***
Срок аренды заканчивался в конце февраля, поэтому после смерти мамы квартира в Косом переулке пустовала. Там еще оставались часть вещей, часть того, что они привезли сюда из Франции, но Эстель не спешила их забирать. Ее приход сюда сейчас был вынужденной мерой. Проходя прямиком в мамину комнату, она старалась не смотреть по сторонам, но чашка с присохшими кругами от кофе стояла на столике и бросалась в глаза, как и кардиган, наброшенный на спинку кресла. Закрыла глаза и быстрее дошла до нужной двери. В жизни Изабель де Фуа всегда присутствовала поразительная привычка — хранить все документы, бумаги и письма с особой щепетильностью. Эстель надеялась, что мама забирала с собой многочисленные папки, в конце концов что-то могло понадобиться, когда из Лондона она управляла процессом продажи особняка. В платяном шкафу висела одежда, стояла обувь, она наклонилась, раздвигая висевшие платья, но не обнаружила никаких коробок, ничего постороннего. Зато легкие под завязку наполнились запахом ее духов. Эстель захлопнула дверцы, прошла к столу, но на нем, кроме бумаги для писем, конвертов, остро заточенного пера и чернильницы, ничего не было. Она проверила туалетный столик, совсем немного украшений в шкатулке, косметика, флакон парфюма. В тумбах у кровати тоже не было ничего примечательного, под кроватью — только слой пыли. Широкий подоконник пуст. А больше в небольшой комнате ничего не помещалось. Эстель остановилась посреди нее, поворачиваясь вокруг себя и еще раз оглядывая каждый сантиметр. Чего-то не хватало, и она упорно пыталась вспомнить, чего именно. Когда мысль озарила ее сознание, она замерла на месте, сосредотачиваясь. Где-то должен быть чемодан, но почему-то она его не обнаружила. Эстель снова вернулась к шкафу, задержала дыхание, распахивая его. На полке лежали клачи и сумки, она подняла руку, передвигая их, рассматривая каждую. Среди них она и нашла совершенно необычный экземпляр, похожий на маленький сундучок из сандалового дерева. Эстель облегченно сняла его с полки. — Фините, — и он преобразился, возвращаясь к привычному размеру. Она торопливо положила чемодан на кровать, откинула крышку. — Акцио, папки с документами. С дребезжанием со дна чемодана поднялись запечатанные бумаги, около десяти стопок толщиной по десять сантиметров. Эстель опустилась на пол, быстрым движением поправила заколку в волосах, чтобы пряди не падали на глаза, и принялась за самую первую. Она бегло пролистывала страницы, пытаясь найти хоть что-то. Она с трудом понимала, что конкретно хотела увидеть, но надеялась, что после проведенного расследования остались какие-то заключения мракоборцев, свидетельство о смерти отца с указанием причин. Эстель старалась не думать ни о чем, кроме этой, самой близкой и понятной цели. Ей казалось, что иначе она не выдержит и захочет свернуть себе шею. Слишком много всего. Слишком — слово, которое поселилось в ее жизни навечно. Слишком много горя. Слишком много смертей. Слишком много ударов. Слишком мало сил, чтобы их выдержать. Слишком мало людей осталось рядом с ней. Слишком просто их потерять. Верующий Фернан часто говорил ей о каких-то религиозных заповедях, изречениях, порой очень мудрых. Но одну из них она никогда не могла воспринять без язвительного смеха. Бог не пошлет больше испытаний, чем ты способен выдержать. Или еще одна интерпретация: он посылает испытания лишь тем, кто способен их выдержать. Это что, своеобразный комплимент от Господа? Или издевка? Вроде как: ты сильная, поэтому держись зубами, изломанными руками до сорванных ногтей. Ты способна это выдержать! Пускай с каждым днем опускаешься на новые круги земного Ада, надо лишь потерпеть! Эстель прижала ладони к глазам, нажимая до цветных пятен, пляшущих под веками, постаралась расширить грудную клетку и глотнуть воздуха. Но ребра обхватывали легкие корсетом, а запах лениво попадал через ноздри и стекал по горлу. Еще одна папка. Все не то. Свидетельство о заключении брака, о рождении, удостоверение отца, лицензия на работу с опасными артефактами, мамино разрешение на работу в сфере колдомедицины. И вот оно! Свидетельство о смерти и под ним пара листов — заключение по делу, написанное мракоборцем, который вел дело. Смерть наступила вследствие отравления крови из-за контакта с древним артефактом, произошедшим, предположительно, в одиннадцать пятнадцать, ночью, двадцать шестого декабря. Эстель отсчитала дни, прошедшие от Рождества. Сегодня годовщина смерти отца. Что это, если не очередная насмешка небес? Была приложена фотография артефакта, под ним лишь несколько строк о неизвестном происхождении и уровне опасности. Платиновый перстень и непростой. Он был сделан в виде змеи, которая как будто оплетала палец, она блестела глазами-изумрудами. Но куда интереснее были тончайшие клыки, торчащие из ее пасти. Они были красны от присохшей крови. Значит, отец надел кольцо на палец? Но почему? Он не был не осторожен при своей работе. Этот же вопрос возник у авроров. Но три года назад они так и не нашли каких-либо зацепок, указывавших на то, что перстень был отправлен кем-то намеренно. И хотя так и не удалось выяснить, как он оказался в руках отца, дело списали на несчастный случай. В этих бумагах не было ничего, что могло бы подтолкнуть ее в направлении ответов, и она отложила скрепленные листы в сторону. Может быть, поговорить с кем-то, кто вел дело? Найти кого-то из мракоборцев и расспросить их? Эстель снова вернулась к заключению, открыла последнюю страницу, где были указаны фамилии участников расследования. Взгляд остановился точно на подписи: английский консультант Дюран Гибс. Рука непроизвольно сжала бумагу сильнее, и прямо через ненавистное имя пролегла складка. Опять этот человек. Эстель развернулась к кровати спиной, подтянула к себе ноги и начала судорожно соображать. Для чего главному аврору другой страны помогать в расследовании не особо примечательного случая смерти по неосторожности? Этот человек никем не приходился отцу. Эстель примерно знала всех, с кем отец учился в Англии, и среди них никогда не видела фамилии Гибс. Тогда зачем он участвовал в этом деле? Мог ли он быть подосланным человеком, чужими глазами и ушами за тысячи километров от Лондона? Он чья-то марионетка. Но кто тогда кукловод? Был близок с отцом. Компаньон по бизнесу. Голова Эстель пустела, имена ускользали из памяти, и она понимала, что знала очень мало о настоящей жизни отца, чтобы делать какие-либо выводы. Но зато она знала того, кто может ответить на ее вопросы. И сегодня ей не придется брать с собой нож.***
Он вернул замку на воротах прежний вид и повернулся к дороге, устало потирая ладонью лицо. Поднял голову и встретился с внимательным взглядом. Женщина с пакетами в руках с легким подозрением и испугом смотрела на него, но как только поняла, что слежка провалилась, тут же поспешила дальше по улице. Регулус понял, что его единственный шанс — последовать за ней и разбить надежды, если окажется, что это просто суеверная пугливая маггла. Он побежал за ней, натянув на лицо доброжелательную улыбку. — Мисс, прошу прощения, мисс, — он остановился в двух метрах от нее, когда она так же замерла и обернулась в его сторону, глядя исподлобья. Лет тридцать. Волосы скручены на затылке. Неприметная, можно сказать, серая внешность. Под пышной курткой пряталось маленькое худощавое тело. — Могу я отнять у вас пару минут? — вежливо поинтересовался Регулус, включив обаяние на максимум. И, кажется, первый лед тронулся, оттаяв. Но все же она с сомнением в голосе сказала: — Боюсь, я очень тороплюсь. — Прошу вас, — торопливо проговорил Регулус, опуская взгляд и добавляя образу трагичности. — Это вопрос жизни и смерти. Она не сдержала короткого вздоха, закусила губу и кивнула, поставив сумки на грязный асфальт, приготовившись выслушать. — Спасибо, — с облегчением улыбнулся Блэк. — Здесь ведь раньше был приют, не так ли? — бросил он взгляд на здание за собой, и девушка ощутимо напряглась. — Не