Торью

Учиха, заключённый в водяную тюрьму, упал на холодную землю почти без сил. После заключения в бесконечной тьме, снег казался ему слишком ослепительно ярким. Он зажмурился, закрывая глаза руками и болезненно что-то простанывая. Ему потребовалось пару минут, чтобы прийти в себя и всё понять: он единственная живая душа здесь… Едкий запах крови и гари ударили ему в нос, он поморщился и, с трудом разлепив глаза, не без трудностей поднялся. Поджав губы, совсем ещё молодой парень осматривал перевёрнутое с ног на голову поле, на котором он и сам чуть не сдох из-за этой… Сенджу. Перед глазами вновь появился её гордый взгляд, от которого по коже прошёлся мороз. Кривая ухмылка показалась на лице парня: из-за неё он потерял здесь многих товарищей и учителя. Так просто он этого не оставит. Подойдя к бездыханному телу наставника, он взял брошенный рядом меч, воткнул рядом в землю. Постояв с минуту, парень поспешил отправится обратно в клан: скоро здесь будет подкрепление врага, которое не дало бы ему выйти отсюда живым. Буцуме хмуро шёл домой с рабочего места, думая о документах, об Аяме и о клане. Что-то не сходилось в отчетах от разведки, но что конкретно он пока не понимал. Посмотрев на облачное небо, он вздохнул устало, но в момент усталость сменилась тревожным напряжением: беркута жены он сразу узнал, так как видел не раз. Птица, заприметив его, стремительно пошла на снижение. Буцуме подставил беркуту предплечье, выслушав от птицы короткое,—Аяме в серьёзной опасности, много погибших, нужно подкрепление— мужчина почувствовал, как сердце пропустило один удар. Подбросив птицу, он кинулся к дежурным постам, строго поручая собрать экстренный отряд, который он собирал как раз на такого характера непредвиденные случаи. Его за это кто-то поднял на смех, кто-то просто посетовал на глупое распределение обедневших сил, но он знал, что делал. Пока дежурные бросились врассыпную по клану, он ринулся в оружейную: без меча он как без рук, если придётся встретить сопротивление, то с ним будет куда проще. По уже на пути к месту сражения отряд наткнулся на братьев. Один, закинув руку второго на шею, нёс его в клан. Увидев своих, он обессилено упал на колени, расплакавшись от облегчения,— Они… Они там все,— парень прервался на всхлип.— Она спасла меня и… Она сказала уходить и я… Мы…— слушать его несвязную речь было невыносимо ни морально, ни физически. Одним движением Буцуме указал на братьев и пару человек, подхватив их под руки, отправляясь с ними в клан. Тревога сейчас подгоняла отряд, особенно после этих двоих, которые одним своим видом показали, что дальше будет только хуже и что многого ждать не стоит. В отряде были сенсоры, чтобы отыскать всех тех, кого сразу увидеть нельзя, чтобы определить нужна ли ещё помощь человеку, теплица ли в нём ещё чакра, предупредить, если можно ещё помочь, но почему они молчат сейчас? Это конец? Пусть скажут хоть что-то,— Как обстановка? Битва ещё идёт?— выдал Буцуме, резко остановившись и повернувшись вполоборота к сенсорам. Одна девчонка из отряда подняла руку и произнесла,— Разрешите доложить! В том направлении все ещё чувствуется чакра, и много, но, боюсь, это только следы после битвы,— духу сказать, что жена главы клана и остальные члены её группы скорее всего уже покинула этот мир ей не хватило. У неё не было такой сильной чувствительности, чтобы сказать на сто процентов жива она ещё или нет, но этой чувствительности было достаточно, чтобы понять, что работать им придётся много. Вступив на поле, и без того притихший отряд стал ещё тише. Снег всё продолжал падать хлопьями на землю, покрывая тонким одеялом тела, запах