Биография неизвестного

      Эстель остановилась, цепляясь за стену и закрывая глаза. Грохот. Слабеющие ноги. Яркие пятна в темноте. Сердце стучит быстрее-быстрее-быстрее. Она открыла глаза, чувствуя, как понемногу приходит в себя. Но вены все так же изнашивали стенки скорым биением.       Нескончаемое беспокойство. Откуда оно взялось? Почему так кусает, разрывая клыками душу? Нарцисса вышла из зала и, заметив ее, поспешила, зацокав каблуками. Волевое выражение на лице сменилось озабоченным.       — Тебе нехорошо? Ты такая бледная.       — Ничего, — отмахнулась Эстель, выпрямляясь. — Сейчас станет легче.       Станет, как только Регулус окажется рядом с ней. Он говорил, что опоздает, ей нужно лишь подождать. Они вернулись в просторное помещение, на этот раз здесь почти не было журналистов, а те, что были допущены, не имели права нарушать личное пространство соучредительниц до их разрешения.       И Эстель была как никогда благодарна Нарциссе за это, после оглушительных судебных дел к ее персоне было еще больше внимания. Но сейчас она больше всего хотела спокойно пережить этот вечер, успокоить свою навязчивую тревожность и оказаться дома.       Как легко теперь она воспринимала особняк в Девоншире. Квартира в Косом переулке не сумела стать ей домом, а мрачное огромное поместье, с которым было связано так много боли — да. Наверное, именно, потому что так много личного было связано с этими стенами, она искала среди них приюта.       Этим вечером белое платье без всяких изысков. Как будто она сейчас во Франции, выбежит в сад с очередной книгой в руках. Легкая, невесомая, счастливая. Свободно и очень горько было от этих мыслей. Белый. На этот раз это будет белый.       Время шло. Минуты утекали. Ребра крошились, оставляя беспомощное сердце без защиты. Час. Два. Где он? Эстель сжала виски, делая глубокий вдох. Она ждала. Первый раз не сбегала, только чтобы убедиться, что вырисовывающиеся в голове кошмары — ее воспаленное воображение, измученное сознание.       — Могу я пригласить вас на танец, мисс де Фуа?       Размытые пятна. Серые глаза. Не его. Не он.       — Простите.       Она обошла удивленного мужчину, направляясь к Нарциссе, растирая запястьем грудину. Взяла ее за руку и утянула к стене, подальше от лишних глаз. Девушка взволнованно приложила ладонь к ее лбу. Видимо, она и правда выглядела больной. Или действительно ей и была.       — Ты не видела Регулуса? — тихо спросила Эстель.       — Регулуса? Нет. Что-то случилось? — встревожилась она.       — Я не знаю, но хочу убедиться, что это не так, — она заломила пальцы, пытаясь хоть как-то привести себя в чувства.       — Давай не будем волноваться раньше времени. Я узнаю, не появлялся ли он здесь. Может быть, у него срочное задание. Я спрошу у Люциуса, он должен знать, — Нарцисса кивнула самой себе, сжала плечо Эстель и затерялась среди людей.       Она же вышла из зала, направляясь к камину. Горсть пороха, она шагает в гостиную, моргает от поднявшегося черного облака. Погасший камин, пустая комната. Сердце тянет и ноет. Ей хотелось бы, чтобы он привычно расхаживал у камина, чтобы остановился, услышав ее приход, повернул голову. Она бы утонула в серебре глаз, разучилась бы дышать.       — Рози.       Эльфийка с хлопком появилась у ее ног, удивленно хлопнула глазами.       Молчи! Но… Не говори ничего! Один вопрос, хуже не станет. К черту…       — Регулус не возвращался?       — Нет, госпожа, он ушел сразу после вашего ухода и с того времени Рози его не видела.       Эстель облизала губы, скользя взглядом по темной гостиной.       — Он не говорил, куда отправляется?       — Нет, госпожа.       Девушка кивнула и зажмурилась, чтобы отогнать вспыхивающие ужасные мысли.       