подумайте, я не экзорцист и не охотник за призраками, — новая улыбка исправила предыдущий эффект. — Мой дед ушел в армию, и после смерти матери в сорок втором его младшего брата отправили в этот приют. Но в конце войны ему стукнуло восемнадцать, и связь оборвалась. Так что мой дед не смог ничего узнать о его судьбе. Теперь я, как преданный внук, выполняю его последнюю волю. Блеск печали в глазах, искренность, надежда в каждой черте. Девушка перед ним стояла, едва не открыв рот, затем смущенно улыбнулась и покрылась румянцем. Регулус едва не закатил глаза, гадая, как быстро его затошнит от этого спектакля. — Я знала, что здесь раньше был приют, но потом его закрыли, а здание выкупила под свой офис какая-то автомобильная компания. Но вот уже несколько лет здание пустует, — сказала она, поджав губы и торопливо бегая глазами, осознавая, сколь бесполезен ее ответ. — Но я много слышала о приюте от старушки, у которой работаю сиделкой. Я сейчас иду к ней и могла бы устроить вам встречу. Хоть женщина уже с трудом соображает, иногда у нее бывают проблески разума. Может быть, вам повезет. — Буду вам очень благодарен, мисс, — склонил он голову. — Позвольте, я помогу вам с сумками? И, как неучтиво с моей стороны, не представиться. Реджинальд Пьюси. — Мэри Уотсон, — почти шепотом проговорила она, глядя на то, как он подхватывает пакеты и выжидающе приветливо смотрит на нее. Она торопливо кивнула сама себе и засеменила вперед по улице, спрятав руки в карманы, чтобы найти им какое-нибудь место. Мужчина шел слева от нее, глубоко задумавшись, но отвечал на ее косые взгляды легкой улыбкой, чем вгонял ее в краску. Она давно уже не видела таких обходительных джентльменов, и теперь ей казалось, что она попала в какую-то сказку, где даже от простой вежливости у нее трепетало сердце. В конце концов, ей уже было тридцать два, и кроме работы, старившей ее похлеще прошедших лет, у нее ничего не было. На одну секунду хотелось помечтать: вдруг это сама судьба? Регулус же уже досчитал до трехсот сорока пяти, чувствуя, как сводит скулы от прилипшего выражения лица. Оставалось лишь уповать на то, что все будет не зря. И та женщина расскажет что-то полезное, а не поделится очередными небылицами. Он был благодарен хотя бы за молчание, которое было их спутником. Он не вынес бы новой пустой болтовни. — Вон тот дом, — махнула она в сторону желтого трехэтажного здания. — Миссис Пибоди живет на первом этаже. Ей всего шестьдесят восемь, но у нее деменция, поэтому может быть трудно. Она часто забывает недавние события, имена, иногда задает одни и те же вопросы. — Я постараюсь не утомить ее слишком сильно, — чутко сказал он. В подъезде спертый воздух сразу же осел на внутренней стороне легких. Запах старости и уличных кошек. Мэри так торопилась открыть дверь, что смогла вставить ключ лишь с третьего раза, затем дернула ручку, и Регулус над ее головой схватился за открывающуюся дверь, таким образом пропуская ее вперед. На секунду она опешила и затем неловко ступила на порог квартиры, разулась, засовывая ноги в пушистые тапочки, торопливо стянула куртку и забрала из его рук пакеты с благодарной улыбкой. — Можете не разуваться. Тапочек больше нет, и я все равно буду мыть полы. — Ни к чему тащить грязь в дом, — улыбнулся Регулус, снимая пальто. — Я вполне выживу без обуви. Мэри смущенно моргнула и тут же поспешила пройти на небольшую кухню слева, чтобы поставить пакеты с продуктами. Зашумела вода в раковине, она ополоснула руки и прикоснулась к щекам, чтобы стереть горячий румянец, который тут же опалял лицо, стоило лишь взглянуть на этого поразительного молодого мужчину. Черная рубашка и брюки, подтянутое тело, прядки, едва касавшиеся высоких скул и такие пронзительные серые глаза. Боже мой… Она торопливо вытерла руки и вышла к нему в коридор. И неважно, что он моложе ее лет на десять, одного взгляда достаточно, чтобы понять, что за ним, как за каменной стеной. — Сюда, мистер Пьюси, — она пошла вглубь квартиры, проходя мимо одной двери и открывая другую. Регулус задержался при входе, оглядывая небольшую комнату, пока девушка прошмыгнула внутрь. Безвкусные выцветшие обои в цветочек, у стены книжный шкаф, окно зашторено, свет исходил только от желтой настольной лампы у шипящей коробки, по которой шла серая рябь. Напротив, на старом диванчике сидела женщина, вокруг которой уже кружилась Мэри. Она пусто смотрела на этот странный маггловский аппарат. Волосы почти седые, только отдельные прядки сохранили каштановую рыжину. Как будто она не седела со временем, а наоборот только сейчас ее волосы стали обретать цвет. Приятные морщины в уголках губ и у глаз. Ярко-синие глаза. На бледном худом лице они были сверкающими пятнами. Мэри наклонилась к уху женщины, и та в странном удивлении повернула голову к замершему Регулусу. — Миссис Пибоди, этот молодой человек ищет своего родственника, который жил в приюте во время войны. Ему очень нужна ваша помощь. Женщина подвигала челюстью, пожевала нижнюю губу. Мэри поставила для него стул, на который он тихо опустился. — Здравствуйте, миссис Пибоди, — вежливо обратился он, заглядывая в голубые глаза. — Мое имя Реджинальд Пьюси. — Вы очень похожи на моего сына, — просветлела она. — На моего… — Хьюго, — подсказала присевшая на другой край дивана Мэри. — Да, на моего Хьюго. Мэри, — строго обратилась она к девушке, но не удостоила ее взглядом. — Нечего греть уши, тебе не за это платят. Приготовь ужин. Девушка плотно сжала губы от недовольства, но кивнула и быстро покинула комнату, прикрыв за собой дверь. — Мисс Пибоди, я ищу любые сведения о человеке по имени Том Реддл, мисс Уотсон сказала, что вы знаете о приюте в военное время и сможете помочь. — Она сказала бы, что я развожу носорогов, если бы вы были владельцем зоопарка, — качая головой, сказала женщина, но успела обнадежить Блэка, прежде чем он разочаровался в потерянном времени. — Но здесь она не соврала. В молодости я работала у миссис Коул одной из ее помощниц. Только несколько лет, а потом после войны мы с мужем переезжали на юг. После его смерти дети привезли меня обратно в Лондон. Так как зовут вашего родственника? — Том Реддл, мэм, — терпеливо повторил Регулус. — Том Реддл, — сказала она медленно, облизывая губы, словно попробовала это темное имя на вкус. — Том Реддл… Она повернулась к коробке и взгляд застрял на раздражающей ряби. — Миссис Пибоди? — он осторожно коснулся ее руки, чем заставил ее вздрогнуть. — Том Реддл, — вновь повторила она. В широко распахнутых слезящихся голубых глазах мелькали серые вспышки из экрана напротив. Регулус положил голову на руки и тяжело вобрал в себя чуть спертый воздух старой квартиры. — Так как ты говоришь, зовут твоего родственника? — спросила женщина, повернувшись к нему. — Отдыхайте, миссис Пибоди. Регулус мягко похлопал ее по ладони и устало поднялся на ноги, выходя из комнаты, но шипение застряло в ушах, заполнило голову. Он быстро накинул пальто, когда Мэри появилась в коридоре с испачканным ножом. Почти угрожающе. — Вы уходите? Регулус скользнул взглядом по лезвию, и девушка тут же, ойкнув, поспешила убрать его за спину. — Да, боюсь, мне не удалось ничего выяснить. Могу я попросить вас: если миссис Пибоди все же что-то вспомнит, напишите это в письме и оставьте в ближайшей к приюту кофейне. — Может быть, вы лучше оставите свой номер телефона? — спросила она с читаемой надеждой. — Номер телефона? — переспросил он. — Ах да, боюсь, для меня это не очень удобно. Спасибо, мисс Уотсон. Регулус кивнул и повернул защелку на двери, распахивая ее. — Мистер Пьюси, — дрогнувшим голосом позвала она. — Возможно, с моей стороны это слишком дерзко, но не хотели бы вы, скажем, прогуляться в эти выходные, или здесь неподалеку открыли кинотеатр… С каждым словом она становилась все более пунцовой. Регулус чувствовал жалость и раздражение. — Простите, мисс Уотсон, мое сердце занято. И он наконец вышел из квартиры, заставив девушку с отчаянным вздохом откинуть нож на тумбу.***
