишь желал выплескивать скопившийся яд и творить разрушительную магию. Рука нетерпеливо подрагивала.       И все-таки что же делать с Эстель? Он мог бы отправиться на бравую миссию в одиночестве и напиться удовлетворением жадными глотками, до горловых спазмов, до стекающих по подбородку капель.       Но стоило рассказать, хотя бы предложить. Не пустит на порог и отправит восвояси, что ж, этого красноречивого ответа ему будет достаточно. Он оставит ее в покое.       Регулус провел в поисках весь оставшийся день. Начал с необитаемой квартирки в Косом переулке, прошелся по пустующим темным комнатам, нашел ту, что принадлежала Эстель.       С первого взгляда ничего не привлекло его внимание, он зашел, осмотрелся, голова мягким движением скользнула вправо, тогда, как взгляд зацепился за странность.       Обычная белая стена с непритязательными обоями слегка походила рябью, а в некоторых местах и вовсе на какое-то мгновение обнажалась, приоткрывая свой реальный облик. Маскирующие чары. И Регулус был готов увидеть все, что угодно, кроме этого.       От пола до потолка газетные вырезки, записи от руки, вопросительные знаки, фотографии и упоминания Волан-де-Морта, мракоборческие записи о нападениях. Это было похоже на логово одержимого воздыхателя или детектива из маггловских книг. Это было похоже на его подростковый тотем и алтарь, посвященный разочаровавшему божеству. Для чего все это Эстель?       Регулус прошел ближе, пробегаясь по изобилию информации и сорвал желтую бумажку, загнувшуюся и немного потрепанную, потом взял следующую, и еще, и еще. Резким движением он перебирал их в руках, жадно впиваясь в торопливый округлый почерк.       Волан-де-Морт — анаграмма? Путь террора и жестокости, чтобы действовать через страх? Стремление к господству? Почему при помощи чистокровных? Этот вопрос был зачеркан, видимо, объяснение во всей полноте пришло в голову позже. Кто он? Какое у него прошлое? У псевдонима есть смысл помимо устрашающего влияния и пафоса? Что для него значит реальное имя?       У Регулуса закружилась голова. Вера в то, что ей просто нужно было хобби от недостатка деятельности в нерабочие часы, даже не поднималась. Ради чего она выясняла это, зачем затевала? Все вопросительные знаки с ее записок переселились к нему в голову и зацеплялись за другие мысли горбатыми спинами.       Стопка измятых в порыве бумажек оказалась в его кармане. Больше он ничего не нашел, в шкафу остались кое-какие вещи, словно она не переехала, а отправилась в отпуск. С прошлого места работы она уволилась, но, может быть, хотя бы там оставила ниточку, ведущую к себе.       Старик, хозяин лавки, смотрел на него с подозрением, но, кажется, ослабил свою предвзятость из-за собственного беспокойства. Но никакой особенно ценной информации Регулус не получил и уже собирался сдаваться, унизительно возвращаясь к Эванс за неизвестным адресом, как вдруг рука мальчишки, протиравшего на полках пыль, поймала его за рукав.       — Вы ищите Эстель? — спросил он с самым серьезным и рассудительным выражением на лице.       Регулус, дернув бровью, кивнул.       — Я знаю, где она, — понизил голос и огляделся. — Когда они приходила за расчетом, я сказал мистеру Уолбэрку, что мне срочно нужно домой, а на самом деле отправился проследить за ней.       — И для чего же тебе это понадобилось? — в замешательстве спросил Блэк, наблюдая, как щеки мальчика сделались пунцовыми, и он отвел взгляд.       — Я беспокоился, — проговорил он. — Неважно. Я видел, куда она переехала.       — Почему ты говоришь это мне, а не кому-то еще, в конце концов, я могу искать ее не из добрых побуждений, — он ухмыльнулся, а мальчишка сглотнул, но выше задрал подбородок.       — Я знаю, кто вы, и знаю, что она, — он сделал паузу, — беспокоилась о вас. Я не говорил никому раньше, потому что не хотел, чтобы ее волновали, но теперь я боюсь, что с ней могло что-то случиться. Она не ответила ни на одно письмо.       Регулус с легким изумлением, как-то даже оценивающе смотрел на замершего перед ним молодого поклонника. И виски насквозь пробила мысль: она беспокоилась о нем. По какой причине? Что скрыто за этим беспокойством? Забота о безмятежной жизни сестры, которую ее нерадивый муженек мог подпортить случившимся с ним несчастьем?       