Он не отправлялся на задание. По крайней мере, Люциусу об этом не было ничего известно. И на благотворительном вечере он так и не появился. Горло сводит, руки немеют, в голове колотит. Нарцисса нервно кусает губы, и Эстель смотрит на нее пусто, она глубоко внутри, вопит от отчаяния.       Отправиться на Гриммо. Может быть, он говорил что-то родителям? Эстель в это едва ли верит, но шагает следом за Нарциссой по ночной улице, слышит, как она неровно бьет костяшками по деревянной поверхности. Никто не отзывается, никто не открывает. Они переглядываются. Нарцисса толкает дверь, заходя внутрь.       В конце коридора горит свет, падает по косой из приоткрытой двери обеденной комнаты. Тишина прерывается истеричным возгласом, звуком удара, звуком разбитого стекла. Орион сидит неподвижно на стуле, схватившись за голову. Взгляд в никуда. Вальбурга стоит перед ним, глаза безумно бликуют в появляющихся слез.       — Отвечай, где мой сын! — закричала она.       Орион поднял голову, встретив взгляд Эстель. Он постарел за одну ночь. Очертившиеся морщины, седина, осунувшееся лицо. Эстель медленно качает головой, глядя на него, пятится. Нарцисса хватается за живот, и Вальбурга успевает подхватить ее до того, как она рухнет без чувств.       Эстель не слышит, не видит, не чувствует. Бежит из этого дома, хватаясь за шею, задыхается. Нет. Она не поверит. Она вернется и встретит его. Она коснется его, почувствовав холод ладоней. Она не отпустит, привяжет, оставит рядом. Без него все исчезает, проваливается под землю, рушится.       Эстель не помнит, как оказывается в своей комнате. Она открывает окно нараспашку, дождь колотит, залетает брызгами в комнату. Она ловит свое отражение в зеркале, измученное, испуганное, почти мертвое. Белое платье, испачканное золой. Взгляд падает на лежавший у туалетного столика пергамент.       Она дрожит, считает секунды, прежде чем опускается на пол и притрагивается к бумаге, раскрывая ее. Видит свое имя, отворачивается, сжимая. Боится. Никогда не было так страшно. Руки трясутся, кости зудят, но она заставляет себя читать.       «Эстель,       Этот момент настал. Я обещал исправить свои ошибки, и я сделаю это. Я знаю, ты злишься и тебе больно, но я никогда не позволил бы тебе расплачиваться за все самой. Лишь хочу, чтобы ты знала, мы были близки во всем.       Мы вместе узнали самую большую его тайну, мы даже нашли место, где он ее спрятал. И сегодня я сделаю все, чтобы он снова стал простым смертным. И я иду на этот шаг с улыбкой.       Не жалей. Я помню все, что ты рассказывала о квантовом бессмертии. В другой Вселенной я рядом, стираю твои слезы и прижимаю к себе. Не жалей.»       Но слезы капали на бумагу, пока ее трясло рыданий. Она прижала лист к губам, закрывая глаза. Как же больно! Мучительно… Невыносимо.       — Зачем ты оставил меня?       Она выпустила лист из ладони, прикусывая руку и срывая горло в задушенном крике.       — Регулус…       Ревешь, воешь, давишься слезами. Скулы изводит судорогой, зубы ломаются и крошатся под давлением сжатых челюстей. Сглотни это месиво и задохнись от перекрытого воздуха в трахее или сплюнь прямо на пол, наступи грязным каблуком и прижми покрепче. Вот и все.       Осатанелая улыбка, лицо блестит от текущих потоком слез, а она улыбается, смеется. Не жалей. Не жалей. Не жалей. Она хочет закрыть глаза и оказаться в другой параллели, где он жив, где она позабудет обо всем, только бы упасть на грудь и слушать, как бьется сердце.       — Регулус…       Его имя с привкусом соли на губах. С запахом боли. Со звуком отчаянья, глухой безысходности. Свет меркнет, гаснет, не остается ничего. Воспоминания — вспышки, острые лезвия, мерцают и слепят, ранят, пронзая насквозь.       Потрошат, бьют наотмашь, вырывают сердце. Она держит свое на ладони, оно тяжелое теплое и все еще бьется. Только оно. Пока остальное медленно и необратимо умирает, рассыпается пеплом на белом платье, которое он не увидел.       — Регулус…