Сорок минут до конца рабочего дня. Мужчина устало потер переносицу и продолжил заполнять отчет по делу о поимке подозреваемого в убийстве пятнадцатилетней Барбары Селвин. Из-за немигающего взгляда глаза иссохли, превратившись в пластмассовые бусины, он насильно смежал веки, чтобы избавиться от зудящего ощущения. А свет желтой настольной лампы заставлял буквы расплываться по бумаге. Он мечтал оказаться в постели в своем доме, восстановленном к Рождеству окончательно. Мысли о совершенном на него нападении все еще плескались желчью в горле. Ему пришлось больше недели проваляться на привязи с трубками, бесконечно щурясь от ослепляюще белых больничных стен. Другие авроры задавали ему вопросы о преступниках в масках, но сведений, которыми он располагал, было недостаточно. Что он о них знал? Парень и девчонка. Около двадцати лет. У него отличная дуэльная подготовка, у нее — припрятанный на бедре нож. И оба объединены ненавистью к нему за убийство неизвестной. Кем она была для них? Ключевой вопрос. Расследование осложнялось и тем, что Гибс не мог рассказать все обстоятельства их визита, всеми принималось на веру, что на него напали просто, как на главу Аврората. Он не говорил об их истинных мотивах. Когда его выписали из Мунго, он сам взялся за это дело, но оно не сдвинулось с мертвой точки и по сей день. Списали на нападение Пожирателей, а подробности были не важны. Но он теперь приобрел расстройство, похожее на одержимость. Он ни дня не просыпался без мысли о двоих в масках. Он только и делал, что анализировал их поведение, в мельчайших подробностях вспоминал их движения и голоса, но за прошедший месяц они начинали стираться, а их образы удалялись дальше в лабиринты памяти. Это невыносимо раздражало. Он ненавидел оставаться проигравшим. А еще сильнее ненавидел слабость. Ужаснее всего, что он не мог не признать, что оказался в обеих этих позициях, а опасность лизала ему кости. Да, его дом теперь охраняем похлеще сейфов в Гринготтсе, но он продолжал ждать, что они когда-нибудь придут за ним или за его семьей. Бывшая жена и дочь покинули Англию, несмотря на любые возражения. Фиделиус. Он хранитель тайны. Так он мог быть спокойнее, хотя бы не волнуясь за судьбу близких. И все же затишье было слишком долгим. Собственная паранойя доводила до исступления. Двадцать минут до конца рабочего дня. Он вновь обмакнул потрепанное перо в чернила. Потер глаза и сел поудобнее, разминая затекшие от долгой недвижимости мышцы. В дверь постучались, и он, не отвлекаясь от работы, громко произнес: — Да! Открыто. Кого еще там принесло? Дверь открылась, и только через пару секунд он осознал, что это не Феликс в очередной раз принес ему кофе, надеясь на повышение. В дверях стояла дама, имя которой сразу вспыхнуло яркой вспышкой. Он зажег в кабинете свет. — Добрый вечер, мисс де Фуа, — почти не скрывая своей язвительности, начал он, поднимаясь на ноги. — Прошу прощения, но рабочий день… — Закончится лишь через пятнадцать минут, — вскинув бровь, сказала она, захлопнула за собой дверь, мельком оглядела комнату и прошла к столу, держа в руке пальто. Гибсу оставалось лишь сжать челюсти и с шумом опуститься обратно. Она же изящно отодвинула стул и присела на край с прямой спиной и едва ли не с вызовом посмотрела на него. Это, по крайней мере, вызвало интерес. — Чем такой скромный министерский служащий, как я, может помочь вам, мисс? — ухмыльнулся, откидываясь на спинку кресла и попутно выключая перегорающую лампу за ненадобностью. Она сощурила глаза, внимательно вгляделась в его лицо. Затем спустя долгое мгновение молчания улыбнулась. Не его льстивому комментарию. Тому, что родилось в ее голове, после его попытки вывести ее из равновесия. И улыбка эта была угрожающе опасной. Девушка положила на стол перед ним какую-то папку. Прямо на невысохшие чернила. И специально толкнула ее, чтобы она проскользнула по листу. Гибс выпустил воздух через ноздри и неохотно потянулся за неизвестными записями. Но по мере того, как он бегло осматривал документ, он постепенно понимал причину визита. — Вы ведь участвовали в деле об убийстве моего отца? — спросила она, наклонив на бок голову, изучая. — Несчастный случай, мисс де Фуа. Не убийство. Он с удивлением смотрел, как ее губы вновь растягиваются, обнажая ряд зубов. Она хмыкнула, огляделась вокруг во второй раз и затем посмотрела точно на него. И что-то промелькнуло в ее глазах. Поразительно знакомое… — Мы оба знаем, что это не так, — наконец сказала она. — И воздержитесь от комментариев. У нас, кажется, осталось лишь десять минут. Назовите имя человека, который вас нанял или шантажировал, мне, признаться, все равно. Все, что меня интересует: по чьей указке вы занялись простым несчастным случаем под юрисдикцией Министерства Магии Франции. Он на какое-то время погрузился в повисшую тишину, а потом прервал его громким, издевательским смехом. — Веселитесь? — спокойно спросила де Фуа. — Ах да, я порой такая забывчивая, для начала следовало сообщить вам, что я располагаю информацией о ваших правонарушениях, — она наклонилась над столом, сокращая между ними расстояние. — Я знаю о взятках, которые вы брали. О темной магии, которой не гнушаетесь пользоваться несмотря на то, что это уголовно наказуемо и грозит вам сроком в Азкабане. — Вы, кажется, не вполне понимаете, что делаете, — все еще не воспринимая ее всерьез, начал Гибс. — Вы пришли в офис главного аврора с беспочвенными обвинениями, угрозами и попыткой шантажа. Я вполне могу вынести обвинения в ваш адрес, мисс де Фуа. И боюсь, громкая слава не защитит вас. — Громкая слава? — с насмешкой переспросила девушка. — Это, кажется, вы не вполне понимаете, что происходит. Вы возомнили себя всесильным, если занимаете это кресло. Власть развращает, особенно тех, кто пользуется законом в своих целях. Но я с легкостью могу играть так же грязно, воспользоваться, как вы говорите, своей славой, — ухмыльнулась она. — Подумайте, что будет, если я открыто заявлю это одному из репортеров Ежедневного Пророка. Вы считаете, вы задержитесь на этом месте надолго? Министерство меньше всего в такое время нуждается в скандалах. Вас отстранят. Снимут с должности. Так что мой вопрос остается в силе. На кого вы работаете? Он тяжело дышал, от ярости побелели губы, прожигал ее взглядом, скреб ладони под столом. И все же. Почему она выглядит такой знакомой. Голос. Жесты. Глаза. Мысли обжигали кипятком, сменяли друг друга, путались. Она загнала его в угол. И снова проигрыш и слабость. — Я действовал по просьбе мистера Нотта. Он беспокоился о погибшем друге и просил тщательнее заняться делом, чтобы французские авроры ничего не упустили. — У вас есть три минуты на правду, мистер Гибс, — она почти выплюнула его фамилию. — Я уже сказал ее! — сорвался он. Она долго и пристально смотрела на него, затем на мгновение сильнее сжала в руках пальто и поднялась со стула. — Если кто-то узнает об этом разговоре, я исполню обещанное, — уже не глядя на него, сказала девушка и вышла за дверь, не потрудившись ее захлопнуть. Он слышал стук удаляющихся каблуков, а затем с рыком уронил кулак на размазанный отчет. Чернильница подпрыгнула и опрокинулась, заливая бумаги.***