Блэк выслушал наставления мальца и с рвущим каждую клетку нетерпением и натянутым предвкушением встречи отправился к новому месту проживания Эстель. Он немало вымотался за этот тяжелый день, поднимался по лестнице, чувствуя усталость в каждой конечности.       После инцидента с контрабандисткой он стал опасаться темных неприятных подъездов в многоквартирных домах. Но это была маггловская часть города, поэтому безумцев с горящими глазами, читающих нелепые пророчества, не предвиделось. Дверь в квартиру поддалась простому толчку на себя.       Мальчонка сказал, что ее окно посередине, значит, вторая дверь. Сердце, бившееся в постоянной истерике, сейчас как-то особенно громыхало кувалдой по ребрам. Он занес руку, чтобы постучать, и заметил, что комната не была заперта, а внутри послышались странные шорохи, похотливые причмокивания.       Не задумываясь над своими действиями, он вошел без предупреждения и стука. Широкая спина и толстые пальцы вжимали и вдавливали Эстель в матрас, ее саму было не видно за огромной тушей. Только оголившиеся коленки, кусок платья, изломанное тонкое запястье, которое придавило колено. Все это, пронеслось перед глазами за мгновение.       Уголек внутри вспыхнул так ярко, что даже ослепил и не позволил увидеть, как заклинание настигает урода и откидывает его прямо к ногам. Как же Регулус хотел наступить на его жирную раскрасневшуюся шею, нет, прежде подошва должна опуститься между ног. Эти мысли приносили едва ли не удовольствие.       Он заметил, как дернулась худая рука, в свете затухающих перед рассветом фонарей блеснул нож. Она отчаянно зажмурилась, всхлипнув и замахнувшись над своим тонким горлом. Погром внутри, кровь ударила в голову так резко, что можно потерять сознание, в ушах грохот от настоящего землетрясения. Животный страх.       Регулус прижимал ее к себе, в сумятице мыслей чувствовал себя потерянным и слабым. Снова. Но главное, что она не успела, он выбил нож, а она живая и неизраненная цеплялась за него, как за последний лучик света, опускаясь на дно. Кажется, он сказал ей что-то, кажется, она шептала о том, как ненавидела его.       Его ли, или амбала-насильника, или всю чертову жизнь. Она рыдала, вырывая вдохи с предсмертной агонией. А Регулус пытался прийти в себя, осознать, прояснить, никак не ожидал он увидеть то, что увидел. Беглый взгляд прошелся по комнатке и безмолвному телу будущего импотента.       Убогое жилище. И такой эпитет подобрался не из отвращения или осуждения Эстель. Он просто за секунду ощутил отчаяние, словно в заколоченном гробу, такое же свирепое и ущербное чувство полнейшего бессилия, как и в его запертой загаженной гостиной с вечно холодным камином.       Но у него был камин, Кикимер, штурмовавший двери, семья, затопившая письмами, Лестрейнджи, ворвавшиеся и задавшие трепку, которая позволила ему выбраться. А Эстель? Все эти глупцы, которые о ней беспокоятся, у которых ногти обкусаны до костных фаланг, рыжая Эванс, братец, те, кто о ней так заботились, где они были? Почему позволили ей оставаться здесь?       Злость металлом плавилась под все еще горевшим угольком, растекалась по венам, щипала, зудела, отвлекала, покалывала в подушечках пальцев и где-то на кончике языка. Он провел руками по вздрагивающей исхудавшей фигуре. В памяти всплыло болезненно бледное лицо, ладонь с крепко сжатым ножом.       Что произошло с ней за этот месяц? Что она пережила? До какой степени отчаяния дошла? Вероятно, сегодня она узнала о смерти матери. В какой неподходящий и в то же время критически нужный момент он оказался здесь. И, когда он вновь наткнулся взглядом на мерзкого маггла, злость хлынула потоком лавы.       Регулус вдруг взбесился от того, почему Эстель вообще позволила такое этому ничтожеству, почему волшебница не заперлась тысячью охранных, почему не призвала свою сущность к борьбе? И он задохнулся, гладя трепещущую спину. Нет, он не может ее ни в чем винить. Смесь заботы и ласки окатила его тело.       Может быть, у нее не было силы бороться или не было смысла. Почему он не пришел раньше? Не обеспокоился тем, как она и что с ней? Ведь сам он понимал, как тяжело продолжать жить после смерти Сесиль, а ведь Эстель было больнее всего. Как же глубоко он зарылся в собственные страдания, забыв обо всем? Как цинично рассуждал о том, стоило ли приходить.       