***

      Он разрывает сознание скальпелем. Варварски, грубо, рвано. Залез грязными руками в еще не зарубцевавшиеся раны и с остервенением копошился, как падальщик. Ей тесно в собственном черепе, он давит, она пытается выбраться. Всплывают воспоминания, она хочет закрыть глаза и убежать, но неподвижно смотрит.       Регулус стоит на заснеженном холме, поворачивается и улыбается, так тепло и грустно. Ветер раздувает волосы. Над головой звезды, за спиной белые ущелья. Он сидит, внимательно слушая ее рассказы о квантовом бессмертии. Они на крыльце дома Марискотти, он касается ее запястья, втирая мазь.       Он обнимает ее так крепко, что становится горестно-радостно. Он выбивает из руки нож, заглядывает в глаза, успокаивая ее истерику, накидывает пальто. Запах. Запах кружит голову, убивает рассудок. Он танцует с пожилыми женщинами в парке, глаза блестят счастьем, когда он смотрит на нее.       Он держит ее за талию на первом балу, кружит, вызывает неконтролируемый смех. Он сидит у ствола дерева, пока она лежит на снегу, тяжело дыша, и скулы сводит от эмоций. Он сжимает ее ладонь, когда они стоят на поминальном вечере, глядя на пустой сад через окно.       Он касается ее щеки, целует мокрые щеки, соленые губы, задыхается вместе с ней. Он прижимается к ее животу в горячке, но она не разбирает слов. От камина в доме на Гриммо ей тоже становится слишком горячо.       Горячо и больно. Череп разлетится осколками, и она упадет куклой на мраморный пол. Он перематывает ее голень атласной лентой. Он хмурит лоб, когда она доказывает ему, что уже научилась колдовать Люмос. Он говорит с ней об истории, пока она морщится и по-детски закрывает уши. Ску-у-учно, Регулус!       Он поправляет ей стянутые гольфы, ведь всегда был таким аккуратным перфекционистом, педантом. Он ругает ее за беспорядок в комнате и сам расставляет привезенные ею книги на полки.       Он показывает на звезды, называя каждую по имени. Они сияют все ярче, падают, крошатся, рушатся, убивают. Звездная пыль покрывает улыбающегося мальчика, стирает его образ, уносит по ветру.       Эстель тянет ладонь, хватает и растирает серебро между пальцев. Млечный путь уходит вдаль. Огромное небо над ней. Оно схлопнет пространство, погребет ее. Она одна. Дышит наполненным озоном воздухом. Темнота поглощает ее, отливает багряным.       Капли касаются кожи, падают, распадаются молекулами. Пропитывают бумагу, строчки, написанные его рукой, размываются. Ее накрывает волной ужаса. Он злится, начинает с начала. Капли. Одна. Вторая Третья. Падают на ее имя. Она не пускает. Это слишком. Это лишь ее.       Лезвие нагревается и прожигает сосуды, но она терпит. Все окрашивается в алый. Но она сжимает зубы и упрямо смотрит на него, не отводя взгляд. Уж лучше она обретет безумие, чем поделится с ним еще и этим.       Эстель без сил валится на пол, не разбирая ничего вокруг, опираясь на дрожащие руки. Он отбросил ее и ее воспоминания как бесполезную гниль, и с удовольствием придавил бы ее подошвой. Эстель подняла голову, он тяжело дышал, глядя на нее с высоты роста. Радужки по-прежнему пылали, в них отражалось ее собственное лицо.       Когда Темный Лорд отвернулся, она восприняла это, как окончание пытки. Она ненавидела его. Она была разбита, но он взял каждый осколок и бил с остервенением, пока не превратил все в мелкую стеклянную пыль. Ей оставалось лишь глотать, чтобы зайтись кашлем и испачкать прижатые ко рту ладони в крови.       