— Гуляет в саду, Хозяин, — почтительно опустив голову, сказал Кикимер. Регулус кивнул, стряхивая с волос осевшую морось. — Давно вернулась? — Около двадцати минут назад, — покорно ответил домовик и непривычно потупил взор, сцепив узловатые пальцы, мужчина снисходительно закатил глаза. — Ты хочешь мне что-то сказать, Кикимер? — с лукавыми интонациями спросил он. — Нет, Хозяин, — тут же ответил он, потом кинул взгляд исподлобья и уловил неопасное настроение. — То есть да, — разомкнул и сомкнул губы, взгляд пробежался по половицам, а потом: — Госпожа Эстель скоро станет вашей женой? Регулус так опешил от этого вопроса, что на несколько секунд замер совершенно и только веки опускались-поднимались, как будто за миллисекунду темноты эльф испарится и оставит впечатление нелепой галлюцинации. — Тебе не хватает работы, Кикимер? — придя в себя и строго взглянув на домовика, спросил Блэк. — Хватает, Хозяин. Но Кикимер всегда рад служить, — он упер подбородок в наволочку на груди и сжался, разглядывая ботинки своего господина. — Так вот и занимайся делом, — отрезал Регулус и раздраженно вышел из дома. — Да, Хозяин, — со вздохом прокряхтел эльф и поплелся на кухню. Регулус подопнул камушек, лежавший на брусчатке и зло выдохнул. Какая глупость… Лучше бы не позволил ему говорить, хотя Сесиль всегда напоминала, что они не глупее и не хуже людей, поэтому нужно проявлять уважение. Как бы посмеялась Эстель, услышав слова Кикимера? Интересно, она уже приготовила свадебное платье? Регулус покачал головой от этой нелепости. Он шел по дорожке, высматривая ее среди голых ветвей садовых деревьев и разросшихся кустов, но нигде не замечал ее фигуру. Если она дома, значит, уже все не так плохо. Это не могло не успокаивать. На что уповать: на то, что ее поиски оказались более удачными, или наоборот? Ответ стал безразличен, когда он увидел ее у стены старого крыла, прямо перед мозаикой, которую выкладывала здесь Сесиль в первые недели после возвращения в Лондон. Обхватила себя руками, а из глаз стекающим воздухом капала печаль, замешанная с усталой злостью. — Джон Оттис Адамс. Лунный свет на Уайтуотер. Регулус ощутил, как зашевелились волосы на загривке от ее голоса. Чертово дежавю. Ледяное касание из прошлого, от которого теперь хотелось отшатнуться, а лучше шагнуть ближе к Эстель, чтобы развеять мираж окончательно. — Она хорошо постаралась, — как-то равнодушно или с большим усилием сказала она и затем отвела взгляд от переливов цветной черепицы. — Как твои поиски? — Безуспешно, — ответил Регулус. — Буду искать другие варианты. А тебе удалось найти информацию? Пальцы на ее плече сжались сильнее, пока она смотрела куда-то мимо него. А затем их взгляды встретились, и он прочитал ее безумную широкую улыбку. В глазах блеснули слезы, и она запрокинула голову, смеясь гортанно, словно пытаясь тут же проглотить этот смех и подавиться им. — Ты веришь в совпадения, Регулус? — спросила Эстель, и дрожь прошлась по хребту от собственного имени в ее горьком исполнении. — Или в судьбу? Иногда быть фаталистом — так легко и так отчаянно, — она выдохнула и через долгую секунду продолжила: — В расследовании по делу о смерти моего отца участвовал Гибс. По поручению Нотта. — Значит, — севшим голосом произнес он, — это он? — У меня нет доказательств. Но так же, как я не хочу верить в причастность твоего отца, я не хочу убедиться, что Нотт — убийца. Как тогда вообще можно верить людям, если эти подозрения — правда? Он ведь вел Сесиль под венец вместо моего отца, — она с надеждой посмотрела на Регулуса, как будто он мог одним словом разрушить все ее тревоги, предоставить доказательства обратного. — Людям вообще нельзя верить, — с читаемой горечью ответил Регулус. — Каждый из нас ежедневно лжет и себе, и окружающим. Мы верим лишь в придуманные нами идеалы, образы людей, которых в реальности не существует. — Это разочаровывает, тебе не кажется? — спустя какое-то время спросила Эстель. — А правда вообще никогда не бывает приятной. Но иногда можно позволить себе короткую сладкую ложь. — Она с интересом поймала прищур его глаз. — На один вечер притворимся кем-то другим? Регулус протянул ладонь, и Эстель, вынырнув из своих мыслей, с улыбкой положила свою.***
Лондон не спал. Подсвечивал темное небо сияющими огнями развешенных гирлянд, украшений, выставленных елей. Все еще дышало не ушедшим до конца праздником, каким-то духом счастья и детства. Хмурые люди спешили по домам, пряча глаза от ярких вспышек крохотных лампочек. А Эстель поднимала голову и смотрела, как над ней загорается новый небесный свод из золотистого сияния. Невесомое мгновение бездумной радости, облегчения: тяжесть уходила из мыслей и сердца. В мире, где люди не знали о магии, она больше всего чувствовала ее прикосновение. И просто дышала. Свободно. Глубоко. Регулус хотел бы обхватить ее холодную ладонь, сжимавшую его предплечье. Он жадно наблюдал за рождающимися на ее лице эмоциями, за редко опускающимися ресницами при внимательном взгляде вокруг. Он почти чувствовал, как ее сердце замедляет ход, буря утихает. И желание сохранить это ее состояние стало сильнее всего. По бокам от бульвара стояли украшенные будки, сияли вывесками магазины, и за стеклянными витринами, придерживая внушительный живот, стоял маггловский герой Рождества. Санта Клаус в фарфоровых статуэтках, елочных игрушках, подарках детям, на открытках. Олени с серебристыми копытцами, сверкающие снежинки, венки, карамельные трости, остролист, пряничные человечки, носки для камина. В воздухе сладко пахло глинтвейном, который продавали на небольшой ярмарке. Эстель непроизвольно вдыхала глубже, чтобы заглушить запах успокоительной настойки в обед, запах духов из старой квартиры и пыль министерского кабинета. Но, что важнее, теперь она была не одна. И дышалось легче. — Слышишь? — тихо спросил Регулус, наклонившись к ней. И Эстель кивнула, звуки играющей скрипки уже давно долетали до нее холодными ночными потоками. Посреди дороги у изогнутого фонарного столба играл пожилой мужчина, а рядом танцевали парочки. Лучистые изгибы морщин и блеск седины. Внутри разливалось тепло от этой картины. — Вот бы так же встретить старость, — с улыбкой сказала Эстель, когда они замерли недалеко от них, чтобы понаблюдать. Рядом так же стояло несколько человек, решивших отклониться от своего маршрута. Эстель отвлеклась от этой завораживающей картины и подняла взгляд на Регулуса, невольно вздрогнула, заметив, что он смотрел на нее. Давно ли? Отчего-то его сведенные в задумчивом выражении брови и нечто, играющее бликами в зрачках, заставило ее смутиться. — Встретишь, — уверенно сказал он, как будто давал ей клятву. Они оба обернулись в сторону подошедшей к ним пожилой женщины в кашемировом пальто и в замотанном вокруг шеи фланелевом платке, она не потеряла своей элегантности даже с возрастом. — Добрый вечер, — сказала она и потом наклонилась ближе к Эстель, как будто собираясь шепнуть какой-то секрет: — Могу я украсть вашего кавалера? Девушка рассмеялась, взглянула на усмехнувшегося Блэка и похлопала его по спине. — Идите, кавалер, — качнув головой, проговорила она, с весельем наблюдая, как Регулуса утягивают в танец. Истинный джентльмен. Склонился, приветствуя, мягко улыбнулся, взял теплые ладони в свои. Эстель прикусила сгиб указательного пальца, чувствуя, как быстро бьется сердце. Он кружился с женщиной между другими парами, смеялся, приводя ее в восторг. И Эстель сама не понимала, почему так жжется в груди. — Мисс, потанцуем? — мужчина резво стукнул каблуком о каблук, оправил седые усы и протянул ей руку. И прежде чем она успела отказаться, ее ладонь поймали, а ее саму потянули к танцующим людям. В этом ловком мужчине, за которым она едва ли поспевала, было столько жизни, что она не могла не удивляться и не хохотать от его мудреных па и резких поворотов, в которые он ее утягивал. Он был ниже ростом почти на голову, но она не чувствовала себя неудобно. Он резко провернул ее под рукой, прядки упали на глаза, и тогда Эстель встретилась с Регулусом взглядом. Он танцевал уже с другой женщиной и пожал плечами, словно так и говоря: а что теперь делать, выбора нет. Эстель охнула, когда ее заставили перегнуться в талии, а затем так же резко подняться. Регулус попытался спрятать смех в напряженных уголках губ. Наконец смычок в последний раз скользнул по струнам, и все замерли, чтобы затем зайтись громкими аплодисментами. Эстель сделала изящный реверанс перед своим партнером по танцу, пока он целовал костяшки ее пальцев. — Благодарю за эти минуты счастья, мисс, — одухотворенно сказал он. — Мистер Оливер Хилл, к вашим услугам. — Эстель де Фуа, — ответила она. — Рада знакомству. — Уж я-то как… — Оливер, — женская