гари и озона проедал мозг, казалось, само место пыталось развернуть их и выгнать отсюда. Пришедшие сюда медики уже не раз разгребали такие мёртвые зоны. Они, как и воины, огрубели и привыкли к таким видам, но здесь… Здесь были люди, которых они знали, с которыми работали много лет, много раз выручали и чуть ли не доставали из могил. Сделав пару шагов вдоль разбитых дорог, Буцуме огляделся получше, вглядываясь в лица и тела усопших. Он увидел её тело сразу. Он проскочил через всё разрушенное поселение за несколько секунд, но, оказавшись в трёх шагах от жены, мужчина оцепенел. В последний раз такой страх он чувствовал лет 20 назад, когда его горло почти пронзил чей-то кинжал. Поперёк горла встал ком, он опустился на колено, стараясь разглядеть её лучше: белые пряди прикрывали её лицо, кровь, большая часть которой впиталась в промёрзшую землю, под ней разлилась лужей. Дрожащей рукой Буцуме убрал волосы с её лица и, невесомо скользя по щеке, опустился к её шее, пытаясь прощупать пульс. Он понимал в глубине души, что прощупывать там уже нечего, но надежда в нём всё ещё теплилась, потухая медленно и болезненно,— Не-е-ет,— прошептал он, еле шевеля губами.— Аяме… Ты же не могла…— Буцуме глядел на её умиротворённое лицо, еле сдерживая слёзы. Ему казалось, будто она сейчас спит, будто вот-вот проснётся и всё будет хорошо. Рядом с ним будто из ниоткуда выросли медики, один из которых многозначительно присвитнул. Буцуме будто нахохлился, еле сдерживаясь от порыва выбить наглецу пару зубов. Завидев настроение главы, парень моментально извинился и вместе с напарником аккуратно перевернул женщину на спину. Завидя её ранения, Буцуме лишь болезненно сощурился, понимая, что кончина её была отнюдь нелегкой. Она бы сказала, что заслужила такой смерти, но он так не считал. Приподнявшись, мужчина аккуратно взял её холодную окровавленную ладонь и еле коснулся её пальцев губами. Аккуратно взяв бездыханное тело на руки, он приложился любом к её лбу, не в силах осознать, что её больше нет. Голова Аяме мирно покоилась на его ключицах, руки её безвольно повисли. Все, отвлекаясь от своих тел, молча наблюдали за тем как Буцуме бездумно удаляется с поля боя с телом жены на руках. Это не поступок главы клана, но поступок мужа. Никто не смел его осуждать за это, никто не мог. Как во сне он шёл дальше. Самый опытный из присутствующих сочувственно проводил его взглядом, после чего взял обязанности командира на себя, одним громким приказом приводя остальных в чувство. Тобирама почувствовал чакру отца очень остро ещё задолго до того, как тот приблизился к клану. Поперёк горла встал ком: мальчик никогда не чувствовал его так и, если честно, даже не подозревал, что его отец может в принципе чувствовать нечто подобное. Он нервно встал с места, думая, стоит ли кому-то рассказывать о том, что он ощутил. Он украдкой заглянул в окно, потом посмотрел на брата и подошёл к шкафу, резко открывая его и начиная копаться в вещах в поисках утеплённого хаори. Хаширама посмотрел на Тобираму подозрительно, спрашивая, всё ли у него в порядке. Тот кивнул как-то неуверенно в ответ, потом покачал головой, отворачиваясь обратно к шкафу,— Мне почему-то стало ужасно тоскливо и больно, когда я нащупал чакру отца. Видимо, случилось что-то серьёзное,— Тобирама вновь сконцентрировано повернулся на брата, через секунду глаза его распахнулись в осознании, он вздохнул резко, опускаясь на пол,— Я её не чувствую,— выпалил Тобирама.— Я не понимаю жива она или это просто сильные отпечатки чакры. Ты же знаешь какая у неё чакра, даже несмотря на то, что ты не сенсор! Ты чувствовал! Ты же видел, да? Ни у кого такой нет!