Если бы он решил не привлекать ее к делу, если бы пришел хоть на час позже, если бы не успел выхватить нож… Ему захотелось перечеркнуть все эти «если», как делала то Эстель на своих записках.       Она понемногу стала затихать, лишь редко делая рваные вдохи с придыханием. Он уловил момент, когда она напряглась, дыхание, опаляющее ему шею, прервалось, и девушка отстранилась и отползла к самой спинке кровати, стыдливо отвернувшись, подтянув к себе колени.       Регулус отвел взгляд, снял пальто и укрыл ее им, чтобы скрыть наготу и защитить от холода. Ее подбородок мелко затрясся, и она уткнулась в сгиб драповой ткани. Блэк подобрал с пола нож и сунул его в карман брюк, затем несильно пнул растянувшегося на всю комнату ублюдка, схватил его за шиворот и потащил в коридор.       Он плотно сжал губы, когда ткань с треском начала рваться. Эстель затравленно поглядывала на его действия, как настороженный зверек. А Регулус вытащил увальня и прикрыл дверь в комнату: хватит для Эстель потрясений, видеть то, что желал сделать Регулус, ей не следовало.       Эстель осталась одна как будто в воздушном коконе, она догадалась, что Блэк наложил оглушающие чары. Она куталась в отданное пальто, вдыхая его запах, который уносил из этого ужасного места, от картинок, чередой проносящихся в памяти. Дрожали руки, голова тоже дрожала, вся жизнь на последнем издыхании пришла в движение.       Эстель погрузилась в состояние странной прострации, зарываясь носом в ворот и судорожно пытаясь не думать. Не вспоминай! Она зажмурилась и глубоко дышала, но вскоре испугалась темноты и открыла глаза, за окном уже светлело небо, почти незаметно под слоями облаков. Регулус вернулся спустя почти полчаса.       Он выглядел пугающе. Палочка крутилась в длинных пальцах. Сжатые челюсти, гуляющие желваки, напряженный изгиб бровей и ледяной, пронизывающий, пробирающий до дрожи взгляд.       Он зашел и тут же отправился к ее шкафу, короткое заклинание — из-под кровати вынырнул чемодан и все вещи в разном порядке сложились внутрь, вылетело полотенце, за ним полку проскоблила палочка и вылетела, направляясь вниз. Он подхватил ее, замер, Эстель заметила, как он нахмурился и убрал ее вслед за ножом в карман.       Де Фуа наблюдала за ним с изумлением и непониманием. Он в это время подошел к тумбам, так же опустошая их. В конце концов чемодан захлопнулся, защелкнулись металлические застежки, и без того жалкая комната без наполнения стала выглядеть еще неприятнее.       Регулус обернулся к ней, осторожно прошел к ее кровати и присел на корточки, чтобы их глаза встретились на одном уровне. Хотя в итоге он был даже ниже, по крайней мере, так она точно будет чувствовать себя в большей безопасности.       — Что ты делаешь? — сорванным голосом наконец спросила Эстель.       — Забираю тебя оттуда, где тебе совсем не место, — ответил он с такой внимательностью, что льдины в глазах тронулись.       И она не стала сопротивляться, сейчас она последовала бы за ним, даже если бы он сказал, что ведет ее в преисподнюю.       Регулус деликатно кивнул, когда она сказала, что ей нужно переодеться, и покинул комнату. В местах, где было разодрано платье проявились следы грубых пальцев, Эстель надеялась, что можно выпить какое-нибудь зелье, которое сотрет их с кожи и из памяти. Она натянула свитер под горло и, не оглядываясь, вышла вместе с чемоданом и черным пальто в руках.       В темном углу коридора на полу сидел человек, он мелко дрожал, что-то нашептывая себе под нос, по лбу стекали капли пота, из приоткрывшегося рта — слюна. Он изломанно жал к себе ноги и с ужасом смотрел на Регулуса. Блэк мягко коснулся локтя Эстель, загораживая собой эту картину.       Но это было без надобности. Эстель было не жаль. В ее уставшей душе пустили корни цветы злорадного удовлетворения. Регулус забрал чемодан, взял из руки протянутое пальто и вновь накинул его на плечи Эстель, как будто прочитав ее скрытое желание вновь почувствовать себя в безопасности, которую дарила эта вещь, этот запах.       Они покинули это место на рассвете, оставив позади захныкавшего калеку и разодранное платье на кровати. Приоткрытая дверь странного соседа захлопнулась, погребя в темноте взгляд черных глаз.