ладонь ударила его по плечу. — Хватит докучать девушке, иди, помоги Луизе, у нее, кажется, спину защемило. Мужчина со вздохом покинул ее, а перед Эстель встала та самая женщина, пригласившая Регулуса на танец первой, он, к слову, стоял подле нее, удерживая ее ладонь в сгибе своего локтя. Так что там? Истинный джентльмен. — Марта, — представилась женщина, и они пожали руки. — Милая, как же вам повезло с этим молодым человеком, — она похлопала его по плечу. — Вы такая красивая пара. — Боюсь, — неловко замялась Эстель, — мы не пара. — Ах, неужели? — печально переспросила женщина. — Очень жаль. Но все еще так может перемениться. Поверьте мне, — упрямо погрозила она пальцем. — Мой нынешний муж был влюблен меня со средней школы, вытерпел два моих неудачных брака, в перерывах между ними продолжал ухаживать за мной, и я всегда говорила, что он только портит мою жизнь. И только в сорок пять мы сыграли свадьбу, и двадцать лет пролетели как один счастливый миг. — Он тоже танцует? — спросил Регулус. — Нет, — рассмеялась Марта, — у него больные суставы. Вот он, на скамейке, — она показала в сторону высокого мужчины, который улыбнулся и помахал рукой. — Он только приносит чай в термосе и смотрит, но мне и этого достаточно. Главное, что рядом. Она обхватила ладонь Регулуса и Эстель, еще раз с улыбкой оглядела их лица и затем, попрощавшись, пошла к своему мужу. Они смотрели, как он поднялся ей навстречу, надел на ее замерзшие руки цветные шерстяные варежки и открутил блестящую крышку, наливая в нее чай, обжигающий воздух паром. Сладко-горькое ощущение от этой сцены. Печальный вздох. Печальная улыбка на губах. В уголках глаз пробиваются слезы. Это как маленькая трещинка в плотине, в которую разом ударили тонны воды, и все давят и давят. А эти паутинки разбегаются по бетону. Неотвратимо. Но сегодня они договорились притвориться. Поэтому Эстель, закусив губу, стряхнула с плеч Регулуса блестящие крапинки взорванных хлопушек, но так и не подняла взгляд, потому что сейчас он на нее смотрел. Ее это пугало и ударяло дрожью. Трепетной. Поэтому еще страшнее. Набатом в грудную клетку, так, что больно где-то в трахее и бронхах. Он сжал ее ладонь у лацкана пальто. Она нервно облизала губы и подняла на него голову. Медленно. Вдохнула, как перед погружением на самое дно. На кончиках пальцев искрится магия. В голове тает здравый смысл, как и слякоть на брусчатке. — Я устала. Пойдем домой? Резко и оглушительно по барабанным перепонкам. Хрупкая хрустальная тишина разбилась от этих слов, и по ушам вновь ударила играющая скрипка и шум улицы. Ладонь выскользнула и легла в грубый карман. Взгляды разошлись по косой. Он лишь кивнул, отворачиваясь от нее. Горло схватило спазмом от ударивших разом чувств. Нужно все задавить.***
Она ненавидела так сильно, что порой хотелось сунуть пальцы в рот и спустить в унитаз все вместе с органами. Чтобы хоть как-то избавиться от этого разъедающего ощущения под кожей. Она не могла бить стены, потому что они были мягче ее подушки, не могла ломать и переворачивать мебель, потому что в комнате была лишь привинченные кровать и стол с пресловутыми закругленными углами, чтобы она не смогла упасть на один из них точно виском. Белый. Она подозревала, что все в ее палате было белым, чтобы каждый раз, открывая утром глаза, она надеялась, что ослепляющее сияние — это тот самый свет в конце тоннеля. Но сильнее, чем свою комнату, она ненавидела голубую больничную рубашку, а еще сильнее — общую комнату. Туда выводили небуйных пациентов. Там были кресла, виниловые пластинки, настольные игры, проводились идиотские творческие конкурсы. Она сворачивала оригами журавлика и жалела, что бумага недостаточно острая. Каждое имя. Каждое лицо. Она запомнила их всех, они отравили ее разум воспоминаниями. Роза. Она была молчаливой почти всегда, уходила в дальний угол комнаты и тихо покачивалась в такт мелодии, льющейся из проигрывателя. Ронан. Считал себя реинкарнацией Мерлина, любил подходить к остальным и кричать, что видит их порочные грязные души, зловоние и слюна на лице. Люси всегда начинала истерить, пугаясь и начиная расцарапывать руки до крови. Робин была пугающе сообразительной и выглядела почти здоровой, Марлин даже хотела заговорить с ней однажды, надеясь, что вместе они смогут отсюда выбраться, но потом заметила ее в коридоре на коленях перед стонущим санитаром. Взгляд, который она принимала за подозрительный и разумный, оказался пристальным, похотливым. И для врачей была особо едкая порция ненависти. Только Мэридит относилась к ним с уважением, как к людям, а не как к раздражающим и опасным животным. Остальные же могли позволить не только откровенные грубости, но и физические наказания. Если Вилли, у которого интеллект едва мог бы сравняться с интеллектом шестилетнего ребенка, не слушался, его так сильно ударяли в спину, что он закусывал кулак: за слезы ударят еще сильнее. Марлин тошнило от запахов, от общей комнаты, от своей палаты с дверью без замков. Она забыла, когда последний раз нормально спала, потому что по коридору постоянно кто-то ходил, а однажды пришел Ронан, стал трогать ее лицо, размазывая по нему слюну, и она, умирая от шока и ужаса, не могла заставить себя пошевелиться. После этого она всегда сидела на жесткой кровати и смотрела на щель у приоткрытой двери. Утром ее заставали дремлющей в неудобной позе, давали порции горьких зелий, от которых хотелось вырвать себе язык, и вели на прием к целителю. Она так много говорила ему, что здорова и оказалась здесь по ошибке. Когда он безразлично кивал головой, она начинала злиться, и это было главным промахом, потому что, когда даешь волю злости, ты начнешь скучать даже по общей комнате. Первые две недели были особенно тяжелыми, но потом, когда время превратилось в бесконечную прямую, и она перестала понимать, какой сейчас месяц и наступила ли зима, она свыклась с условиями, в которых теперь жила. Но не со своей участью. Сначала отчаяние было так сильно, что она опрометчиво пыталась договориться с кем-то из санитаров, попробовать организовать побег, но ничего из этого не удавалось. И она начинала желать не проснуться однажды и не слепнуть от белых стен. Но потом вспоминала и злость снова разрядом по сердцу толкала кровь и заставляла ее жить. Блэк. Его имя она произносила каждодневно. До сточенных зубов, до сломанных пальцев из-за сжатых кулаков, до гортанного рычания. Она помнила, как ее привели в светлый кабинет, улыбчивый целитель сказал, что им нужно удостовериться в стабильности ее состояния. Всего на неделю. Не больше. Говорил о курсе препаратов, которые надо пропить. Ей было все равно, ей смертельно хотелось спать, и она подписала протянутую бумагу. А потом она разрывала голосовые связки, сучила ногами и смотрела на замершего Сириуса, пока ее уводили все дальше, крепко держа за руки. Она просила о помощи, а он просто смотрел, а затем развернулся и ушел. Будь он трижды проклят! От этих мыслей она порой чувствовала оживающую на кончиках пальцев магию, даже пыталась применить ее, но никак не удавалось. Палочку у нее изъяли. И ей оставалось лишь притвориться и ждать, и она приложила для этого все силы. Она стала порой растягивать губы в улыбке, была тихой и послушной, разговаривала с Мэридит, делилась с ней планами на жизнь, говорила что-то о путешествиях, римском Колизее. День за днем она теряла надежду, что что-то изменится. Целитель всегда одинаково хмыкал, глядя на результаты ее тестов. Но в одно утро ей принесли ее одежду. Она боялась поверить, боялась, что коснется ее, и все рассыплется трухой, окажется их жестокой шуткой. Но она надела свой свитер и потрепанные джинсы, собрала отросшие почти до лопаток волосы в низкий хвост и осторожно пошла следом за санитаром. Мэридит выдала ей документы о выписке, отдала ее палочку и проводила до выхода из отделения. Марлин не оборачивалась, как будто один взгляд назад разрушит иллюзию и окажется, что она задумалась, сидя в кресле и сворачивая