— он продолжал тараторить это сбивчиво, бледнея с каждой секундой, пока Хаширама не закрыл ему рот рукой. Было видно, что слова Тобирамы не оставили его равнодушным, но ради младшего брата он готов был держаться, чтобы передать ему своё спокойствие. Тобирама нахмурился, убрал от себя его руку, но ничего не сказал: действия Хаширамы были отрезвляющими, но такое грубое нарушение личного пространства оценить было сложно. Хаширама пояснил,— Тобирама, я не смею сомневаться в твоих навыках, но, может, ты неправильно всё трактовал из-за нехватки опыта, м? Я думаю, с ней не всё в порядке, но она жива, а это главное,— он понимал, что правда закончилась после слов «Я не сомневаюсь в твоих навыках». И Тобирама это понимал. Они предпочитали думать иначе, надеяться. Тора поднялся на ноги, отряхнулся, продолжил искать хаори,— Я хочу её увидеть, ты пойдешь?—не отрывая головы от шкафа, пробубнил он. Хаширама колебался, потом неуверенно кивнул, понимая, что уговорить брата остаться он не сможет, даже если очень захочет, тогда пусть лучше тот идёт не один. Выдохнув, он решительно подошёл к шкафу, помогая найти одежду Тобираме, ну и себе, конечно, тоже. Через пять минут они уже были готовы выходить, но их остановил ненадолго неожиданный вопрос от тёти, приглядывавшей за ними,— Дети, вы далеко собрались?— в её тоне не было недовольства, лишь какой-то родительский интерес. Отец нечасто просил сестру посидеть с ними, но они всегда были рады, когда это происходило: её явно воспитывали с отцом по-разному, поэтому она была более простая, открытая и лояльная. Хаширама улыбнулся и абсолютно спокойно сказал,— Тобирама чарку отца недалеко почувствовал, мы хотим навстречу выйти,— он заглянул женщине в глаза, та была от этой идеи не в восторге,— Думаете, стоит? Буцуме сейчас на нервах, и даже я не знаю, что он может в таком состоянии выкинуть, да и… Вы же понимаете, что картина вам там сейчас откроется далеко недетская,— женщина вышла к ним поближе, смотря на них с немой просьбой остаться, а братья украдкой переглянулись, не понимая, осознаёт ли она, что им уже доводилось видеть «недетские картины» или в силу полной изолированности от дел клана просто не знает. Женщина продолжила тихо, но уверенно — Лучше подождите ещё хотя бы час, чтобы он утряс все самые срочные дела, а то попадётесь под горячую руку ещё,— она попыталась сделать серьёзный вид, но мальчики включили своё детское обаяние и заверили её, что просто слишком сильно переживают за родителей и усидеть из-за этого на месте ну никак не могут, что в случае чего даже близко к отряду подходить не будут, дабы не помешать людям делать свою работу. Женщина покачала головой недовольно, подошла к комоду рядом со выходом, начала искать шарфы. В итоге шарф Хаширамы она нашла (сама же и подарила его в какой-то момент), а шарф Тобирамы нет. Хмыкнув и поведя плечами, она взяла красный шарф Аяме и повязала его ему. Дети поблагодарили её и выскочили на улицу, женщина же проводила их беспокойным взглядом и пошла присматривать за Каварамой и Итамой. Мальчики бежали ближе ко входу в клан, спотыкаясь и почти падая. Темп больше задавал Хаширама, ведя за собой младшего, пока тот намылившимся от света и холода взглядом цеплялся за его спину. Он рядом, с ним не страшно. До входа оставалось метров двести, Хаширама, сбавив темп попросил,— Посмотри, где там отец,— он обернулся на брата буквально на секунду, ловя взглядом его раскрасневшееся от холода и бега лицо. Тот кивнул еле заметно и, не сбавляя темп, наклонился, проводя по земле указательным и средним пальцами. Ему хватило этого быстрого движения, чтобы потерять