Эстель поднялась, с трудом переставляя ноги. Беллатриса провожала ее менее яростным взглядом, чем полчаса назад. И руки у нее пробирал мелкий тремор. Круциатус остудил ее пыл. Рудольфус. Рабастан. Малфой. Они все здесь. И она прошла мимо, выбираясь из зала.       Так нельзя было. Это чревато последствиями, на которые ей уже плевать. Поэтому она лежала в его постели, зарываясь носом в подушку и вдыхая его запах. Глубоко, до сжимающихся в судороге легких. Она пыталась заснуть, и иногда уставшее сознание утаскивало ее из реальности. Но в том потустороннем мире она мучилась едва ли не сильнее.       Он был там. Повсюду один лишь он. Она пыталась кричать его имя, но горло сипело. Она пыталась коснуться его, но он становился бесплотным духом. Она бежала, рыдала в голос, умоляла, а он всегда улыбался и уходил. Иногда он говорил с ней, спорил, зачем-то рассказывал нумерологические формулы. Но чаще шептал: не жалей.       Эстель просыпалась в слезах. Потом она впадала в короткое беспамятство. Пусто смотрела на темный полог, слушала стук капель по стеклу. Лицо покрывалось соленой коркой. Ну же! Ты же хотела стать соляной статуей в его доме! Сбудется. Но вскоре боль разъедала изнутри, душила, обжигала, изнашивала сердце. И она глотала слезы вновь. Молча.       Эстель открыла глаза, мутным взглядом всматриваясь в пространство перед собой. На дверце шкафа висело приготовленное Рози черное платье, мантия в цвет, заботливо сложен шарф. Пока в Девоншире и Лондоне были дожди, но к северу-западу от него все еще было сковано зимой.       Эстель спустилась с кровати, неровно проходя к вешалке. Черный. Ненавистный цвет. Новый траур. Новая потеря. Новая могила. Она похоронила бы себя в пустом гробу, оставленном для него. Ведь его тело так и не нашли. Мысль о том, что он может быть жив, ранила. И чтобы пережить этот день, она решила просто не думать. Притвориться тенью под его надгробьем.       Она не смотрела на себя в зеркало. Ей было плевать. Динки составлял на стол зелья, которые прописывал целитель, приносил горячие супы, изысканные французские блюда, но ее тошнило от них. Как долго можно прожить без пищи? Около месяца. Слишком долго.       Огромных усилий стоило сосредоточиться, чтобы трансгрессировать. Оказавшись у старого храма, она почти удивилась, что добралась сюда целиком. Хотя как приятно было бы оставить где-то тяжелое сердце и пойти с дырой в груди.       Она прикрыла бы ее букетом желтых нарциссов. Она помнила: он не любил розы. На могилу Сесиль приносил лишь эти остролистные полевки, не зная, что ее сестра полюбила их только из-за него. Нарциссами всегда украшали надгробия молодых людей, погибших до срока. Неужели ты отдал этим цветам предпочтение в насмешку?       Эстель видела, как стекаются черные фигуры людей, грязью лежала перекопанная земля на сугробах. Воздух замирал, концентрировался, не желал затекать в глотку. Она замерла позади всех, чтобы заколоченный гроб был ей не виден. И как только погребение началось, закрыла глаза, покачиваясь от головокружения.       Снег опускался на ледяную кожу. Даже теперь для него осталась лишь вечная зима, покрывающая инеем строгий камень с высеченным на нем именем. Она слышит, всхлипы, причитания, тихий шепот, сожаления, сорванный крик Вальбурги, которая падает на колени. И Эстель понимает ее так глубоко и сильно.       Она потеряла обоих сыновей. Одного — безвозвратно. Он не оставил для нее ничего, стал ничем. Некому было закрыть его веки, подготовить тело усопшего, даже последних слов его душа не услышит. И оставалось лишь сжимать в руках тающий снег и мерзлую землю и смотреть, как вся твоя жизнь медленно погребается.       