оригами лягушку. Сначала ноги неровно и медленно шагали вперед, но потом она почти побежала, вырываясь в коридор с обычными людьми. Они сидели на скамейках. У кого сыпь, у кого рука превратилась в щупальце, они разговаривали, делились проблемами в ожидании приема в кабинете целителя. Они даже не обратили на нее внимание, пока она проходила мимо. Слезы катились по ее лицу, и она никак не могла остановить их. В холле ее ждали родители. Марлин обнимала их так крепко и вдыхала их запах так рьяно, что они обеспокоенно переглянулись, но старались ей улыбаться. Впервые с момента смерти брата она была рада оказаться дома. Она почти два часа провела в душе, долго шоркала мочалкой кожу, смывая частицы чужой, осевшей с других тел в Мунго. Она похудела на семь килограммов и представляла собой сутулый скелет, обтянутый сухой прозрачной кожей. Волосы истончились и посерели и теперь не лежали идеальными волнами, она собрала их на затылке, чтобы не видеть. На бледном лице выступали вены, и темные круги делали ее глаза единственно заметными чертами. Тревожные и подозрительные ко всему. Именно в них она спрятала ту самую ненависть и пронесла ее с собой через больничные двери. Она освободилась двадцать четвертого декабря. Точно на Рождество. Это был насмешливый подарок. Теперь она понимала, но не собиралась так просто им размениваться. Она впитывала в себя последние новости с жадностью, интересовалась всем, создавая впечатление фанатички, но вскоре все ее внимание получил лишь один человек. Точнее, их было двое. О первом в новом году собрании ей не сообщили, она узнала о нем лишь когда пришла прямиком в Аврорат к Грюму и потребовала не списывать ее со счетов. Ее назвали слабой неуравновешенной девчонкой, которой пора одуматься. — Не суйся в эти дела! — погремел мракоборец. — Пока с тобой не случилось то же, что и с Медоуз. Так она узнала о смерти Кэсси. Из глупого разговора, мимолетно. Кто-то бы сказал, что она приняла это стоически, и голос ее не дрогнул, когда она спросила, как именно это случилось и когда. Погибла в завалах во время сражения. И Марлин скрыла свое недоверие. Нужно быть осторожнее, чтобы поменять мнение Грюма. Через два дня она сидела за столом в штаб-квартире и с холодным безразличием игнорировала взгляды и шепотки, блуждающие от человека к человеку. Его присутствие она почувствовала сразу, он смотрел на нее неотрывно все два с половиной часа, попытался подойти к ней после окончания, но она лишь махнула на прощание Лили и Алисе и быстро исчезла в пламени камина. Она разберется с Блэком позже, а пока она думала лишь о слухах, которые уловила краем уха. Все вокруг обсуждали ту девчонку, которая приходила однажды на ужин, а вместе с ней вспоминали и о младшем Блэке. И вот тут начиналось самое интересное. Поговаривали, что он был Пожирателем и устроил настоящую бойню во время сражения в пригороде. Кто-то шептался о том, что Кэсси погибла на том месте. И Марлин запоминала каждое слово, чтобы потом скупить газеты, которые все обсуждали, и прочитать их все на несколько раз, обращая особое внимание на фотографии. На одной из них Блэк кружился с француженкой по залу. Марлин подмечала и листала страницы дальше. Три дня она не выходила из комнаты, откликаясь лишь на слова беспокоившихся родителей, приносивших ей завтраки, обеды и ужины. Тарелки с нетронутой едой заполнили весь стол. Пол был усеян документами, газетами, сводками о сражениях, составленными внутри Ордена, она вникала в последние новости и видела отчаянно ухудшавшееся положение. *** — Прекрасная работа, друзья мои! Слабая улыбка на белых губах. До тошноты. Но Регулус опускал голову, принимая эту высшую благодарность, как и все здесь. Блэк сегодня искупался в небывалой похвале, и теперь хотелось смыть с себя этот въедающийся яд, это липкое зловоние. Но он улыбался и выслушивал новые поручения, не забывая добавлять «мой лорд». О, да, он действительно был доволен. А Регулуса раздражала эта смесь из гордости, облегчения и отвращения. После Рождественского бала Эстель и Нарцисса стали настоящими знаменитостями, о них говорили почти в каждом выпуске и, конечно, бесконечно рядом возникало его имя. Деятельность недавно открытого фонда привлекала внимание общественности и тех, кто разглядывал за спинами девушек настоящего покровителя. Ряды Волан-де-Морта полнились теми, кто сумел увидеть за напускным лоском и мнимыми благородными идеями истинные причины возникшей деятельности. Орден начинал проигрывать. Сначала на политическом поприще, затем и на военном. Официально они не могли запретить деятельность фонда, который вдохнул новые силы в ряды Пожирателей, вернув им блеск аристократов, которые якобы боролись за свое законное право на превосходство. Открытое противостояние могло окончательно навредить репутации Министерства, потому что общество активно поддерживало благотворительную деятельность и возвышало причастных к этому почти до сана святых. Малфои, Нотты, Розье и другие влиятельные семьи, поддерживающие Темного Лорда, тратили огромные суммы на благотворительность. Они вызывали уважение и восхищение со стороны простых людей. Размывались границы между светлой и темной стороной, пропаганда переставала работать должным образом. Министерство подкупало даже одну из газет, чтобы вышла статья, где благотворительный фонд обвинили в скрытой поддержке террористической группировки. Издательство закрылось через неделю после наплыва сотни гневных писем, кричалок о наглом обвинении. Еще пара месяцев: и люди забудут о лозунгах Пожирателей, о страшных нападениях. Потому что в такое тяжелое время всем хотелось мира и чего-то светлого, дающего надежду. Некоторые верили, что даже если фонд и был инициирован одними из тех, кто ведет войну против Министерства, то они вовсе и не являлись опасными убийцами. Кто-то всерьез начинал говорить, что это политика министра вынудила Пожирателей действовать агрессивно, что война — это лишь вина недипломатичного подхода нынешнего правительства. Конечно, были и те, кто сам испытал жесткость Пожирателей и помнил, ради чего уже почти год они сражались. Ради свободы и равенства, которые пытались растоптать. Но у подавляющего количества людей доверие к министерству все угасало. Оно порицалось за бездействие и отсутствие государственной поддержки. Министру приходилось идти на поводу и совершать огромные выплаты пострадавшим во время военных действий, чтобы успокоить народное негодование и привести общественное настроение и мнение в равновесие. Но все это были лишь жалкие попытки предотвратить возможную гражданскую войну. Регулус наблюдал за изменяющейся обстановкой с холодным спокойствием. Все это было ожидаемо. Теперь Темный Лорд станет качать из прибыльного предприятия все соки, наживаться на войне, которую сам же начал. Но, если к тихой ненависти Блэк привык, но неумная тупость Ордена приводила в бешенство. С таким командованием, даже если он принесет им все секретные планы Пожирателей, они все равно умудрятся проиграть. Но так уж вышло, что нейтралитет выбирать не приходилось, и чтобы ослабить силы Темного Лорда приходилось полагаться на силы единственной противоборствующей ему организации. Иногда ему казалось, что его сознание разделялось на несколько ветвей, мыслящих одновременно. Одна часть присутствует на собрании, запоминает каждое слово и демонстрирует отрепетированные эмоции, вторая размышляет о встрече с какими-то важными лицами, с которыми знакомит Люциус, третья думает, где еще искать нити к прошлому Лорда. Третья — особенная. Регулус стал подозревать, что забрел в тупик, и без чужой наводки из него не выберется, стоило присмотреться к самому Лорду, его близкому окружению. С недавнего времени он и сам был его частью, но были одаренные исключительным доверием. Малфой. Беллатриса. Рудольфус. У каждого есть слабое место, своя ахиллесова пята. И Темный Лорд — не исключение. Хотелось вернуться к старым-добрым книгам, в них он всегда находил ответы, но