связь с миром на мгновение: эмоции отца были настолько сильными, что чуть ли не прибили его тяжеленным грузом усталости, скорби и потерянности. Они оставили после себя мерзкое послевкусие приближающегося горя, Тобирама бросил дрожащим голосом,— Совсем рядом,— от тревоги появилось ощущение, будто кто-то сворачивает его желудок в трубочку. Хаширама, услышав его тон, перешёл на шаг, Тобирама же из-за этого манёвра чуть не впечатался в его спину. Старший брат резко развернулся в его сторону, спрашивая его беспокойно,— Что ты почувствовал, Тора?— И без того тёмные карие глаза Хаширамы стали ещё чернее, спокойно заглядывая в глаза Тобирамы. Тот сморгнул подступающие слезинки, которые даже ему-то и не принадлежали… Это были не столько его эмоции, сколько эмоции Буцуме, для которых он послужил кратковременным вместилищем. Тобирама отвёл взгляд с глаз брата на тёмные, холодные, такие неприветливые ели, находящиеся совсем недалеко. По коже прошёл мороз,— Я и сам толком не понял, но отцу… Папе сейчас очень плохо. Как ты понимаешь, такой человек, как наш папа, вообще довольно скуп на эмоции и его чакра выдавала это, но сейчас творится что-то… Страшное,— Тобирама перевёл взгляд на брата,— Пошли потихоньку,— он зарылся носом в шарф и пнул досадно снег. Говорить про то что чакра матери, судя по следам, давно пробила совместимый с жизнью минимум, он не стал. Наверное, и сам ещё не понимал, что это всё происходит с ним и его семьёй. С рассказов взрослых, она и не из таких ситуаций выбиралась, да? Значит и сейчас выберется. Может, тяжело ей будет, может травмы серьёзно отразятся на её дальнейшей жизни, но это уже не имеет значения, она же жива. Вновь переглянувшись с братом, он кивнул в сторону входа невесомо, говоря,— Я не знаю почему, но мне с каждым шагом всё тяжелее идти. Я не то что не хочу… Это сложно описать,— Тобирама потупил взгляд, Хаширама резко остановился и сказал уверенно, но спокойно,— Тогда лучше не идти, тётя была права. Уходим?— он посмотрел на младшего брата, который мял в руке краешек маминого шарфа. Мальчик, отвлекаясь от вязаного изделия, посмотрел на него озадачено и абсолютно растерянно,— Я не знаю… Мне обязательно решать?— он поджал губы, Хаширама ему кивнул, и Тобирама, недолго думая, ответил,— Пошли к дверям. Отступать уже поздно как-то,— Тора отпустил край шарфа, продолжая медленно брести в сторону входа. Хаширама хотел было ему возразить, мол, возвратиться никогда не поздно, но понимал, что сейчас младшего не стоит отвлекать от наваждения. Мальчики дошли до входа, а дежурный, заприметивший мальчишек, пустил их в каморку, в которой нёс службу. Добрый на вид мужчина лет тридцати, спросил у мальчиков,— Вы чего тут делаете, юноши? Всё хорошо? Обычно вас здесь нечасто встретишь, особенно вдвоём. Хаширама улыбнулся обаятельно,— Мы пришли отца встретить, а то мы переживаем. Тобирама вот его энергетику почувствовал, и мы решили, что выйти к нему будет неплохой идеей,— он перевёл полный гордости взгляд на младшего брата, который смущённо кивнул на его слова. Мужчина протянул задумчиво,— Птица Аяме всех тут перепугала и на уши поставила, поэтому будьте аккуратнее, когда он вернётся. Шли бы вы отсюда лучше, а то мало ли… Наш глава особо милосердием-то и не отличался никогда,— он посмотрел на них многозначительно, Хаширама вновь ему улыбнулся, кивая неуверенно в знак согласия. Тобирама откинул голову, прислоняясь к стене и прикрывая глаза. Через минут 10 такой полудрёмы он соскочил с места, бросая,— Он тут,— распахнув дверь каморки, он вылетел пулей на улицу, наблюдая за силуэтами вдали, которые с каждым шагом становились всё больше и