Эстель продолжала стоять, пока остальные подходили к свежей могиле, клали цветы, говорили с безутешными родителями. Она ждала, пока их шаги и скорбные голоса затихнут и затеряются. Она осталось на кладбище в одиночестве. Качнувшись, шагнула ближе к каменной плите, еще и еще. Открыла глаза. Зря…       Впустила в себя кислород тонкой опьяняющей струей, поднимая вверх голову. И затем опустила на снег цветы. Она не станет задерживаться, его здесь нет, дубовая коробка, полтора метра земли и гранит. Это не он. Он не станет жить в этих аккуратно выведенных буквах.       Эстель попятилась, отступая и двигаясь по истоптанной тропинке, оттягивая душивший шарф. Она отправится домой, запрется в его комнате и с блаженным страданием будет дышать им, напитываться, утопать в нем, в его образах, кружащихся в ее голове.       В двух метрах, напротив нее замер Сириус. Эстель смотрела, как медленно, с него осыпается гипсовый слой, и она видит раскаленную боль и котел сожаления, вины, разочарования. У него темные круги под глазами, прилипшие к глазам и уголкам губ морщинки. Эстель подходит и крепко обнимает. Потому что так нужно им обоим.       Это не приносит ни капли тепла, но они сжимают друг друга сильнее, как будто напоминали, что хотя бы в эту минуту не одиноки. Но Эстель было еще тяжелее, когда она отстранилась и встретила взгляд серых глаз. Они были такими же.       На секунду она могла представить, что это Регулус смотрит на нее с сожалением. А как же не жалей? Ах да, он смотрел в лицо смерти с улыбкой. Они сели на скамейку возле кладбищенской калитки. Эстель смотрела на свои замерзающие ладони, Сириус — на серое небо.       — Как он умер? — омертвевшим голосом спросил он.       И это укололо сильнее всего. Она не знала, и это мучило и пугало. Она перечитывала письмо и не могла найти ответ. Каждый раз к горлу подкатывало это ощущение колотящегося ожидания. Будто бы вот-вот, прямо в это мгновение ты вспомнишь что-то, ускользнувшее из памяти, осознаешь что-то.       Она ненавидела это ощущение. Потому что следом за ним приходило отчаяние. Что-то рождалось в ее голове, и прежде, чем она успевала разобрать очертания, рассеивалось дымкой, проходящей сквозь пальцы. Вечно бессильная.       — Я наконец догадался, — вдруг заговорил Блэк и даже попытался улыбнуться. — Это ведь ты была нашим тайным осведомителем. Больше некому. И я узнал чары шифрования, которыми пользовалась еще в пятнадцать.       В этот момент что-то надломилось и ожило в Эстель в один момент. Одна звезда навсегда погасла, и другая ослепительно родилась. Оказавшись дома, она долго не могла успокоиться, обдумывая слова Сириуса. Она не была тайным осведомителем. Не работала на Орден. Она точно это знала.       Но когда начала вспоминать, погружаясь на глубину, то натыкалась на белые пятна, пустоты, незаполненные ничем, только тем же тревожным чувством чего-то безвозвратно утерянного, упущенного.       Она видела лицо Регулуса, слышала обрывки фраз, но дальше только искромсанные отрывки, перепутанные, смазанные, неразличимые, она не могла их собрать воедино. И ее накрывало такой паникой, что она не могла успокоиться. Она забывала. И это ужасало. Все, что у нее осталось, это воспоминания. И она теряла их.       И это заставило ее возродить в себе силы. Все разрушено. И она борется за обрывки прошлого. Но этого стало ее недолгим спасанием. Колдомедик в Мунго проводил с ней сессии уже третий раз подряд.       — Мисс де Фуа, — обратился он, откидываясь на высокую спинку высокого кресла. — Мне сложно назвать точную причину нарушений целостности вашего сознания. Утрата воспоминаний довольна избирательна и затрагивает в основном недавний период. Это может быть связано с влиянием тяжелых потрясений на ваш разум. Иногда такое случается, когда за короткий период человек сталкивается со слишком болезненными для себя ситуациями, таким образом срабатывает психологическая защита. Воспоминания, которые приносят нам боль прячутся от нас, чтобы спасти от новых триггеров, которые могут ухудшить состояние.       Эстель смотрела на светлые стены больничного кабинета и слушала слова целителя.       — А внешнее вмешательство может повлиять на такую избирательную потерю памяти?       — Да, — запнувшись на секунду, ответил он, — разумеется. Воздействие легилименцией является показательным примером. Достаточно долгое присутствие чужого сознания в ваших мыслях могло повлечь за собой такие последствия.       Эстель сильнее сжала подлокотники кресла.       — С этим можно что-то сделать?       — К сожалению, в нашей стране очень мало развита сфера колдомедицины, отвечающая за нетелесные недуги, — ответил целитель. — Но не отчаивайтесь. В Италии значительно продвинулись в лечении болезней разума. Я напишу своему коллеге, он специализируется как раз на нарушениях сознания и памяти, думаю, он сможет вам помочь.       Эстель взяла протянутую бумажку, на которой было написано имя и адрес офиса. Флоренция. Ее путь лежал туда. Она скиталица без дома, семьи, похоронившая последнего любимого человека. И с одной единственной причиной жить.       В Малфой-мэноре было тихо, ни один из домовиков не вышел навстречу, а Динки и Рози позади неловко топтались и всхлипывали. Эстель покрепче перехватила в руке чемодан и прошла из холла дальше. Нарцисса боком, качаясь, спускалась по лестнице, придерживая подросший живот и замерла, когда заметила стоявшую девушку.       Она обнимала так крепко, даже несмотря на неудобства в связи с положением, что Эстель удивлялась, как в ней было так много силы. Смерть Регулуса сильно подкосила ее здоровье, и ее ребенок едва снова не был потерян. До сих пор на ее лице виднелись следы болезненного состояния, но пробивался здоровый румянец.       Она усадила ее на диван рядом с собой, приказав заварить самый вкусный чай, и гладила ее ладонь. Она выглядела такой печальной, но красивой, сильной. Слезы все же брызнули из глаз, когда она не смогла рассмотреть в Эстель хоть какой-то живой огонек.       Нарциссе было тяжело, но она справлялась, потому что ей нужно было заботиться о ребенке, которого носила под сердцем. И рядом с ней был Люциус, который бесконечно беспокоился за ее жизнь и здоровье.       — Драко, — с гордостью сказала она. — Мы назовем его Драко.       — Красивое имя, — ответила Эстель и улыбнулась.       Искусственно растянула уголки губ. С трудом чувствуя хоть что-то.       — Береги себя, хорошо? — она поджала губы, чтобы не разрыдаться, и снова крепко обняла. — И пиши хоть иногда.       — Постараюсь.       — А за эльфами я присмотрю, — пообещала Нарцисса.       Рози разревелась пуще прежнего, и Эстель подошла к своим потерянным домовикам, опустившись на колени, притянула их к себе.       — Я не оставляю вас навсегда. Как только устроюсь во Флоренции, обязательно вас заберу. Нарцисса о вас хорошо позаботится.       Она отстранилась и вытерла крупные слезы со щек эльфийки, Динки же тяжело вздыхал, хмуря седой пух, оставшийся у него вместо бровей. Эстель поднялась, подхватила чемодан и направилась к двери. Когда обернулась, чтобы махнуть на прощание, Нарцисса взволнованно замерла, не решаясь что-то сказать.       — Тео спрашивал о тебе…       — Не говори ему, где я.       И вышла на крыльцо, захлопнув дверь и сделав глубокий вдох свежего воздуха, наполненного запахом талой воды, пропитавшей сырую землю. Запахом весны.