теперь не знал, как правильно задать вопрос. — Регулус. С ним нужно действовать тонко. Заслужи его доверие. Очень важно иметь связи в отделе транспорта, чтобы полностью контролировать перемещения Ордена, созданные порт-ключи, порталы, — пронзающий взгляд, отталкивающая привычка легилимента или что-то змеиное, ведь не моргает, смотрит пристально, как будто и вовсе нет подвижного века. — Да, мой лорд. Все будет исполнено в точности. Мой лорд… Стереть бы до крови язык, вырвать зубы и разбить губы, чтобы чертовы сонорные создавали мерзкую какофонию гнусавых еле различимых звуков. Регулус начал дышать, лишь когда Повелитель покинул зал, как будто своим вдохом он забирал у всех право спасительно расширять легкие. Блэк кивнул кому-то, кого не видел до начала собрания, равнодушно обогнул взглядом раздражающих Кэрроу, он уже успел покривить перед ними губы, когда они делились новыми подвигами. Поймал взгляд Рабастана, который лишь коротко улыбнулся. В последнее время они находили время на общение лишь по делам Темного Лорда. Но так было даже лучше. Регулус Блэк — олицетворение слова «притворство», он не хотел портить хотя бы воспоминания о том, что можно было назвать дружбой. — Регулус, — протянул он каждую гласную, пока Блэк неосознанно скрипнул зубами и не повернулся с усиленно натянутой ухмылкой и вздернутой бровь. Барти, выхоленный, в выглядывавшем из-под мантии костюме-тройке, с прилизанной прической. Воплощение идеального министерского работника и радости мамы, папы и любимого Повелителя. Омерзение такое сильное, что хочется повести носом от него и пренебрежительно забыть о его существовании. Но в этом была ошибка, Барти был умен и от части фанатичен. Зарождающаяся опасность. Поэтому Регулус терпел его ладонь на плече, хотя с удовольствием прижег бы сигарету о пульсирующую синюю венку на бледной коже. — Ты весь в делах, — продолжил Крауч. — Стремительный подъем по карьерной лестнице. Я все понимаю, но не стоит забывать и о старых друзьях. Что насчет этих выходных? Соберемся нашей школьной компанией? Мальсибер так и отсиживается на островах, но можно и вчетвером. — Конечно, Барти. Но боюсь, сейчас и вправду очень много дел. Взгляд потемнел, улыбка дрогнула. Регулус заставил себя добавить: — Может быть, после январского благотворительного вечера? — Договорились, — он похлопал по плечу, улыбнувшись шире. — Я наконец-то своими глазами увижу, из-за чего такой переполох, на открытие не смог попасть, а жаль. Чем дольше Регулус смотрел в блестящие темные глаза, тем быстрее сгорало его терпение на этих углях. — Передавай от меня наилучшие пожелания мисс де Фуа. Он подмигнул, ударил по плечу еще раз и наконец-то ушел, направляясь к кому-то еще. Блэк неосознанно покрутил суставом, чтобы размять горящую лопатку, и поспешил выйти из зала, чтобы не участвовать в других ненужных разговорах. Ах, да. Подавись ты своими пожеланиями, Барти.***
На последнем собрании велось бурное обсуждение, беспокойно спорили, пока Марлин не подняла руку, обращая на себя внимание Кингсли. Все вокруг замолчали и с удивлением посмотрели на нее. — Да, Марлин? — устало спросил мужчина. — Тебе есть, что сказать? Она кивнула. — В последнее время Пожиратели стараются окончательно обелить себя в глазах простых обывателей, все чаще мелькают случаи, когда многие совершенные ими преступления списываются на Орден. Как будто, это мы специально устраиваем нападения, а потом перекладываем вину на них ради пропаганды, — все внимательно слушали ее, даже Грюм, прищурившись, глядел на нее. — Так, почему бы нам не сделать то, в чем нас подозревают? — Марлин, — со вздохом произнес Кингсли. — Ты ведь сама сказала, как именно это воспримут люди. Никто не поверит в то, что их духовные и идейные вдохновители пострадали от рук Пожирателей. При том, что мы сами продвигали мысли о том, что это организация — структура, принадлежащая именно пособникам режима Волан-де-Морта. Мы будем противоречить сами себе. — Вовсе нет, — возразила она. — Обществу будет продемонстрировано лишь то, что Пожиратели напали на благотворителей, которых так обожают люди, на именитых гостей, на иностранцев. Мы покажем, что те, кого они боготворят, в опасности и находятся под угрозами Волан-де-Морта. И только Орден способен их защитить. — Правильно ли я понял? — спросил Кингсли. — Ты предлагаешь разыграть спектакль, где кто-то из нас будет Пожирателями, а кто-то — членами Ордена? — Да. Все так. Если действовать аккуратно, то мы сразу же разрушим их влияние. Главное, чтобы мы попались на глаза журналистам, и они разнесли через прессу необходимую легенду. Нужно, чтобы нам поверили. На минуту повисло абсолютное молчание. А потом Грюм хмыкнул и разразился громким хохотом. — Прижмем гадов в их же гнезде! — сказал он, зловеще улыбнувшись.***
Ровно семнадцать дней. Он считал их все, разбирая по часам, затем по минутам, когда убивался окончательно — брался за секунды. Такое количество времени он стремительно сходил с ума. Он не чувствовал себя так паршиво, даже когда ни на что не надеялся. Наверное, в том и было его спасение: когда ни о чем не мечтаешь, потом не сгибаешься от разочарования и боли от несбывшегося. Но он совершил эту ужасную ошибку. Успел поверить, что не останется навсегда лишь сторонним наблюдателем, что сможет заслужить другую роль. Наивно полагал, что уже ее заслужил. Глупо и опрометчиво! Ровно семь писем. Ему пришлось сжечь бумагу и дорогое фениксовое перо, чтобы остановиться и не писать ей больше. Чтобы не унижаться? Нет, он был бы счастлив ползать перед ней на коленях, если бы она позволила или захотела этого. Но он не хотел надоесть ей, вызывать раздражение. Он взрослый мальчик, и поймет все без лишних объяснений. Какой еще более красноречивый ответ, чем молчание, он хотел получить от нее? И все же, прежде чем переступить границу абсолютного отчаяния, он думал над тем, почему все случилось так резко. Она отправила подарок, в который с заботой положила зелья, а потом пропала из его жизни так неожиданно. Для чего тогда был тот акт внимания? Ровно на седьмой день он познал собственное безумие во всех его проявлениях. Он был измучен, отравлен ей. Но она была самым сладким ядом, как ежевика на губах. Он уже был заражен, но как только пригласил ее на прогулку в особняке Ноттов, а затем провел с ней вечер на Рождество, этот вирус колонизировал его тело, каждую его клеточку. Теперь он не мог просто смириться с тем, что она недостижима. Если бы он вовремя остановился, то еще мог бы спастись, теперь же жизнь неумолимо шла по наклонной. Он читал о ней везде, она стала настоящим предметом для бесконечных обсуждений и досужих статей. Одно ее имя, выведенное типографской краской, медленно уничтожало его нестабильный разум. Колдографии… От чертовых колдографий у него мелко тряслись руки. Когда он прикасался к ней через глянец бумаги, их изводило судорогой, как будто кто-то сверху облил кипятком. Он заперся в комнате, зашторил окна и очень много курил. Дыма было, как в старых опиумных притонах, только глотнув воздуха можно расплыться такой же дымкой по своему сознанию. Горечь разъела кожу, слизистые, иссушила глаза. И еще она погубила запах ее шарфа. Он едва не разрыдался, когда не ощутил его. Одержимость. Так это называлось. От этой болезни спасали лишь ее книги, он перечитал их все уже на два раза. Пока он перелистывал страницы, вспоминал ее тонкие пальцы, которые так же нежно касались шершавой старой бумаги, ему было легче. Заканчивалась одна книга — он задыхался так сильно, что всерьез считал, что может умереть. Поэтому он скорее брался за следующую. Бесконечный круговорот сладких мучений. Истинное страдание. Прокуренные легкие и саднящее сердце. Когда-то Тео узнал, что существует синдром «разбитого сердца», или синдром такоцубо. Но первое название его романтическая натура воспринимала сильнее. Когда-то он посмеялся над этими сказками, теперь же понимал, что все симптомы стали привычными. Он старался никогда