отчётливее. Тобирама разглядел мать, которая невинно лежала в руках отца. С каждым его шагом он видел всё больше её ран, видел, как ветер колышет её светлые пряди, как посинели её руки, как мирно прикрыты были глаза, как размазана была кровь по её лицу, по рукам отца. Буцуме вносил жену на территорию клана, как самый хрупкий клад. Пустой, невидящий взгляд его скользил то по ней, то по окружающим территориям. За Тобирамой выскочил и Хаширама, и дежурный, а там уже потихоньку начал собираться народ. Тобирама с широко распахнутыми глазами наблюдал за этой картиной, не понимая, что он испытывает. Слишком сложные эмоции для такого маленького мальчика. Он чуть протянул руку в её сторону, почувствовал, что чакра её не циркулировала, что вся энергия, которую он ощущал, действительно была лишь остатком. Через секунду он кинулся в её сторону. Хаширама крикнул что-то непривычно серьёзным тоном, бросился в его сторону и схватил того за запястье, притягивая к себе. Дрожащим голосом, он пролепетал тихо,— Не смотри туда, Тобирама. Подожди, просто подожди, не надо никуда идти,— мальчик похлопал брата по спине, пока тот не понимал, успокаивает он себя или его. Тобирама тяжело и прерывисто дышал, пытаясь переварить увиденное. Он выбрался из хватки брата, отшатываясь от него и делая машинальную попытку вновь дёрнуться в сторону уже отдалившегося отца, но Хаширама крикнул, всхлипнув,— Стой, чёрт тебя дери!— он смотрел на младшего испуганными глазами, тот посмотрел на него тревожно. Тобирама прежде никогда не слышал от брата ругательств и никогда не видел его таким,— Т-ты чего?— спросил он ошарашено. Хаширама взял брата за плечи. — Слушай, всё будет хорошо. Понятно? Просто подожди немного, ладно? Пошли домой, прошу тебя,— мальчик неосознанно сжал ладони так сильно, что Тобирама болезненно скривился, вырываясь из его хватки. — Хорошо-хорошо, только хватит себя так пугающе вести,— Тора посмотрел на него исподлобья, развернулся и, поправив шарф, медленно поплёлся домой. Медленным шагом Буцуме скорее машинально отправился к медицинским корпусам, где Аяме должны были провести полный осмотр перед тем как спокойно провести отпевание и, затем, погребение. Дорожка из редких, мелких капель крови шла ровно за Буцуме, пока тот из последних сил держался лишь бы не упасть. Его встретили грубые дощатые больничные стены и врачи, получившие приказ подготовить всё по протоколу о чрезвычайных ситуациях. Голос одного из стоявших нарушил тишину: «Примите остальных, я пойду с ним». Когда у мужчины попытались забрать с рук жену и положить на подготовленную каталку, он вцепился в неё сильнее прежнего, отрезая негромко, но железно,— Я сам,— пройдя через молчавших скорбно врачей, через запутанный коридор и через пару лестничных пролётов, он оказался в морге. Сладковатый запах разлагающихся трупов ударил в нос, но горький опыт и смещённый на жену фокус помог не обращать на это внимание. Аккуратно уложив её на стол, он сел в тени чуть поодаль, пусто всматриваясь в профиль Аяме, пока его знакомый врач без особого энтузиазма наливал воду и готовил все инструменты, чтобы провести должный осмотр. Подойдя к столу, он оставил подготовленные вещи рядом так, чтоб до них можно было быстро дотянуться. Взяв тряпку, он умыл её лицо, стёр с её разбитых губ и подбородка запёкшуюся кровь, открывая для себя всё новые царапины и ранки. Буцуме сел в другое положение, уперевшись локтями в колени и закрыл лицо ладонями, хрипя в них что-то нечленораздельное. Рывком поднявшись с места, он подошёл к ней, мягко погладил по волосам. И направился к выходу, ломящимся от горя голосом произнося,— Не могу,— уже выходя из помещения, он услышал в ответ лишь спокойное,— Приходите часа через три вместе с детьми. Она будет в надлежащем виде, а мальчишкам всё равно надо будет увидеть её, попрощаться. Чем раньше узнают, тем лучше,— врач отвернулся обратно к телу, Буцуме, ничего не ответив, вышел. Смерть Аяме всколыхнула весь клан, провожать её на отпевании собрались все без исключения. Отец стоял у трибуны невозмутимо, но взгляд его был безжизненным. Сейчас ему нужно было сказать прощальную речь о ней. Мужчина прочистил горло и начал,— Я,— но голос его дрогнул, дети, стоявшие понуро рядом, поджали губы, кто-то отвёл взгляд, кто-то потупил его в пол: это был первый раз их в жизни, когда они видели, что отец не мог совладать с собой, но Буцуме продолжил,— Я, как и все вы, стою здесь, чтобы почтить память и проводить в последний путь прекрасного человека, который, к сожалению, покинул нас. Для всех вас она была другом, наставником, коллегой, для меня же — любимой женой. Старшее поколение знает, что брак наш был заключён не по любви, знает, что, когда он только-только вступил в силу, никто в него не верил, знает, какой нрав был у нас обоих и что про нас говорили: «Она грубая и расчётливая, он злой и холодный. Небось переубивают друг друга». Признаю, я и сам так думал: её характер мне казался неподходящим для семейной жизни, воспитания наследников. Я хотел себе спокойную, покорную жену, но получил ту, которая ворвалась в лидирующие позиции сильнейших воинов клана лишь переступив его порог, ту, которую уже до свадьбы считали идеальным оружием, ту, от которой отказывался каждый жених, которому её доводилось видеть, ту, в глазах которой я увидел бездонное одиночество. Я и сам не понял в тот момент, почему согласился на этот союз, но это было, наверное, самое правильное решение, которое я в своей жизни принял. С первого дня я понял, что всё сказанное про неё — правда лишь отчасти. Мы оба уважали друг друга и ценили это, неумело старались проявлять заботу, ведь… В хорошем браке люди обязаны заботиться друг о друге, так ведь? Потихоньку даже самые потаённые части души начали вылезать наружу, и мы мирились с ними, и благодарили друг друга за это. Через пару лет, будучи на серьёзной миссии, где меня тяжело ранили, я понял, что хотел бы видеть рядом с собой свою жену, а когда проснулся в больнице и увидел, что она сидит и держит мягко мою руку, узнал, что она не отходила от меня почти ни на секунду, я понял, что в жизни никого так сильно никогда не любил, как эту женщину. Я был счастлив, когда видел, что и она меня любит. Сейчас я её потерял и смириться с этим мне очень сложно. Смерть в бою — лучшая смерть для воина, но она была не только воином…— Буцуме рвано выдохнул, казалось, глаза слегка заблестели от подступающих слёз, но для главы клана такая эмоциональность была не позволительна. Он сильнее сжал кулаки и вдохнул поглубже.— Так почтим же её память и всех тех, кто был вместе с ней в том кровавом бою. Каварама, ещё хоть как-то сдерживающийся до этого, зарыдал в голос, Хаширама вытирал то и дело подступающие слёзы, Тобирама же не мог поверить, что происходящее — правда, несмотря на то что он видел и её холодное бездыханное тело, слышал рассказы постаревших лет на 8 медиков, несмотря на речь отца, которую он слушал будто находясь под толщей воды, а не на свежем воздухе. Буквально два дня назад она мягко касалась его, ещё чуть раньше обнимала и успокаивала. Тобирама не знал зачем раз за разом включал сенсора и выискивал её чакру, может надеялся, что она ещё жива, что тяжело ранена, но жива, что её всё ещё можно спасти. Он поджал губы и стёр подступающие слёзы, которые