не вспоминать о Блэке, иначе рисковал поджечь комнату без всякой палочки. Благодарность к нему быстро перетекла в разрушительную по своей силе ненависть. Теперь ты познал ревность, Тео, поздравляю! Он лежал на мятой постели, скорбно разглядывая поднимающиеся к потолку завитушки дыма. На подушке лежала «Леди Макбет» с кусочком ленты вместо закладки, той самой, которой был обвязан подарок. Дверь распахнулась, но Тео даже не повернул головы. Отец же, видимо, был в самом скверном настроении, прошел к шкафу, отмахиваясь от дыма, вытащил оттуда брюки, рубашку, мантию получше, и кинул этот огромный комок из одежды сыну в лицо. Тео подскочил, яростно глядя на мужчину, но тот лишь вскинул бровь, глядя на него как на несмышленого щенка. — Прими душ и оденься! — сказал он, не желая слушать какие-либо возражения. — Хватит уже захлебываться жалостью к себе. Имел глупость влюбиться, так не надейся, что все будет в твоих руках без каких-либо усилий. Хочешь любви, так иди и борись за нее. Лицо Тео изобразило искреннее удивление от этой тирады. Отец еще секунду с гневом смотрел на своего нерадивого отпрыска, с которым даже в подростковом возрасте было куда меньше проблем. Затем он устало потер лицо ладонью и уже спокойнее сказал: — Я видел ее сегодня на собрании постоянных благотворителей фонда. Тео тут же подался к отцу, не желая упустить ни одного звука, складывающегося в слова о ней. — Она выглядит несчастной, — закончил отец. — Поэтому будь добр, если она тебе дорога, доказать ей, что тебе не все равно. Мистер Нотт никогда раньше не видел, что с таким энтузиазмом можно бежать в ванную комнату. С такой смесью счастья и переживаний на лице. Он покачал головой, прошел к окну, распахнул шторы и настежь открыл деревянные рамы. Доступ свежего воздуха. Наконец-то.***
Если бы у нее спросили, чего она больше всего желала, Эстель ответила бы только одно. Перестать чувствовать. Отключить голову вместе с ее отравляющими тревожностью мыслями и неподконтрольными эмоциями. Она правда старалась справляться. Регулус сказал присматриваться и ничего не предпринимать. Так она и поступала. Она наблюдала за ним на многочисленных встречах после Рождественского бала. Их деятельность приобрела серьезный размах, был создан совет постоянных жертвователей, в Лондоне появился офис, стали набирать сотрудников и консультантов. За такой короткий срок все так менялось. Эстель знала, каково это, не понаслышке. Но все же ее пугал ажиотаж вокруг ее личности. В Косой переулок ход был закрыт, как и в Министерство, куда нужно было отправиться для составления договоров на сотрудничество с новыми учреждениями и компаниями. Но это было чем-то мимо проходящим, с чем она была готова примириться. Все получалось так, как она и предсказывала. Темный Лорд выигрывал во всех смыслах, но она утешала себя тем, что еще немного — и его радость будет напрасной. Все это сейчас меркло на фоне ее последних переживаний. Она подвергала анализу каждое его движение, каждое слово и не могла найти ничего, что могло бы доказать ее подозрение. Слова Гибса не вызывали доверия, но мистеру Нотту она верила. И пока ничто, кроме смутных предположений, не говорило о том, что он убийца. Он ведь в самом деле был другом, и вполне мог беспокоиться о качестве расследования. Это было, черт возьми, логичнее, чем считать, что это был коварный план, чтобы спутать все нити мракоборцам и отрезать одну, ведущую к нему, как к виновнику. Она окончательно почувствовала себя наглой, сумасшедшей девицей с тревожным расстройством, из-за которого уже просто не могла жить спокойно, когда встретилась с его заботливым взглядом. А потом он подошел к ней, тепло улыбнулся и пожелал ей больше отдыхать. Она запуталась. И чувствовала себя ужасно виноватой перед всеми. Перед Орионом, перед мистером Ноттом, перед Дарио, перед Регулусом, который желал ей помочь. Но ей не нужна была помощь. Может быть, палата в Мунго. И порция извинений перед Теодором Ноттом. Перед ним ей было особенно стыдно. Она не ответила ни на одно его письмо. Она писала лишь единственный раз Фиби, чтобы сообщить о прошедших похоронах. Потом долго смотрела на стопку конвертов, но не решилась их открыть. Если бы он только знал, какой бардак в ее жизни, то не питал бы к ней такую явную симпатию. Она хотела, чтобы он забыл о ней и о том, что она когда-либо была. Эстель возвращалась домой, зная, что опять проведет вечер одна. Регулус утонул в делах, чем ближе он был к Темному Лорду, тем концентрированнее была опасность и тем больше сил нужно, чтобы доказывать свою преданность. Признаться, ему было куда тяжелее. По крайней мере, Эстель не ходила каждый день по лезвию, делая вид, что это истинное наслаждение. Она прошла за ограждение, рассеявшееся дымкой. Новые защитные чары не подпускали к воротам журналистов, что было очень даже кстати. В один из дней она не могла пробраться к дому через толпу репортеров, едва не поддавшись соблазну наколдовать какую-нибудь иллюзию в виде огромного акромантула. По тропинке прямо к особняку, ступала по тонкому слою грязного тающего снега. Она думала о том, сколько еще бумаг нужно просмотреть до конца вечера и устало выдыхала. В последний раз. Потому что с крыльца ей навстречу спускался Тео со скрываемым смущением и скрываемым букетом гиацинтов. Эстель остановилась, он тоже, оставив между ними расстояние в два небольших шага. — Можешь выбросить, если захочешь, — чуть морщась, протянул он ей цветы. — Не знаю, зачем купил их, теперь мне кажется, что они совсем тебе не подходят. Эстель приняла букет, чувствуя, как щеки заливает румянец. От испытываемой вины, от теплой радости, от налета неловкости. Когда его руки опустели, он сцепил их в замок, чтобы они не чувствовались такими чужеродными и бесполезными. — Я пойму, если ты скажешь мне уйти сейчас. И я сделаю это, стоит лишь попросить, — начал он, отводя взгляд и сжимая челюсти. — Но все же я хочу сказать, что ты дорога мне, Эстель. И я готов быть рядом, пока ты это позволяешь, готов помочь, в чем бы ты ни попросила. Наконец он сделал над собой усилие и посмотрел прямо на нее. С надеждой, с читаемым отчаянием. Она рассматривала его побледневшую еще на тон кожу, запавшие щеки и губы с трещинками крови. И ловушка для собственного сердца сработала. — Прости, что так поступила, что не ответила ни на одно письмо, — сказала она, опустив глаза на благоухающие цветы. — Я не должна была. Это было несправедливо и жестоко. Просто сразу после Рождества жизнь решила совсем не щадить, — она горько усмехнулась. Тео готов был сделать, что угодно, лишь бы впитать ее печаль. Только бы он знал, как это сделать. — У меня были тяжелые дни. — Я вешу всего сто семьдесят фунтов, — сказал Тео, и Эстель удивленно подняла голову. — Что? Он коротко улыбнулся. — Я не сделаю твою жизнь еще тяжелее. Эстель тоже не сдержала улыбки. Хотя, откровенно, ей очень хотелось плакать. — Дарио Марискотти — друг моего отца и мой крестный. Он умер у меня на руках, — въедливые мурашки от этой правды, произнесенной вслух, пробежались по коже. — Я не знал, что вы с ним близки. По крайней мере, ваш танец говорил мне о другом, — с легким изумлением произнес Тео. — У нас были некоторые разногласия, — поборов ставшее привычкой желание закрыть на секунду глаза и выдохнуть. — Так, ты, значит, видел, как я танцевала на балу? — с искренним интересом, но ярким желанием уйти с зыбучих песков этого разговора. — Ты уж прости, но ты единственная, на кого я хотел смотреть, — от этих слов Эстель почувствовала так много легкого трепета где-то в груди, что была готова отдать все, чтобы это продлилось еще хоть минуту. Она не хотела снова оказываться в трясине, утягивающей на самое дно торфяных болот. — И, если, скажем, я буду достаточно наглым, чтобы пригласить тебя на твой собственный бал, ты согласишься? — он опустил голову и посмотрел на нее веселым, умоляющим взглядом. — Думаю, мне понадобится поддержка, если я опять упаду, — улыбнулась Эстель.