настойчиво продолжали выбиваться наружу. В руках он держал небольшой букет, который ему нужно было положить по окончании процесса. Мягкие лепестки белых гортензий будто впитали в себя серость конца зимы. Ещё бы чуть-чуть и она бы застала весну, которую так ждала, сидя на веранде. Кто виноват в том, что она ушла от них сейчас, что она ушла от них так рано? Тобирама посмотрел на сухое небо, которое даже если и хотело расплакаться, то не смогло бы. Из транса его вывел Каварама, внезапно схватившийся за чёрное кимоно брата. Тобирама перевёл на него рассеянный взгляд, обнял того одной рукой за плечи, второй стараясь удержать полный символизма букет сухоцветов. Как ему объяснила старушка-библиотекарша, ведавшая о многих вещах, гортензии — символ скорби и душевной боли. Она рассказывала о том, как впервые увидела его мать, как удивилась при виде её белоснежных волос, как эта немногословная девушка ей сразу понравилась, как Аяме задерживалась вечерами в библиотеке, помогая убрать книги и как оставалась после этого, чтобы поговорить. Её не приняти в клане сразу, но эта библиотекарша увидела в ней человека, заслуживающего доверия. И вот он стоит и рассматривает эти гортензии сквозь пелену неосознанности. Как так вышло, что она умерла? Разве такое может быть? Он слышал истории о чьих-то смертях, он и сам… убил… Но чтобы потерять своего близкого… Не может быть такого. Тобирама слушал монотонные молитвы священника, которые плотным одеялом обволакивали его с ног до головы, превращая мысли в неразборчивую кашу. Тоска проедала его изнутри, но разреветься он почему-то не мог. Тобирама зацепился взглядом за женскую фигуру в толпе — Сэнго. Женщина стояла вместе со своим сыном Иоши. Взгляд ее янтарных глаз гневно вцепился в Буцуме, на лице было написано, что ей его речь противна. Её муж слегка толкнул её локтем под бок, она посмотрела на него сначала раздраженно-вопросительно, потом тяжело выдохнула и потупила взгляд. Иоши рядом с ней выглядел немного растерянно, то и дело смотрел то на Тобираму, то на мать, ища в ней поддержки. Тобирама глухим взглядом продолжил прочесывать толпу: учителя, соседи, отряды в парадной форме — весь клан без исключений собрался здесь сегодня. Светлая макушка Кацу попалась ему на глаза, рядом с ним стояла также его мама, но отца он не увидел. Особого значения этой детали он не придал, тот может стоять с разведывательным отрядом, это не было бы чем-то нелогичным, но выискивать его сейчас не хотелось, да и зачем? Тобирама даже и вспоминать о нём не собирался, не то что думать: он вызывал у него в душе какой-то тупой гнев после ситуации, когда мама пришла домой со сломанным им носом. Прикрыв глаза болезненно, он поёжился от ещё не отступившего февральского холода. В голове, будто в муравейнике, копошились тысячи и тысячи мыслей, которые, в большинстве своём, не имели никакого отношения к происходящему сейчас. Он неосознанно пытался отгородиться от происходящего, но всхлипы Каварамы из раза в раз на мгновения вырывали его из прострации. Окончательно он вернулся на землю, когда Хаширама толкнул его в бок еле заметно: нужно было воскурить ладан. По очереди воскуривали ладан отец, потом Хаширама и вот… Теперь он. Тобирама аккуратно возложил цветы матери, которая была бледная, как белое кимоно, надетое на неё. Все цвета будто покинули мир в тот момент: серое небо, люди в чёрных траурных кимоно, тусклое тело матери и лишь рукоять глубокого синего цвета с почти незаметными бурыми пятнами её меча, положенного к ней в могилу отцом, контрастировала на фоне черно-белого окружения. На мгновение в глазах у Торы промелькнули сырые блики слёз и осознания, но его красный взгляд вновь потемнел, когда он, отвернувшись, возложил цветы. Мальчик забрал нужные для обряда чашу и смолу, ушёл на место. Поднеся смолу к горящей свече, он наблюдал как она нехотя поддавалась горению. Воздух наполнился плотным, густым запахом тлеющего ладана с лёгким дымом которого улетали остатки рассудка и чувств. Завтра состоятся похороны, а значит ему придётся пережить нечто подобное снова. На горле будто сомкнулись чьи-то ладони, воздуха перестало хватать, несмотря на то что он на улице и на прохладе, взгляд предательски поплыл, он мелко и часто задышал. Его пугало то, что с ним происходило. Состояние второго сына главы не осталось незамеченным, Хаширама обеспокоено, насколько позволяла ситуация, дёргал край его хаори. Когда процессия начала подходить к логическому завершению, отец отправил детей домой, сам же оставаясь с гостями, дабы выслушать бесконечное множество соболезнований, которые с каждой секундой подпитывали пожирающую его душу скорбь. Его сестра предложила свою помощь в присмотре за мальчишками, Буцуме не отказался. Женщина проводила детей домой пораньше, понимая, что вынести такое им будет тяжеловато. Она не без помощи старших мальчиков уложила заплаканного Кавараму спать в гостевой комнате и сама легла там же, чтобы в случае его пробуждения быть рядом. Только у себя Тобирама, сев на татами, почувствовал зияющую бездну одиночества внутри: львиную часть его жизни, его воспоминаний, его чувств с мясом вырвали из сердца, оставив огромную дыру, которая ещё долго будет рубцеваться и которая будет напоминать о себе регулярно. Схватившись за голову и поджав колени, он всхлипнул раз, чувствуя, как горячие слёзы стекают по его щекам, падая крупными каплями на ткань штанов. Он пытался приглушить звуки, прикрывая рот рукой, но получалось у него плохо: складывалось ощущение, будто дамба, державшая многотонные объёмы воды, треснула и с грохотом рухнула, и теперь ничто не в силах остановить этот тяжёлый поток. Грудь рвало на части, лёгкие жгло, слезливый рёв переходил в хрипы раз за разом испытывая на прочность детские связки. Опустив голову на колени, мальчик сделал несколько глубоких вздохов, пытаясь успокоится, но картины, как отец весь в её же кровище нёс бездыханное тело мамы, как он судорожно пытался нащупать в ней признаки жизни, как она обещала ему, что обучит всему, что знает, а через несколько часов уже в полном гнетущем одиночестве умирала, как умиротворённо она лежала в своём гробу, не дали ему этого сделать, из-за чего болезненный хрип вновь рассёк тишину комнаты, а потом ещё раз и ещё. Чёртов красный шарф, забытый не нарочно на комоде, мозолил глаза, напоминая о той, которую было уже не вернуть. Это продолжалось на протяжении где-то двух часов, которые были сравнимы с пыткой. Мальчик то успокаивался, то снова заливался слезами от собственного бессилия в этой ситуации. У него уже начинала идти кругом голова, когда горло разболелось в край и на подушке не осталось сухого места. В той же одежде, в которой он и пришёл, но только ещё более растрёпанный и отёкший от слёз, он обессилено уснул в обнимку с этим злополучным шарфом, хранящим частичку души покинувшей этот мир хозяйки, хранящим тень её чакры. Никто его не беспокоил, никто к нему не заходил. Все в доме понимали, что происходит. Хаширама слегка приоткрыл дверь в комнату, проверяя брата, потом качнул головой устало и ушёл. Тобирама же просыпался за ночь несколько раз, ёжился от холода, смотрел на неприветливую луну в облачном небе, пробегался по комнате взглядом в поиске брата, обнимал шарф бессильно и снова засыпал беспокойно.